Текст книги "Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ)"

Автор книги: Наталья Точильникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Да? А ваши моды понимают. Такой был замечательный всплеск на имени «Андрей». Так что вас связывает с Андреем Кравченко?

– Мы знакомы естественно. Он тюремный врач.

– И все?

– Все.

– Понятно. А что о Федоре Геннадиевиче Привозине помните?

– Я расследовал его дело. Хищение в особо крупных размерах.

– Замечательно. А почему под БП не допросили?

– У него ИБС, также как у меня. А я, в отличие от вас, под БП с ИБС не допрашиваю.

– ИБС ему сами написали?

– Кравченко ему написал.

Салаватов волновался по графикам бежал протуберанц за протуберанцем, а на изображении мозга, переданным модами, участок, отвечающий за страх, горел ярко-оранжевым.

– Руслан Каримович, мы Андрея под БП допрашивали, – заметил Нагорный.

– На справке его подпись. Не знаю, может быть, не его. Он не при мне подписывал. Мне просто передали справку.

– Кто передал?

– Пришла с адреса тюрьмы. Официально.

– Ладно, под БП мы этот разговор повторим, – заметил Нагорный.

– Смотрите, – сказал Салаватов, – вам отвечать.

– Я и не бегаю от ответственности. Теперь объясните мне, пожалуйста, почему у вас программа детектора по допросу Привозина выдала результат, что он лжет, а у нас совершенно противоположный?

Детектор тут же зарегистрировал всплеск эмоций, который никак не отразился у Салаватова на лице. Внешне он был совершенно спокоен. Вздохнул, пожал плечами.

– Техника несовершенна. Значит, у кого-то из нас барахлил либо детектор, либо программа.

– Допрос господина Привозина под БП подтвердил наш результат, – заметил Нагорный. – БП барахлит?

– Вы и его с ИБС под биопрограммером допрашивали?

– Наш врач не подтвердил диагноз, так что допрашивали. Врач барахлит?

– Не знаю. Почему я должен верить вашему врачу, а не моему?

– Ваш врач – это Андрей Кравченко?

– От него была справка…

В дверь постучали.

– Да, – сказал Нагорный, – заходите, Андрей.

На пороге появился молодой врач в таком же зеленом халате, как у Дмитрия Николаевича.

Кивнул Салаватову. Подошел к нему и протянул таблетку в пластиковой упаковке.

Тот таблетку взял, но пить не торопился.

– Руслан Каримович, под язык, – сказал Андрей и сел рядом с Герой, – я посмотрю состояние.

– Господин Кравченко, вы подписывали справку о состоянии здоровья Федора Привозина? – спросил Нагорный. – Я знаю ответ, но хочу, чтобы вы повторили это в присутствии господина Салаватова.

– Я подписывал справку, но там, кроме подозрения на депрессию больше ничего не было. Никакого ИБС, никакой стенокардии. У меня сохранилась копия. Ну, я вам давал.

– Угу, – кивнул Нагорный. – Так на каком этапе медицинская справка изменила содержание, Руслан Каримович?

– Не знаю.

– А ваши моды знают, – вздохнул Александр Анатольевич.

– Руслан Каримович, – вмешался Венгер, – ну, что вы, в самом деле! Тридцать лет работаете. Мы же видим все. Уже с тем, что сейчас записал детектор, можно к судье идти. А у нас еще экспертизы есть.

На слове «судья» и «экспертизы» детектор выдал пик, и зона страха на изображении мозга загорелась красным.

– Вы вторичные проявления волнения хорошо контролируете: не бледнеете, дышите ровно, но детектор ведь первичные регистрирует, – продолжал уговаривать Кирилл Васильевич, – а мозг реагирует автоматически, вы над этим не властны. Расскажите все просто. И нам поможете, и себе. Было бы из-за чего упираться, в конце концов. Подделка документов. Ну, придется к Старицыну съездить на пару месяцев. Ничего страшного. Вы можете больше вообще ничего не говорить, но все равно же придется.

– Кирилл Васильевич, я вас сейчас уволю, – сказал Нагорный. – Ну, нельзя врать подозреваемому, законом запрещено. Нас с таким допросом судья завернет. Ну, какой Старицын! Здесь не только подделка документов, здесь фальсификация доказательств. Это «Е3». Так что Руслан Каримович к Евгению Львовичу поедет, а не к Олегу Яковлевичу.

– Извините, Саша, старая школа, – сказал Венгер, – никак не привыкну. Но, Руслан Каримович, даже если к Ройтману, есть же разница на год или на три месяца?

– Нет никакой разницы, – тихо сказал Салаватов. – Раньше была. При Страдине судьи хоть что-то решали. Теперь у нас решают психологи. Сколько напишет психолог, столько и будет.

– Ну, мы сейчас скатимся в политическую дискуссию, – заметил Нагорный.

– Психолог не с потолка берет, – сказал Венгер. – И решение психолога очень четко коррелируется с тем, как человек себя вел на следствии. Неоднократно в этом убеждался. Если обвиняемый до суда меняет свое отношение к тому, что сделал, это учитывается на сто процентов.

Салаватов молчал, а детектор выдавал волнение и яркие пятна на изображении мозга. Подсказка утверждала, что бывший следователь обдумывает дальнейшую линию поведения и колеблется.

– Руслан Каримович, чтобы вам легче было принять решение, давайте об экспертизах поговорим, – сказал Нагорный. – Грубо работаете, даром, что тридцать лет. Не проверял раньше никто? Вы, что думаете, если вы подменили данные допроса Привозина на данные допроса пятилетней давности, мы этого не поймем? Элементарный поиск по базе на совпадение образов. Более того, вы даже текст частично оттуда скопировали.

– Ничего я не копировал, – буркнул Салаватов.

– А кто копировал? – поинтересовался Александр Анатольевич.

– Не знаю.

– И вы не заметили, что данные допроса Привозина вдруг резко изменились?

– Нет, они всегда такие были.

Детектор по-прежнему выдавал графики и утверждал, что слова Руслана Каримовича связаны с действительностью процентов этак на пять.

– Случайное совпадение с данными Дениса Осинцева?

– Не знаю, кто это.

– Серьезно? Совсем не помните?

– Нет.

– Это ваш клиент. Пять лет назад вы его отправили в Закрытый Центр.

– Тоже доказательства фальсифицировал?

– Как ни странно, нет. Совершенно за дело. Правда, слишком надолго, на два года. Но это уж не ваша вина, такова была судебная практика. И он все два года провел в блоке «А» заведения Евгения Львовича, несмотря на то, что психокоррекцию ему сделали месяцев за семь. Но тогда психологи не решали. Так вот Денис Осинцев вас прекрасно помнит и, между прочим, зла не держит. Глаза прятал, когда мы ему показали его допрос, но все подтвердил. И вы будете глаза прятать, если вам запись нашего сегодняшнего разговора показать года через два.

– Саша, – вмешался Венгер, – под БП Руслана Каримовича? Ну, уровень правдивости пять процентов. Что у нас Андрей думает? Насколько серьезная ИБС?

– Была когда-то, – усмехнулся Андрей, – диагностировали четыре года назад, моды подстраивали. И они благополучно справляются. Вообще не жалуются на критические сужения сосудов. И на тромбы не жалуются. Сосуды вычищены. Нет опасных зон. Хотя уровень холестерина высоковат, конечно, так что была и может возобновиться. Но это длительный процесс. За время допроса не начнется. Даже без таблетки можно обойтись. Но Руслан Каримович ее и не пил. И не надо. Нет необходимости. У вас были стрессовые боли, от напряжения мышц. Могу дать успокоительное.

– Значит, можно под БП? – спросил Нагорный.

– Без вопросов. Можно, конечно.

– Прямо сейчас? – спросил Салаватов.

– Нет, – сказал Александр Анатольевич, – еще буквально пара слов.

И повернулся ко мне.

– Артур, пообещай, что не уволишься.

– Не уволюсь, – сказал я. – А что?

– Понимаешь, это не простое совпадение, что тебя направили на стажировку к Руслану Каримовичу, и ты тут же нашел нарушения. На него был материал из СБК.

Реакция Салаватова была отчаянной. Можно было даже не смотреть на эмоциональные всплески и красные пятна на изображении мозга. Он побледнел и выронил таблетку.

Программа же выдала подсказку: «Испытуемый может быть причастен к убийству или другому тяжкому преступлению, вероятность 65 %».

– Вот это да! – прокомментировал Нагорный. – Даже не ожидал.

– Что там? – тихо спросил Салаватов.

– Ну, что, – вздохнул Александр Анатольевич, – «Е3», видимо, не обойдемся.

– Руслан Каримович, к какому убийству вы причастны? – прямо спросил Венгер.

– К убийству? – быстро спросил Салаватов. – Ни к какому.

– Тогда к чему? – сказал Нагорный. – Детектор считает, что причастны.

– Саша, – попросил Салаватов, – можно мне с Камиллой наедине пообщаться?

– Прямо сейчас?

– Да.

Нагорный кивнул.

– Да, конечно.

И указал взглядом на дверь рядом с дверью в туалет, куда Дима заходил мыть руки, когда мы допрашивали Привозина.

– И еще, – сказал Салаватов, – я бы хотел, чтобы у Камиллы был пароль от моих модов и запись СДЭФ с начала допроса.

– Хорошо, – кивнул Александр Анатольевич. – Госпожа де Вилетт, ловите файл. У вас полчаса.

Они встали и прошли за дверь, на которую указал Нагорный. Я успел увидеть, что там есть маленькая комната, видимо, без окна.

Обед

– Ну, сдвинулось с мертвой точки, – тихо прокомментировал Венгер, – сейчас торговаться будут.

– А что за материал на него из СБК? – спросил я Нагорного.

– Артур, не сейчас, – сказал Александр Анатольевич. – Я тебе потом объясню. Был материал.

– На БП жестко настаиваем? – спросил Кирилл Васильевич.

– Да, конечно, – кивнул Нагорный. – Вообще без вопросов.

Они вернулись минут через пятнадцать. Салаватов выглядел решительным и более спокойным.

Сели напротив нас.

– Я бы хотел сделать признание, – начал Руслан Каримович.

– Отлично, – прокомментировал Нагорный.

– Но я бы хотел некоторых гарантий.

– Я слушаю, – сказал Александр Анатольевич.

– Если я сейчас все расскажу, я могу надеяться на то, что допроса под БП не будет?

– Нет. Если вы так хотите избежать допроса под БП, я не могу быть уверенным в том, что вы все рассказали. Могу гарантировать, что все будет хорошо. Техника отличная, врач рядом сидит на крайней случай.

– Совсем нет?

– Абсолютно. БП обязателен. Все остальное обсуждается.

– Могу я рассчитывать на Открытый Центр?

– Руслан Каримович, уже то, что установлено, тянет на «Е3». Фальсификация доказательств – раз, незаконный арест – два, сговор с судьей – три, психологические пытки – четыре. Ну, какой может быть Открытый Центр? Даже если я буду у Ройтмана в ногах валяться, он вас к Старицыну не отправит, а Старицын не примет. А я еще не знаю, что у вас там с убийством.

– А вы сейчас чем занимаетесь, Александр Анатольевич? – вмешалась Камилла. – Это что не психологические пытки?

– Ни в коей мере, госпожа де Вилетт. Я что угрожаю Руслану Каримовичу, что Андрей Кравченко даст ему отравленную таблетку? Или что он после БП память потеряет? Или что его в ПЦ убьют? Овердозу КТА вколят? Не даст, не потеряет, не убьют. Я все говорю, как есть.

Так, что я могу сделать. Только то, что и вы, Руслан Каримович, делали неоднократно. Я могу написать Ройтману, что Салаватов Руслан Каримович на следствии вел себя очень хорошо, очень нам помог, выдал тонну неоценимой информации, а потому мы очень просим вас, Евгений Львович, к Руслану Каримовичу быть поснисходительнее и поместить его в наиболее легкий блок из возможных. В комнате не запирать, давать гулять по два часа и как можно раньше разрешить свидания и поездки домой. Ройтман обычно к нам прислушивается, сами знаете.

– Пойдет, – сказал Салаватов. – Меня устраивает. На «Е2» я могу рассчитывать, если все расскажу?

– Руслан Каримович, вы человек опытный и компетентный, оцените себя сами: какой у вас реально блок, если без скидок?

– «Е4»… видимо.

– Понятно. Вы были в том голубом гравиплане?

По графикам СДЭФ вылетел вверх протуберанец, зона страха на изображении мозга залилась красным, и Салаватов стал еще бледнее, полузакрыл глаза, запрокинул голову и схватился за сердце.

– Ну, в точку, – сказал Нагорный.

Андрей встал с места, подошел к Салаватову и сунул ему в руку таблетку.

– Под язык немедленно.

Руслан Каримович послушался.

– Это успокоительное, – сказал Андрей. – Боль невротическая, это не ИБС, но лучше снять.

– Мы можем продолжать? – спросил его Нагорный.

– Саша, буквально пять минут подождите.

– Подождем, мы же не садисты.

– Нет, нет, – с усилием сказал Салаватов, – меня там не было.

И детектор утверждал, что он говорит правду.

– Ну, зачем я там? Я же не снайпер.

– Детектор вам верит, – сказал Нагорный, – все, приходите в себя, я молчу.

Помолчали действительно минут пять.

Салаватов задышал ровнее и отнял руку от сердца.

– Все, – сказал он, – я в порядке.

– Андрей, – спросил Александр Анатольевич, – можно?

– Да. Насколько я понял, самое страшное уже позади.

– Не факт. Руслан Каримович, какова была ваша роль?

– Саша, вы не ответили. Я могу надеяться на «Е2»?

– Я не могу обещать. Все-таки на два блока вниз… с терроризма. Но постараюсь. Просить буду.

– Ваше слово будет очень веским в этом деле.

– Я понял.

– Но вам будет психологически тяжело за меня просить.

– Ни в коей мере. Мне никогда не бывает психологически тяжело просить за кого-либо. Все же, какова была ваша роль?

– Вы обещали.

– Да, я обещал. Вы были организатором покушения на меня?

– Нет, нет. Я подбирал людей.

– Понятно. Знали, для чего подбираете?

– Да. Вы же с Хазаровским уволили стольких! Отличных специалистов, по одному подозрению! Только за то, что они работали при Страдине. Думаете, они вас любят?

– Не думаю, – сказал Нагорный. – Я не для себя это делал. Иначе систему было не изменить. Пришлось менять людей. Люди, которых вы подобрали – бывшие сотрудники прокуратуры?

– Бывшие оперативники. Не только наши. Есть из СБК. Службу безопасности ведь тоже перетряхнули.

– Вы в СБК работали какое-то время?

– Десять лет. Только при Страдине перешел в прокуратуру. Он хотел укрепить ее опытными сотрудниками.

– Понятно, – усмехнулся Нагорный, – укрепил. То есть у вас в СБК остались знакомые?

– Конечно.

– Сколько всего человек вы подобрали?

– Четверо наших и двое из СБК.

– Фамилии назовите, пожалуйста.

Салаватов молчал.

– Руслан Каримович, – вмешался Венгер. – Ну, «А» сказали», надо же и «Б» говорить.

– Вытягивание имен и фамилий с помощью БП конечно отнимет у нас несколько дополнительных часов рабочего времени, – добавил Нагорный, – но я уже не буду за вас просить.

Салаватов вздохнул и начал перечислять:

– Ефимцев Станислав, Горелин Виктор, Николаев Илья, Кан Артем. Это из прокуратуры. Все уволены год назад, после вашего прихода. Из оперативного отдела. Якобы за взятки и фабрикации дел с целью вымогательства.

– Угу! – хмыкнул Нагорный. – А на самом деле абсолютно честные ребята.

– Не иронизируйте! Их уволили в дисциплинарном порядке, приговора не было! Саша! Да вы просто чистили ведомство от людей Страдина.

– Руслан Каримович, во-первых, давайте сменим обращение. Я понимаю, что разница в возрасте, но мы больше не коллеги. Давайте вернемся к «Александру Анатольевичу».

– Хорошо, Александр Анатольевич, – усмехнулся Салаватов.

– И, во-вторых, – продолжил Нагорный, – вас же не уволили, хотя вы никогда не скрывали своих симпатий к Владимиру Юрьевичу. Я сейчас это считаю ошибкой. Надо было всех разогнать. Но факт, не уволили.

– На меня ничего не было.

– Теперь есть.

– Руслан Каримович, продолжайте, – сказал Венгер, – Вы четверых назвали. Еще двое.

– Долгих Алексей и Рябинин Богдан. Это СБК.

– Тоже уволенные?

– Первый. Богдан служит.

– Замечательно служит. Где конкретно?

– В охране Хазаровского.

– Так…

– Саша, надо задерживать, – сказал Венгер.

– Две минуты перерыв, – кивнул Александр Анатольевич. – Никто никуда не уходит. Мне надо сделать пару звонков.

Нагорный тоже не ушел, даже говорил вслух. Назвал кому-то фамилии и имена, сказал, что люди были уволены из прокуратуры и СБК, что Богдан Рябинин работает в охране императора.

– Найти и организовать наблюдение немедленно. С Кратоса не выпускать. Но пока не трогайте. Ждите приказа.

Нагорный отключился и взглянул на Венгера.

– Надо объяснять, почему?

– Нет, я понял.

– Хорошо, – кивнул Нагорный. – Руслан Каримович, теперь с другой стороны. Кто вам поручил набрать людей?

– Никто. У нас никто никому ничего не поручает. Но вашего вора Хазаровского ненавидят все. Равно. И вас вместе с ним.

– О себе промолчу, – улыбнулся Александр Анатольевич, – но Хазаровский не вор. Я интересовался его делом еще, когда был адвокатом. Обычная страдинская фабрикция. Отличается разве что размахом.

– Сами-то верите в то, что говорите? – хмыкнул Салаватов. – Вы хотите убедить меня в том, что Хазаровский не вор?

– Я ни в чем не хочу вас убедить. Убеждать вас будут в Психологическом Центре. А нам нужны фамилии для убеждения их обладателей. Кто состоит в вашем сообществе равных?

– Герман Митте…

– Герман Маркович? – переспросил Нагорный. – Не может быть!

– Честный человек, да? Мы же все должны быть непременно воры и коррупционеры.

– Он был начальником СБК при отчиме… – проговорил я.

– Точно, Артур, – кивнул Салаватов. – Он возглавлял СБК при Данине. И не захотел возглавить при Хазаровском. И Хазаровский поставил своего Даурова, который в его корпорации жуликов ловил и ничего не понимает в охране государственной безопасности.

– Дауров – умный человек, – заметил Нагорный. – И Леонид Аркадьевич переманил его к себе из СБК, еще при Анастасии Павловне. Он разбирается.

– Дауров был мелкий полковничек. Ему генерала дали уже после отставки по ходатайству того же Хазаровского. А какие теплые отношения были у Хазаровского с Анастасией Павловной всем известно. Она бы ему и маршала дала. Но он поумнее, конечно вас, Александр Анатольевич, хоть не всех уволил.

– Руслан Каримович, – улыбнулся Нагорный, – вас послушаешь, можно подумать, что это вы Сергею Кривину тексты писали.

Реакция Салаватова была совершенно неожиданной. После ровного фона СДЭФ и благожелательных оценок правдивости Руслана Каримовича, на графике вверх вылетел пик, и загорелась красная надпись: «Испытуемый может быть причастен к тяжкому преступлению, связанному с насилием. Вероятность 70 %».

– Господи! С Кривиным-то у вас что? – выдохнул Нагорный.

– Сергей входил в наше сообщество, – сказал Салаватов.

И детектор счел это правдой.

Но красная надпись продолжала висеть.

– Почему вы решили его убить? – спросил Кирилл Васильевич.

На графике снова вылетел протуберанц, и оранжевое пятно на изображении мозга стало красным.

Салаватов молчал.

– Руслан Каримович, с Камиллой будете советоваться? – спросил Нагорный. – Я не против.

– Да, – тихо сказал Салаватов, – пять минут.

Когда они ушли, Нагорный вызвал кого-то по устройству связи.

– Герман Маркович Митте, – продиктовал он, – взять под наблюдение. Нет, задерживать пока не надо.

– Чем им это может грозить? – спросил я.

– По паре лет на брата, – сказал Венгер.

– Мой отец почти десять отсидел, – заметил я.

– Два года психокоррекции это много, Артур, – сказал Нагорный. – Это очень много. Ты из-за десяти дней испереживался и рассказывал журналистам, что постарел на десять лет. Забыл уже?

– Нет.

– Ну, так посерьезнее. Салаватов не зря мандражирует, он прекрасно знает, что его ждет. Даже, если Ройтман на последние полгода отправит их на Сосновый, это много. ПЦ даже в легких блоках – крайне неприятная штука. А здесь будет «Е». И боюсь, что даже не «Е3». Заговорщики хреновы! На банальном воровстве спалились!

Камилла с Салаватовым действительно общались минут пять.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась госпожа де Вилетт. Вид она имела более чем решительный. Руслан Каримович возвышался за ее плечом, и тоже выглядел ободренным.

– Мы беседуем шесть часов, – сказала Камилла, – мой клиент не ел с девяти утра. Еще час, и я подам в ИКК жалобу на пытки. И в юридический комитет НС. Параллельно.

– Боже упаси, – улыбнулся Нагорный, – еще час, и мои подчиненные тоже будут жаловаться на пытки. Просто Руслан Каримович такие увлекательные вещи рассказывает, что оторваться невозможно. Все, вызываю охрану, и пойдем обедать.

В комнату вошли двое полицейских и встали по бокам от двери.

– Ребята, – сказал Нагорный, – с Русланом Каримовичем оказалось все гораздо серьезнее, чем мы думали, поэтому глаз не спускать. Но беседуем мы замечательно, так что вежливо, не обижайте. Госпожа де Вилетт, вы будете с клиентом обедать?

– Разумеется.

– Хорошо. С адвокатом пусть общается, сколько угодно, его уже не спасет. «Е4», как минимум, а, возможно, и «Е5».

Один из конвойных присвистнул, а на графике СДЭФ Салаватова возник пик.

Камилла строго посмотрела на Нагорного.

– Александр Анатольевич, не смейте!

– Конечно, конечно. Все после обеда. Но я запомнил. Так, обедаем здесь, на этаже, и вы с Русланом Каримовичем тоже.

Мы вышли в коридор, освещенный длинными овальными лампами. Окон здесь не было.

Салаватова вели метрах в пяти впереди нас. Наручники сомкнули за спиной, и двое охранников держали его за локти, справа и слева. И двое шли следом. Мне показалось это лишним, я вспомнил рассказ Ройтмана о том, как по коридорам ПЦ водили моего отца. Салаватов же не стрелял сам, только людей подбирал, разговаривал. Зачем так?

Я видел его опущенные плечи и руки в наручниках, сложенные бессильно и покорно. Почему-то больнее всего мне было смотреть на эти руки.

Нагорный коснулся моего плеча так, что я вздрогнул.

– Артур, все хорошо, – шепнул он, – мы все абсолютно правильно делаем.

Столовая генпрокуратуры до боли напоминала столовую в ОЦ. Те же подносы, на которые надо набирать еду, легкие стулья и простые столы. Только в ОЦ стулья были оранжевыми, а столы голубыми. Как мне объяснил Старицын, чтобы избежать сенсорной депривации. Здесь стулья голубые, а столы светло-зеленые с разводами. Видимо, и следователей с прокурорами надо беречь от того же, а к созданию местного интерьера руку приложил психолог. Только окна гораздо больше, во всю стену, так же, как в кабинете Нагорного. И мозаики с горными пейзажами на стенах, пожалуй, повеселее, чем в ОЦ. Больше напоминало «посткоррекционаку» в Закрытом Центре.

Справа от входа глухие двери, за которые увели Салаватова, и ушла Камилла.

– Там что отдельная столовая для арестантов? – спросил я.

– Да, – кивнул Александр Анатольевич, – но она ничем не отличается. Стекла здесь везде небьющиеся, а меню общее.

Мы впятером сели за один стол, так что Гера даже позаимствовал стул от соседнего столика.

Нагорный взял борщ, пирог с мясом и морс. Я – сырный суп с крутонами, два маленьких шашлычка с овощами и сидр, который оказался банальным яблочным соком и явно алкоголя не содержал.

– Саш, здесь, что синдр безалкагольный? – спросил я.

– А ты как думал? Здесь сухой закон. Для всех: и для нас, и для арестантов.

– Как в ПЦ, только меню, пожалуй, чуть-чуть разнообразнее, – заметил я.

– Да? Надо поставить Ройтману на вид. Однообразно кормит пациентов. А то придет Камилла проверять обстановку и заявит о пытках.

– Да, не радикально, – сказал я.

– Саша, ты молодец, – сказал Венгер, – научился. Даже придраться не к чему. Здорово мы его раскрутили.

– Ну, во-первых, без тебя, Кирилл, как без рук. Ты очень вовремя вмешивался. И, во-вторых, все-таки адвокату тоже надо разговорить клиента. Так что нельзя сказать, что я никогда раньше этим не занимался.

– Салаватов, по-моему, информацию Камилле порциями выдает, – предположил Кирилл Васильевич, – о Кривине она явно впервые слышала.

– Ну, ему же хуже. Она не может, как следует выстроить защиту, а дама грамотная, хотя и скандальная.

– Ройтман говорил, что она практически спасла моего отца, – сказал я.

– Ну, не она одна. Но руку приложила, – согласился Нагорный.

– Артуру не по себе, по-моему, от того, что мы делаем, – заметил Венгер. – Да, Артур?

– Да, – кивнул я. – Я все время представляю себя на его месте. Как будто это на моих руках наручники, меня допрашивают, меня ведут по коридору. Мне Ройтман показывал зал в ПЦ, где казнили. Там было тоже самое, я представлял себя под тем биопрограммером, который приказал разобрать Хазаровский.

– Зеркальные нейроны хорошо работают, – заметил Гера. – Наверняка в Центре усиливали, чтобы было чрезвычайно трудно причинить боль другому человеку. Как себе. По «С» ведь была психокоррекция?

– Вы психолог? – спросил я.

– Да, – сказал Гера, – кроме того, что оператор одного замечательного прибора. Мои пациенты, как узнают, шарахаться начинают. Приходится убеждать, что без БП я людей насквозь не вижу. И вообще тайна исповеди. Я кстати тоже курс психокоррекции проходил как тюремный психолог.

– Психологической подготовки, – улыбнулся Андрей.

– Ну, какая разница, – сказал Гера. – Зеркальными нейронами занимались. Так что у меня тоже есть такое чувство. Когда я работаю просто как психолог, все нормально. Но во время допроса под БП я же понимаю, что в результате моей работы человеку временно станет хуже. Он должен будет провести некоторое время в ПЦ, и это будет не самый приятный период в его жизни. И может быть, еще несколько человек, которых он назовет, разделят его судьбу. Но, во-первых, потом он поднимется. Потому что психокоррекция нужна объективно, и не только для защиты общества. Она ему нужна. Потому что он не только обществу жизнь портит, он себе жизнь портит. Даже если совесть у него отсутствует полностью, и он никак не переживает по поводу своих поступков, общество будет жестко на них реагировать. Оно и должно защищаться.

– Понимаешь, Артур, – вмешался Нагорный, – восстанавливать справедливость – это кайф. Мы не мучаем бедного Салаватова, мы восстанавливаем справедливость. Думай не только о тех, кого мы обвиняем, но и о тех, кого защищаем. Тем более, что в данном случае это просто. Плечо-то болит?

– Нет.

– Ну, хорошо. Шрам остался?

– Маленький.

– Ты хоть понял, что это он подобрал людей, которые в нас стреляли?

– Ну, что я идиот! Понял, конечно.

– Но увидел его в наручниках, и все простил. А, между прочим, в результате один человек погиб, несколько человек было ранено, ты провалялся в больнице две недели, а я чуть не загремел на тот свет. И никто не дал нам обезболивающее перед тем, как выстрелить, и никто из стрелявших не предоставил нам перед покушением ни врача, ни адвоката, ни психолога. И не накормил борщом.

– Но они преступники! – сказал я. – Мы же не можем им уподобляться.

– А мы и не уподобляемся. Не на гильотину посылаем, в конце концов.

– Сравнение психокоррекции с гильотиной явно имеет под собой некоторые основания, – заметил Андрей.

– Все-таки врачи – циники, – улыбнулся Нагорный.

Дверь у входа в столовую открылась, и к нам направилась Камилла де Вилетт.

– Господа, – сказала она, – могу я ненадолго к вам присоединиться?

– Конечно, – кивнул Нагорный.

Я встал и позаимствовал у соседнего стола еще один стул.

– Вам принести что-нибудь? – поинтересовался Александр Анатольевич.

– Нет, я поела.

– Как борщ Руслану Каримовичу? Не пересолен? А то подадите на нас в ИКК за пытки пересоленным борщом.

– Александр Анатольевич, вы способны разговаривать серьезно? – спросила она.

– Да, конечно. В чем проблема?

– Во-первых, мы бы хотели поговорить с Русланом Каримовичем наедине. Конвой стоит слишком близко.

– Естественно, что стоит слишком близко. «Е4»! Им нельзя стоять слишком далеко. Небезопасно.

– Вы что боитесь, что Руслан Каримович захватит меня в заложники?

– Нет, этого не боюсь. Но в таком состоянии человек не адекватен. Если он с собой что-то сделает, мы потом всю жизнь себе этого не простим: ни вы, ни я.

– Там вся посуда пластиковая и стекла бронированные.

– В таком состоянии люди очень изобретательны. Давайте не рисковать. Я дам вам время. Поговорите в адвокатской комнате у меня в кабинете. Сколько вам надо?

– Два часа.

– Много. Полчаса дам.

– Вы не имеете права ограничивать нам время.

– Во время допроса имею. Потом, пожалуйста, беседуйте хоть весь день.

– Хорошо, ловлю вас на слове.

– Да мы сегодня закончим.

– По закону допрос не может продолжаться больше восьми часов. Все, что сверх того, можете выкидывать на помойку.

– Ага! Теперь понятно, откуда взялись два часа на переговоры с адвокатом. Шесть часов проговорили, два осталось. А мы обойдемся.

– Вы не обойдетесь. Ладно, есть еще один момент. Генпрокуратура вообще не имеет права расследовать это дело. Во-первых, у вас конфликт интересов, вы не можете расследовать покушение на самого себя.

– Формально верно, но сейчас надо действовать быстро, чтобы господин Митте со товарищи не успел нас покинуть. Дело передавать долго. Так что ситуация крайней необходимости.

– Во-вторых, дело вообще в компетенции СБК.

– Передам. Но допрос закончу. Как только всех назовет, передам. Правда, я не уверен, что это понравится вашему клиенту. Георгий Петрович Дауров – верный человек Хазаровского, и не обещал Руслану Каримовичу за него просить. Вы хотите, чтобы дело было передано в СБК?

– Я хочу, чтобы все было по закону.

– Замечательно. Наши желания полностью совпадают.

– Руслан Каримович не видит разницы. Тюрьма СБК ничем не хуже тюрьмы Генпрокуратуры.

– Угу! И в СБК у него осталась куча знакомых.

– И в Генпрокуратуре тоже.

– Честно говоря, я хотел предложить ему другой вариант. А именно, скажите вашему клиенту, что, если он называет имена и подписывает согласие на психокоррекцию, он едет в Центр. Вообще не в тюрьму. В ПЦ. Сегодня. А я прошу за него Ройтмана.

– То есть допрос под БП отменяется?

– Ни в коем случае. БП будет. Камилла, я ему не верю. Вам-то он хоть все рассказал? Вы уверены?

– Хорошо, я передам ему ваше предложение.

– Согласитесь, даже если у нас к нему останутся вопросы, из ПЦ с психологом к нам ездить все-таки приятнее, чем из тюрьмы под конвоем.

– Если это «Е4», конвой все равно будет.

– На первых порах да, а вот Анри Вальдо с «F5» на похороны родителей, насколько я знаю, отпускали с одним психологом.

– Угу, после завершенного курса психокоррекции. Я понимаю, вам, конечно, очень хочется побыстрее запихнуть человека в Центр, чтобы он потом под воздействием лекарств говорил вообще все, что вы хотите.

– Под воздействием лекарств его Ройтман из Центра не отпустит. Между последним приемом КТА и допросом должны пройти минимум сутки. Уж, не говоря о том, что КТА «сывороткой правды» не работает. Они еще на нас бурчать будут, что мы мешаем процессу психокоррекции. Уверяю вас, мне гораздо удобнее его в тюрьме держать, под рукой. Но я обещал облегчить его участь, и я это сделаю. Хотя он не заслуживает. Информацию клещами приходится вытягивать. Это не явка с повинной, ни в коей мере.

– Ладно, – сказала Камилла, – все понятно. Сколько у нас еще времени до конца обеда?

– Руслан Каримович поел?

– Да.

– Вы тоже?

– Да.

– Значит, нисколько. А то мы в восемь часов не уложимся. Вас сейчас проводят обратно, у вас есть полчаса на общение, а за это время и мы подтянемся.