Текст книги "Секс и эротика в русской традиционной культуре"

Автор книги: Наталья Пушкарева

Бондаренко, 1890 – Бондаренко В.Поверья крестьян Тамбовской губернии // Живая старина. Вып. 1. 1890.

Георгиева, 1983 – Георгиева И.Българска народна митология. София. 1983.

Гнатюк, 1912, 1–2 – Гнатюк В.Знадоби до української демонології // Етнографічний збірник. Львів, 1912. Т. 33, 34.

Гнатюк, 1912а – Гнатюк В.Похоронні звичаі й обряди // Етнографічний збірник. Львів, 1912. Т. 31–32.

Гнатюк, 1991 – Гнатюк В.Останки передхристиянського релегійного світогляду наших предків //Українці: народні вірування, повір'я, демонологія. Київ, 1991.

Ђорђевиħ, 1953 – ЂорђевиħТ. Вампир и друга биħа у нашем народном веровању и предању // Српски етнографски зборник. Београд, 1953. Т. 66.

Зеленин, 2 – Зеленин Д. К.Описание рукописей ученого архива Императорского Русского географического общества. Вып. 2. Пг., 1915.

Из народных уст – Без автора. Из народных уст // Этнографическое обозрение. 1896. № 4.

КА – Карпатский архив, хранящийся в Отделе этнолингвистики и фольклора Института славяноведения и балканистики РАН.

Кравченко, 1914 – Кравченко В. Г.Этнографические материалы, собранные в Волынской и соседней с ней губерниях // Труды общества исследователей Волыни. Житомир, 1914. Т. 5.

Маринов, 1914 – Маринов Д.Народна вяра и религиозни народни обичаи // Сборник за народни умотворения и народопис. София, 1914. Т. 28.

Никольский, 1895 – Никольский Н. М.Летучий змей в 1745 г. в Белгороде // Живая старина. Вып. 3–4. 1895.

Онищук, 1909 – Онищук А.Матеріяли до гуцульскої демонольогії // Матеріяли до українсько-руської етнольогії. Львів, 1909. Т. 11.

ПА – Полесский архив, хранящийся в Отделе этнолингвистики и фольклора Института славяноведения и балканистики РАН.

Потушняк, 1940 – Потушняк Ф.Демоны в народном верованіи // Русская правда. 1940. № 178–184.

Романов, 8 – Романов Е. Р.Белорусский сборник. Вильна, 1912. Т. 8.

Сахаров, 2 – Сахаров И. П.Сказания русского народа. СПб., 1849. Т. 2.

СМР – Кулишиħ П., Петровиħ П., Пантелиħ Н.Српски митолошки речник. Београд, 1970.

Созонович, 1893 – Созонович И.Ленора Бюргера и родственные ей сюжеты в народной поэзии, европейской и русской. Варшава, 1893.

Франко, 1898 – Франко І.Людові вірування на Підгір'ю // Етнографічний збірник. Львів, 1898. Т. 5.

Чубинский, 1 – Чубинский П. П.Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край. СПб., 1872. T. 1. Вып. 1.

Шпренгер, Инститорис, 1990 – Шпренгер Я., Инститорис Г.Молот ведьм. М., 1990.

Яворский, 1915 – Яворский Ю. А.Памятники галицко-русской народной словесности. Киев, 1915.

Wereńko, 1896 – Wereńko F.Przyczynek do lecznictwa ludowego // Materaily antropologiczno-archeologiczne i etnograflczne. Kraków, 1896. T. 1.

Ziemba, 1988 – Zemba J.Zwyczaje pogrzebowe w okolicach Uszycsy na Podolu rosyjskiem // Zbiór wiadomošci do antropologii krajowej. Kraków, 1888. T. 12.

болг. – болгарский

верхов. – верховинский

гом. – гомельский

долин. – долинский

емельч. – емельчинский

жит. – житомирский

зак. – закарпатский

ив. – фр. – ивано-франковский, бывш. станиславский

иршав. – иршавский

клим. – климовский

межгор. – межгорский

надворн. – надворнянский

перегин. – перегинский

петрик. – петриковский

путил. – путильский

рах. – раховский

рожнят. – рожнятовский

рус. – русский

серб. – сербский

ужгор. – ужгородский

черновиц. – черновицкий

И. А. Морозов, И. С. Слепцова
СВИДАНИЕ С ПРЕДКОМ (ПЕРЕЖИТОЧНЫЕ ФОРМЫ РИТУАЛЬНОГО БРАКА В СВЯТОЧНЫХ ЗАБАВАХ РЯЖЕНЫХ)

Смерть и воскрешение – древние мотивы новогоднего ряжения, которые занимали важное место во всей драматургии этого святочного действа. И не случайно, что, несмотря на весьма пестрый состав персонажей-ряженых, существенно различавшийся по областям, «покойник» встречался почти повсеместно. Обращает на себя внимание тот факт, что тема смерти в сценках с участием ряженого-«покойника» («мертвеца», «смерти», «белой бабы», «белухи» и т. д.) причудливым образом переплетается с мотивами женитьбы и брака. По-видимому, этим объясняется распространенность сценок с «мертвецом» не только на святочных игрищах, но и на посиделках, приуроченных к началу поста: «похороны таркан а» на «девичье заговенье» перед началом Филипповок, «похороны деда или Сидора» на масленицу, – а также к различным фазам свадебного обряда, [533]533
  «Похороны таркан а» (таракана): зап. Морозовым И. А. и Слепцовой И. С. в 1994 г. в д. Федосово Шацкого р-на Рязанской обл. от Якушиной Анастасии Николаевны, 1916 г. р. и Курцовой Александры Егоровны, 1915 г. р.; Ивлева Л. М., Ромодин А. В.Масленичная похоронная игра в традиционной культуре Белорусского Поозерья // Зрелищно-игровые формы народной культуры. Л., 1990. С. 196–203; Астров Н.Крестьянская свадьба в с. Загоскине Пензенского у. // Живая старина. Вып. 3. 1905. С. 455; Самоделова С. А.Рязанская свадьба. Исследование местного обрядового фольклора. Рязань, 1993. С. 296.


[Закрыть]не говоря уже о детских и молодежных играх в «оживающего мертвеца». Тень этого персонажа витает над многими посиделочными развлечениями и играми, начиная с «имок» или «жмурок» и кончая «ящером», «оленем» и вариантами игр в «горюна» или «столбушку». При ближайшем рассмотрении нетрудно выявить непосредственную связь с визитом «мертвеца» и его эротической аурой и большинства святочных и свадебных сценок ряженых, ритуального озорства и проч.

Ожидание «духов предков», возвращавшихся на землю в определенные календарные или особо значимые ритуальные моменты, связано со смешанным чувством страха, праздничного возбуждения и приподнятости. Атмосфера страха поддерживалась со стороны старшего поколения при помощи запугивания и угроз, направленных прежде всего на девушек и детей (более ранние записи показывают, что такое же давление оказывалось на неженатых парней). Ватаги ряженых («куляшей», «белух», «окрутников», «кудесов», «шуликунов»), бродившие по улицам деревень, нападавшие на случайных прохожих, стучавшие в стены домов с такой силой, что падали иконы, нередко заглядывавшие в окна, извергая дым и искры изо рта, и т. д., вызывали самый искренний и неподдельный страх у любого «неверующего» и смельчака. Поведение «пришельцев» поддерживалось и их необычным, «страшным» обликом (отсюда и нередко их название «страшн ые наряж онки»).

Вот несколько описаний «страшных наряжонок»: «Ходили куляш ами – нар едяцця в р яски [тряпье], худой пиджак, лицо завяжут платком, шалью – только глаза видать» (д. Биричево). «Куляши нар едяцца в шумное [шубное, то есть меховое], с заплатами, рукава разные, на головах тюрикй [остроконечные колпаки с рогами] да маски – и по деревне ходят по-под окошками» (д. Паново Кич.-Гор.). «В святые вечера ходили куляши – в полушубках, в туфлях на босу ногу, с бородой; лицо платком завязывали, чтоб одни глаза было видно; они в избе попляшут, а им за это роскоши дадут: конфет, орехов, пряников» (д. Рябьево, Панкратово). [534]534
  Зап. Морозовым И. А. в 1994 г. в с. Усть-Алексеево от Дерновой Александры Николаевны, 1914 г. р.; в д. Устье-Харюзово от Колосовой Анны Михайловны, 1909 г. р.; в д. Пожарово от Амосовой Натальи Акиндиновны, 1909 г. р.


[Закрыть]

Весь наряд «страшных наряжонок» был построен на принципе «оборотничества»: переодевались в одежду другого пола (женщины в мужскую и наоборот), использовали необычные, порой несовместимые элементы одежды и обуви («рукава разные, шубу выворотят», «на одну ногу надевали лапоть, на другую катанок» [валенок], «на голове корзина или горшок» и, наконец, принимали «звериный» облик: «куляши выворачивали шубу и заходили в дом на четвереньках» (д. Маслово), «надевали колпак с рогами: набивали штаны соломой и приделывали к голове как рога» (д. Кречетово). Вообще все без исключения зооморфные персонажи ряжения относились к «страшным наряжонкам».

Широко были распространены и «покойники», бегающие по деревне. В д. Новосело парень с угольями во рту («покойник») бегал по избам, фукал на всех дымом и искрами, катал («кот ышкал») по земле и по полу детей и взрослых. Похожие «покойники» были и в д. Сергеево (Белоз.) и Сотозеро. В д. Калитино «покойник» в белой одежде и босиком бегал по избам, фукал огнем и прискакивал к тем, кто его боялся, опираясь одной рукой на того, кого пугал, а второй на батог. В д. Великая (Верхов.) и Крутец «мертвецы» с головешками в зубах, в личине из бересты и белых покрывалах ходили по деревне на ходулях, а в д. Борисовская (Хар.) парни, обернувшись в простыни, ложились у дороги, по которой девушки отправлялись гадать «на кресты» [перекресток], и затем гнались за ними, изображая мертвецов. В д. Паново (Кич.-Гор.), Большое Харюзово ряженые – «п угала» или «п ужала», одетые в длинные балахоны, слонялись на ходулях по деревне, наводя ужас на случайных прохожих и стучась в окна. Если наряженные подобным образом не забредали в дома, они могли накидывать на себя вывороченный тулуп (д. Трубовщина). В д. Надеевщина, Крадихино ходили по деревне на батогах «куляш и» – только парни и мужики. «Сверху кафтан довгой, лице шапкой прикроют, хто бороду сделает… или руки кверху свяжут, кто шчё накинет и кланяецця. Крицяли: «Ман ило, манило идёт!» – шчёб боелися люди, ребятишки». [535]535
  Зап. Морозовым И. А. в 1990 г. в д. Крадихино от Летовальцевой Варвары Ефимовны, 1913 г. р.


[Закрыть]В д. Комлевская ряженые на ходулях назывались «великанами».

Устрашающий рост – одна из главных примет маски «белой бабы» или «смерти» – достигался различными приемами. Например, в д. Власьевская двое парней в длинных белых рубахах изображали «смерть»: один усаживался на плечи другому, причем лицо верхнего было разрисовано как личина. Так же ходили парни в д. Юрковская, только у обоих были приделаны к головам рога, а сзади прикреплены хвосты.

Пожалуй, наиболее распространенным способом урезонить не слишком прилежную пряху была угроза, что на Рождество или на святки ей «кикимора» («кулеши», «святьё») «насс ит в к ужель» [кудель]. [536]536
  Морозов И. А., Слепцова И. С.Праздничная культура Вологодского края. Часть 1. Святки и масленица // Российский этнограф. М., 1993. № 8. С. 31, 202,250–252.


[Закрыть]Детей на святки нередко запугивали, что «их куляши похватают». «Дети все боелись, убегали от кулесов. Было спр ятываюцца: «Ой, беж ат опеть кулес а, – говорят, – бежат кулеса!» – ив подполье улезут. Кулеса в избу пр идут и давай детей пугать: «Под лёд уташшу! Бабе-Еге снесу! В лесу заблужу! Вовкам стравлю!» – да вот эдак, ерунду вот такую. А те в подполье сидят, не шел охнуцца» (д. Арганово). «Детей, чтобы они вечерами не бегали, пугали о Рождестве гуляитми: «От уже гуляш вас сохватает! Добегайте!» (д. Аистово). [537]537
  Зап. Слепцовой И. С. в 1990 г. в д. Арганово от Суровцевой Клавдии Петровны, 1913 г. р.; зап. Морозовым И. А. в г. Великий Устюг от Тесаловской Агнии Федоровны, 1910 г. р. (родом из д. Аистово).


[Закрыть]Можно предположить, что запугивание детей и девушек и различные экзекуции над ними, совершавшиеся некогда ряжеными, отдаленно связаны с широко распространенными в древности обрядами инициации, сопровождавшими переход молодых людей в другую половозрастную группу. Эти обряды у всех народов сопровождались переодеванием, изменением облика (например, при помощи татуировки, масок и т. п.), то есть с ряжением; причем «рядились» не только те, кого «посвящали», но и те, кто непосредственно руководил церемонией.

Вместе с тем визиты ряженых, а также сценки прихода и оплакивания «мертвеца», очень близкие по тональности к похоронам, сочетались с шумным, буйным весельем, пляской, эротическими намеками и жестами, припевками, наполненными самой нецензурной лексикой. Эти сценки, приближавшиеся по эмоциональному накалу и смысловому наполнению к настроению второго дня свадьбы, вклинивались в приподнято праздничную и торжественную атмосферу святочных игрищ с их подчеркнуто медленными хороводными играми, бесконечными хождениями «парочками», нарочитой демонстрацией нарядов и прочих достоинств девушек-невест, ожидающих появления своего «богосуженого-богоряженого». Во многих местах входящих в избу наряжонок встречали специальными песнями. Чаще всего это были либо игровые хороводные (например, в Верховажье пели «Заиньку»), либо наборные песни. Интересно, что в д. Зуево, по свидетельству Соколовых, [538]538
  Соколов Б. М., Соколов Ю. М.Сказки и песни Белозерского края. Пг., 1915. С. 409.


[Закрыть]наборную песню «Пала, пала порошица» пели «во время наряживания кудесами». Это указывает на прямую связь ряжения с посиделочными играми. В деревнях Верховажского и Тотемского районов каждый из пришедших наряжонок непременно выполнял несколько фигур пляски или хоровода с присутствующими в избе девушками, то есть участвовал в игре с выбором и сменой пары, при которой «женихами» были ряженые.

В Архангельской области (с. Кулой), как пишет С. И. Дмитриева, девушек «выдавали замуж» за ряженых, пришедших с «лошадью»: «Когда лошадь выйдет, маскированные женятся… Им песни поют; они не открываются – маски не снимут. И ты не знаешь, за кого ты замуж вышла… Иная пять раз за святки женится. Ее опевают. Бывало, на Кулогоре, я видела, так очередь выстраивалась тех, кого женят. Поженят – они уедут, следующих…» В Лешу конском районе сохранились уже только воспоминания о том, что в святки в шутку «женились», причем старались сделать это так, чтобы никто не знал, на ком «женится». [539]539
  Дмитриева С. И.Фольклор и народное искусство русских Европейского Севера. М., 1988. С. 25–26.


[Закрыть]В д. Шожма инициаторами «женитьбы» выступали девушки-«нарид ихи», которые специально заходили в те дома, где были молодые люди. «Подойдя к парню и отвесив ему поклон, иногда подав руку, ряженая заводит с ним разговор, который начинает примерно так: «Ваня, возьми меня взамуж». Парень охотно соглашается. Невеста расхваливает себя: «Я ведь девка хороша, и платья у меня много, – это все мое». Парень «щупает товар». Тут же начинаются писк и возня, доходящие порой и до ссоры. Впрочем, ряженые пользуются особым «покровительством закона»: обижать и раскрывать их нельзя». [540]540
  ОР ИРЛИ, р. 5, к. 108, п. 1, № 1. Рукопись М. И. Шаблыкина «Фольклор дер. Шожма Вологодской, губ., Каргопольского у., Мошинской вол.» [1926 г].


[Закрыть]

Можно указать на многочисленные параллели этому святочному обычаю в играх, проводившихся на посиделках и игрищах, в том числе и с участием ряженых, например, на различные варианты жмурок («имецьком», «в попа» и т. п.), при которых водящий должен был «искать свою думу», то есть того, к кому испытывал симпатию. [541]541
  Морозов И. А., Слепцова И. С.Указ. раб. С. 127, 131, 146 и др.


[Закрыть]

В большинстве случаев кульминационной точкой всей святочной мистерии была сценка, где в качестве главного действующего лица выступал «покойник». Естественно предположить, что именно он и являлся тем «женихом», вступление в символический брак с которым составляло главное содержание всего святочного празднично-обрядового действа.

Рядились «покойником» чаще всего парни или взрослые мужчины («пожилой мужик с бородой» – д. Подсосенье»), хотя иногда это могла быть и «нахальная женщина» (д. Пахтусово, Купалиха, Паршино, Заборье Тот.), часто одетая в «мужское платье» (д. Аксентьевская, Сергозеро, Федяево, Сафоново). Но все же предпочтение отдавали пожилым, бывалым людям: «Пожилые мужики это, так им не стыдно, не совестно» (д. Кононовская, Аверинская) – или отчаянным озорникам: «Один у нас был мужик – Трубкой ево бранили. Трубкой. Ну уж он пожилой, а такой бессовестный быв, Трубка – его и редили „покойником“» (д. Демидовская). [542]542
  Зап. Морозовым И. А. в 1991 г. в д. Орловская от Загоскиной Татьяны Андреевны, 1907 г. р.


[Закрыть]Интересно, что в этой деревне вышеупомянутый Трубка исполнял все самые озорные роли при обходах ряженых; такие люди, склонные к клоунаде и шутовству, были в каждой деревне.

Довольно полное и точное описание сценки с ряженым-«покойником», типичной для Вологодского края, можно найти у С. В. Максимова. «Ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть «покойником», потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтобы страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно привязав накрепко веревками, чтобы в случае чего не упал и не убежал.

«Покойника» вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет «поп» в рогожной рясе, в камилавке из синей сахарной бумаги, с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горячие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с «попом» выступает «дьячок» в кафтане, с косицей назади; потом «плакальщица» в темном сарафане и платочке и, наконец, толпа провожающих покойника «родственников», между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшего. Гроб с покойником ставят среди избы, и начинается «отпевание», состоящее из самой отборной, что называется, «острожной» брани, которая прерывается только всхлипываниями «плакальщицы» да каждением «попа».

По окончании отпевания девок заставляют прощаться с «покойником» и насильно принуждают их целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами…

Кончается игра тем, что часть парней уносит покойника «хоронить», а другая часть остается в избе и устраивает «поминки», состоящие в том, что наряженный девкой оделяет девиц из своей корзины «шаньгами» – кусками мерзлого конского помета». [543]543
  Максимов С. В.Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб., 1903. С. 300–301.


[Закрыть]

Похожие сценки разыгрывались в вологодских деревнях вплоть до 50–60-х годов нашего века. Правда, существовали некоторые местные различия в церемонии прихода «покойника» в дом, в его наряде, поведении и т. п. Скажем, в одних деревнях «покойник» ходил из дома в дом самостоятельно, а в других его возили на дров ешках или даже на телеге (д. Федотово), привязав к ним. Чаще всего «покойника» заносили в дом на одной-двух сколоченных вместе досках, на пол атнице (дощатом щите, служащем основанием для полатей) или на скамейке, привязав к ним (например, в д. Середская, Тимонино, Ротово), чтобы «покойник» не упал или не убежал. Реже для этого применяли грубо сколоченное из досок подобие гроба (или, например, длинное корыто – д. Купалиха) либо даже настоящий гроб (Белоз., Верхов., Хар., Вожег., Тарн., Вытег.), носилки (д. Малыгинская, Аверинская, Данилково, Ереминская, Пустошь Вытег.), в том числе из коренник а(коленник а) – дна саней, сплетенного из ивовых прутьев (д. Пирогово, Самсоновская, Лисицинская), или полотно – «коленкорово портно», «пост ильно», иногда именно то, на котором веяли зерно (д. Горка Хар.).

Эти детали в той или иной степени отражают особенности реального похоронного обряда, нередко уже утраченные. Скажем, при похоронах тело умершего обычно клали на поперечную скамью. Это объясняет употребление скамьи в сценке ряженых. Носилки – архаическая деталь похоронного обряда, которая сохранилась на Русском Севере, например, у карелов. Ношение покойника на полотне в реальном похоронном обряде в описываемый период уже не встречалось, однако то, что эта деталь сохранилась при обходах ряженых в глухих деревнях Верховажского и Кирилловского районов и у старообрядцев Тарногского района, свидетельствует, что в старину такой обычай был распространен, видимо, довольно широко.

Наряд «покойника» также различался по степени архаичности. Чаще всего его заворачивали в «саван» – простыню, большое белое полотно, или просто сверху накидывали на него полотно. Встречаются упоминания о том, что накрытый покрывалом «покойник» был голым (д. Великодворская, Ростово, Халдынка, Климовская), хотя нередко под этим имелось в виду, что ряженый был в одной рубахе до колен, без штанов (д. Григоровская). Чаще всего упоминания о голом «покойнике» встречаются в деревнях Сямженского района. «Покойника» приносили голого и ставили в сутк и, чтобы глядел вдоль по полу» (д. Самсоновская). Причем иногда внимание акцентировалось на половом органе: «„Покойник“ на скамейке лежит, инструмент-то голой» (д. Новая Слуда); в других же случаях напротив: «Весь закрыт – только задница открыта» (д. Согорки), или: «Задница и перед голые – остальное закрыто» (д. Никулинская).

Чаще, однако, «покойника» наряжали как настоящего мертвеца: в домотканое нижнее белое белье – рубаху и портки. «Если женщина, то в женское платье, мужчина – в рубахе и подштанниках» (д. Горка Хар.). Причем эротизм этого персонажа подчеркивался демонстративно расстегнутой ширинкой (д. Ротово) или прорехами в самом неподходящем месте (д. Ростово), а также символическими обозначениями фаллоса: морковкой, торчащей из штанов (д. Бугра), либо «мужским или женским богом» на «иконке», которую клали ему на грудь (д. Аверинская). Во всех описаниях особо подчеркивается цвет наряда: «во всем белом набаш он» [одет] – такой цвет, видимо, имела старая разновидность погребальной одежды, которая некогда символизировала «одеяние предков». [544]544
  У куйско-пондальских вепсов до начала века сохранилась и такая архаическая деталь наряда «покойника», как остроконечный колпак (в реальном похоронном обряде остроконечное навершие обычно имел саван). Иногда колпак заменялся ведром (д. Брюшная). Напомним, что остроконечные колпаки (или заостренные головы) – обязательная принадлежность ряженых и «нечистых духов» – шуликунов, поверья о которых широко распространены на Русском Севере (особенно на территории бывших Архангельской и Олонецкой губерний).


[Закрыть]

Одна из важных функций «покойника», как и иных персонажей, участвующих в «инициационно-посвятительных церемониях», – запугивание детей и девушек. Отсюда разные «устрашающие» детали его облика. Довольно часто упоминаются огромные репные или картофельные зубы, торчащие изо рта. Технология изготовления «зубов» была разной, но обычно они крепились на внешнем крае полукруглой пластины, которую ряженый держал во рту. Нередко для пущего устрашения в выдолбленную картофелину с «зубами»-прорезями клали уголек, и ряженый-«покойник» время от времени раздувал его, пуская изо рта дым и искры (д. Паршино Вашк., Калитино, Новоселово, Великая Тарн.). Иногда использовали папиросу: «Репные зубы редкие, меж ними цигарка: дак он вовнутрь дымом дышит» (д. Ромашево Кирил.) – или тлеющие лучинки.

Для этой же цели лицо, а иногда и весь наряд «покойника» обсыпали мукой, мелом или вымарывали сажей (д. Климовская, Пеструха, Середская). В д. Великий Двор (Тот.) «„покойник“ был весь умазан в сажу и тесто», а в д. Чеченинская – обсыпан сажей и мукой. В д. Пигилинская в облике «мертвеца» присутствовали все элементы устрашения: «„Покойник“ голый, лицо в саже, на нем перья налеплены». Интересно, что иногда «покойнику» подвязывали бороду (д. Подсосенье, Копоргино) и волосы из конского хвоста (д. Спирино), а нос перевязывали ниткой (д. Аксентьевская) или подвязывали ниткой к ушам так, что он казался вздернутым (д. Борисовская Хар.). В д. Марачевская облик «покойника» дополнял свиной пятачок, который он держал в зубах. Лицо обычно прикрывалось платком, сеткой или марлей, чтобы были видны зубы. Иногда, впрочем, оставляли открытыми губы или лоб. Характерно осознание окружающими этого облика: «Лежит как настоящий родитель» (д. Новец).

Кульминационный момент сценки с «покойником» – «отпевание» и «прощание» с ним. Тем самым создавалась атмосфера, напоминающая начальный (до венчания) этап свадьбы (голошение, причитание, обстановка скорби и прощания). Центральными фигурами здесь были, конечно, «поп» и «плакальщицы» («жена», «родственники» покойника). Возглавляли процессию «поп» с «дьячком», размахивая «кадильником» – кринкой с тлеющими и чадящими угольями, с брошенной сверху шерстью или пометом, иногда сушеными травами, серой, берестой, чтобы сделать чад как можно более неприятным. «Лампадочкой грид ят – мовт ают кругом» (д. Подсосенье). Часто вместо «кадильника» махали подожженным старым лаптем (д. Кузьминская Кадуй., Великодворская, Аксентьевская, Середская). В д. Павловская иногда бросали в «кадило» табак, а в д. Дуброва – перец, чтобы заставить всех девок чихать. В д. Окатовская «старухи окуривали «покойника» травкой богородской (чабрецом)». В старообрядческих деревнях нередко применяли и настоящий кадильник («покаяльник» – д. Цибунинская), который специально выпрашивали у старух для сценки с покойником.

Любопытно, что в деревнях со значительной долей старообрядческого населения оплакивание устраивали как на настоящих похоронах. «„Покойника“ положат на постильно и охают: «О-ох! И те мене да посмотрю да я погляжу-у! / О-ох! И те мене за с утоцьки да под око-о-шецько-о! / Да по бр усовой-то лавоцьки. / Да на родново племенницька (или иная степень родства. – Авт.). / Да ты куда жо сред ивси, / Да ты куда наред ивси? / <В> платьице да не нарядное, / Да <в> платьице умиральноё!» Зависяцця платком, да и охат тут над йим… А хозяевов не заставляли прошчацця. Людно ить их ходит наряжонками, дак они и зачнут прошчацця: «Простишь ли, старой-де, меня, грешную?» – «Тибя Бог простит!» Вот и всё… Вот поприцитают, попрошчаюцца, и опять понесли из избы-то» (д. Тырлыниская – здесь «покойника» носили по всей деревне). [545]545
  Зап. Морозовым И. А. в 1990 г. в д. Цыбуниха от Поповой Анны Алексеевны 1908 г. р.; в д. Концевская от Пантиной Анны Дмитриевны, 1907 г. р.


[Закрыть]Всерьез рыдали «причитальницы» и в д. Середская, Сергеево, Новоселки: «Цядо моё милоё, / Ты моё дитятко, / Да ты моё ненаглядноё, / Да ты меня-то оставив, / Как травинку в полюшке» и т. п. В д. Клеменево над «покойником» убивалась «жена»: «Муж умер! Муж умер!» Нередко подчеркивалась плодовитость «покойного»:

 
Миленький ты мой,
Жаль мне тебя —
Сколько деток оставил!
 

(д. Пигилинская) [546]546
  Зап. Островским Е. Б. в 1991 г. в с. Сямжа от Коровкина Николая Андреевича, 1913 г. р.


[Закрыть]

В зависимости от степени «серьезности» оплакивания варьировались и тексты, которые распевал «поп» и «плакальщицы». Очень часто, например, пели «вечную память» – с большими или меньшими сокращениями и отклонениями от канонического варианта. Например, «поп» пел:

 
Святы Боже,
Святы крепки,
Святы бессмертный,
Помилуй мой!
 
 
Вечная память (2 р.),
Помянуть за упокой,
Человек-то был какой!
 

(д. Борисовская Кирил., Клеменево, Часовное, Лисицинская, Федяево, Горка Хар.) [547]547
  Зап. Розалиевой Н. Ю. в 1991 г. в д. Горка (Хар.) от Соколовой Валентины Ивановны, 1926 г. р.; зап. Морозовым И. А. в 1990 г. в д. Клеменево от Пракшиной Августы Алексеевны, 1906 г. р.; в д. Волокославинское от Малова Павла Федоровича, 1899 г. р.


[Закрыть]

вар. 1:

 
Вечная память, (3 р.)
Бесконецьная жис<т>ь! (3 р.)
Упокой, Господи, душу нашу,—
 

(д. Фоминская Верхов.)

вар. 2:

 
Человек он был какой – (3 р.)
Со святыми упокой! (3 р.)
Мать его ети,
Более такого не найти.
 

(д. Павшиха)

вар. 3:

 
Со святыми упокой, (3 р.)
<А> мужик-то был какой.
 

(д. Ваулиха)

 
Господи Иисусе,
Вперед не суйся,
И сзади не оставайся,
И во середке не забывайся.
 

(д. Сергозеро) [548]548
  Зап. Розалиевой Н. Ю. в 1991 г. в д. Сергозеро от Удальцовой Александры Андреевны, 1912 г. р.


[Закрыть]

А вот, например, довольно эмоциональное и выразительное описание «отпевания покойника» в д. Дягилево: «На скамью ево повал ят, подушку положат, тут ховстинки постелят. Вот ево снар едят, он и л егёт, руки на груди. Лежит – маленькая иконоцька у ево на руках. Ховстинкою ево и прикроют, принесут, откроют. Он лежит, защ урився – как вот это утерпят, не рассми ецця – вот мы над этим дивилися всё, как вот лежит?..

Как толькё приходят, поставят ево, «поп» сразу:

 
Православному цярство небесно,
Православному цярство небесно,
В дальнею путь провожаем.
Быв, да не стало,
Умер, да не жало<к>.
 
 
Окаянному ему цярство небесно!
В далную дорожку.
Туда-от тут выход широкой,
Оттуда выходу нету.
Окаянному ему цярство небесно!
 

А кругом-то и ходит, а и кадит; а там уг ольё накладено, да накладено моху сухово, дак он тлиёт, горит.

А веть сделано-то на ём этот, как риза – были из ховстины эти, у стариков-то, как пальто, а оно из одной ховстины из товстыё эдакоё. Дак он и опояшеццё, а эдак вот накинёт на себя-то, а здись-то застигнёт-то брошку, дак и рукава-то полох аюцце. Дак ить хох отанья-то, смеху-то! От попритвор еецце-попритвореецце, покад ит-покадит – этово уносят: «На<д>о нести на кладбишшо!» В другу избу переносят». [549]549
  Зап. Слепцовой И. С. в 1991 г. в с. Сямжа от Леденцовой Александры Ильиничны, 1912 г. р.


[Закрыть]

В д. Цибунинская, Пеструха, Липин Бор пели «Господи, помилуй», добавляя «кто чево сумеет смешное»: «другой раз и матюки заворотят» (д. Пеструха). Брань в таких ситуациях некогда выполняла магическую роль: считалось, что она отпугивает всякую нечисть, предохраняет, в частности, участников церемонии от последствий опасного для них контакта с мертвецом. Второй возможный смысл брани близок к функциям битья: карпогоническая магия, а также своеобразное «оживляющее» средство. [550]550
  Ср. сказку о мужике, который подговорил жену притвориться мертвой, а затем, ударив палкой, „оживил“ ее и продал палку своим глупым братьям: Андреев Η. П.Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929, № 1539.


[Закрыть]

В д. Борисовская (Хар.) «поп» при отпевании перечислял жителей деревни (в деревне насчитывалось 104 дома), выбирая прежде всего тех, кого за что-либо недолюбливали, поддразнивали. «Св итюшка Паша», например, – это женщина, которая ко всем обращалась «свитюшка».

 
Начинаю с краю
Парм енушкову Раю,
Помяни, Господи, Ауг усу,
Еённу дочь Текусу,
Маленькую Машу,
Порядочную Сашу,
Свитюшку Пашу.
Помяни, Господи,
Огафона Колоб аху,
Зет я Фл аху, [от имени Флавьен]
Жену Опонаху,
Онтропову Маху, и т. п.
 

Каждая строка этого пространного текста сопровождалась отборнейшими «матюками». Не отставали от «попа» и «плакальщицы»:

 
Ни доски бы тебе, ни гробу,
Да мать тебе ёбу. [551]551
  Зап. Слепцовой И. С. в 1991 г. в д. Тимониха от Чистяковой Софии Михайловны, 1908 г. р.


[Закрыть]
 

В д. Большое Раменье „покойника“ на скамейке заносят; те, кто заносят, дак поют»:

 
Пресвятая Троица,
Трохалёва Олица,
Руця Малор аменьский,
Солоник Хвостовський,
Тыська Коргоземська,
Васенька Повговський,
Шолопа быв Большораменьский,
Коростель Толк уня,
Больше вам ни хуя! [552]552
  Зап. Смольниковым С. Н. в 1992 г. в д. Большое Раменье от Анкундиновой Александры Михайловны, 1908 г. р.


[Закрыть]
 

Очень близкий текст можно найти в книге братьев Соколовых, хотя там и нет прямых указаний на его употребление в сценке при отпевании «покойника».

 
Господи, помяни:
Трех Матрен,
Луку с Петром,
Дядюшку Захара,
Сашечку и Маню,
Починочнова Ваню,
Гришу Хомоськово,
Игнашу Притовськово,
Микиту Рогосьсково,
Фиста Молодьсково,
Ваню Каличёнка,
Он же и Романёнка,
Митю колдуна,
Евдисея блядуна,
Помяни, Господи:
Дядюшку Трифона,
Старушку Ф……,
Сидора да Макара,
Скривёна мать Захара. [553]553
  Соколов Б. М., Соколов Ю.М. Указ. раб. С. 496.


[Закрыть]
 

Такого рода «отпевания» напоминают игровые и «кол ядные» припевки с раздачей игрокам частей животного в святочной игре «в бык азбир аного» у терских казаков или при дележке туши быка, купленного молодежью вскладчину на «κoляд у», в Смоленской губернии:

 
…Иванывым рожки – живуть при ў дорожки,
Краўчонковым рёбры – их детушки др ябны,
Андреевым в ока – гляд ить у чарку глуб ока,
Новику селяз ень – яго жонка кавярз ень и т. д. [554]554
  Добровольский В. Н.Смоленский этнографический сборник. Ч… 4. М., 1903. С. 17, № 7.


[Закрыть]
 

«Охранительный» смысл имела и замена имени. Например, в с. Липин Бор, отпевая «покойника», «поп» произносил: «Господи, помилуй / Усопшего раба (имярек)!» – называя при этом любое произвольное имя, что должно было отвести неприятные последствия «отпевания» от того, кто исполнял роль покойника. Примеров такого рода довольно много. Например, в д. Бугра «покойника, когда отпевали, называли придуманным именем – Олексутка какая-то». В д. Пигилинская, Лисицинская, Горка (Хар.) также «имя называли не свое – Сидор, Потап, Иван, Афанасий и другие». Любопытно, что некоторые из этих имен перекликаются с игровыми именами в других забавах и играх: Сидор, Афанас (Опанас), Фофан.

В д. Григоровская, Новоселки, Середская «поп», «дьякон» и «псаломщик» также пели разные неприличные прибаутки, а завершалось «отпевание» репликой: «Мёртвого (вар.: Помяни) за упокой, / А человек-то был какой. / Да и у-у-уме-ер!» В д. Зыков Конец, Никулинская «отпевание» завершалось припевкой: «Человек-от быв какой: / И с ногами, и с руками, / И с телёчей головой!» О характере остальных припевок можно судить, например, по таким текстам:

 
Покойничок, да умиройничок,
Умирав во вторничок.
Стали доски тесать,
Он и выскочив плясать.
Плясав, плясав,
Да и за нами побежав.
 

(д. Ереминская Верхов.) [555]555
  Зап. Морозовым И. А. в 1991 г. в д. Ереминская (Верхов.) от Хахлиной Лидии Семеновны, 1918 г. р.


[Закрыть]

 
Поп кадит,
А покойник-от глядит.
Поп отпоёт,
А покойник-от <в>стаёт.
 

(д. Сафоново) [556]556
  Зап. Моспаном М. В. в 1988 г. в д. Ереминская (Вожег.) от Николаевой Поликсиньи Николаевны, 1913 г. р.


[Закрыть]

 
Умер покойник
В с ереду (вар.: Ни в с ереду), во вторник,
Пришли хоронить,
Он на лавке лежит.
 
 
Умер покойник
В середу, во вторник,
Пришли хоронить,
А он глазами глядит.
 
 
Умер покойник
В середу, во вторник,
Пришли хоронить,
А он ногами шевелит.
 
 
Умер покойник,
В середу, во вторник,
Пришли хоронить,
А он сидя (вар.: на жопе) сидит.
 
 
Умер покойник
В середу, во вторник,
Пришли хоронить,
А он стоя стоит.
 
 
Умер покойник,
В середу, во вторник,
Пришли хоронить,
А он за нами бежит!
 

(д. Заречье, Точикино, Трифоново) [557]557
  Зап. Слепцовой И. С. в 1992 г. в д. Заречье (Вожег.) от Табриной Анны Николаевны, 1912 г. р. Зап. Морозовым И. А. в 1994 г. в д. Трифоново (Вашк.) от Кругловой Анны Александровны, 1926 г.р.


[Закрыть]

В качестве «отпевания» мог применяться и текст, известный по «Заветным сказкам» А. Н. Афанасьева как «Старческий стих» («Как у Спаса на новом / Архимандрит был новой»). [558]558
  Афанасьев А. Н.Русские заветные сказки. Минск, 1992. С. 53.


[Закрыть]Отрывки этого стиха зачитывали при «покойнике» в Кирилловском и Сямженском районах.

 
Дивное чудо,
В монастыре жить худо,
Строители – грабители,
Архимандриты – сердиты,
Послушники – косушники,
Монахи – долгие рубахи,
Скотницы – до картошки охотницы.
 

(д. Малино) [559]559
  РЭМ, ф. 7, on. 1, д. 718, л. 6.


[Закрыть]

 
Кривого игумена
Да не осердимся,
Да не пойдем за ним, (2 раза)
Да не пойдем ни к обедне,
Ни к заутрене…
 

(д. Гридино) [560]560
  Зап. Минюхиной Е. А. в 1991 г. в д. Коробицино от Вечерининой Натальи Андреевны, 1904 г. р.


[Закрыть]

Были припевки и с явным шутовским уклоном: «Над кладбишчом ветер свишчот, / Все кустишки шевелит. / Сняв портишки нишчой дришчот, / С удовольствием пердит». Они нередко сопровождались рефреном: «Удивительно да усмешительно» (д. Мокиевская, Никулинская, Самсоновская). [561]561
  Зап. Морозовым И. А. в 1990 г. в д. Мокиевской от Лапина Михаила Иосифовича, 1913 г. р.; Башкаргиной Марии Асекритовны, 1908 г. р.


[Закрыть]

Оплакивание перемежалось шутливыми диалогами вроде: «Милушка, о чём ты плачешь? – О муже. – На ково твой муж-то был похож? – На назёмные [навозные] вилы!» (д. Ромашево Кирил.). [562]562
  Зап. Морозовым И. А. в 1990 г. в г. Кириллове от Сысоевой Анны Андриановны, 1915 г. р.


[Закрыть]Этот диалог представляет из себя сокращенный вариант популярной шуточной песни, которая могла исполняться во время оплакивания «покойника».