Текст книги "Секс и эротика в русской традиционной культуре"
Автор книги: Наталья Пушкарева
Соавторы: Елена Левкиевская,Владимир Петрухин,Игорь Кон,Иван Морозов,Т. Листова,К. Логинов,Петр Богатырев,A. Плотникова,Ольга Белова,C. Толстая
Жанры:
Научпоп
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)
Если беременность – период погружения в мир особой «женской эротики» (назовем так эротику беременного женского тела), то одновременно это время избегания (во всяком случае, символического) «мужской» эротики соития. Ее символы настойчиво изгоняются из знакового мира материнской культуры.
Довольно распространен запрет на близость с мужем в течение всей беременности; Наташу А. из Люберец знакомые и родня наставляли: «Беременной нельзя спать с мужем – а то глаза у ребенка будут… какие-то не такие, сразу видно…» (Москва, Люберцы, 1991 г.). «А сестра говорит, – писала потом Наташа, – что вообще нельзя, как только узнаешь, что беременна, и она своего даже просит об этом, а он ей отказывает» (Москва, Люберцы, 1991 г.). Это избегание относится к разряду традиционных. В материалах начала XX в., приводимых Г. Поповым, отмечен запрет половых сношений во второй половине беременности (когда малыш уже дает о себе знать шевелениями в животе): говорили, что в это время «ангел приносит младенческую душку и вкладывает ее в зародившегося ребенка», [817]817
Попов Г.Указ. соч. С. 332.
[Закрыть]нельзя мешать. Не отсюда ли и «какие-то не такие» глаза у ребенка, если родители нарушат запрет?
Характерно, что беременной запрещалось присутствовать при повязывании молодой женским чепцом, символизирующим брачное преображение женского тела – покрытие, соитие. [818]818
См.: Байбурин А. К.Ритуал… С. 89.
[Закрыть]
Беременной женщине не советовали перешагивать через ряд предметов. Среди них:
– коромысло, оглобли (удлиненные, фаллические по форме) и
– топор, вожжи, седло, хомут, части плуга, колодка для плетения лаптей (атрибуты мужских занятий). [819]819
Попов Г.Указ. соч. С. 329–330; Даль В. И.Указ. соч. Т. 3. С. 614; Логинов К. К.Материальная культура и производственно-бытовая магия русских Заонежья. СПб., 1993. С. 72; Семенцов М. В.Указ. соч. С. 10.
[Закрыть]
Эти предметы часто использовались в обрядах как мужские символы – скажем, при обрезании пуповины: мальчику ее отрезали на топоре или колодке для плетения лаптей (в отличие от девочки, которой эту операцию проделывали на прялке, веретенце и т. п. символах женских занятий). [820]820
Зеленин Д. К.Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 321.
[Закрыть]
Любопытно, что во время родов этот запрет переставал действовать. Чтобы облегчить муки, роженице нужно было переступить через: «метлу, коромысло, дугу, через супруга, лежащего вниз лицом на пороге, и через его штаны». [821]821
Там же. С. 320.
[Закрыть]Примечательно, что коромысло и прочие предметы здесь в одном ряду с мужем и его штанами – т. е. прямо кодируются как мужские символы. Роды, судя по всему, завершают период избегания «мужской» эротики, обозначая начало ее постепенного возвращения; но еще 40 дней женщина будет «нечистой», и сношения с нею запрещены. В наши дни советуют избегать близости с мужем в течение двух месяцев после родов.
* * *
Итак, можно представить образ тела в материнской культуре – именно тот образ, который станет основой ее символического языка.
Это беременное тело, тяжелое от нарождающейся внутри его новой жизни. Оно непостижимым образом влечет к себе – материнская культура стимулирует такое влечение: тем самым достигается устойчивое внимание к символике (и тому, что выражено с ее помощью). В то же время изгоняются символы смерти, разделения, следы травмирующих переживаний – они никоим образом не должны ассоциироваться с беременным телом, уменьшая его эротическую привлекательность. Формируется «иная» эротика – эротика рождения, «живота». А общепринятая эротика «соития» табуируется: из знакового мира изгоняются символы соития и вообще мужские символы. Вероятно, подавляются конкурирующие влечения. Внимание должно быть сосредоточено на теле рождающем (позже мы увидим – и рождающемся, т. е. здесь вообще телесность рождения).
Таким образом женская культура обеспечивает эротическое подкрепление своей символике.
После родов влечение переносится на тельце малыша. «Солнышко мое», «сладкий мой» – традиционные обращения к младенцам. Обычные приговоры: «сладкие пальчики» или даже «попочка сладенькая» – нередко сопровождаются поцелуями. Вербализуя, культура закрепляет и стимулирует влечение:
Общепринятая европейская культура табуирует эротику материнства, но еще З. Фрейд преодолел это табу: «Мать… питает к ребенку чувства, исходящие из области ее сексуальной жизни, она ласкает, целует и укачивает его и относится к нему совершенно явно, как к полноценному сексуальному объекту». [823]823
Фрейд З. Три главы к теории полового влечения // Фрейд З.Психология сексуальности. Минск, 1993. С. 81.
[Закрыть]З. Фрейд заметил, что отношению матери к ребенку, особенно только что родившемуся, присуще характерное «логическое ослепление» – феномен, проявляющийся по отношению к объекту сексуального влечения. «Психическая оценка, которую получает сексуальный объект, как желанная цель сексуального влечения… проявляется как логическое ослепление (слабость суждения) по отношению к душевным проявлениям и совершенствам сексуального объекта…» Фрейд сетует, что феномен этот лучше изучен у мужчин, как и вообще сексуальная жизнь, гораздо в большей степени табуированная у женщин. Впрочем, это не помешало сделать любопытное наблюдение: «Как правило, у женщин не замечается сексуальной переоценки мужчин, но она почти всегда присутствует по отношению к ребенку, которого она родила». [824]824
Там же. С. 18–19.
[Закрыть]
Русская пословица подтверждает: «У всякого первенец родится: во лбу светлый месяц, за ушами ясны звезды». [825]825
Даль В. И.Указ. соч. Т. 2. С. 138.
[Закрыть]
Малыш бесконечно привлекателен для матери – внимание постоянно сосредоточено на нем: «Галка, жена, – с удивлением записывает новоиспеченный отец в своем дневнике, – в постоянном восхищении сыном. Она обсуждает со своей мамой каждый крик и любой взгляд Саньки (так мы его назвали), а я удивляюсь, что любая мелочь, с ним связанная, может стать для женщин событием…». [826]826
Иванов С.Где ваш дом, дети?.. Л., 1990. С. 5.
[Закрыть]И, добавим, зн аком. Телесный код не исчерпывается кодированием только женского тела. В качестве знака используется и тело новорожденного – лишь только появившись на свет, оно привлекает пристальное внимание и кодируется.
Здесь мы переходим к анализу еще одного жанра материнского фольклора.
«И вот наступила самая торжественная минута праздника: феи вошли в детскую и одна за другой стали преподносить новорожденной дары, которые они для нее припасли.
Одна из фей пожелала, чтобы принцесса была прекраснее всех на свете. Другая наградила ее нежным и добрым сердцем. Третья сказала, что она будет расти и цвести всем на радость. Четвертая обещала, что она будет превосходно танцевать, пятая – что она будет играть одинаково искусно на всех музыкальных инструментах». [827]827
Перро Ш.Спящая красавица // Перро Ш.Волшебные сказки. М., 1966. С. 13.
[Закрыть]Это отрывок из сказки о Спящей красавице, запечатлевший как раз то, что мы называем «предсказания-пожелания».
Этот жанр бытует и по сей день, только не сконцентрированно в ритуале, а рассеянно, составляя постоянный фон первых месяцев жизни младенца.
В первые два месяца (традиционно – 40 дней) новорожденного избегают показывать чужим из боязни сглаза. Он еще так слаб, так зыбко его существование: еще как бы не совсем «здесь».
А по прошествии этого срока знакомые (женщины) начинают ходить в гости: «знакомятся» с новеньким человечком и – «заново» – с матерью. Присматриваются к малышу:
– На маму похож. Если мальчик похож на маму, то будет счастливый (СПб., 1990 г., Людмила Л., 1949 г. р.).
– Ножками-ручками машешь – как крылышками. Подрастешь – от мамки улетишь?.. (СПб., 1990 г.).
– Мальчика родила? Солдат будет. (Это повторялось особенно часто. В нем традиционно-тревожное материнское ожидание: мальчик – солдат, уйдет – а придет ли?)
Первая часть подобных комментариев – фиксация внимания на тельце ребенка, каких-нибудь его черточках или движениях. Вторая – интерпретация (кодирование) этих черточек-движений. Ищут в них знаки будущей судьбы: тот же принцип «прозрачности», что и в восприятии тела беременной.
Такой взгляд на младенца я замечала и у совсем незнакомых людей: младенец как бы не сам по себе, а знак своей же будущей судьбы. Пытаются прозреть будущее в этих его беспорядочных движениях или громких возгласах.
Малыш (8-ми месяцев) завопил в магазине – чего-то требовал, а может быть, надоело в духоте. Рядом стояла пожилая женщина – засмеялась: «Голос громкий, – говорит, – будет полководец!» В другой раз интерпретация была другая: «Оперный певец вырастет – гляди, какой голос!» (СПб., 1991 г.).
В наших записках остались еще несколько подобного рода предсказаний:
– Громко требует шоколадку, наконец, вынуждает купить и дать ему. «Ой, какой, – комментирует женщина рядом. – Царем будет!» (СПб., 1992 г.);
– Едва научившись ходить, малыш уже убегает от мамы, а та за ним, вызывая смех старушек на скамеечке: «Хорошо бегает – спортсмен будет!» (СПб., 1992 г.);
– вымазался в краске – «будет художником»;
– после обеда приносит в раковину тарелку – «маме помощником будет»;
– тянется ручонками к автомобилю, восклицая «туту!» – «водителем будет», – улыбается хозяин машины;
– пытается разобрать мою пишущую машинку – «какой – изобретатель!»;
– карабкается на диван и падает – «альпинистом станешь?» – спрашивает его тетя (моя сестра);
– смеется и машет ручонками в Петербургском дацане – «русский лама будет!» – улыбается служитель (СПб., 1992 г.).
* * *
Предсказания такого рода всегда доброжелательны, всегда с улыбкой, и говорят только о хорошем – потому мы и определяем их как в значительной мере пожелания, с помощью которых окружающие пытаются угадать, обрисовать будущее социальное «я» маленького человека. Но это не социальная роль в точном смысле слова: много ли в том обществе, куда войдет ребенок, откроется ячеек «оперных певцов» или «полководцев», а тем более – «царей»? Скорее, это гиперболизированные символы сфер социализации: искусство, техника, власть или армия. Человеческая среда дает веер-набор профессиональных ориентаций, одобряемых направлений социализации. Возможно, программирует мать: ведь эти предсказания она слышит по десятку в день, их множество, и это не может не оказывать давления, формируя ее воспитательные стратегии и предпочтения.
Но присмотримся к другому: что служит знаком судьбы? Знаки телесны: это голос, быстрота движений – общий темперамент; случайные жесты и звуки, издаваемые младенцем. Все это интерпретируется окружающими как знаки судьбы.
Таким образом, уже не материнское, а младенческое тело становится источником знаков, основным носителем значений. Неудивительно, что на него переносится и влечение, – мы имеем в виду нормативное, специально стимулируемое традицией влечение. Смысл его – тот же, что и «влечения к животу»: обеспечить постоянную фиксацию внимания на телесных знаках для их восприятия и понимания.
На основе предсказаний-пожеланий трудно воспроизвести образ детского тела, как оно представляется в материнской традиции. Слишком это рассеянный и «свободный» жанр, слишком широка свобода интерпретаций.
Имеет смысл обратиться к этнографическим записям начала XX в. Сейчас роды в большинстве случаев проходят в мед. учреждениях, а потому забыты народные традиции, связанные непосредственно с моментом появления малыша на свет. Большинство их ушло вместе с профессией (или сакральной ролью) повитухи. Здесь, без сомнения, были приметы, основанные, как и предсказания-пожелания, на кодировании тела. Повитухи (а позже – женщины, приходившие в первые дни к роженицам с подарками «на зубок») внимательно рассматривали младенца, оценивая его физический облик и темперамент.
На чем они фиксировали внимание?
1. На знаках, оставленных родами:
– ребенок родился перевитый пуповиной (но не задохнулся) – будет хороший солдат (Пензенская губ., Нижнеломовский у.);
– родился в «сорочке» или «рубашке» (т. е. на головке осталась пленка околоплодного пузыря) – к счастью;
– родимые пятна – тоже к счастливой жизни (Владимирская губ.).
2. Оценивали общий облик новорожденного – кодировали размеры, симметричность, цвет тела, полноту его:
– очень полный, «сырой» – не живуч;
– цвет тельца синеватый, молочно-белый – неживуч; красный – здоровый, но сердитый по характеру (Новгородская губ., Тихвинский у.; Костромская губ., Ветлужский у.; Саратовская губ., Хвалынский у.);
– суровой ниткой обмеряли обе ручки, окружность головы, толщину туловища, длину его с обеих сторон. Сравнивали левые и правые смерки – если одинаковы, то малыш будет жить, а не равны – скоро умрет.
3. Но главное внимание привлекали головка и личико младенца. Кодировали:
а) форму и размеры головы:
– маленькая и крепкая – признак здоровья, а «разваливающаяся», рыхлая – нежизнеспособности;
– большая голова – признак ума, в особенности – широкий лоб;
– «востроголовый» – скорее всего, будет дурак (Вологодская губ. и у.; Вятская губ., Орловский у.; Ярославская губ., Даниловский у.; Орловская губ., Карачевский у.);
– рано начинает поворачивать головку, быстрые движения – будет силен, работящ, любознателен.
б) рот и его функции; голос:
– если рот не «цветет» (т. е. нет болезни «молочницы», обычной у младенцев), то ребенок скоро умрет;
– родился сразу с зубами – вырастет плут (Пензенская губ., Нижнеломовский у.);
– если кричит долго и громко – будет сердитый и вздорный;
– заплакал сразу после рождения, голос сильный, громкий и низкий («толстый») – живуч, «хозяин будет» (Вологодская губ., Усть-Сысольский у., Кадниковский у.; Рязанская губ., Зарайский у.; Новгородская губ., Череповецкий у.);
– если голос тонок и с визгом – значит, возможны врожденные пороки или заболевания, не исключены в будущем припадки (Новгородская губ., Тихвинский у.; Ярославская губ., Ростовский у.; Калужская губ., Медынский у.).
в) подбородок:
– острый подбородок – знак нежизнеспособности, тупой – хорошего здоровья;
г) брови:
– густые – ребенок будет человеком продувным, хитрым;
д) глаза:
– после рождения слишком долго не открывает глаз – будет суров;
– слишком осмысленный взгляд – нежизнеспособен;
е) уши:
– длинные, отвислые уши (особенно в сочетании с «востроголовостью») означают, что ребенок может вырасти дураком;
– мягкие уши – скоро умрет;
– торчащие уши – будет крепок и здоров;
ж) волосы:
– сзади оканчиваются «косичкой» (суживающейся прядью) – значит, следующей в этой семье родится девочка, а если волосы внизу ровные – то мальчик;
– длинные, жесткие волосы при рождении предвещают у ребенка ум. [828]828
См.: Успенский Д. И.Родины и крестины… С. 75, 82; Попов Г.Указ. соч. С. 359–360; Зеленин Д. К.Восточнославянская этнография… С. 321. Быт великорусских крестьян-землепашцев: Описание материалов Этнографического бюро кн. В. Н. Тенишева / Авт. – сост.: Б. М. Фирсов, И. Г. Киселева. СПб., 1993. С. 141–142.
[Закрыть]
В общем, женская культура сосредоточивает внимание на головке и личике младенца. С ним как бы знакомятся, подмечая антропологические особенности.
Лицо – средоточие органов чувств, обеспечивающих связь с окружающим: получение и передачу информации. Особенное внимание обращают на голос и взгляд – основные для младенца средства коммуникации, то, что связывает его с матерью (прежде всего).
Особенное внимание женская культура уделяет улыбке младенца. Первой улыбки ждут с нетерпением и тревогой: пока не улыбается, еще не совсем человек, нет уверенности, что не подмененный нечистой силой (т. е. недоумок) – те не улыбаются. Живо поверье: кто первым увидит улыбку малыша, тот будет его больше всех любить (СПб., 1990–1991 гг.). Говорят: если отец не видел первой улыбки ребенка – что это за отец? А если приемный отец увидел, как малыш впервые улыбнулся, то он ближе родного (СПб., 1990 г.).
Дивильковский заметил у матерей на Русском Севере обыкновение, любуясь на спящего малыша, ловить его улыбку: считалось, что в это время ангел-хранитель «гулит» младенца или же «андельская душенька с ним беседует, на все доброе наставляет». Поэтому нельзя в такие моменты тревожить и будить младенца – «андел уйдет, а нечистый-то андельские речи и начнет разбивать». [829]829
Дивилъковский.Уход и воспитание детей у народа (Первое детство) // Изв. Архангельского о-ва изучения Русского Севера. 1914. № 18. С. 596.
[Закрыть]Улыбка во сне кодировалась – как знак будущих лучших качеств, «андельской» части формирующейся души.
И по сей день моя старшая родственница всякий раз, видя спящих детей, шепчет: «Детки спят – ангелы летают…» (СПб., 1991). Она около тридцати лет проработала в детском саду воспитательницей, а эту фразу услышала лет пятнадцать назад от пожилой (уже тогда) коллеги.
Женская традиция фиксирует внимание на улыбке младенца – но это один из самых волнующих моментов общения матери с ребенком, источник, как говаривали прежде, неизъяснимого блаженства. Как эротичны материнские описания (а впрочем, и отцовские)!
Наташа А. – о своем первенце Николеньке: «…нежный болтунишка. Иногда так ласково «разговаривает». Когда улыбается, то не могу выдержать такой доверчивой, ослепительной улыбки» (Москва, Люберцы, апрель 1992 г. Ребенку около 4 месяцев от роду).
С. Иванов: «Я взял сына на руки, и вдруг у него глаза распахнулись, и он поглядел на меня пронзительно и тревожно. А я на него уставился. Так изучали друг друга несколько минут. Потом Саня улыбнулся, а я обомлел от этой его улыбки. У самого физиономия расплылась в ответ». [830]830
Иванов С.Указ. соч. С. 5.
[Закрыть]
«Не могу выдержать», «обомлел» – внезапно охватывают непонятные, ошеломляющие ощущения. Это как озарение. Традиция, фиксируя их вербально, вносит в свой миф.
* * *
Еще один чрезвычайно значимый момент телесной близости в материнстве – кормление грудью. Это то, о чем больше всего говорят молодые матери в первые месяцы после рождения ребенка. Как сделать, чтобы «пришло» молоко? Чтобы малыш активно сосал? Переводить ли на искусственное вскармливание? Сцеживать ли молоко после кормления? И всеобщее убеждение: ребенок, выросший на материнском молоке, будет здоров, вынослив, не подвержен аллергическим реакциям, инфекциям и даже к сглазу более устойчив. «Мамино» молочко – лучшая пища» (СПб., 1990 г.). Короче, кормление – то, на чем женская среда постоянно фиксирует внимание.
Но это и наиболее заметный эротический момент материнства. По З. Фрейду, «сосание ребенком груди матери стало прообразом всяких любовных отношений». [831]831
Фрейд З.Указ. соч. С. 80.
[Закрыть]
С другой стороны, это вызывает похожие ощущения и у матери. Б. Спок заметил: «Матери, кормящие грудью своих малышей, рассказывают, что они испытывают огромное удовлетворение от чувства близости ребенка, от сознания, что они дают своему ребенку то, что никто другой в мире не может ему дать. В книгах редко упоминают о том, что спустя недели две акт кормления грудью становится для матери физически приятным». [832]832
Спок Б.Ребенок и уход за ним: Перев. с англ. Н. А. Перовой. Л., 1990. С. 54.
[Закрыть]
Кормление грудью вносится в знаковый мир материнской культуры. Это один из емких символов, с которым связываются, в частности, воспитательные установки родителей. Характерный пример такого кодирования мы нашли в книге Б. П. Никитина – как он сам себя называет, «Родителя-профессионала» (у него семеро детишек и профессия педагога). Он пишет: «Кормление грудью – это не только питание малыша, которое обеспечивает ему начало жизни без болезней, хорошее развитие его сил и ума, но и воспитание любовного, доверительного отношения к родной матери, к другим людям… Каждой маме надо запомнить: чем раньше она отучит ребенка от груди, переведет малыша на смешанное, а тем более искусственное вскармливание, тем больше она предрасположит его к неконтактности, бесчувственности, одиночеству». [833]833
Никитин Б. П.Первые уроки естественного воспитания, или Детство без болезней. Л., 1990. С. 92–93.
[Закрыть]Это представление весьма распространено среди женщин. Но в данном случае важно обратить внимание на сам принцип кодирования: одна из манипуляций с ребенком – кормление грудью – кодируется, используется как знак-напоминание о таких качествах, как доброжелательность, общительность, доверительные отношения, а также хорошее развитие ума. Желанные качества (т. е., по существу, воспитательные установки матери) символически привязаны к «кормлению грудью». Это и есть момент его кодирования, превращения в знак.
* * *
Итак, тельце младенца включается в телесный код материнской культуры. Неудивительно, что культура стимулирует внимание, а точнее – влечение к нему.
До сих пор широко распространены пестушки – жанр, объединяющий словесный приговор и ласковые поигрывания с тельцем младенца: его щекочут, поглаживают, целуют, качают на коленях.
Едем с малышом (ему полгода от роду) в троллейбусе. Напротив сидит женщина лет сорока – улыбается, заговаривает с мальчиком:
– Щечки толстенькие! Ой, какие пальчики сладкие-сладкие!
Потом выставляет вперед два пальца, будто рога:
– Идет коза рогатая
За малыми ребятами
(вариант: бодать дитя пузатое; идет коза бодатая – также широко бытуют. – Т. Щ.),
Кто каши не ел?
Кто молока не пил?
Забодаю-забодаю-забодаю!
Щекочет малыша «рогами»-пальцами, а он смеется-заливается! (СПб., 1991 г.).
Можно заметить, как в этих пестушках находит выход безотчетное влечение, желание потрогать, погладить, приласкать малыша. Есть что-то неизъяснимо влекущее в его крохотных пальчиках, нежных волосках, а сияющая улыбка – как награда. Кажется, ее-то и добиваются; пестушки – одно из средств.
Часто приходится слышать пестушку про сороку:
Сорока-ворона кашу варила, воду носила:
Здесь у ней холодная вода (легонько щекочут запястье),
Здесь – теплая (щекочут локоток),
А здесь – горячая-горячая-горячая (щекочут под мышкой)!
Конечно, дитя смеется, повизгивает, и у взрослого самая блаженная улыбка (СПб., 1991 г.). С малышом постоянно заговаривают, заигрывают незнакомые люди – пестушки типа «сороки» или «козы» придают этим заигрываниям культурно-санкционируемую форму. [834]834
Мудрость народная: Жизнь человека в русском фольклоре. Вып. 1. Младенчество; Детство. М., 1991. С. 103–130: пестушки.
[Закрыть]
