Текст книги "Месть женщины"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
– Ты стоишь в тысячу раз дороже. Нравится?
– Очень. – Маша осторожно взяла брошку и приколола к отвороту своей блузки из темно-синего шелка. Франческо показалось, будто в ее глазах блеснул радостный огонек.
– Спасибо, милый, – сказала она и поцеловала мужа в щеку. – Но только я не заслужила… – Она вздохнула и попыталась улыбнуться. – Я рада, что ты вернулся. Мне было очень одиноко. И Сью тоже по тебе скучала. Франческо, ты больше не бросишь нас?
Он накрыл ее ладонь своей и слегка сжал.
– Тебя я не брошу никогда. Можешь не сомневаться. Понимаешь, мне предложили очень выгодную работу. Это связано с краткосрочными поездками. Но я всегда буду возвращаться к тебе.
– Ты заедешь завтра к Сью? – спросила она, повернувшись к нему.
– Черт! – вырвалось у Франческо, но он тут же взял себя в руки. – Конечно, – сказал он. – Но всего на пять минут. У меня дела.
Лючия поселилась в небольшом отеле на улице Святых Отцов. Она была очень голодна с дороги и, забросив в номер саквояж и сумку, отправилась в brasserie[25], где заказала кружку deme-blonde[26], картофельный салат и friture[27].
Все сложилось как нельзя лучше – удалось остановиться в недорогом отеле неподалеку от клиники, откуда звонил Франко, к тому же ей было известно, где они с Марией остановились. Надо же: проезжая по улице Жакоб, она случайно увидела Марию, выходившую из дверей какого-то отеля. Название его она не разглядела, но неподалеку на той же стороне улицы есть роскошный мебельный магазин. Теперь нужно спокойно, не суетясь, составить план действий. Как говорят военные, определить стратегию и тактику. У Марии очень печальное лицо. Бедная девочка. Она наверняка чувствует, что ее муж связался с нехорошими людьми, но у нее не осталось сил противостоять обстоятельствам. Но ничего, у нее, Лючии, сил хватит на двоих или даже на троих.
Она заказала еще кружку пива и порцию crabe mexicaine[28]. Ее мучил зверский голод. Последнее время она просыпалась и засыпала с чувством голода.
Итак, первым делом необходимо изменить внешность. Покрасить волосы или купить светлый парик, приобрести темные очки в массивной оправе. И надеть что-нибудь кричаще-пестрое – ведь дома она ходила исключительно в одежде пастельных тонов. Не забыть красить губы яркой помадой. Словом, делать все то, чего она никогда не делала дома. Тогда ни Марии, ни тем более Франко и в голову не придет, что она рядом и наблюдает за каждым их шагом. Проклятье, придется купить что-нибудь, утягивающее талию и живот, какую-нибудь идиотскую штуковину из тугой резины – уж слишком узнаваема ее бесформенная фигура. Не по душе ей все эти дьявольские ухищрения. Лючия поморщилась, представив, как вонзаются в ее плоть застежки и крючки – непременный атрибут этой поистине одежды пыток. Но что поделаешь!..
Счастье, что она немного говорит по-французски – в этом городе английский не просто отказываются понимать, а еще и смотрят на говорящего на нем с плохо скрытым презрением. Ну а с итальянским вообще лучше не соваться – чуть ли не смеются в глаза. Конечно, была бы она привлекательней внешне и хотя бы чуточку худее, тогда все было бы иначе. Французы очень неравнодушны к женскому полу. Увы, ее можно назвать женщиной лишь с большой натяжкой.
Лючия вздохнула и принялась за crabe mexicaine. Покончив с едой, спросила у барменши, миловидной улыбающейся малайки, где тут поблизости магазин женской одежды, белья и косметики. Разумеется, не слишком дорогой.
Малайка объяснила на ломаном английском, поблагодарила широкой улыбкой за чаевые и пригласила заходить еще. Лючия, вытерев лицо и руки ароматической салфеткой, нетвердой походкой направилась к выходу – в Париже, как выяснилось, варили очень вкусное и крепкое пиво.
Она вернулась к себе в отель через два с половиной часа, волоча два полиэтиленовых мешка. Скинув на пороге туфли – не привыкла она столько ходить, а такси в этом сумасшедшем городе стоит бешеные деньги, – завалилась на постель. Продавщица магазина долго и терпеливо измеряла ее сантиметром, несколько раз бегала в подсобное помещение и наконец принесла необходимые вещи. Demi-corset[29] нашелся лишь черного цвета. Море искусственных кружев и атласных рюшек. Да и стоил он будь здоров – целых пятьсот сорок франков. За такие деньги можно несколько раз сытно пообедать в приличном ресторане.
Превозмогая усталость, Лючия поднялась с кровати и стала вынимать покупки.
Она без особого труда втиснулась в этот demi-corset, однако застегнуть молнию на животе оказалось не простым делом. Лючия изо всех сил втягивала живот, тщетно пытаясь довести до верха пластмассовую застежку молнии.
Наконец, когда закружилась голова и перед глазами поплыли малиновые круги, ей удалось это сделать. Она стояла, довольная, перед узким высоким зеркалом, в котором с трудом умещалась ее массивная, словно сошедшая с древнегерманской гравюры, фигура. Совсем даже неплохо. Лючия провела по губам помадой (отвратительный до тошнотиков вкус гнилого апельсина!), нацепила на макушку жесткий, как собачий хвост, парик соломенного цвета. И, повалившись спиной на кровать, громко рассмеялась, дрыгая ногами.
В дверь кто-то постучал.
– Si[30], – машинально сказала Лючия. Она привыкла реагировать на стук к ней в дверь именно этим словом – в доме Грамито-Риччи было принято только так, а не иначе.
Подняв голову, она увидела на пороге молодого человека – худого, черноволосого, с большими влажными глазами.
Она раскрыла от удивления рот и попыталась встать, но, почувствовав, как расходится на груди молния, отказалась от этой затеи.
Молодой человек смотрел на Лючию изумленными глазами.
Потом он что-то пролепетал по-французски, но она, разумеется, не разобрала от стыда. Молодой человек шагнул вперед, осторожно прикрыл за собой дверь и снова что-то сказал.
– Убирайся, – наконец выдавила из себя Лючия. – Разве ты не видишь, что я не одета?
Он улыбнулся и пожал плечами. И сделал еще полшага в ее сторону.
Лючия чувствовала, что близка к обмороку. Внутри живота стало горячо. Там пульсировало что-то в бешеном ритме. Дышать было нечем. А тут еще этот треклятый demi-corset.
Она знала, молния разъехалась до самого пупка.
– Madame, madame, – прошептал молодой человек и опустился на колени перед кроватью.
Далее он произнес длинную фразу по-французски, из которой Лючия поняла только то, что она очень красива.
– Не может быть, – ответила она по-английски, обращаясь к себе. – Это какой-то сон…
Молодой человек поднял правую руку и показал четыре пальца. Это наверняка что-то означало, но ей не хотелось сейчас думать – что именно. Она кивнула из приличия и закрыла глаза.
Она чувствовала, как он сел рядом на кровать – пружины слегка прогнулись под его весом, а ей показалось, будто она падает в бездну. Потом она почувствовала на своей груди его сухую холодную ладонь и тут же поняла, что узкая перепонка demi-corset между ног стала мокрой. «Неужели я уписалась? – мелькнуло в голове. – Какой стыд…» Она провалилась в кромешный мрак. Очнувшись, увидела, что молодой человек снимает джинсы и аккуратно кладет на кресло возле зеркала.
– Я девушка, – сказала Лючия по-английски. – Я боюсь, что будет больно.
– Virginal[31]? – переспросил молодой человек и закивал головой. Потом поднял правую руку с оттопыренными всеми пятью пальцами и улыбнулся. – Куннилингус[32]. О’кей?
Лючия обратила внимание на его большой, поднятый почти перпендикулярно телу фаллос. Он оказался совсем близко от ее рта. Ей захотелось вцепиться в него зубами, рвать, сосать, пить кровь. Она с трудом сдержалась.
Молодой человек влез с ногами на кровать и сел ей на колени. Она охнула и снова почувствовала, как из нее вылилось что-то горячее. «Нет, я не уписалась, – дошло до Лючии. – Это… это потому, что я… что мне хочется с ним переспать». А он уже ловко расстегивал крючки на перепонке ее demi-corset. Наконец она почувствовала, что ее вульва свободна от этого тесного резинового нейлона с колючими кружевами. Он наклонился и поцеловал ее во влажный лобок. Потом его язык скользнул ниже, еще ниже…
Лючия взбрыкнула ногами, и молодой человек очутился на полу. Он лежал на паласе и смотрел с испугом и благоговением на возвышающуюся над ним тушу в расстегнутом до самого низа demi-corset и со съехавшим набок желтым париком.
– Кретин, неужели ты не умеешь делать ничего другого? – сказала Лючия, проворно вылезая из своего demi-corset. – Ну-ка ложись на спину.
Молодой человек повиновался. Его фаллос шевелился как живой.
Лючия переступила правой ногой через бедро лежащего, примерилась и с размаху опустилась на корточки, ощутив вместе с болью умопомрачительное отчаяние восторга.
В следующий раз Франческо привез длинное ожерелье из крупного розового жемчуга и золотые серьги в виде полураскрытой раковины, из которой выглядывали три жемчужины. Маша пришла в восторг, и в тот вечер они даже немного потанцевали.
– Франческо, это было чудесно, – сказала она, когда такси остановилось возле отеля и он крепко сжал ее руку, помогая выйти. – Ты избалуешь меня своими королевскими дарами.
Он обнял ее и поцеловал в душистый висок.
– Я люблю тебя, Мария. Больше жизни.
Он почувствовал, как поникли ее плечи.
– Не надо, Франческо, прошу тебя. А то я расплачусь, – прошептала она и добавила, повернув к нему голову, но по своему обыкновению глядя куда-то мимо него: – Я видела нехороший сон. Прошу тебя, будь осторожен.
– Может, ты меня поцелуешь? – спросил он, слегка сжимая ее хрупкие плечи. – Мне кажется, мы бы могли начать все сначала. Наш остров ждет нас. Я бы очень хотел снова там побывать.
– Ты сентиментален, Франческо.
Маша едва заметно улыбнулась.
– Это плохо?
– Хорошо, но… – Она осторожно высвободилась из его объятий. – Понимаешь, наше прошлое нам с тобой уже не принадлежит. Оно… Да, его растащили на части другие люди, с которыми мы… имели близкие отношения. Никто не виноват в этом, Франческо.
Она покачала головой и снова попыталась улыбнуться. Получилась жалкая гримаса.
– Нет, это я во всем виноват. Но я думал, что еще можно что-то поправить. Только не говори «нет», прошу тебя.
Он проводил ее до двери комнаты и поцеловал на прощание руку.
Она захлопнула дверь и, не раздеваясь, забралась с головой под одеяло.
Впереди был сплошной мрак.
Франческо успел выпить всего рюмку водки, когда перед ним возник Стефано. Он был по обыкновению приветлив и немного навеселе.
– Гуляешь в одиночестве, капитан? А где твоя принцесса?
Франческо неопределенно хмыкнул и заказал бармену две двойные порции водки.
– Ага, ей нравятся бриллианты и жемчуга, но того, кто их подносит, она не желает пускать в свою теплую уютную постельку. Я угадал, капитан?
Франческо молча кивнул.
– Или она набивает себе цену, или же эта женщина попросту фригидна. Не горюй, приятель, – Париж полон красивых женщин, которые за гораздо меньшую плату согласны не только раздвинуть ноги, а еще завести нашего брата так, как не умеет заводить самая любимая жена. Махнем к ним? – Стефано подмигнул Франческо и залпом выпил водку. – Даже кинжал ржавеет и приходит в полную негодность, если его долго держать в ножнах. Воздержание полезно только монахам – они от этого становятся еще глупее. У меня есть грандиозная идея.
Он наклонился и что-то прошептал Франческо на ухо.
Тот вздрогнул и энергично замотал головой.
– Не пробовал? Ну, брат, ты здорово отстал от жизни.
Он снова что-то шепнул на ухо.
– Черт, а это… Разве это возможно?
Стефано весело рассмеялся.
– Ну, теперь я убедился в том, что твоя длинноногая принцесса ровным счетом ничего не понимает в сексе. Но я тебя понимаю – мы обожаем иметь чистых невинных жен и развратных любовниц. Так что вперед?
– Я никуда не пойду, – не поддавался Франческо.
– Ну да, напьешься в одиночестве и завалишься спать. А потом в один прекрасный день обнаружишь, что стал импотентом, и бросишься с моста или заглотнешь пузырек снотворных таблеток. Что может быть позорней для настоящего мужчины, чем импотенция, в особенности если он не просто итальянец, а еще и сицилиец?
И Стефано схватил Франческо за гениталии.
– Понимаешь, я не могу ей изменить, – тихо сказал он. – Не могу. Пока я на что-то надеюсь…
– Изменить? А разве я сказал тебе, что ты должен изменить своей длинноногой сирене? – Стефано изобразил изумление. – Бардаки существуют не для того, чтобы мужья изменяли женам, а чтобы они им не изменяли. Понимаешь, когда у наших жен дурное настроение или они попросту хотят нас за что-то проучить, мы должны найти дырку, в которую можно вылить сперму, чтобы она не закипела и не обожгла нутро. А ты толкуешь о какой-то измене.
– И все равно я не смогу пойти с тобой, – сказал Франческо, но уже не так уверенно.
– Очень жаль. – Стефано притворно вздохнул. – Я думал, ты настоящий друг. Что ж, bambino[33]. Не забудь, когда будешь ложиться спать, вынуть изо рта соску.
Он не спеша поднялся.
– Постой, – вдруг сказал Франческо и, выпив залпом водку, бросил на стойку деньги. – Я провожу тебя. Мне сегодня очень одиноко…
Прозрачные сумерки светились огнями реклам и витринами магазинов. Среди прохожих значительно преобладали мужчины. Большинство из них были иностранцами.
Стефано велел шоферу остановиться возле темных стеклянных дверей, вокруг которых пульсировали малиновые и зеленые огоньки. Едва они приблизились, как двери раздвинулись на обе стороны, пропуская их вовнутрь. Вспыхнул яркий свет. Франческо увидел двух обнаженных девиц, сидевших на низком диванчике в соблазнительных балетных позах. Они зашевелились, раздвинули и подняли ноги. И тут Франческо понял, что это манекены.
– Фу ты, черт, а я подумал…
Распахнулись портьеры напротив, и по ступенькам спустилась девица с длинными рыжими волосами по плечам и в узком голубом платье с глубоким разрезом сбоку. Стефано что-то сказал ей по-французски. Девица приветливо улыбнулась и махнула рукой, приглашая их следовать за ней.
Франческо был в нерешительности, и Стефано это заметил.
– Выпьем по бокалу шампанского, и я отправлю тебя в отель, – сказал он другу. – Поверь мне, это очень пристойное, я бы даже сказал, чопорное заведение.
Он одобряюще хлопнул друга по спине.
Они сидели за круглым стеклянным столом, заставленным всевозможными фруктами и изящными вазочками с букетами фиалок, и пили шампанское. Девицы – их было четверо, и все как на подбор красотки, – одетые в длинные, обтягивающие фигуру платье и с высокими затейливыми прическами напоминали светских дам, какими их изображают в Голливуде. Они молча потягивали шампанское, меняли одну изящную позу на другую, еще более изящную и соблазнительную, курили длинные тонкие сигареты, пуская дым в потолок. Франческо невольно вспомнил Сью, их недолгий, похожий на наркотическое опьянение роман… Он не почувствовал при этом ничего, кроме досады на себя. Но это чувство было мимолетным, не оставило никакого следа в его душе. Потом он вспомнил свою комнату в отеле, холодную, неуютную постель, бесконечно длинную ночь…
Стефано поднял бокал и сказал:
– Я хочу выпить за моего друга. Он очень хороший честный человек, но сейчас переживает нелегкие времена. Мы должны ему помочь.
…Опьянение казалось легким, но все вокруг было зыбко и нереально. Девушки распустили по плечам волосы (жест, которым они это сделали, снова напомнил ему Сью), двое из них скинули туфли и забрались с ногами на диван, устроившись там в позе манекенов в вестибюле. Стефано танцевал под тихую мелодичную музыку с самой высокой из них – он доставал ей до плеча. Потом одна из девушек грациозно соскользнула с дивана, при этом красиво обнажив узкое загорелое бедро, и села к Франческо на колени. От нее пахло Машиными духами. У Франческо забилось сердце. Это не ускользнуло от внимания девушки. Она шепнула ему на ухо, щекоча крутым мягким локоном!
– Я очень тебя хочу. Только мне стыдно об этом говорить. Потому что ты мне на самом деле нравишься. Поцелуй меня, милый.
С ней было очень хорошо в постели – она, казалось, угадывает все его желания.
– Делай со мной все, что хочешь, – сказала девушка. – Я – твоя наложница, рабыня. Ты первый мужчина, который сумел довести меня до оргазма.
Франческо смутно помнил, что потом пришла вторая девушка – такая же длинноногая и худая. Они вдвоем колдовали над его телом, доставляя изысканные удовольствия.
– Расслабься, расслабься, – шептали над ним сладкие голоса. Оказалось, ему приятно, когда ласкают и покусывают его соски. Это открытие его удручило. «Превращаюсь в бабу, – мелькнуло в голове. – Или в педика…» Но он не стал противиться тому, что с ним делали девушки. Когда одна из них села на лицо, он ощутил теплый волнующий запах ее вагины, другая сосала и мяла его гениталии, при этом аппетитно чмокая. Потом, кажется, он по очереди занимался с ними сексом – они так захотели. Он лежал на спине, а они садились ему на фаллос, делая винтообразные движения бедрами и пульсируя мышцами вагины.
Он несколько раз был близок к тому, чтобы кончить, однако девушки в нужный момент соскальзывали с его фаллоса и крепко сжимали его основание пальцами.
Он изнемогал от этого длящегося бесконечно наслаждения, ему хотелось еще, еще и еще.
Потом они поливали его живот и гениталии шампанским и слизывали его языками, урча и толкая друг друга, как голодные кошки.
Наконец он заснул. Его ладоням было даже во сне приятно горячо от того, что они покоились между ног девушек, лежащих по обе стороны от него.
Когда Франческо проснулся, над ним стоял одетый и улыбающийся Стефано.
– Боевое крещение состоялось, – сказал он и поднял вверх большой палец. – Девчонки говорят, что ты настоящий супермен.
Франческо медленно оделся. Болел каждый мускул. В голове пульсировало: «Подлец, подлец». Он грязно выругался в свой адрес. Стефано сказал:
– Сейчас мы позавтракаем где-нибудь на воздухе. Вечером ты летишь в Рио. Это очень важно.
– Опять рыбки? – вяло поинтересовался он.
– Нет. Получен выгодный заказ на земноводных. Ты ничего не имеешь против маленьких симпатичных крокодильчиков?
– По мне пускай будут чертенята. Или даже взрослые черти. Тем более что мне, кажется, уже известна дорога в ад.
Он невесело хмыкнул.
– Это тебе только так кажется. Таких, как ты, даже в чистилище не берут. Ну а после Рио я свожу тебя в самый настоящий Эдем. Умойся, дружище. Ты напоминаешь мне индейца, вступившего на тропу войны – весь в разноцветных полосах. Сейчас, как я слышал, можно красить не только физиономию, но и кое-что еще, что находится пониже пояса. Вот дают французы, а? Ты знаешь, одна из девиц, которых я сегодня трахал, продемонстрировала мне презабавнейший фокус. Представляешь, у нее так развиты мышцы вагины, что она запросто курит ею сигарету. Вот чертовка. Она призналась, что делает специальные упражнения. Недаром здесь денежки такие дерут.
Ваня слышал шаги. С тех пор, как отец пытался покончить с собой, он был настороже и даже ночью не мог погрузиться в сколько-нибудь длительный сон. Обычно он лежал и прислушивался к тишине, опускавшейся на дом вместе со звездной ночью. Звук шагов возникал всегда примерно в одно и то же время – ближе к двенадцати.
Ваня вставал и шел босиком по коридору, тихонько заглядывал в комнату к отцу. Тот спал, закинув высоко на подушки забинтованную руку. Освещенное лунным светом лицо выражало зыбкое спокойствие спящего. Однажды он столкнулся в коридоре с Нонной, босой и в ночной сорочке. Она только что вышла из комнаты под лестницей, куда перебралась после того, как уступила Ване веранду вместе со своими подушками, и стояла, приложив к губам указательный палец.
– Это кошки по крыше бегают, – прошептала она. – Нет, не кошки – куницы. Здесь вокруг очень много куниц. Но почему-то мне кажется, будто это…
Она замолчала и вопрошающе посмотрела на Ваню.
Он тут же подумал, что это не куницы – шаги явно принадлежали двуногому существу. И это были не те шаги, которые он обычно слышал. Эти были вне дома. Они не принадлежали реальному миру.
Не раздумывая, он бросился вверх по лестнице.
– Осторожно, Ванечка! – крикнула ему вслед Нонна.
Он распахнул ногой дверь, увидел залитую лунным светом комнату с темными тенями от оконных переплетов на гладком полу. Ни души. Но здесь, он знал, и не должно быть никого. Как противно скрипит под ветром ветка тополя – она лежит прямо на крыше. Он потянул на себя дверь и очутился на маленьком полукруглом балкончике наедине с белесо-лимонной луной.
Отсюда открывался вид на реку. Ваня невольно залюбовался ее переливающейся в лунном свете гладью с красными и белыми огоньками бакенов вдоль судоходного фарватера. Сразу за тем, белым, шалаш… Ваня уже несколько дней ничего не знал об Инге и старался о ней не думать.
Он вернулся в дом и с силой захлопнул за собой балконную дверь.
– Никого, – сказал он ждавшей его внизу Нонне. – Наверное, на самом деле куницы. – Он в это не верил, но очень боялся, что шаги могли принадлежать Инге, и сам себя пытался уверить в том, что этого быть не может. С некоторых пор он боялся ее увидеть. Некогда прочная стена внутри дала трещину. – Нужно отпилить ветку тополя, – неожиданно сказал он. – Сделаю это завтра же утром.
– Нет, нет, нельзя этого делать. Он ругать нас будет. Ой, Ванечка, она так скрипит и по крыше скребется, особенно когда восточный ветер дует, что я всю ночь не сплю. Но он не позволит спилить, – шепотом говорила Нонна. – Это все я виновата: рассказала ему, что этот тополь при пожаре уцелел, хоть и ствол у него сильно обуглился. Мы с мамой его лечили, поливали – и вот он какой вымахал. А тополь силу у человека забирает, мне еще бабушка про это рассказывала. Он… он у него всю мужскую силу забрал.
– Я спилю завтра эту ветку, – пообещал Ваня. – Если хотите, могу все дерево спилить.
Нонна прижала к губам пальцы и молча уступила ему дорогу.
– Спокойной ночи, – сказал Ваня, направляясь к себе. – Это куницы. Ничего не бойтесь, тетя Нонна.
По пути на веранду он снова заглянул в комнату к отцу и на несколько секунд задержался на пороге. У отца были открыты глаза, но лицо оставалось все таким же сонно спокойным.
«Он лунатик, – осенило Ваню. – Хотел бы я испытать его ощущения… Может, я тоже лунатик, но не знаю об этом?.. Говорят, сомнамбулизмом страдают чуть ли не все высокоорганизованные натуры. Лунатики такое могут выделывать…»
Внезапно он понял отчетливо, что по крыше ходила Инга.
Но ведь были еще и другие шаги… Ну и пускай. Сейчас ему так хотелось спать. А потом…
Он должен все увидеть собственными глазами.
Он затаился в густой тени от дощатой кабины летнего душа. Тополь возле дома лениво шелестел лунносеребряными листьями. Из его убежища был виден кусочек реки и то самое место на ее противоположном берегу, где стоял шалаш. Правда, там была сейчас кромешная темень от высоких раскидистых деревьев. Но Ваня каким-то непостижимым образом видел этот шалаш, покрытый толстым слоем душистого золотого сена. Это противоречило всем законам оптики. Он твердил мысленно: «Этого не может быть – там темно, этого не может быть», но все равно его видел. Шалаш был пуст, потому что Инга…
Он услышал, как совсем близко хрустнула ветка, и затаил дыхание. От кустов изгороди на краю обрыва отделилось что-то темное и бесформенное, которое, попав в широкую полосу лунного сияния между тополем и кустами, превратилось в обнаженную женщину. Женщина двигалась плавно, легким танцующим шагом. От ее длинных волос исходило сияние. Ваня на секунду зажмурился – глазам стало нестерпимо больно. «Инга!» – прошептал он и протянул было к ней руки, но внутренний голос произнес: «Нельзя». Ваня еще глубже забрался в тень.
Инга приблизилась к дереву, подняла руки и, уцепившись за ветку, одним махом взобралась на нее. Все произошло почти мгновенно. Жалобно скрипнула под ее тяжестью ветка, по крыше раздались шаги.
Ваня встал, и его голову осветила луна – он был выше душевой кабины. Черная рубероидная поверхность плоской крыши перед балконом была как на ладони. Она напоминала сцену.
…Инга танцевала, плавно выбрасывая в стороны руки, ноги, вертела туловищем и головой, но это был не обычный танец – в каждом движении заключался какой-то тайный смысл. Какой – Ваня не знал. Инга словно обращалась к луне, чего-то у нее просила, требовала, о чем-то умоляла. Потом она села, бесстыдно расставив в стороны ноги, согнувшись пополам, коснувшись своими серебряными волосами черной поверхности крыши, выпрямилась и вдруг медленно завалилась на спину. Она лежала так долго – полчаса, может, больше, а Ваня смотрел на нее зачарованно, не ощущая ничего. Он словно растворился в окружающих предметах, стал частицей лунного света. Окружающее тоже оставалось безразличным к танцу Инги.
Наконец Инга медленно поднялась и через мгновение – впрочем, время теперь не имело для Вани никакого значения, и он ощущал его лишь умозрительно – очутилась на земле под тополем. Ему показалось, будто она смотрит в его сторону. «Ин…» – образовали губы самый первый слог ее имени. Она запрокинула голову и беззвучно рассмеялась. Или ему это показалось, потому что по ее лицу скользили кружевные тени от тополиной листвы.
Он отделился от тени в тот самый момент, когда Инга слилась с темной полосой изгороди из колючих кустов. Где-то посыпалась земля. Потом послышался всплеск, точно ударила хвостом большая рыба. Ваня бросился к лестнице. Увы, лунная дорожка переместилась, и он не мог видеть того, что происходило за ее пределами. Где-то ритмично, как метроном, вскрикивала ночная птица, или же это скрипели уключины весел – Ваня плохо разбирался в звуках здешней ночи. Он поплелся к крыльцу, внезапно ощутив страшную усталость и опустошенность В сенях столкнулся с Нонной.
– Опять ходил кто-то, – прошептала она. – Я… побоялась наверх подняться. Жуть меня охватила. Может, это…
– Куницы, – уверенно сказал Ваня. – Я их видел. Резвятся под луной. Целая стая. Они попадают на крышу по ветке тополя.
Ложь далась ему легко. Более того, произнеся ее, он почувствовал, как полегчало на душе.
– Надо бы все-таки спилить ее, – пробормотала Нонна. – Не нравится мне это.
– Нет, я хочу, чтоб она осталась, – сказал Ваня и добавил совсем уже решительно: – Я не позволю спилить эту ветку.
Он зашел к отцу днем. Зашел без стука – открыл дверь и шагнул в глубь комнаты Отец сидел, опершись спиной о подушки. Перед ним лежала фанерная доска с прикрепленным кнопками большим белым листом.
– Отец, – сказал Ваня, садясь на табуретку возле стола и глядя в слепое от солнечного света окно, – ты только себя ни в чем не вини – это я во всем виноват. Я привез ее сюда. Я ничего не знал про нее – просто случайно встретил на улице. Понимаешь, она моя первая женщина. Это… это похоже на колдовство. Но теперь я свободен. А она скоро уедет. Я сам позабочусь о том, чтобы она как можно скорей уехала.
– Она принадлежит этому месту, – тихо возразил Толя. – Никуда она отсюда не уедет.
– Ты не хочешь, чтоб она уехала? – Ваня повернул голову и изумленно посмотрел на отца. Выражение лица Толи было бесстрастным.
– Она не может уехать. Это от нее не зависит.
– От кого же тогда?
– Не знаю, – выдохнул Толя. – Я знаю одно: я оказался слабее тебя.
– И когда ты это понял, ты взял бритву и… Отец, но ведь это глупо.
– Согласен. Но у меня не было другого выхода. Знаешь, это помогло мне прийти в себя и кое-что понять.
Толя вдруг резко повернулся и опустил с кровати ноги. Ваня отметил невольно, какие они у него белые и безволосые. Ему почему-то сделалось неловко от этого открытия.
– Ты был с ней на крыше? – внезапно спросил он, в упор глядя на отца. – Но ведь это… это какая-то чертовщина. Я не могу поверить в то, что в конце двадцатого века могут жить…
– Она стала ею здесь, – перебил сына Толя. – Это… это заколдованное место, а я совсем потерял связь с Богом.
Он с размаху ударил кулаком здоровой руки по фанерной дощечке у себя на коленях, и она, хрустнув, переломилась.
– Ты на самом деле считаешь, что Инга ведьма? – задумчиво спросил Ваня. Это слово, произнесенное наконец вслух, показалось ему и вовсе дремучим и несуразным. Но, вспомнив ночное представление на крыше, Ваня зябко поежился. – Я тоже так… думаю, – медленно сказал он. – Но я больше не скажу об этом никому.
– Мама тебя окрестила, – вдруг сказал Толя. – Втайне от всех. Даже от меня. Твоей крестной была бабушка.
Они замолчали на какое-то время. Ваня успел подумать о том, что мама наверняка сделала это потому, что он был, как выражаются в художественной литературе, «плодом греха». И понял вдруг, что рад, очень рад такому близкому родству с этим странным – словно из иного мира – человеком. Тот, чью фамилию он носит, представлял собой нечто сугубо материальное, бренное, как любая плоть. Ване не хотелось принадлежать миру, живущему во имя и ради этой бренной плоти. Он мучительно покраснел, вспомнив бесстыдства, которым они с Ингой предавались. Это она, она его совратила.
Он стиснул кулаки.
– Не надо, сынок, таить зла, – услышал он Толин тихий голос. – Оставь ее в покое. Пусть делает что хочет. Ее время короткое. Очень короткое.
– Нет, я не могу допустить, чтобы она… – Ваня вскочил и заходил взад-вперед по комнате. – Если бы не ты, я бы так ничего и не узнал. Понимаешь, она вила из меня веревки. Как я ненавижу себя за это. – Он остановился посреди комнаты и со всего маху ударил себя кулаками в грудь. – Мое тело стало мерзким, поганым. Я должен… пройти очищение.
Эту фразу ему словно кто-то подсказал. Ваня в удивлении огляделся по сторонам. Нет, отец не мог это сделать – он сидит с опущенной головой, погруженный в свои думы. Это был голос разума. Да, да, голос его, Ивана Павловского, разума. Как хорошо, что кто-то, природа или Бог, наградил его трезвым, разумом. И это явление, которое в народе называют «колдовством», должно быть объяснено с точки зрения самой современной науки. Просто еще никто не удосужился всерьез им заняться. Оно приносит людям вред, а потому с ним нужно бороться.
– Отец. – Ваня шагнул к кровати, протянул руку. Но вдруг отдернул ее и спрятал в карман. – Выздоравливай, – глухо бросил он. – Я сам во всем разберусь.
Он вышел из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь.
…В ту ночь Ваня лег спать в мансарде, бросив на пол одеяло. Нонне, увидевшей, как он поднимается по лестнице с подушками под мышкой, он сказал, что на веранде жарко, к тому же по утрам его будит солнце. Она смотрела ему вслед, удивленно приоткрыв рот. Потом он услышал, как скрипнула дверь ее комнаты.
Сейчас Ваня вертелся на жестком полу и думал о том, знает ли Инга, что в этой комнате лежит Библия. «Ну и что? – возражал он сам себе. – Книга как книга. Написана такими же людьми, как мы. Это все нарочно придумали, чтобы…» Он не знал, как закончить фразу, но понял вдруг, что соседство этой книги его успокаивает.
