Текст книги "Месть женщины"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
В тот вечер мы сидели рядышком на диване, оживленно обсуждая спектакль, возбужденные еще не перебурлившими в нас шекспировскими страстями, успехом, шампанским. Мама вошла в гостиную в пеньюаре и с аккуратно уложенными под сеточку волосами. Она воскликнула, всплеснув руками: «Господи, так вот же истинные Ромео и Джульетта, а наш Фантик носится с этой вислозадой Кутеповой. Этот осел ни черта не понимает в женском очаровании».
Сказав что-то еще – несущественное, а потому я не запомнила, – мама пожелала нам спокойной ночи и удалилась спать.
– Странно, – задумчиво произнес Алеша. – Мне тоже хотелось сегодня стать Джульеттой. А потом снова Ромео. Понимаешь?
– Кажется. Надо подкинуть эту идею Фантику, – сказала я, затрепетав при одной мысли о том, что Алеша будет обнимать и целовать меня, вдохновленный страстным шекспировским сюжетом.
– Но не только на сцене, а и в жизни тоже. Попробуем, а? – предложил он и обнял меня за талию.
– Давай. – Внутри меня что-то сладко заныло. – Только я… я чего-то боюсь.
– Чего? – удивился Алеша, вдруг убрав свою руку. – Я знаю, что ты девственница, и я вовсе не покушаюсь…
– Не в этом дело, – сказала я, невольно покраснев. – Я боюсь…
Тогда я так и не смогла объяснить причину своего страха, это сейчас я поняла, чего боялась: превращения травести в романтическую героиню. Но я, конечно же, согласилась на Алешино предложение пойти в мою комнату.
На всякий случай мы заперлись на крючок. Я заметила, как дрожат Алешины пальцы.
– Зачем ты отрезала свои чудесные волосы? – шепотом спросил он, и я уловила в его голосе сожаление.
Я сняла с болванки возле зеркала роскошный парик, который привезла мне из Флоренции мама, – я его даже не примерила толком, и он пылился на моем туалетном столике как напоминание о каком-то прекрасном мире, куда я не могла войти. Мое лицо в обрамлении розовато-сиреневых локонов мне показалось трепетно прекрасным. Алеша смотрел на меня, слегка прищурив глаза, потом вдруг крепко – по-мужски – схватил обеими руками за талию.
– Ты и этот старина Уильям возбудили во мне странное желание. Я хочу тебя.
У него получилось не сразу и, как мне кажется, сопровождалось болью. Я почему-то боли не почувствовала. Мне понравилось. Быть может, потому, что я не знала ничего другого. Я расплакалась от счастья. Мой дух ликовал. Алеша признался мне, что я его первая женщина, и стал клясться, что ему необыкновенно хорошо со мной. Он был в постели таким, каким я мечтала его видеть. Мое тело возбуждал дух, а не его неумелые ласки. А еще мне казалось временами, будто я двуполое существо…
Утром, когда мы втроем пили на кухне кофе, Алеша вдруг сделал мне официальное предложение. Оно прозвучало очень театрально. Более того, он встал на одно колено и поцеловал мне руку. Но судя по его лихорадочно блестевшим глазам, это был не театр. Мама, кажется, ничего не поняла. Она хлопала в ладоши и кричала «браво!». Когда Алеша ушел, сказала как бы между прочим:
– Неисправим. Я надеялась, у него это с возрастом пройдет. В юности многие этим балуются.
– Но Алеша сделал мне самое настоящее предложение, – возразила я, не оборачиваясь от раковины, где мыла чашки.
– Ах, девочка моя, Олег тоже когда-то делал мне предложение. Он-то, по крайней мере, кое-что представляет из себя в постели, хотя, конечно, не экстра-класс. Этот твой так называемый жених с вялым членом…
– Мама, не смей! – возмутилась я. – Как ты можешь быть такой циничной!
– Деточка, лучше циничной буду я, чем окружение, в которое ты попадешь, благодаря этому человеку, – голос матери стал серьезным, и в нем зазвучала неподдельная тревога. – Поверь мне, я люблю его самым искренним образом, но не до такой степени, чтобы жертвовать ради него собственной дочерью.
– Мама, ты не права. Он… он настоящий мужчина, – возбужденно возразила я. – Он удивительный, он такой нежный, тонкий…
– А, уже попробовала, – как-то слишком уж равнодушно сказала мать. – Нет, я вовсе не собираюсь препятствовать вашему браку, тем более что ты все равно меня не послушаешься, а мне бы очень не хотелось потерять тебя, деточка. Пускай Алеша, если хочет, переселяется к нам. Тем более что завтра я улетаю на съемки, а потом уеду в Пицунду.
Алеша с радостью принял предложение остаться у нас. Правда, в тот вечер я ждала его до двух часов ночи, и он явился пьяный встельку.
– Справлял мальчишник, – заплетающимся языком пояснил он. – Ну а теперь сдаюсь в твои нежные девичьи руки, моя Джульетта.
Алеша заснул, когда я мыла его в ванне. Мама помогла мне дотащить его до тахты.
– Будьте счастливы, детки, – сказала она, прощаясь с нами утром в прихожей. – И не расстраивайтесь, если у вас не сразу все получится. – Она наклонилась, поцеловала меня в шею и прошептала в самое ухо: – Только не нужно спешить с регистрацией.
Но Алеша как раз очень с ней спешил. В тот же день мы с ним сходили в ЗАГС, и нам милостиво скостили испытательный срок до двух недель. Алешу почему-то страшно взбесило то, что мы не можем стать формально мужем и женой сию минуту.
– Страна дебилов, – сказал он, когда мы возвращались домой. – Словно наша любовь принадлежит не нам, а этим чиновникам с козьими мордами.
Я ему, разумеется, поддакивала, но мне было глубоко наплевать на какую-то там печать в паспорте. В ту пору мне было вообще на все на свете наплевать.
…Небо на востоке начало слегка сереть, и вдруг полил сильный прямой дождь. Его толстые белесые нити надежной решеткой загородили вход в пещеру.
– Мы не увидим, как восходит солнце, – сказал Ян. И неожиданно добавил: – Хочешь, мы уедем с тобой отсюда?
– Хочу, – прошептала Ева.
Сью-старшая смотрела на себя в зеркало. Черт возьми, груди еще большие, хотя ей уже сделали три подтяжки. Доктор Куин не торопится, но ведь время идет, и эликсира вечной молодости не придумал никто. О да, ей к лицу эта короткая – лихая – стрижка, и седых волос еще нет. А вот бедра широковаты. От гормонов тошнит по утрам – проклятые медики не могут изобрести более безобидного средства, чем эти гормоны, от которых все тело наливается мерзкой тяжестью. Она и без гормонов чувствует себя вполне мужчиной, если бы не эти проклятые груди…
Что касается остальных признаков пола, этот доктор Куин почему-то не спешит избавить ее от ненавистного места между ног, напоминающего ей о том, что когда-то она… Да, черт побери, это место стало виной гибели ее Тэда – отец послал его на войну, узнав об их любви. И этот вновь родившийся Тэд в облике кроткой, покорной ей во всем женщины тоже может погибнуть из-за того, что она не успеет вовремя прийти на помощь.
Сью стиснула кулаки и принялась колотить ими себя по низу живота, представляя, как какой-то мужлан подходит к Тэду, целует в губы, тискает груди и наконец заваливает на кровать или прямо на пол. О, она, Сью, прекрасно помнит этот отвратительный сценарий – именно по нему развивались ее отношения со многими мужчинами. Мерзость… Ну да, чертов Куин рассчитывает вытянуть из нее как можно больше денег. Проклятый педераст. В том, что Сэмюэл Куин педераст, Сью ни минуты не сомневалась – в его клинике работали исключительно лица мужского пола, и все как на подбор молодые и смазливые.
Один из них пробовал к ней приставать, но она так и не поняла, чего он хотел. То есть женщину увидел в ней или мужчину. Этот тип пришел делать ей укол, запер изнутри дверь и силой повалил на кровать (она не позволяла, чтобы делали уколы в ягодицу – они от этого припухают, а у нее и без того толстые ягодицы), стянул трусы и уселся верхом на ноги. Ей вдруг стало очень приятно от прикосновения грубой материи его джинсов, под которыми, как она знала, кое-что было, и это «кое-что» все еще продолжало Сью волновать. Парень сделал ей укол, потом долго массировал ягодицы, и она затихла, боясь пошевелиться и испортить это приятное ощущение. Она знала: такого рода ласки ей запретны, но она также знала, что запретный плод слаще того, что подают на стол в вазе. Собравшись с силами, Сью все-таки сбросила с себя этого типа. Она обратила внимание, что соски ее искусственно уменьшенных грудей набрякли и встали торчком. Зло выругавшись, Сью схватила английскую булавку и по очереди – глубоко и с наслаждением – вонзила ее в середину этих отвратительных штуковин, напоминающих о ее постыдном прошлом. Боль была нестерпимо живительной. Она ослепла от слез и чуть было не рухнула на пол, но парень успел ее подхватить.
Сью очнулась на кровати совершенно нагая. В левой вене торчала иголка с прозрачной трубкой. Тип, делавший ей укол, обрабатывал груди тампоном, смоченным камфорным спиртом, – она поняла это по резкому и волнующему запаху. Сью закрыла глаза и постанывала от наслаждения. В раннем детстве она разбила склянку с камфорным спиртом и здорово порезалась. Она помнит, как Тэд засунул ее пальцы в рот и стал высасывать из раны кровь. Кажется, она тогда впервые почувствовала себя женщиной…
Чертовы воспоминания – некуда деться от них…
Ей туго забинтовали эластичным бинтом грудь, и она, надев брюки и клетчатую рубашку с короткими рукавами, отметила с удовлетворением, что ее отражение в зеркале совсем мужское.
Сью долго и внимательно вглядывалась в него, пока не почувствовала, что очень хочет этого худощавого смуглого парня с изумленно изогнутыми бровями и тонкой – девичьей – шеей.
Она схватила со стола вазу с орхидеями и с бешеной яростью швырнула ею в зеркало.
Анджей Ковальски сидел на скамейке возле памятника Чайковскому и смотрел на вход в учебный корпус консерватории, из которого семь лет назад вышла Маша. Он тогда еще не знал, что эта изумительная, словно из поэтических грез девушка – его родная дочь. Сейчас он изо всех сил старался забыть об этом. Он пытался воссоздать то свое настроение романтической влюбленности, окунуться в него с головой и плыть, плыть по его течению, но что-то мешало, отвлекало. И виной тому был даже не парень в серых брюках и белой рубашке с короткими рукавами, прогуливавшийся взад-вперед по противоположной стороне улицы Герцена. Кагэбэшники его не волновали, ибо были частью внешней – материальной – стороны его существования в этом мире. Мешало чувство ирреальности происходящего – точно он, Анджей Ковальски, всего лишь актер, тщетно пытающийся сыграть как можно более достоверно роль в старой любимой пьесе.
Он закурил, встал со скамьи, направился в сторону Никитских ворот, потом вдруг быстро перешел через дорогу и свернул в переулок, выходящий на улицу Горького.
Возле Центрального телеграфа его внимание привлекла девица с распущенными волосами золотисто-рыжего цвета. У него не возникло никаких сомнений относительно ее профессии.
– У меня сегодня свободный вечер, и я бы хотел пригласить вас в ресторан.
– Шутишь, – изрекла девица и подмигнула ему вульгарно подведенным тушью глазом. – Do you speak English[5]? – поинтересовалась она на ломаном английском.
– Нет, – ответил Анджей по-русски. – Я поляк, но у меня есть доллары.
– Тогда все о’кей. – Девица заметно оживилась. – Можно, я прихвачу младшую сестренку?
– Валяй, – разрешил Анджей.
От стены отделилось тоненькое существо неопределенного пола с длинными иссиня-черными волосами, разделенными посередине ровным пробором, и в блестящем желтом комбинезоне в обтяжку. Ее лицо – это оказалась все-таки девушка – было совсем без косметики и имело выражение наигранной наивности. «То, что надо, – мелькнуло в голове. – Сперва меня увидят в компании этих ночных бабочек, потом я устрою грандиозную попойку в ресторане и буду швырять направо и налево деньги, а потом исчезну, испарюсь, сгину. Уходить нужно красиво и наверняка…»
Он взял девушек под руки, и они направились вниз по улице Горького, в сторону ресторана «Националь».
Анджей очнулся в своем номере и попытался оглядеться по сторонам. Он застонал от головной боли и выругался по-польски и по-русски. Сквозь неплотно прикрытые шторы заглядывало пыльное городское солнце. В его «люксе» царил настоящий кавардак – дверцы шкафов распахнуты настежь, ящики стола выдвинуты, их содержимое разбросано по ковру. Девчонки оказались хитрее, чем он мог представить, но беднягам за их труды досталось всего с полсотни долларов и кое-какие мелочи вроде складного зонта, японского транзистора и тому подобного. Нужную сумму советских денег он уже успел положить в сберкассу на предъявителя, а сберкнижку спрятать в слишком надежном месте для того, чтобы ее смогли отыскать даже эти розовощекие молодчики в штатском, не говоря уж об обычных проститутках. Хоть эти «сестренки» и оказались лихими особами – подсыпали ему в шампанское или в кофе какой-то гадости, сумели засунуть в такси и увезти в гостиницу. Что ж, попадутся когда-нибудь и пополнят собой ряды бескорыстных строителей коммунизма. Но это уже не его, Анджея, забота.
Превозмогая слабость и боль во всем теле, Анджей принял ванну, побрился и занялся своей внешностью.
На это у него ушло больше часа, зато лицо изменилось почти до неузнаваемости. Показав язык своему отражению в зеркале, Анджей надел специально купленные в ЦУМе пятирублевые штаны из синей материи с красной кривой строчкой и майку с надписью: «СССР – оплот мира». С туфлями дело обстояло хуже – все, что он примерял в советских магазинах, были либо очень тяжелыми, либо совсем негнущимися, или же обладали и тем и другим свойством. Он решил оставить свои мокасины, лишь оторвав от стельки блестящую наклейку с надписью «Victor».
В дверь тихонько постучали, и Анджей порадовался, что догадался запереться изнутри на ключ, который оставил торчать в замочной скважине. Он затаился. Стук повторился. Потом он услышал удаляющиеся по коридору женские шаги.
Анджей быстро побросал в клеенчатую сумку, которую приобрел в том же ЦУМе, все, что считал необходимым на первый случай. Скомкал одеяло, швырнул на пол подушку, одну из них пырнул перочинным ножиком. Увы, желаемого эффекта не получилось – она оказалась набитой не перьями, а пористой синтетической массой грязно-белого цвета.
Его номер был в конце коридора напротив входа на лестницу. За те несколько дней, что он прожил в гостинице, Анджей сумел выяснить точное расположение всех ее служб. Сейчас, бесшумно приоткрыв свою дверь, он глянул направо. Стол дежурной пуст – в это время гостиничная обслуга со всего этажа собирается в комнатке в соседнем крыле перекусить, покурить, посплетничать.
– Эй, в тридцать пятом розетка барахлит! – окликнул Анджея поднимавшийся ему навстречу мужик в спецодежде. – Там живет эта придурковатая американка. Помнишь, я как-то чинил ей искусственный хер? Ну-ка, дуй в тридцать пятый, а то скандал дипломатический выйдет, если ее током припизднет.
– Моя смена закончилась, – сказал Анджей, не переставая жевать резинку – это занятие помогало скрыть иностранный акцент.
Мужчина посмотрел на свои часы.
– Ни фига подобного. Еще целых семнадцать минут.
И загородил Анджею дорогу.
Пришлось подчиниться. Тридцать пятая комната находилась в противоположном крыле от теперь уже бывшего номера Анджея. Дверь в нее была открыта. Женщина неопределенного, но довольно преклонного возраста сидела перед зеркалом в одном нижнем белье и закинув правую ногу на ручку кресла. На туалетном столике перед ней лежал искусственный электрический член.
– Розетка искрит, и меня все время бьет током, – сказала она по-английски и не оборачиваясь. – Нужно проверить сам прибор.
Она все так же смотрела в зеркало, в самый его низ, где отражались ее дряблые ляжки и редкие рыжеватые клочки волос между ними.
Анджей подошел к туалетному столику, на котором лежал предмет, напоминающий формой толстый прямой банан, и сделал вид, будто рассматривает провод со штепселем.
– Ты говоришь по-английски? – спросила американка, все так же не отрывая взгляда от зеркала.
– Да, – машинально ответил Анджей и тут же, спохватившись, добавил, коверкая изо всех сил английские слова: – Очень плохо, но кое-что понимаю.
– Опять мне прислали не электрика, а агента кагэбэ! – Американка резво для ее возраста вскочила с кресла, и Анджей увидел, что на ней нет ничего, кроме прозрачной рубашки, едва прикрывающей пупок. – У вас весь отель обслуживает кагэбэ, потому из кранов все время капает вода, а туалет засорен. Но зато у вас, русских агентов, очень хорошая твердая палка, и мне здесь редко требуется этот прибор. – Она надвигалась на Анджея, как бык на тореадора. Он попятился и оглянулся на открытую дверь. – Не бойся, они все здесь пасутся возле моего кошелька и не пикнут, если даже что-то увидят. Тебе я тоже хорошо заплачу, но только после.
Американка села на кровать, широко расставила ноги и завалилась на спину. Анджей к тому времени уже успел допятиться до двери и, сделав крутой разворот на все сто восемьдесят, прыжком очутился в коридоре. Он бежал, преследуемый душераздирающим криком американки. Старуха вопила по-английски, что ее пытался изнасиловать монтер, и ругалась по-испански.
Анджей выскочил через черный ход во внутренний дворик гостиницы. Мужик, пославший его в тридцать пятый номер, сидел на лавке возле безводного мраморного бассейна и курил.
– Что-то быстро ты управился, брат, – сказал он и удивленно поднял брови. – У старухи не п… а чугунная труба. После нее прибор нужно как минимум на две недели на прикол ставить…
Анджей молча направился к воротам, возле которых дежурил старый – из бывших гэбистов – вахтер. Этот старик, как успел выяснить Анджей, никогда не проверял документы на выходе и даже не глядел на выходивших. Тем более что обслуга огромной гостиницы менялась слишком часто для того, чтобы не превратиться в настоящий калейдоскоп носов, губ, кепок, шляп и т. п., которые под силу запомнить разве что компьютеру.
– Пока, – Анджей коротко кивнул сладко кемарившему в окошке старику и, перекинув ремень сумки через плечо, неторопливой походкой ступил на тротуар и смешался с по-летнему пестрой московской толпой.
Сью-младшая вместе с одним из своих постоянных клиентов, владельцем большого родео из Техаса, отправилась в увеселительную морскую прогулку в компании себе подобных женщин и их богатых спутников. Путешествие обещало быть веселым и довольно продолжительным – День Независимости праздновала вся Америка от малого до старого, от бедного до богатого, от грешного до праведного.
Сью любила подобные сборища и чувствовала себя как рыба в воде под похотливыми взглядами подвыпивших мужчин, ежедневно в поте лица зарабатывающих свои тысячи и десятки тысяч долларов, а потому в свободную минуту алчущих получить от жизни все возможное и даже больше.
Сью умела ладить с товарками, которые уважали в ней сильно развитое чувство собственного достоинства и полную независимость от мнения окружающих. К своим двадцати трем годам Сью превратилась в настоящую красавицу – рослую, длинноногую, отлично ухоженную. К ней крепко приклеилось прозвище «Танцовщица», которое дал ей несколько лет назад один богатый мексиканец, на чьем ранчо она прожила в неге и холе почти три месяца. Сью и на самом деле прекрасно танцевала.
Сейчас она томно полулежала в шезлонге у края бассейна, лениво листая «Vogue»[6]. Блестящий, белый серыми пятнами купальник, похожий на шкуру экзотического зверя, оттенял ровный бархатистый загар девушки, светло-русые локоны были собраны в небрежный пучок на затылке, рука с дымящейся сигаретой свесилась почти до самого пола. Она сама была картинкой из того же «Vogue», и эта модная изысканность давалась ей без малейшей натуги и естественно, как дыхание.
Сью еще никогда не любила и даже не помышляла о любви в отличие от многих девушек ее возраста. «Любовь – это прежде всего секс, – думала она. – Это… это что-то довольно однообразное».
В последнее время Сью неожиданно почувствовала, что начинает пресыщаться теми удовольствиями, за которыми когда-то гонялась, круша на своем пути все препятствия.
На нее упала чья-то тень. Оторвавшись от журнала, Сью изящным неторопливым движением повернула свою длинную, без единой складки, шею и увидела высокого мужчину в белом костюме моряка.
– Мисс, вы рискуете обгореть, – поклонившись, сказал он. – Разрешите проводить вас под навес.
Он протянул ей руку, неожиданно для себя она взяла ее и мгновенно очутилась на ногах.
– Вы, если не ошибаюсь, капитан этого судна, – сказала она. – Будем знакомы. Меня зовут Розалинда.
Моряк снова поклонился и посмотрел на девушку внимательно и с любопытством. Они прошли под тент, где стояли столики с прохладительными напитками и фруктами и плетеные кресла. Здесь не было ни души – мужчины играли в карты в салоне, женщины либо отдыхали, либо занимались собой в ожидании вечерних празднеств.
Капитан снова посмотрел на Сью. У него были красивые темно-карие глаза, и Сью прочитала в них явный интерес к ее особе.
– Влюбились, кэп? Признайтесь, – сказала она со свойственной ей прямолинейностью.
– Сам не знаю, – пробормотал он, на мгновение опустив глаза. Но только на мгновение.
Сью протянула тонкую загорелую руку, накрыла ею ладонь моряка и, слегка сжав, моментально убрала.
Он вздрогнул. Смуглые щеки вспыхнули румянцем.
– Ты тоже мне нравишься, парень. Эй, а ты знаешь, кто я такая?
– Нет, но…
– Ты прав. Одна из райских птичек, ради которых снарядили в плаванье эту посудину. Из тех, что не сеют и не жнут, но их почему-то любят больше, чем домашних кур и индюшек. Ты семейный человек, кэп?
– Я живу с родителями и дочерью.
Сью тоненько хихикнула, запрокинув голову. Крупный светлый локон упал на ее голое плечо и рассыпался на блестящие прядки.
– А где та курочка, которая высидела яичко? Сбежала с павлином?
– Да. – В горле моряка что-то булькнуло, и Сью обратила внимание, как он стиснул в кулак лежавшую на столике руку.
– Не горюй. Она уже наверняка жалеет, что променяла твой банан на пышный хвост.
– Я сам во всем виноват, – сказал моряк. – Она была верной женой.
Сью расхохоталась. Теперь от затылка отделились сразу два локона и рассыпались по смуглой гладкой спине.
– Представляю: ты ложился с ней каждый вечер в постель и делал то, что делает с женщиной мужчина. Ну а потом тебе надоело делать это только с ней – это так быстро приедается, правда? Но глупые домашние курочки почему-то не позволяют своему петушку порезвиться с райскими птичками. Хотя им от этого никакого ущерба не бывает.
– Я любил ее, – прошептал моряк. – И не должен был ей изменять.
– Дурачок. – Профессиональным жестом Сью огладила свои крутые бока и слегка выпятила туго обтянутую тонкой блестящей тканью грудь. – Ты делал ей приятно в постели. Она любила то, что ты делал ей в постели?
– Да, – выдавил моряк и снова покраснел.
– Ну, вот видишь. Значит, она обязательно к тебе вернется. Женщина ценит мужчину, с которым ей хорошо в постели.
– Она… – Моряк хотел сказать «не такая», но побоялся обидеть эту красивую доброжелательную девушку. – Ей мало одного того, что происходит в постели, – сказал он. – Она очень чувствительная и гордая.
– Я тоже гордая. – Сью сощурила свои зеленые глаза и откинулась на спинку белого плетеного кресла. – Но я не понимаю, зачем нужно уходить от мужчины, который взял и переспал с другой женщиной. Он имеет полное право сравнить, с кем ему лучше, не так ли? Мы называем это здоровой конкуренцией.
Послышался удар гонга, и моряк встал.
– Мне пора, – сказал он, взял с белоснежной поверхности стола смуглую руку Сью и поднес к своим губам.
– Кэп, приходи вечером на корму, – сказала она и озорно чмокнула его в щеку. – Я буду танцевать только для тебя. Хотя нет, лучше оставайся там, где ты хозяин. Идет?
Он промычал что-то нечленораздельное и стремительно сбежал по лестнице на нижнюю палубу.
«Чудак, – подумала Сью. – Такой сильный и… беззащитный».
Она недоуменно пожала плечами, медленно вернулась в свой шезлонг у края бассейна, вытянулась на солнышке и закрыла глаза.
Изрядно подвыпившие мужчины устроили настоящую охоту на женщин. В темноте, слегка подсвеченной зыбким светом сине-бело-красных лампочек, образующих струящееся на воображаемом ветру звездно-полосатое знамя, мелькали полуобнаженные и совсем обнаженные тела жриц любви, раздавался их хриплый чувственный хохот и полные похотливого удовольствия возгласы тех, кому удалось поймать женщину или хотя бы на ходу ущипнуть за ягодицу либо обнаженную грудь.
Сью стояла в тени, лениво наблюдая за происходящим. У ее клиента внезапно разболелся желудок, и он, приняв большую дозу болеутоляющего (о, Сью сама позаботилась о том, чтобы эта доза оказалась чуть ли не лошадиной), храпел в их каюте. Ей что-то не хотелось участвовать в этой игре, распаляющей и без того возбужденную алкоголем и ничем не сдерживаемой свободой плоть этих самцов. Она поискала глазами капитана. Он стоял на своем мостике и смотрел в морскую даль.
Бесшумно ступая босыми ногами по гладкому настилу палубы и стараясь не звенеть многочисленными браслетами на руках и ногах – сегодня вечером она изображала индианку, вот только ее сари было слишком прозрачным, – Сью поднялась на мостик и, подкравшись к капитану сзади, закрыла руками его глаза.
Он стремительно обернулся и стиснул девушку в своих железных объятьях.
– Полегче, кэп, – сказала она, прижимаясь к нему прикрытой легким газом грудью. – Я обещала станцевать для тебя, помнишь? – Она высвободилась и, подойдя к перилам мостика, сказала, указывая пальцем на корму, откуда доносились смех и голоса: – Я буду там, а ты смотри на меня отсюда. И ни во что не вмешивайся. Помни: я – твоя добыча, а остальное не имеет значения. Жди меня в своей каюте, кэп.
Она молнией метнулась к лестнице и уже через минуту была в толпе, встретившей ее восторженным криком.
– Я буду танцевать! – ломким от возбуждения голосом заявила она. – Помост и факелы!
Матросы выкатили круг из толстой пластмассы глянцево черного цвета диаметром в десять футов и высотой в три с половиной фута. Сью взобралась на него, пройдя по добровольно склоненным спинам мужчин. Ей подали два факела, которые она подняла высоко над головой. Танец был коротким и напоминал зигзаги молний в грозовом небе. Треньканье браслетов и похотливые стоны самцов заменяли музыку. Сари разметалось еще при первых ее движениях и слетело с помоста воздушным облачком. Схваченные на лбу ярко-алой повязкой волосы бились на груди, время от времени обнажая большой красный сосок. Живот и ягодицы Сью были покрыты блестками, которые, мерцая при каждом ее движении, сливались в светящийся серебряный кокон, надежно защищающий от слишком похотливых взглядов. Внезапно она, высоко подпрыгнув, одним движением бросила оба факела за борт. В то же мгновение погасли лампочки звездно-полосатого полотнища над головой. Кто-то громко вскрикнул, хрипло выругалась женщина.
За бортом яхты мягко фосфоресцировали спокойные теплые волны Тихого океана.
Через минуту вспыхнули лампочки и оргия возобновилась. Истерическое веселье продолжало набирать обороты.
На капитанском мостике было пусто.
В иллюминатор каюты, на полу которой сплелись в бесстыдном танце любви два молодых сильных тела, нагло заглядывали маслянисто-зеленые тропические звезды.
– Я буду говорить с Маджи наедине Это мое условие. В противном случае я не соглашусь…
– Условия ставлю я, мистер Конуэй, – бесцеремонно перебил его Тэлбот. – Я оказываю вам огромную услугу, устраивая встречу с вашей подружкой. У вас ушли бы на ее поиски годы, если не десятилетия. В Америке, хвала Господу, еще есть уединенные уголки, где можно укрыться от слишком любопытного взора.
– Я бы нашел ее рано или поздно, – возразил Бернард, рассеянно глядя на редкую гряду розовых облаков под крылом самолета.
– Фактор времени, как вы знаете, подчас имеет первостепенное значение, – как бы между прочим заметил Тэлбот. – Но я и сейчас не уверен в том, что мисс Ковальски захочет вас принять.
– Она меня примет. – Бернард стиснул кулаки и с силой стукнул ими по подлокотникам кресла. – Но мы будем говорить с ней наедине. Таково мое условие.
– Хорошо, я его принимаю. Как видите, мистер Конуэй, я во всем готов идти вам навстречу. И вы должны об этом помнить.
…Она была в длинном белом сарафане и широкополой шляпе. Она шла ему навстречу, глядя куда-то поверх его головы. Его поразило выражение отрешенной покорности на ее осунувшемся бледном лице.
– Маджи, я люблю тебя, – сказал он, протягивая к ней обе руки.
Она шла прямо на него, пока не уткнулась краем шляпы ему в шею. Он крепко обнял ее за плечи, снял шляпу и поцеловал в пахнущую чем-то до боли родным макушку.
Она стояла не шелохнувшись. Он гладил ее по распущенным волосам, затем осторожно взял в ладони ее лицо и попытался заглянуть в глаза.
Она опустила ресницы и вздохнула.
– Что с тобой, моя девочка? Тебе здесь плохо?
Она покачала головой, взяла его под руку, и они медленно побрели по обсаженной кустами можжевельника аллее.
Ее рука была совсем невесомой, да и вся она казалась ему воздушной и бесплотной.
– Ты похудела, – сказал он, наклоняясь к ней. – Ты очень похудела, родная. Но ты мне нравишься сейчас еще больше, чем раньше.
– Я много занимаюсь балетом, Берни, – сказала она и снова вздохнула. – Это помогает мне вернуться в детство. Мне так хочется вернуться в детство.
– Давай вернемся туда вместе, – предложил Бернард, прижимая к себе Машу. – Прямо сейчас. Сию минуту. И больше никогда не будем разлучаться.
– У нас с тобой не получится. Нет, не получится, – прошептала она грустно.
– Что не получится? Не разлучаться? – не понял Бернард.
– Нет, возвратиться в детство. Ты уже обманул меня. Я не собираюсь упрекать тебя за это, тем более что время вспять не повернешь. Понимаешь, в детстве нужно верить тому, кого любишь, без оглядки.
– Я клянусь тебе…
– Не надо, Берни, прошу тебя. – Она наконец подняла голову и посмотрела ему в глаза. – Это не твоя вина, что и ты не сумел стать идеальным возлюбленным. Я во всем виновата – требую слишком, слишком много от мужчины, которого люблю.
Она отвернулась и, как показалось Бернарду, смахнула слезинку.
– Но я хочу на тебе жениться. Я приехал просить твоей руки. Фу, как старомодно это звучит, но и чувства, которые я испытываю к тебе, тоже очень…
Она решительно замотала головой.
– Нет, Берни, то, о чем ты говоришь, совершенно невозможно. Понимаешь, мне кажется, я всю жизнь только и делала, что в кого-то влюблялась, выходила замуж, снова влюблялась. У меня больше нет сил.
– Но ведь я не прошу тебя сделать это немедленно. Мы съездим в Париж или Рим – куда захочешь.
– Уже было, Берни. – Маша вдруг улыбнулась, и в ее глазах промелькнуло подобие огонька. – Спасибо тебе за то, что у нас было.
– У нас будет еще лучше, поверь мне. Теперь я знаю, что, кроме тебя, мне никто не нужен. Мне уже тридцать восемь, я знал немало женщин, но такой, как ты, у меня не было никогда.
