Текст книги "Месть женщины"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
«Наверное, я так привязался к Инге потому, что она первая», – помимо его воли оформилось в мозгу. Словно кто-то извне подсказал.
Он оперся на локти, потом сел. Теплый солнечный прямоугольник теперь был не на нем, а рядом, значит, он пролежал на полу час, если не больше. Внизу все еще кто-то плакал, но этот и все остальные звуки куда-то отступили, и Ваня очутился точно в вакуумной капсуле. Стало легко, на казавшийся неразрешимым каких-нибудь полчаса назад вопрос хотелось ответить бесшабашным: «Ну и что?» Он встал с пола, бросил взгляд в сторону Библии под салфеткой. «Ну и что?» – пронеслось в голове. Потом спустился по лестнице, вышел из дома и, дыша полной грудью раскаленным, как в духовке, воздухом, направился к обрыву, над которым росли какие-то колючие кусты с пожухшими от зноя листьями.
И тут над краем обрыва возникла голова Инги, а потом и она вся. Она была мокрая и прохладная с головы до пят, она повисла на нем, пытаясь к нему прижаться. От нее пахло речной свежестью, солнцем и какими-то бело-розовыми цветами, толстые длинные стебли которых она засунула себе за пояс из косынки, и их головки-зонтики возвышались над ее плечами.
– Ты спал? А мы сплавали на другой берег. Это совсем не страшно, хоть течение жуть как несет, – тараторила она. – Я правда похожа на русалку? – Она отступила на шаг назад, вытянула шею, выставила вперед слегка согнутую в коленке ногу. – Это он так сказал. Знаешь, а мы видели такого чудного хмыря. Он сидел возле нашего шалаша и пялился на нас, как на космических пришельцев. Сперва я испугалась – очень у него лицо странное: одна половина ухмыляется, а другая злая-презлая. Но он меня успокоил. Он сказал, что тип совсем безобидный. Просто он с приветом. А цветы тебе. Представляешь, я с ними плыла.
Инга дернула за кончик косынки, и цветы упали к ее ногам. Она аккуратно собрала их в букет и протянула Ване.
– А где он? – спросил Ваня, машинально беря из ее рук цветы.
– Кто? А… Он остался рыбачить. А я не могу на одном месте сидеть, да и по тебе соскучилась. Знаешь, пока мы плавали на тот берег, на удочку поймалась большая рыбина… Слушай, я правда по тебе соскучилась, хоть мне и было с ним жуть как весело. Пошли к нам, а?
Они направились в сторону флигеля. Ваню раздражал сладковато-гнилостный запах цветов, но вместо того, чтоб зашвырнуть их куда подальше, он почему-то держал букет возле самого носа.
Во флигеле было прохладно и полутемно. Инга стащила мокрые трусики, бросила их прямо на пол и растянулась на смятых простынях. Ваня лег рядом одетый.
– Ты что, не хочешь? – поинтересовалась она, уже расстегивая молнию на его джинсах. – А я… Мне еще на том берегу захотелось, когда я эти цветы рвала. От них так сексуально пахнет, и вообще… – Она неопределенно хмыкнула и вдруг, в мгновение ока оказавшись верхом на Ване, схватила его за горло цепкими холодными пальцами и спросила, приблизив к его лицу свои возбужденные переливчато-бирюзовые глаза: – Ревнуешь, да?
– Да, – тяжело выдохнул Ваня и попытался встать.
– Нет, не отпущу. Ты думаешь, я как была шлюхой, так и осталась, да?
– Не знаю. Ничего не знаю.
– Ах, вот ты какой. – Бирюза ее глаз внезапно померкла, точно помутнела изнутри. Она медленно разжала пальцы и, соскользнув на пол, села, обхватив руками колени. – Серьезный ты. Взрослый очень. Ты и понравился мне за эту серьезность, но мне каждую минуту хочется чего-то отмочить, похулиганить. Мне кажется, во мне чертенок сидит – это мать так говорит, да и бабка тоже. Думаешь, не вижу я, что он на меня как волк голодный смотрит? Ну и что? Смешно, да и только. Мне-то на него… ну, если и не наплевать, то… Да нет, раз у меня есть ты, мне никого-никого не захочется. Он заводится, когда рядом со мной. Ну и что? Может, ему это полезно. Эта Нонна такая толстая, что небось все дырки позарастали. На кусок тухлого мяса топор и тот не подымется. Ну да, прокисла она вся, а еще на меня так косится, словно я ее мужика хочу к себе в постель затащить. Ха, я ж не виновата, что меня все художники любят.
Ваня молча смотрел на потолок. На нем была едва заметная извилистая трещина – она появилась вчера, когда он подпрыгнул и изо всей силы ударил по потолку сложенной в несколько раз газетой, пытаясь убить надоедливого комара. «Позавчера я был счастливым человеком, – пронеслось в голове. – Почему, почему все так зыбко?..» – думал он с тоской.
– Послушай, ты, Отелло. – Инга уже стояла посреди комнаты, нагая и очень возбужденная. – Если ты будешь подозревать меня в каких-то… гадостях, я на самом деле их сделаю. Тебе и себе назло. Вот. – Из ее глаз готовы были брызнуть слезы, но она задрала кверху подбородок и громко шмыгнула носом. – И вообще я ненавижу сцены. Знаешь, почему я из дому ноги сделала? Да потому, что они меня достали своими моралями. Эй, ну что же ты молчишь? Не молчи, слышишь?
Ваня повернулся к стене и с головой накрылся простыней. «Почему, почему все так зыбко?» – продолжало звучать внутри. Точно там притаился кто-то неугомонный.
– Так ты… ты хочешь… Тогда я такое отмочу! Вот увидишь! – Ее голос звенел неприличными злыми слезами. – Жалеть будешь, парнишка. Еще как пожалеешь!
Она натянула трусы, схватила со стула его рубашку и выскочила, оставив открытой дверь на веранду.
Ваня встал, закрыл дверь – оттуда шел жар и пахло какой-то горькой травой – и снова лег. «Пожалеешь, пожалеешь», – звенело в воздухе.
Он накрыл голову подушкой и скрипнул зубами.
Проснулся он в кромешной тьме и, увидев в окно наклоненный над головой ковш Большой Медведицы, вспомнил, где он и что случилось. Пощупал руками кровать с обеих сторон от себя. Пусто. На мгновение стало нечем дышать, и больно перевернулось сердце. Куда могла деться Инга? Уже, наверное, полночь, если не позже.
Ваня нащупал свои электронные часы на стуле в изголовье кровати, нажал на кнопку. Высветились четкие малиновые цифры «12.36». Он вскочил, застегнул джинсы и вышел во двор. Кажется, в саду прошелестел чей-то смех. «Инга!» – громко позвал он. Ему ответила какая-то ночная птица.
Ваня побрел к дому, обо что-то спотыкаясь в темноте. Небо за рекой вздрогнуло от зарниц.
Он не сразу заметил Нонну – ее силуэт сливался с густой тенью от дерева. С лавки, на которой она сидела, была видна река. По ней шел ярко освещенный теплоход, разнося далеко вокруг веселые звуки вальса Штрауса.
– Добрый вечер, – сказал Ваня. – Тетя Нонна, вы не видели Ингу?
– Добрый, добрый, – тихо отозвалась Нонна. – Не видела, я только пять минут как на воздух вышла. Душно на веранде, и не спится что-то.
– Мне тоже. Правда, я… я, наверное, уже выспался. Как вы думаете, где Инга? Она ведь никого здесь не знает.
– Кажется, они на речку купаться пошли.
– Они? Кто? – не сразу дошло до Вани.
– Невеста твоя и… мой муж. Он другой раз ходит ночью на речку. Это я с детства водой напуганная – в летнем душе ополоснусь и… – Нонна вздохнула. – Ну да, на речке они, потому и дверь открыта была. Мы обычно на ночь дверь на крючок накидываем.
– Купаться?.. Но почему Инга меня не позвала? Я тоже люблю купаться ночью. – Ваня растерянно опустился на лавку. Сон смягчил его душу и притупил память. Он стал на какое-то время прежним, не знающим горечь страданий Ваней. – Мы с ней повздорили вечером, – припоминал он. – Я, конечно, тоже виноват: ревность – первобытное чувство. Но я думаю, что, если двое друг друга любят, они не должны, они просто не могут позволять себе… Конечно, это глупо, это очень глупо, но я… я бы не стал любезничать с другими женщинами, тем более стараться им понравиться. Я считаю любовь чем-то… святым.
– Ты хороший мальчик, – сказала Нонна. – Ты сразу мне понравился. Но я так и думала, что…
Она замолчала и опустила голову.
– Что вы думали?
– Что… Что он обязательно ею увлечется. Может, даже влюбиться. В ней есть что-то… Не могу я это толком объяснить. Я видела твою мать, и эта Инга мне чем-то ее напомнила. Хотя скорее не ее, а другую Машу, ее мать – она когда-то здесь жила. Правда, я тогда была совсем ребенком и плоховато ее помню. Про нее говорили, будто она… Но я не верю в эти сказки про привидения и ведьм. Он не виноват. Я прощу его. Но это так… больно. Как же это больно!..
Ваня вдруг вскочил и бросился к лестнице, спускавшейся к реке. В темноте он не сразу нашел проход между кустами, поцарапался о колючки. Он обнаружил, что лодки на привычном месте нет.
Не раздумывая, он стянул джинсы, забыв, что под ними нет ничего. Вошел в спокойную теплую воду и поплыл под звуки вальса Штрауса, доносившиеся с похожего на большой праздничный торт теплохода.
Скоро он услышал, как шлепают о берег волны – совсем как морской прибой. Музыка постепенно затихала вдали. Ноги коснулись дна – начиналась мель, протянувшаяся на километр, если не больше, вдоль судоходного фарватера.
И тут он услышал веселый смех Инги.
– Не догоните, – говорила она запыхавшимся от возбуждения голосом. – Ни за что не догоните… Ой, как нечестно. – И снова она растеклась струйками смеха. – Я так боюсь щекотки. Ой, щекотно как…
Ваня ринулся на Ингин смех. Вода громко плескалась вокруг его ног.
– Там кто-то есть, – услышал он его голос. – Эй, кто? Отзовись!
Ваня налетел на него, стоявшего по пояс в воде, и стал ожесточенно молотить кулаками по спине, плечам, голове. Он не сопротивлялся – вобрал голову в плечи, сгорбил свою худую спину, и эта покорность еще больше бесила Ваню.
– Я убью тебя! – кричал он, захлебываясь яростью. – Как ты смел! Мерзость… грязь…
Он толкнул его со всей силы руками в спину, потом еще и еще. И почувствовал, как потемнело в глазах.
Падение было бесконечно долгим. Над ним сомкнулась вода, а он все еще продолжал куда-то падать. Обступила темнота, но она была какой-то зыбкой и мягкой. Он провалился сквозь нее вниз, вниз, еще глубже…
– И не подумаю, – услышал он голос Инги. – Я ничего дурного не сделала. Это он набросился с кулаками на отца и хотел его утопить. Пусть скажет спасибо, что отец вытащил его из воды и принес домой. Ох, и сильный же он. И такой добрый. Я бы ни за что не простила. Я очень гордая.
Ваня открыл глаза и увидел над собой заплаканное лицо Нонны. Сзади стояла Инга, завернутая в кусок цветастой материи и подпоясанная все той же косынкой в горошек.
– Пускай она уйдет, – сказал Ваня, глядя на Ингу. – Тетя Нонна, скажите, чтоб она ушла.
– И не подумаю, – с вызовом заявила Инга. – Сам уходи, если хочешь. Это моя комната.
Ваня попытался подняться. Это удалось не сразу – сильно кружилась голова. Наконец с помощью Нонны он встал на ноги.
– Тетя Нонна, возьмите меня к себе на веранду, – попросил он ее. – Там так уютно и… спокойно.
Он не ведал, что творится вокруг, знал только, что на улице идет сильный дождь, гремит гром, сверкает молния. Он лежал в больших разноцветных подушках, укрытый теплым лоскутным одеялом, и смотрел на ветку тополя, то и дело подхватываемую и выворачиваемую наизнанку порывами ураганного ветра. Стекла веранды дрожали и мелодично позвякивали под потоками ливня, и эта музыка казалась ему самой прекрасной в мире. Это была музыка покоя и уюта, заключенного в небольшом пространстве веранды, омываемой и сотрясаемой стихиями. Этим уютом и покоем наполнялась его душа, клетка за клеткой расслабляя сжатое судорогой неимоверной боли тело.
– Болезненный мой, жалкий, – приговаривала Нонна, кормя Ваню с ложки. – Большой, красивый, а душой дитя совсем. Да все мы, как я погляжу, дети душой. Я тоже. Но дети и злыми бывают. Дети чужую боль не понимают, зато о своей громкими слезами плачут. Кушай, кушай, мой славный. – Она вздыхала. – Вот и сынка Господь послал. Хоть и на несколько деньков, а все равно радостно. Небось уедешь скоро, забудешь свою глупую мамку Нонну.
– Никуда я не уеду, – сказал Ваня, вытирая салфеткой рот. – А она пускай мотает отсюда. Сегодня же.
– Куда же сегодня – буря на дворе. Ни «ракеты» не ходят, ни автобусы, – возразила Нонна.
– Плевать я хотел. И еще бы хорошо было, если бы…
Ваня замолчал и закрыл глаза. Она догадалась.
– А ему-то куда ехать? Он бы и рад, да… Нет, нельзя ему никуда ехать.
– Тетя Нонна, а вы кого больше любите? – вдруг спросил Ваня и попытался заглянуть в ее заплаканные глаза. – Только честно скажите, потому что я… я теперь всегда смогу понять, когда мне лгут.
Нонна крепко прижала его голову к своей мягкой, высоко вздымающейся от волнения груди.
– Меня, да? Спасибо, спасибо… Я…
Он чувствовал, что вот-вот расплачется…
– Я устала от той любви, – тихо сказала Нонна, продолжая гладить Ваню по голове. – Но я его жалею. Он тоже как ребенок.
– А мне его совсем не жалко – пускай она поступает с ним так же, как поступала со мной. Тогда он поймет… – Ваня всхлипнул и закончил почти шепотом, – как мне сейчас больно.
– Ты… ты потерпи, ладно? – увещевала его Нонна. – Я много терпела, потому что знала: нету мне без него жизни. И сейчас это знаю. И мне еще как больно! Но это пройдет. Зато потом… Да, потом хорошо будет.
– Нет, – возразил Ваня. – Потом ничего не будет. Я больше не хочу верить женщинам. Моя мама тоже обманула отца, когда уже была за ним замужем. Наверное, потому он и пьет. Женщина должна быть верной. Но так не бывает. А потому в этом мире всегда будет хаос, – неожиданно заключил он.
Ночью пришла Инга. Она стукнула снаружи по обшивке веранды, в том месте, где он спал, прижавшись к стене. Он вздрогнул еще во сне, а проснувшись, услышал ее шепот под аккомпанемент шелестящего дождя:
– Янек, это я. Впусти меня к себе. Мне холодно и очень плохо. Прости, прости, что я такая…
Он затаился, не в силах произнести ни слова.
– Ты не спишь, я точно это знаю. И ты сердишься на меня, правда? Ну почему ты на меня сердишься? Ведь я пока ничего такого не сделала. Я не хочу тебе изменять, Янек.
Она стукнула еще раз – сильней. Над его головой жалостно звякнули стекла.
– Янек, Нонна сказала, чтоб я уезжала. Вроде бы это ты так хочешь. Но мне некуда ехать, понимаешь? Что я буду без тебя делать? Я не могу без тебя. Лучше утопиться, чем жить без тебя. Янек, пусти меня к себе… Я люблю тебя, Янек.
Он чувствовал, как ее слова ударяются обо что-то твердое и жесткое, вдруг возникшее внутри него, и проваливаются в темную бездну. Он удивился, что так может быть.
– Янек, Янек, – вздыхало вместе с листьями под дождем. – Ну какой же ты… Да ты точно из железа. Я сделала тебе больно, но ведь я прошу у тебя прощения. Меня всегда мужчины прощали. Я буду ласкать тебя так, что ты про все на свете позабудешь. Я еще не ласкала тебя так, потому что… ты такой чистый и невинный, и я боялась, ты подумаешь, будто я развратная. Да, Янек, я развратная, но я больше не буду такой. Я стану другой. Такой, как ты хочешь. Я даже разговаривать с другими мужчинами не буду. Янек…
Он встал – ему очень захотелось увидеть Ингу. Хотя вряд ли он увидит ее в темноте. Откуда внутри него появилось это твердое, холодное, бесчувственное пространство? Его это пугало. Он должен избавиться от этого холода внутри. Но как?..
Он видел сверху ее светлую, почти белую, голову. За рекой блеснула молния, осветила ее всю с головы до ног – мокрую, поникшую, какую-то чужую. Он вспомнил девушку, уплетавшую бутерброды в летнем кафе возле кинотеатра «Литва», ее же, ласкавшую его тело так, что дух захватывало. Но это были только воспоминания. Они не оживили в нем даже намека на желание. Вдруг он увидел две ладони на мокром стекле в самом низу высокой – до потолка – рамы. Он опустился на колени и прижал к стеклу свои. Стекло было холодным, гладким и тоже бесчувственным. «Инга», – беззвучно произнесли его губы. А в голове пронеслось: «Зачем ты это сделала?»
Он отнял от стекла руки и юркнул в свое уютное гнездо из пестрых подушек.
– Янек, Янек, да ты живой или умер? Может, ты уже умер, а я с мертвым разговариваю? Если ты умер, я тоже не хочу жить. Ты помнишь наш шалаш в лесу? Я уплыву туда и буду лежать в нем, пока не умру от голода. Ты будешь сниться мне во сне, Янек. Что же мы с тобой наделали?.. Может, ты хочешь меня проучить? Если да, то ты это правильно придумал. Потому что я… я еще не совсем исправилась. Я думала, что исправилась, но оказалось… Знаешь, мне очень хотелось с ним перепихнуться, но я вдруг вспомнила, что он твой отец, и не смогла это сделать. Но если бы он не был твоим отцом… Он такой весь таинственный и… наивный. Ой, Янек, я ужасная, и ты должен меня проучить. Не разговаривай со мной долго-долго, ладно? Или лучше побей меня. До крови. До синяков. Ах, Янек, если бы ты смог меня побить.
Она шептала что-то еще, а он дремал под ее шепот, просыпался, снова дремал. Еще он слышал, как по дому кто-то ходит, ступая тяжело и как бы с опаской. Наконец он провалился в кромешно-черный сон. Проснувшись, увидел солнце и полоску свеже-голубого неба над головой. Он вскочил и выглянул в окно.
Вода в реке была зеркально гладкой и темно-зеленой от плавающих в ней картин прибрежного леса. Шалаш отсюда не был виден. Ване захотелось узнать, там ли Инга и что делает, если там. Как когда-то хотелось посмотреть ту либо иную кинокартину. Это было сильное, но в то же время какое-то поверхностное желание.
Ваня натянул джинсы и отправился в летнюю кухню.
Ему вдруг очень захотелось есть.
– Бабушка, ночью кто-то ходил по дому. Вы слыхали?
Таисия Никитична с удовольствием проглотила ложку густого морковного супа и раскрыла свой беззубый рот, требуя еще. Насытившись наконец, – ей хватило нескольких ложек, – пожевала бескровными губами, сказала:
– Тревожно в доме. Что Ванечка?
– Спит чуть ли не целыми днями. Даже на речку купаться не ходит. Аппетит хороший – ест все подряд и молока много пьет, – докладывала Нонна. – Вот только все молчит. Вылитый отец.
Она горестно вздохнула.
– Не вздыхай. Знаю, пьет Анатолий. Ну и пускай. Что ему сейчас делать, как не пить? Еще с ума спятит. Водка часто мужика от больших бед спасает.
– Бабушка, но он же не ест ничего. И никого к себе не пускает. На крючок закрылся и сидит, как медведь в берлоге. И в туалет только ночами ходит.
– Но это не его шаги были – его шаги я хорошо знаю, – сказала Таисия Никитична. – Это кто-то другой ходил.
– Кто же? Разве что Ванечка?..
Таисия Никитична пропустила ее слова мимо ушей.
– Привидений в этом доме быть не может, – решительно заявила она. – В нем еще никто не умер. Те, что жили здесь раньше, сгорели. Привидения всегда вместе с домом горят, это я точно знаю.
– Бабушка, я с понедельника на работу выхожу. Как они тут без меня управятся? И Ванечку кто накормит?
– А она больше не вернется? – вдруг спросила Таисия Никитична. – Ведь если она вернется…
Дом вздрогнул от тяжелого глухого удара, словно упало что-то неживое. Нонна вскочила и бросилась к Толиной комнате.
Дверь, по обыкновению, оказалась запертой изнутри. На стук никто не отозвался. Нонна приложила ухо к двери, прислушалась. Кто-то тихо простонал – и снова все стихло. Она налегла на дверь, потом стала биться в нее плечом, не ощущая боли. Дверь поддавалась нехотя, как бы не желая раскрывать спрятанные за ней тайны.
Толя лежал на полу, широко раскинув руки. Рядом валялась опасная бритва. Из левого запястья капала кровь.
Она застыла на пороге, не в силах шевельнуться. Из-за ее спины выскочил Ваня и с криком «Отец! Отец!» бросился к нему.
Франческо все это очень не нравилось.
Помимо собственной воли он оказался вовлеченным в странную игру. Его ждет фиаско при любом раскладе фишек. То есть он потеряет, если уже не потерял, Марию.
Он сидел в баре отеля и накачивался водкой. Чем скорее возьмет его хмель, тем лучше. Хмель его не брал, а вместо этого начинало ломить в затылке. Последнее время у него часто ломило в затылке.
Чертовы французы. Все, как один, помешаны на любви – тискаются, целуются, а то и вовсе занимаются сексом у всех на виду. Это действует на нервы, когда у самого тебя с этим делом проблемы. Они с Марией поселились в разных комнатах. Она ласкова, доброжелательна и заботлива, но к себе не пускает. Он бы мог это понять, наверное, если бы у Марии кто-то был. Но ведь он знает, что у нее нет никакого.
Франческо поднял голову и посмотрел в зеркало над стойкой. Девица в красной шелковой кофточке мигнула ему откуда-то из-за плеча и, выпятив высокую, обтянутую тонкой материей грудь, пустила в потолок струю дыма. Франческо понял вдруг, что хочет эту девицу. Это открытие его смутило и раздосадовало – хотелось, несмотря ни на что, сохранить верность Марии.
Он сделал жест бармену и велел принести еще водки. Лучше надраться до бесчувствия, чем превратиться в грязное одноклеточное животное. Черт, за то, чтобы просто прижаться к Марии, положить голову ей на плечо, вдохнуть такой родной запах ее волос, кожи, он отдал бы сейчас все, все. Но ведь было же время, когда она так любила его и желала…
Будь проклята эта толстожопая Лила! И этот техасский бугай с его вонючими миллионами!
Франческо хряснул кулаком по стойке. На короткое мгновение в баре воцарилась тишина. Потом все пошло обычным чередом.
– Мсье, мне кажется, вам достаточно, – сказал бармен. – Я принесу вам апельсинового сока со льдом.
– Va fan cullo[19], – сказал Франко бармену. – Уж извини, но я не знаю, как это звучит по-вашему.
– Мсье, завтра у вас будет болеть голова, – невозмутимо продолжал бармен. – Да и мадам расстроится, если вы выпьете лишнего.
– Ты ошибаешься, приятель: мадам нет до меня никакого дела. Ну-ка, неси еще водки. И вели всех свистать наверх. Словом, скажи им всем, – Франческо сделал размашистый жест рукой и чуть было не свалился с высокого табурета. – Да, скажи, что это я угощаю. Я, Франческо Грамито-Риччи, морской волк и сухопутный пьяница, а еще муж самой желанной женщины в мире, которая…
– Франко, дружище, а я не знал, что ты в Париже. – На плечо легла чья-то рука, и Франческо, с трудом сведя глаза в одну точку, увидел в зеркале напротив знакомую ухмыляющуюся физиономию. – Не узнаешь? А помнишь, как мы возили в Гонолулу эту мадмазелину с резиновыми сиськами и ее любовника? Еще она положила на тебя глаз, а я сказал ей, что мог бы заменить кэпа, если она, конечно, не побрезгует простым…
– Стефано, Fucking Dutchman[20]! – воскликнул Франческо, искренне обрадованный встрече. – Вот уж никогда не думал встретить тебя в этом паршивом скучном городе.
– Ну, приятель, ты и загнул. – Стефано уселся на табурет рядом и обнял Франческо за пояс. – Париж – самый веселый город в мире, особенно если у тебя в кармане похрустывают крупные купюры. А как поживает длинноногая сирена по имени Мария?
– Если ты имеешь в виду мою жену, то я как раз собирался сказать тебе и всем, кто плывет с нами в этой вонючей посудине, что она…
Он громко всхлипнул и упал головой на стойку.
– Ну, ну, дружище. Я думаю, тебе нужно выпить парочку таблеток аспирина и лечь спать. Если не ошибаюсь, ты остановился в этом отеле, верно?
Стефано небрежно бросил на стойку деньги и отвел внезапно скисшего Франческо в его комнату, раздел, уложил в постель, заставил выпить аспирин.
– Вот так уже лучше, – сказал он и погасил верхний свет. – Buona notte[21], капитан. Подъем в девять ноль-ноль по Гринвичу Спи спокойно, mio ragazzino[22].
– Ну, совсем я что-то не узнаю, тебя, капитан. Помнишь, как мы шатались по барам Гонолулу, а та принцесса, забыл, как ее, ну, помнишь, ты еще танцевал с ней в волнах прибоя, сказала, что она еще не встречала туземца, так здорово чувствующего их ритмы. Франко, скажи мне, что стряслось?
Они сидели в летнем кафе на площади Сен-Мишель. На столике стояли чашки с cafe au lait[23], перед Франческо еще и высокий стакан с апельсиновым соком. Стефано сказал, что он непременно должен выпить его перед тем, как начать разговор. Апельсиновый сок, считал Стефано, лучшее лекарство от похмелья.
– Пей, – сказал он, кивая на стакан. – Uno, due, tie…[24]
Франческо послушно выпил. Его лицо исказила брезгливая гримаса.
– Послушай, Стефано, я выпил эту баранью мочу только ради нашей с тобой дружбы, – сказал он, вытирая салфеткой губы. – Я всегда уважал тебя и считал отличным моряком, а поэтому скажу тебе прямо и открыто: если ты хочешь предложить мне работу, я отвечу «нет». Понимаешь, мне сейчас совсем не до того. – Франческо горько усмехнулся. – Любовь к женщине, это пострашнее любого тайфуна. Особенно неразделенная.
– Ты что, все еще влюблен в свою длинноногую сирену? – изумился Стефано. – Если не ошибаюсь, вы женаты уже лет десять. Пора бы молоку остыть.
Он пошленько осклабился.
Франческо стиснул кулаки. Он не любил всякие скабрезности, особенно когда дело касалось Марии. Но сейчас он был слишком подавлен для того, чтобы вспылить.
– Да, – буркнул он и отвернулся. – Но я больше не достоин ее любви.
Стефано громко рассмеялся.
– Глупости, капитан. Ни одна женщина в мире не стоит того, чтобы по ней убиваться больше, чем неделю. Тем более в Париже, в этой сексуальной столице мира. Любовь здесь приравнена к высокому искусству, а ее техника доведена до совершенства. Если ты еще не удосужился убедиться в этом, мы сегодня же зайдем к…
– Я никуда не пойду, – сказал Франческо. – Прошу тебя, Стефано, оставь меня в покое.
– Нет, – Стефано приподнялся, перегнулся через столик и похлопал своего бывшего капитана по плечу, при этом попытавшись заглянуть ему в глаза. – Не оставлю. И знаешь почему? Да потому, что я хорошо помню Гонолулу и то, как ты успел вовремя выбить нож из рук того сумасшедшего гавайца. Если бы не ты, от Стефано Троппеа осталась бы сейчас горстка пепла, да и то при том условии, что мадемуазель с резиновыми сиськами согласилась бы взять гроб с моими бренными останками на борт своей роскошной шхуны. Такое не забывается, капитан.
Франческо слабо улыбнулся, припомнив события почти восьмилетней давности. Чудесное было время. Помнится, он веселился как мальчишка оттого, что дома его ждала Мария. О, Господи, как же давно это было.
– Капитан, я вижу, ты слишком долго засиделся на этой мели и тебя пора взять на абордаж. Тем более что у меня есть самое серьезное предложение. Взгляни на меня, Франко. Внимательно взгляни. И скажи, изменился ли Flying Dutchman с тех пор, как ты видел меня в последний раз.
Франческо с любопытством посмотрел на приятеля. Белоснежная сорочка. На шее массивная золотая цепь. Синий блейзер великолепного покроя. И белозубая улыбка. Помнится, у Стефано Троппеа, когда они с ним виделись в последний раз, не хватало нескольких передних зубов. Ну да, он столько раз влипал во всякие истории из-за женщин!
– Ты отлично выглядишь. И одет как миллионер. Рад за тебя, дружище, – искренне сказал Франческо.
– Ну, положим, до миллионера мне пока далековато. – Стефано самодовольно улыбнулся. – Но на моем счету в банке кое-что отложено на черный день. Да и наличность имеется. – Он отвернул полу блейзера и показал пачку стодолларовых банкнот, торчащую из нагрудного кармана. – Я открыл собственную фирму.
– Поздравляю. Это связано с морскими перевозками? – поинтересовался Франческо.
– Ну нет, в последнее время я что-то стал страдать морской болезнью. А потому предпочитаю воздушные путешествия. Как насчет того, чтобы слетать на пару деньков в Боготу?
– Когда? – машинально вырвалось у Франческо.
– Ну, хотя бы сегодня вечером.
– Но у меня…
– А что ты теряешь? Тем более что твоя сирена наверняка не будет возражать. Зато привезешь ей в подарок какие-нибудь золотые побрякушки, и очень даже возможно, что она смягчится и снова назначит тебя хранителем своих прелестей. Женщины странный народ. Они начинают понимать, что любят вас, когда мы вырываемся на волю и перестаем дорожить их любовью. Твоя сирена…
– Она не такая, как все, – перебил его Франческо. – Она… она не прощает измены.
– Скажи мне, какая принцесса! – Стефано улыбнулся и похлопал Франческо по руке. – Тем более ты должен осыпать ее золотом и драгоценными камнями. Ты получишь тридцать тысяч долларов. Наличными и без всяких налогов.
Стефано похлопал себя по правой стороне груди, где лежала пачка денег.
– Что я должен делать? – спросил Франческо.
– А, ничего особенного. Туда ты полетишь налегке. Ну а обратно придется прихватить небольшой аквариум с рыбками. Одна моя клиентка, богатая старушенция с придурью, готова отвалить за этих экзотических тварей огромные деньги. Мои сотрудники встретят тебя и отвезут в самый лучший отель. Счет, разумеется, оплатит фирма. Отдохнешь, посмотришь город. Рыбок тебе привезут в аэропорт. Да, забыл сказать – летишь ты первым классом. Идет?
– Пожалуй, – неожиданно согласился Франческо. – У тебя, судя по всему, солидная фирма.
– О да. И мы имеем филиалы во многих крупных городах. Это тебе не бездельников в круизы возить. Вот тебе аванс. – Он вытащил из кармана толстую пачку банкнот и, быстро завернув в салфетку, пододвинул к Франческо. – Десять тысяч. Остальные получишь сразу по возвращении. Заметано?
– Заметано, – кивнул Франческо, пряча деньги в карман. – Но я должен предупредить…
– Ей ты скажешь, что едешь в Марсель навестить друга. Дело в том, что у нас много конкурентов.
– Мне бы не хотелось врать Марии, – попытался было возразить Франческо.
– Мне кажется, ей нет дела, если даже ты соберешься на луну, – сказал Стефано. – Вчера я случайно видел вас вместе в ресторане. Она, похоже, смотрит сквозь тебя. – Он заметил, как внезапно помрачнело лицо друга, и сказал как можно бодрее: – Но это пройдет. Обязательно пройдет. Я дам тебе адресок одного ювелира в Боготе. Говорят, его изделия пользуются бешеным спросом у коронованных особ и кинозвезд. Я сам читал где-то, что Софи Лорен купила у него бриллиантовые серьги. Настоящие принцессы не могут не любить бриллианты, поверь мне.
Франческо вернулся через день под вечер. Маша была у Сью. Он встретил ее у входа в клинику. Когда они сели в такси, сказал:
– Сегодня обедаем в «Рише». С шампанским. И никаких возражений.
Она удивленно взглянула на него.
– Франческо, я… очень устала.
– Там спокойно. И прекрасная еда. Прошу тебя, Мария, проведи этот вечер со мной.
Она посмотрела на нее умоляюще.
– Хорошо, – сдалась она. – Вот только одета я совсем не для «Риша».
– Ты одета изумительно. Ты будешь там самой элегантной женщиной. Ах, Мария, я так скучал по тебе эти дни.
Он осторожно коснулся ее локтя.
– Сью шевелит пальцами левой руки. Доктор Лавель сказал…
– Бог с ней, со Сью, – вырвалось у Франческо. – Разумеется, я очень рад, – поспешил поправиться он, – но пусть сегодняшний вечер принадлежит нам двоим.
Он достал из нагрудного кармана маленькую коричневую коробочку и, откинув крышку, протянул на вытянутой ладони Маше.
– Мне? – удивилась она. – Франко, но ведь это стоит целое состояние.
На черной бархатной подушечке переливалась всеми цветами радуги бриллиантовая брошь – виноградная кисть.
