Текст книги "Месть женщины"

Автор книги: Наталья Калинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Франческо стиснул зубы. Он не мог понять причину Машиной холодности. Он так тосковал по ней все это время и сейчас готов был заниматься с ней любовью день и ночь.

«Черт, она наверняка не может забыть этого Конуэя, – подумал он. – Попался бы мне этот типчик в каком-нибудь укромном местечке, куда не достают руки шерифа. Уж я бы сумел оставить на его наглой физиономии кое-какие метки, которые не смогли бы залечить даже самые дорогие врачи».

– Франческо, – тихо окликнула Маша.

– Да, любимая?

– Если она вдруг обратится к тебе за помощью, обещай мне, что ты… Словом, ты вспомнишь о том, что она мне сестра. Обещаешь?

– Ты требуешь от меня… – начал было Франческо и внезапно осекся. – Ладно, обещаю, если ты так хочешь. Только она вряд ли когда-нибудь обратится ко мне за помощью. – И едва слышно добавил: – Мне кажется, она, как и ты, очень гордая.

…Сейчас он вернулся на свое место мрачнее тучи, и Лючия, подтолкнув невестку под локоть, шепнула ей на ухо:

– Это Лила. Я точно знаю. Эта тварь стала толще бегемота, и с ней теперь даже задаром никто не хочет спать. Она все надеется, что Франко возьмет этого ублюдка Бобби, но я сказала ему…

Маша так и не узнала, что сказала Лючия брату. Она встала, быстро обошла вокруг стола и положила руки на плечи мужа. Он обернулся. Вид у него был жалкий и растерянный.

– Франческо, у меня кружится голова. Ты не мог бы проводить меня на террасу? – попросила она и крепко стиснула его плечи.

Они прошли через зал, сопровождаемые любопытными взглядами многочисленных родственников.

На террасе не оказалось ни души. Ею пользовались главным образом днем, и то если на улице было не слишком жарко. Они сели на табуреты возле стойки, и Маша спросила:

– С ней что-то случилось?

– Она попала в автокатастрофу, и врачи опасаются за ее жизнь. В ее сумочке обнаружили листок с моим адресом и телефоном. Я никогда не давал ей свой…

– Ты должен немедленно вылететь в Париж, – перебила его Маша. – Помнишь, ты обещал мне…

– Но как же ты? Ведь эта женщина была моей любовницей. Неужели ты не ревнуешь меня к ней?

– Нет. Прости меня, Франческо, но я… Да, я останусь тебе женой и матерью нашей Лиз. Все будет как прежде. Но я… я больше не смогу заниматься с тобой любовью. Тебе ведь не надо, чтобы я делала это только из чувства долга, правда?

– Я думал, ты… Ну да, я заметил, ты последнее время стала совсем равнодушной, но я думал, это пройдет, и мы снова…

– Франческо, милый, никто ни о чем не узнает. Иначе они замучают своими советами и тебя, и меня. Ты сейчас вылетишь в Париж…

– А ты? Что будешь делать ты?

– То же самое, что делала последние годы: заботиться о Лиз, петь по праздникам в церкви, давать уроки. Мне теперь совсем немного надо.

– Но послезавтра я должен везти во Фриско эти чертовы контейнеры с…

– Мы попросим, чтобы тебя подменил Массимо. Я слышала, он возвращается сегодня вечером из рейса. Думаю, у него хватит времени отоспаться и заполнить необходимые бумаги. Прошу тебя, Франко, сделай это ради нас обеих.

– Ты странная женщина, Мария, – задумчиво произнес Франческо. – Но знай: я не смогу жить без тебя.

Никто из семейства Грамито-Риччи, даже вездесущая Лючия, не подозревал о существовании Сью Тэлбот, а главное о той роли, какую она сыграла в жизни их сына и невестки. Все до одного искренне верили, что деньги (эта совершенно невероятная сумма, размеры которой могли уложиться в голове разве что у владельца ресторана Сичилиано, да и то, наверное, не целиком, а частями) принадлежали Маше, которая либо заработала их, выступая на сцене, либо… Разумеется, о том, что эти деньги ей мог дать Бернард Конуэй, вслух не говорили, но думать никто никому не мешал, тем более что на все вопросы о происхождении столь кругленькой суммы и Маша, и Франческо отвечали уклончиво либо попросту отмалчивались. Невестка вернулась в дом, где ее все так любили, сын был счастлив и, кажется, прощен, и добрые Аделина и Джельсомино делали все возможное, чтобы у детей все было в порядке. И лишь у брата с сестрой сложились натянутые отношения, в чем главным образом была виновна Лючия, другой раз придиравшаяся к нему по мелочам. Сама того не замечая, девушка превращалась с годами в настоящую мужененавистницу и на то, разумеется, были причины.

У Лючии была нескладная, к тому же не по годам расплывшаяся фигура, которой так не соответствовала ее нежная возвышенная душа. Но тем мужчинам, с кем Лючии довелось общаться, до ее души не было никакого дела. Старики же, готовые польститься на молодость и порядочность девушки, вызывали в ней вполне понятное отвращение. И Лючия жестоко страдала, время от времени выплескивая на окружающих гнев несправедливо обделенного природой существа. Именно Лючия, всегда и беспрекословно бравшая Машину сторону в ссорах между мужем и женой, частенько служила помехой их примирению. Со стороны вполне могло показаться, будто она задалась целью поссорить брата со своей невесткой, хотя это совсем не входило в ее планы.

Сейчас она буквально сгорала от любопытства, куда с такой поспешностью укатил Франческо и не связан ли его отъезд с тем ночным звонком. Аделина (она болела гриппом и в тот вечер была вынуждена остаться дома) сказала, что ему звонили из Парижа по какому-то очень важному и срочному делу, и она дала телефон ресторана Сичилиано. Лючия попыталась было приступиться с расспросами к невестке, но Маша заявила, что ей тоже ничего не известно и что Франческо сказал, будто наклевывается выгодное дельце, связанное с перевозкой каких-то ценных грузов из Европы. Лючия этому объяснению не поверила и даже надулась на невестку, правда, всего на полчаса – она любила ее почти так же горячо и жертвенно, как малышку Лиззи. Отныне она следила за каждым шагом Маши, смекнув, что брат в первую очередь свяжется с женой.

Он позвонил через три дня. Лючия только что отбыла в супермаркет пополнить домашние запасы продовольствия, что входило в ее обязанности. Трубку снял Джельсомино.

– Папа, мне нужна Мария, – сказал Франческо тусклым, почти неузнаваемым голосом. – Это очень серьезно.

– Она занимается с мисс Боулти.

– Это очень серьезно, папа, – повторил Франческо. И, тяжело вздохнув, добавил: – Очень.

Джельсомино крикнул, чтобы Маша взяла трубку в гостиной, но класть свою даже не подумал – он считал самым искренним образом, что в их семействе не может и не должно быть друг от друга секретов.

– Папа, я должен поговорить со своей женой, – сказал Франческо, слыша в трубке громкое взволнованное сопение Джельсомино.

– Говори на здоровье. Разве я тебе мешаю?

– Да. Положи трубку. Немедленно.

Джельсомино очень огорчился, но тем не менее подчинился приказу сына. Он поспешил к аппарату на кухне, но трубку уже успела снять Аделина. Не в пример мужу, она была опытна в делах подобного рода – еще бы, сколько довелось прослушать разговоров мужа с этими «porci putani»^[17], так что ее мастерство было доведено до истинного совершенства. Одним движением руки она выключила миксер и телевизор, прикрыла микрофон трубки сложенной вчетверо льняной салфеткой. Сын определенно чем-то очень расстроен. Вполне возможно, он связался с мафией. О, этот мальчишка способен отмочить все, что угодно – это она поняла еще когда сын только вылез из пеленок.

– Мария. Ты должна приехать. Немедленно. Иначе…

Раздался пронзительный звонок электроплиты, возвестивший о том, что готова пицца. Не помогла даже сложенная вчетверо салфетка – его услышали на другом конце провода.

Франческо мгновенно оценил ситуацию.

– Понимаешь, жена моего босса горит желанием познакомиться с тобой и посоветоваться относительно того, стоит ли учить дочку вокалу. От этого зависит сумма моего контракта. Приезжай как можно скорей, любимая. Я встречу тебя в Орли.

– Вылечу вечерним рейсом, – не колеблясь ни секунды, ответила Маша. И тут же спросила срывающимся от волнения голосом: – А что говорят специалисты?

– Она никого не желает слушать. Она… Понимаешь, она хочет видеть только тебя.

– Я все поняла.

К возвращению Лючии Маша успела заказать по телефону билет и собрать вещи. До вылета оставалось чуть больше двух часов.

– Лу, отвези меня в аэропорт. Я… мне что-то не по себе сегодня, и я боюсь садиться за руль, – попросила Маша, когда Лючия вышла на кухню, держа впереди себя упаковку апельсинового сока. – У Франческо наклевывается выгодный контракт. – Она смотрела на Лючию и в то же время сквозь нее. – Необходимо мое присутствие. Конечно, я могу вызвать такси…

– Не стоит. Я буду готова через десять минут, – сказала Лючия и кинулась к машине выгружать коробки с морожеными цыплятами, пивом и кока-колой. – Надень шляпу и плащ. Похоже, собирается дождь.

Маша села на заднее сиденье и, откинувшись на спинку, закрыла глаза. На душе было тревожно. По тону Франческо она поняла: положение критическое. Но Лючия ни о чем не должна догадаться – она непредсказуема в своей любви и ненависти, а следовательно, и в поступках.

Полыхнула молния, и Маша открыла глаза. Когда-то очень давно под этим эвкалиптовым деревом, где сейчас остановилась на красный свет Лючия, они с Франческо занимались любовью. Это на самом деле было очень, очень давно. Но только время здесь совсем ни при чем.

В ту пору она любила Франческо или, по крайней мере, думала, что любит. И знать не знала, что он обманывает ее с другой женщиной. Господи, лучше бы она никогда об этом не узнала… Они снова остановились возле светофора.

Маша открыла глаза. Совсем незнакомый район. Она прекрасно знает дорогу в аэропорт, но здесь не была ни разу.

– Лу, в чем дело? Где мы? – спросила она.

– Это объезд. Черт бы побрал этих ремонтников. Не бойся, мы поспеем, – сказала Лючия, со скрежетом переключая скорости.

Маша снова закрыла глаза. Что-то случилось со Сью, думала она. Быть может, Сью уже умерла. Но если бы Сью умерла, Франческо не стал бы просить ее приехать. Бедняжка Сью. Наверняка была очень одинока в детстве – Устиньи встречаются так редко.

– Мы попали в пробку, – сообщила Лючия, ожесточенно сигналя пытающемуся объехать ее справа грузовику. – Проклятье, я и не подозревала, что в нашем городе могут быть такие пробки.

– Лу, мы должны поспеть на этот рейс, – сказала Маша. – От этого зависит… Ты понимаешь, что следующий будет только завтра вечером?

– Но я же не виновата, что… Черт, кажется, кончился бензин. Эта проклятая стрелка только что показывала полбака. Мария, самолет все равно не вылетит в такую погоду.

Лючия говорила что-то еще, но Маша ее уже не слышала. Она схватила сумку и, распахнув дверцу, выскочила на шоссе. Раздался визг тормозов, и вишневого цвета «линкольн-континенталь» затормозил буквально в двух сантиметрах от нее, дыша в лицо жаром мотора.

Через минуту Маше удалось поймать такси. По счастью, вылет рейса Нью-Орлеан – Париж задержали из-за технических неполадок на восемнадцать минут.

– Ты приехала, – прошептал белый кокон из бинтов и ваты. – Я знала, что ты приедешь. Но ты не должна была этого делать. Это… ненормально. Мне вообще кажется, что мир сошел с ума. Или я сошла с ума, а? Кэп говорит, будто ты заставила его ко мне приехать. Лучше бы он соврал и сказал, что сам так решил, правда? А то я не знаю теперь, как мне себя вести. Я не должна тебя любить… Но мне хочется тебя любить. Скажи своему кэпу, что он глупый наивный итальянец. Нет, не надо, не говори: сама скажу. Он уже почти потерял тебя, но если он потеряет тебя совсем…

Голос Сью звучал все тише и тише, в уголке губ показалась капля сукровицы. Вошла сестра с осиной талией и ярко-вишневыми губами и сказала на ломаном английском, что свидание закончено и больной пора отдыхать.

Маша, пошатываясь, вышла в коридор. С кресла у противоположной стены ей навстречу поднялся Франческо.

– Я беседовал с доктором, – сообщил он, когда они спускались в лифте. – Ее шансы выжить практически равны нулю. Он сказал, у нее очень слабая имунная система. Но главное то, что она не хочет жить. Доктор говорит, это похоже на навязчивую идею, потому что у нее нет никаких оснований чувствовать себя несчастной и покинутой – она сама категорически против того, чтоб сообщили деду и брату. Ей сказали, что человек, с которым она ехала в машине, умер на месте. Думаю, это был ее… возлюбленный. Вероятно, потому она тоже хочет умереть. И все-таки, мне кажется, нужно обязательно сообщить ее ближайшим родственникам.

Франческо вздохнул и, когда лифт остановился, взял Машу за локоть.

Она невольно отстранилась, но тут же, пересилив себя, прижалась к нему.

– Мы не будем этого делать. Нет. Вот тогда она точно умрет. – Маша вдруг зашла вперед, положила руки ему на плечи и сказала, глядя прямо в глаза: – Прошу тебя, милый, говори ей каждую минуту, что ты любишь ее больше всех на свете. Что все это время ты только о ней и думал. Что она нужна тебе. Что ты… Господи, Франческо, да помоги же ей выжить!..

Маша смотрела на него полными слез глазами.

– Но если она выживет, мне придется выполнить свое обещание, а я не смогу без тебя. Пусть она лучше умрет, если ей так хочется умереть. Я не могу жертвовать своей любовью к тебе ради прихоти избалованной девицы.

– Не надо громких слов, милый. – Маша на мгновение прижалась щекой к щеке Франческо. – Это не жертва. Это… да, это обычное человеческое сострадание. Ты нужен ей, Франческо. Ты та самая соломинка, за которую она сможет ухватиться. Прошу тебя, помоги ей…

– Ты больше не любишь меня. Я все понял – это предлог от меня отделаться.

Он стоял жалкий и растерянный посреди пустынного в этот ранний час вестибюля клиники, и у Маши вдруг больно сжалось сердце.

– Я всегда буду рядом с тобой, – прошептала она, глядя куда-то в сторону. – Что бы ни случилось. Только помоги бедной Сью…

Лючия пребывала в непоколебимой уверенности, что ее брат занялся чем-то нехорошим, к тому же хочет втянуть в это дело Марию. Последнее время ее невестка, когда-то отличавшаяся упорным решительным характером, стала пассивной и мягкотелой, как моллюск без раковины, и плывет по течению. Да и Франко изменился – пристрастился к спиртному, дерзит родителям, часто повышает голос даже на свою любимицу Лиззи. По мнению Лючии, ее брат был типичным неудачником – ни в деле не везет, ни в любви. Лючия была просто уверена в этом. Плюс ко всему, она знала, что, согласно статистике, именно на долю неудачников приходится самый большой процент убийств, краж, они же оказываются, как правило, замешанными в темных делах. Да, да, она читала об этом в одной очень серьезной книге. В ней все было обосновано логично и в высшей степени убедительно.

С помощью Аделины Лючия установила точное время первого звонка из Парижа. По счастливой случайности у нее оказалась знакомая телефонистка, которая дежурила в тот самый вечер. Лючия наплела Маддалене Бог знает что (откуда только фантазии хватило!): про отца Марии, за которым следят агенты КГБ (что скрывается за этой аббревиатурой, Лючия, разумеется, не знала), про своего благородного брата, взявшегося помочь несчастному, ну и в том же духе.

Маддалена уши развесила и лишь охала да ахала, но тем не менее пообещала все выяснить. Лючия, зная привычки родителей подслушивать все без исключения телефонные разговоры, сказала подруге, что будет ждать ее сразу после работы у выхода. И пояснила при этом таинственным шепотом и озираясь по сторонам, что «у Москвы длинные руки». (Эту фразу произнесли раз двадцать в каком-то шпионском телесериале, она ее не поняла, но, к счастью, употребила к месту.)

Маддалене удалось узнать номер, с которого звонили, но она, заинтригованная рассказом подруги – всю ночь бедняге снились кошмары со стрельбой и взрывами – выяснила вдобавок, что этот номер принадлежит частной клинике в Париже. О чем и сообщила подруге, тоже, разумеется, соблюдая необходимые меры предосторожности.

Лючия и виду не подала, как потрясло ее это открытие. Поблагодарив Маддалену, она сказала:

– Бедняга, это он там от них прячется. Но Франко обязательно ему поможет. У нашего Франко хорошие связи.

По пути домой Лючия крепко задумалась и даже умудрилась проехать на красный свет, чего с ней раньше никогда не случалось. К счастью, обошлось – полицейские роились возле врезавшегося в дерево трейлера, как осы возле дерьма. В тот вечер она едва дождалась конца ужина, Аделина с нескрываемым недоумением поглядывала на дочь, лениво ковыряющую вилкой в тарелке – Лючия не только отличалась аппетитом боксера-тяжеловеса, но и ходила в семейных чемпионах по скорости поглощения пищи.

Она убежала к себе, не допив чай и даже не притронувшись к своему любимому шоколадному торту с клубничным кремом – гордостью Аделины, слывшей одной из лучших кулинарок округи. Под кроватью стояла картонная коробка со старыми журналами. Кажется, в одном из них она прочитала эту страшную статью о…

Лючия закрыла дверь на ключ и вытряхнула журналы на пол. С обложек на нее вытаращили свои размалеванные глаза красотки в локонах, клипсах, оборках и прочих ухищрениях, игравших ту же роль в привлечении самцов, что и пестрые крылья бабочек. Это были сплошь журналы для женщин, и в них содержалась масса полезных советов относительно того, как не просто обратить на себя внимание мужчины, а подогреть его до такой степени, что он согласится поставить свою подпись под выгодным для невесты брачным контрактом. Но сейчас Лючия как никогда была далека от каких бы то ни было мыслей о замужестве. Где-то она читала, что в Париже, да, да, именно в Париже…

Вот! Статья называется «Лучше иметь больные печень и почки, чем отдать здоровые ближнему». В ней говорится о том, что в Европе приобрела невиданный размах торговля человеческими органами, что существует несколько подпольных организаций, которые поставляют эти органы в частные клиники. Обнаружено несколько трупов молодых людей, у которых отсутствуют печень, почки, сердце и даже глазные яблоки. Дело оказалось настолько прибыльным, что последнее время многие частные клиники идут на прямые контакты с бандитами, поставляющими им человеческие органы. Далее рассказывалось о том, что недавно в Париже была арестована группа врачей одной частной клиники, уличенная в трансплантации неизвестно каким образом добытых человеческих почек.

Лючия в страхе захлопнула журнал. Вот какой контракт собирается подписать ее брат! Он будет возить из Америки в Европу органы специально убитых для этой цели людей. Разумеется, ему отвалят большие деньги. Святая Мадонна, да неужели Франко окончательно свихнулся?!

Когда на следующий день Лючия приехала из супермаркета и увидела спешно собравшуюся в дорогу невестку, она с ходу оценила ситуацию. Мария нужна им как прикрытие их грязных делишек. Разумеется, она ни о чем не догадывается, но Франко просил ее о помощи, и эта дуреха согласилась по первому его зову лететь на край света. Ничего, она, Лючия, костьми ляжет, но не позволит Марии вылететь в Париж сегодня. Ну а завтра… завтра будет видно – возможно, удастся что-то придумать.

Лючия видела в зеркале заднего обзора, что Мария откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. И в ее голове созрел план…

Когда Мария выскочила из машины на бульваре Сен-Жермен, Лючия лишь самодовольно хмыкнула – до вылета самолета оставалось ровно двадцать две минуты. Разве что невестке удастся подхватить космический корабль. Через сорок минут она позвонила из автомата в справочную службу аэропорта, и ей сказали, что ввиду технических неполадок самолет вылетел всего минуту назад.

Лючия плакала от злости, медленно плывя в «фиате» среди обрушившихся на город потоков дождя. Она провела бессонную, полную тревожных кошмаров наяву ночь, но утром как ни в чем не бывало ждала Маддалену возле входа на телефонную станцию.

– Ты? – удивилась подруга. – Что стряслось?

– Послушай, Мадди, у тебя есть минутка? – таинственным шепотом поинтересовалась она.

– Целых пять, – сказала подруга. – Знаешь, торт, который испекла твоя мама, настоящее объедение. Я бы очень хотела спросить у нее рецепт…

– Я сама напечатаю его на машинке и принесу тебе сегодня же вечером, – пообещала Лючия, обнимая Маддалену за плечи и отводя в тень эвкалипта. – Слушай, вчера снова звонили от него, – зашептала она ей на ухо. – Мария срочно вылетела в Париж. Боюсь, это может оказаться ловушкой. Ты бы не могла узнать номер телефона, с которого звонили вчера?

– Постараюсь. Бедная Мария. Неужели ее схватят и посадят в тюрьму?

– Говори потише, – попросила Лючия. – И смотри: никому ни слова. А то они и за нас возьмутся. Так ты сумеешь узнать, с какого номера звонили?

– Наверное. Приходи сюда в четыре. Слушай, а за нами еще не следят?

Она испуганно огляделась по сторонам.

– Это исключено. Я проверила, – с многозначительным видом изрекла Лючия.

В четыре Маддалена сообщила подруге срывающимся от волнения голосом, что звонили с того же самого номера, что и три дня назад, то есть из парижской частной клиники.

– Все ясно. Значит, его состояние внушает врачам опасение. Марии, разумеется, ничего об этом не сказали. Бедняжка.

Теперь Лючия окончательно утвердилась в своих подозрениях. И решила принять соответствующие меры. Разумеется, в полицию она обращаться не станет – про их грубые неуклюжие методы работы снимают целые телесериалы. Ну, а частные сыщики запросят кучу денег вперед, а потом, когда запахнет жареным, раскроют все карты полиции, дабы не потерять свою вонючую лицензию.

Ей самой придется вылететь в Париж. Да, и как можно скорей. Деньги есть – Лючия иногда подрабатывала в качестве baby-sister^[18] и тайком от всех клала деньги в банк. К тому же можно будет продать кольцо, которое подарил ей Пеппино в день их помолвки. Удача, что он женился не на ней, а на этой кривоногой Лоре Миллер (Лючия, узнав о том, что он спутался с этой кретинкой, чуть было руки на себя не наложила – спасибо, Мария не отходила от нее целую неделю). Эта Лора родила ему двух ублюдков с заячьей губой. И виноват Пеппино – у них в роду три таких ублюдка, что они, разумеется, скрывали.

Так вот, за кольцо дадут тысячи полторы, не меньше, плюс те две тысячи семьсот, что лежат на ее счету в банке. Родителям она скажет… Да, она скажет доверчивым Альфредо и Аделине, что хочет отдохнуть с недельку на ферме у своей школьной подруги Нормы Свенсон. Норму она обязательно предупредит на тот случай, если предкам вдруг взбредет в голову туда позвонить.

Вот только Лиззи жаль бросать…

Но Лиззи днями просиживает за роялем, ходит только в школу и церковь. Нужно приказать строго-настрого Аделине, чтоб глаз с девочки не спускала – чертов город превратился в последние годы в настоящий бордель.

Через сутки Лючия уже сидела в салоне эконом-класса летящего над Атлантикой «Боинга». Ей было очень неуютно от того, что под полом, под ее обутыми в удобные туфли на низком каблуке ногами не было ничего, а под этим ничего была вода – так сказала размалеванная, как настоящая путана, стюардесса. Лючия панически боялась воды, разумеется, кроме той, которая лилась из крана или душа, да и самолетом летела впервые.

– Эй, ты, ну все на свете проспишь. Вставай, слышь? Вот сейчас пощекочу тебе ноздрю травинкой… Ага, боишься щекотки, да?

Ваня с трудом резлепил веки. У него на груди лежал букет душистых полевых цветов и трав. Из-за него он видел только глаза Инги – они были бирюзово-голубыми и полными счастья.

– Ты не слышал, как я встала, да? – щебетала она, садясь рядом с ним на кровать. – Ой, утро клевое было – роса, птицы поют, из-под ног кузнечики выпрыгивают. Наверное, в раю так, если он есть на самом деле. Дядя Толя уже не спал – Шарика кормил и кошек. Представляешь, он добрый какой: всех бездомных кошек кормит. Мы с ним договорились на рыбалку поехать. Может, даже сегодня. Он совсем-совсем не такой, как я думала. Ой, какая же я дурочка, правда? Он меня дочкой зовет. Странно и… как-то приятно. Он сказал, что вы с ним вчера вечером бутылку водки распили. Это правда, да?

– А больше он ничего тебе не сказал? – с тревогой поинтересовался Ваня.

– He-а. А что, еще что-то было?

– Да нет, ничего. Это я так, – пробормотал он, вспоминая вчерашний вечер в подробностях. Все было так похоже на сон. Может, это на самом деле был сон?..

– Понимаешь, я еще сам не знаю, правда то, что он мне сказал, или нет. Если правда…

– А что он тебе сказал? – допытывалась Инга, возбужденно блестя глазами.

Ваня не знал, что ему делать. С одной стороны, не хотелось иметь от Инги секретов, с другой…

– Ну, скажи, Янек, дорогой, – теребила она его одновременно за руку и за ногу. – Ой, горячий ты какой. И красный как рак вареный. Небось обгорел вчера. Давай я тебя питательным кремом намажу, чтобы шкура не слезла. Но сперва скажи, а?

– Понимаешь, он… да и бабушка тоже, говорит, что на самом деле мой отец не мой отец, хоть у меня фамилия его и отчество. Я, кажется, рассказывал тебе о том, что у него с мамой была… любовь.

– Ну да. И он ушел в монастырь. А мама твоя вышла замуж за другого. Это я уже знаю, – немного разочарованно сказала Инга. – Это никакая не любовь, когда только охи да глазки друг другу строят. У меня так было с одним мальчишкой в четвертом классе. Скукотища.

– Нет, не глазки. – Ваня слегка обиделся за мать. Она жила в его памяти почти как идеал женщины. – Они… Словом, у них все было, и я, оказывается, его сын! – одним духом выпалил он и почему-то тяжело вздохнул.

– Ой, как здорово! Значит, у тебя два отца. А у меня ни одного нет. – Инга нахмурилась, но всего на какую-то долю секунды. – Так вот почему он меня сегодня дочкой назвал. Ура! – Она вскочила и закружилась по комнате, споткнулась о маленькую скамейку возле печи, чтоб не упасть, схватилась за занавеску и рухнула на пол, погребенная под белоснежным саваном тюля.

Ваня вскочил и помог ей выпутаться из сети.

– Ты настоящая русалка, – сказал он, отбрасывая тюль с ее лица и приближая к нему свои раскрытые губы.

Ваня видел из окна веранды лодку на якоре чуть ли не посередине реки – в том месте песчаная мель резко обрывалась судоходным фарватером. Инга сидела на носу, поджав по-турецки голые ноги, и сосредоточенно следила за поплавком удочки. Он (нет, даже в мыслях Ваня не мог назвать его «отцом», но и «дядей Толей» почему-то тоже) возился на корме с донками, забрасывая их в воду одну за другой. Ваня не любил рыбачить – это было нудное занятие, к тому же он всегда представлял себя на месте вытащенной из воды рыбы и сам начинал испытывать удушье. Разумеется, подобные ощущения были недостойны настоящего мужчины, и Иван никому о них не рассказывал. Потому он остался дома – впрочем, его никто и не звал на рыбалку – и очень скучал без Инги.

Нонна, кажется, ушла в магазин. Ваня поднялся в мансарду. Здесь было прибрано, все по-прежнему на месте, глянцево блестели половицы крашеных и почти нехоженых полов. На самодельной тумбочке он заметил толстую книгу, накрытую белой кружевной салфеткой. Его рука машинально потянулась к ней. Оказалось, что это Библия дореволюционного издания с пожелтевшими от ветхости страницами, на темно-вишневой сафьяновой обложке большой крест со стершейся позолотой. Ваня никогда не читал Библию, хотя на книжной барахолке возле Первопечатника ее предлагали, и даже недорого. Она не считалась запрещенной литературой, как, к примеру, «Лолита» Набокова или «Доктор Живаго» Пастернака, за которые можно было запросто схлопотать срок. Наверно, еще и потому, что советский закон не предусматривал наказание за владение этой книгой, интерес Вани к ней был практически равен нулю. Сейчас он раскрыл ее наугад. Из середины вывалился сложенный вчетверо листок.

Ваня собрался было засунуть его на место – он был хорошо воспитан, а потому не собирался читать чужие письма, – но случайно заметил печать, просвечивающую изнутри. Это определенно был какой-то казенный документ, а значит, его можно прочитать.

Им оказалось заверенное в нотариальной конторе завещание. Согласно ему, Соломин Анатолий Николаевич после своей смерти передавал дом вместе с флигелем и другими постройками, а также прилегающую к нему землю (30 соток) Ивану Дмитриевичу Павловскому. Внизу стояла дата: 8 мая 1968 года. Это был день рождения Вани. В шестьдесят восьмом ему исполнилось четыре года.

Дрожащими пальцами он сложил завещание и сунул между страницами Библии, которую положил на место и прикрыл салфеткой. И опустился на теплый от падающих в окно лучей полуденного солнца пол.

Он услышал шаги босых ног внизу, тихий скрип двери.

– Кто есть в доме? – раздался негромкий и словно бы испуганный голос Нонны. Ее шаги прошлепали по коридору на веранду. Дом разнес их гулким пустым эхом. Звякнули стекла рам. Теперь шаги были прямо под ним. – Боже мой! – с какой-то тоской воскликнула Нонна. И снова во всем доме стало тихо. Тишина расслабляла и убаюкивала. С реки донесся ленивый гудок самоходной баржи. Ваня растянулся на теплом прямоугольнике пола, закрыл глаза. Не надо, не надо ни о чем думать. Думать так мучительно, так больно. Мысли упираются во что-то непробиваемое, жесткое, бесчувственно-неодушевленное, как бетонная стена, и падают, падают к ее подножию. Лучше закрыть глаза и…

Он впал в сонное оцепенение, сквозь которое пробивались звуки окружающего мира. Не просто долетали, а, усиленные этим оцепенением, обступали со всех сторон, тянули щупальца, жала, когти. Казалось, они проникают ему под кожу, вгрызаются в его плоть, задевают нервы. Тишина летнего дня была, как острыми булавками, утыкана этими звуками. Кричали петухи, лаяли собаки, царапала ветка по шиферу крыши. И еще где-то кто-то плакал – горько, монотонно, без надежды на утешение.

«Что мне до всего этого? – думал Ваня. – Это не моя жизнь. Это чужая жизнь. Но где кончается моя и начинается чужая?.. Все так запутано. Наверное, я никогда не смогу это распутать. Мне тяжело… Почему кто-то хочет вмешаться в мою жизнь и перевернуть в ней все вверх дном?..»

И он вдруг пожалел, что приехал сюда – сейчас бы он с таким наслаждением вернулся в дни своего неведения, наполненные суетой экзаменов, волнений, бессонных ночей наедине с захватывающей книгой. В той, утерянной им навсегда жизни, все было до предела просто и ясно. Не было в ней никаких особенных переживаний, привязанностей, а была ровная, слегка снисходительная любовь к отцу, жалость к больному старому дедушке, уже почти зарубцевавшаяся скорбь по умершей бабушке.

И вдруг появилась Инга.

Да, с нее все и началось… Если бы не она, вряд ли пришло бы в голову приехать сюда, в дом, где когда-то жила его мать, а теперь, как выяснилось, живет отец.

Он любит Ингу. Несмотря на ее прошлое. Он еще не думал о том, во что выльется их любовь, хотя и называл ее своей невестой. Нет, конечно, это несерьезно – взять и жениться. Все женатики живут однообразно, скучно. Любовь – это совсем другое дело и к женитьбе, наверное, не имеет никакого отношения. Быть может, Инга захочет переехать к нему – отец вряд ли станет возражать. Ваня горько усмехнулся. Тот отец возражать не будет – у него мягкий характер. Про этого отца он пока не знает ничего.