Текст книги "Месть женщины"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– Не могу так больше жить… С детства играла какую-то роль. Скажи, почему я не могу притворяться перед тобой?..
У Евы была высокая температура. Она сидела с ногами на своей койке в натопленной келье и смотрела в узкое оконце, исхлестанное ноябрьским ненастьем. Ян стоял на коленях возле печи и подкладывал в топку поленья.
– Почему ты все время молчишь? Боишься сказать что-то неискреннее? Я хочу слышать слова, много-много слов. Пускай они будут лживы – я очень соскучилась по лжи. Без лжи невозможно прожить, правда же? Мы и себе каждый день лжем. Ну и что? Ну почему, почему ты молчишь? И твой Алеко тоже молчит. Вы что, дали обет молчания?
Она с размаху стукнула кулаком по стене и громко шмыгнула носом.
Ян медленно закрыл топку, поднялся с колен и только тогда повернул голову в ее сторону.
– Не молчи, только не молчи, Бога ради, – шептала Ева сквозь стиснутые зубы. – Иногда мне кажется, будто я живу в склепе среди полуразложившихся останков чужих воспоминаний.
– Прости. – Ян присел на краешек ее кровати. – Я сейчас сделаю тебе чаю с вареньем. Ты больна. Я виноват, что держу тебя здесь. И вообще нам не нужно было встречаться.
Это был самый длинный монолог, который Ян произнес за последние несколько месяцев. Он дался ему с трудом – лоб покрылся испариной. Ему казалось, он на самом деле разучился выражать словами мысли и чувства.
– Ты никогда не полюбишь меня – ты обо мне слишком много знаешь. Но мне вовсе не нужна твоя любовь. Жалость тоже. Как хорошо, когда никого не любишь, правда? Тогда становишься капелькой дождя, лепестком цветка. – Она вытерла ладонью мокрые щеки. – И еще тем мертвым желтым листом, который ветер только что сорвал с ветки и с силой швырнул об землю. Я привыкла, чтоб меня любили, чтоб мной восхищались. Неужели тебе трудно притвориться, будто ты в меня влюблен? Неужто тебе никогда не приходилось лицедействовать?
– Нет, – коротко ответил Ян и внезапно вспомнил Машу-большую, Машину мать, такой, какой увидел в первый раз на эстраде ресторана. – Она даже на сцене оставалась сама собой, – сказал он вслух и очень смутился.
– Невелика заслуга. – Ева презрительно хмыкнула. – Зато я каждый вечер бываю разной. Я не могу быть сама собой – это все равно, что каждый вечер носить одно и то же платье. Я обожаю их менять. Господи, как я соскучилась по своим платьям. Соскучилась по… ага, точно – соскучилась по тем, с кем спала и кто меня хотел. А с тобой я бежала вовсе не потому, что меня кто-то обидел или сделал мне больно. Это был прекрасно разыгранный спектакль, мой милый честный Ян. Я посвятила его святой чистоте и наивности. О, как я тебя презирала за эту наивность и в то же время тебе завидовала. – Она спрятала лицо в ладонях, потом быстро их отняла. – Смотри на меня, слышишь? Ангельский лик, да? Ты клюнул на это выражение невинности на моем лице. Ах, какой же ты доверчивый и романтичный! Ну а твои хорошие правильные родители постарались внушить тебе с раннего детства, что лицо – зеркало души. Хм, как бы не так. – Ева рассмеялась и зло тряхнула отросшими до плеч волосами. – Было бы невыносимо скучно жить, если б на каждом лице, особенно женском, проецировалась душа. Это все равно что ходить голым. Даже еще хуже и опасней. Скажи честно, ты поверил моему рассказу?
– Да. Ты рассказала мне правду.
– Ты прав. Но ты остановил меня на том самом месте, откуда началась бы ложь. Тогда мне казалось, что это вышло случайно. Скажи, это вышло случайно? Или же ты что-то заподозрил?
– Не знаю. Мне стало больно и… Да, я вдруг чего-то испугался, – признался Ян.
– Но ты все равно узнаешь про меня все, как оно есть. – Ева быстро сунула руку под подушку и протянула Яну тетрадку. – Это мой дневник. Вещественное доказательство того, что я сделала. Но я не смогла с ним расстаться. Понимаешь, я очень тщеславна. Я спрятала его в твоей пещере на следующий день после того, как приехала в санаторий. Я выследила тебя с моря. Я следила чуть ли не за каждым твоим шагом. Я поняла, что ты тот, кто мне нужен. Но в то же время я поняла, что ты выдаешь себя совсем не за того, кто ты на самом деле. Вернее, ты ни за кого себя не выдаешь, но мало кто воспринимает тебя таким, какой ты есть. Эту комедию с красивой любовью возле лазурного моря я посвящаю тебе. Если хочешь, можешь назвать ее трагедией – жанр не имеет для меня никакого значения. Ты прочтешь мой дневник?
– Да, – сказал Ян, беря из ее рук тетрадку и вставая с кровати.
– Уходи, – едва слышно прошептала Ева. – Я хочу побыть одна. Мне не нужен чай.
Когда за Яном закрылась дверь, она накрылась с головой одеялом и разрыдалась.
ДНЕВНИК ЕВЫ
13 мая (в дальнейшем числа указывать не буду – это скучно и банально. И какое это имеет значение?..)
Все встало на свои места или, наоборот, вышло из повиновения. Плюс стал плюсом, минус минусом. Молекула соединилась с молекулой, образовав вспышку и выброс энергии. Глупая, о чем я пишу?.. Описываю свою измену будущему мужу? И при этом испытываю не стыд и угрызения, а восторг, восторг!.. Он сейчас проснется, а я стала другой. Другим стал мир вокруг. Каким – пока не знаю. Пришел библейский Адам, дал надкусить мне яблоко искушения и ушел, оставив в Эдеме с Адамом неискушенным. Думаю, это кончится… грандиозным фейерверком во славу чего-то. Так или иначе, но это кончится не так, как кончаются банальные любовные треугольники. Тем более слово «любовь» я истерла до дыр на подмостках. Интересно, интересно…
Вечер одного из дней. Мне хорошо, мне… странно?..
У них разные фигуры, у моих двух Адамов. У А-1 узкая грудь, тонкая шея. И странные – не широкие, но девические бедра. Я бы не смогла объяснить, в чем заключается эта «девическость» его бедер, но они как-то странно – в искаженном виде – повторяют мои. Мы стояли рядом возле зеркала. Очень красивы. Высшей мерой красоты. А-1 стал ласкать меня как обычно: поцелуй в грудь, кончиком языка коснулся пупка, поиграл соском… Потом мы сели на ковер, и он заставил меня пошире раздвинуть бедра…
– Ты отдалась вчера Сашке. Что ты при этом чувствовала? – спросил он, лаская пальцами у меня между ног.
– Было как на сцене. Я играла, понимаешь.
– Ты – великая актриса. Но ты должна была что-то почувствовать.
– Забыла. Вся сосредоточилась на том, чтобы красиво изобразить страсть.
– Но ведь ты не знаешь, что это такое Ты не должна была это знать. То, что происходит между настоящими самцом и самкой, это всего лишь слепой зов природы, озабоченной прежде всего продолжением рода. Ты не должна подчиняться ее зову. Если ты превратишься в самку… – Он поднялся с ковра и, глядя на меня сверху вниз, сказал тихо и сквозь зубы: – Я бы не хотел тебя потерять.
– Ревнуешь меня к Саше? – поинтересовалась я.
– Не в том дело… Он превратит тебя в самку. Впрочем, как хочешь, так и поступай.
Он отправился в ванную.
Я легла на тахте в гостиной.
Хотелось побыть одной.
День. На душе – никак. Сердце бьется. Отчего, а?..
Звонила мама. Голос взволнованный. Видела дурной сон. Что именно – не говорит. Касается, кажется, меня. Просила быть осторожной. (В чем? И как?) Буду, обязательно буду, если доживу хотя бы до тридцати. А сейчас ничего не страшно. Мама грозилась заехать в Москву по пути на отдых, но я ее отговорила (Уф, как хорошо!!!). Еще ее здесь не хватало. Правда, ей сейчас не до меня – новый роман. Он только что закончил ГИТИС.
Мой будущий муж ушел, когда я еще почивала. Кажется, сегодня будет готова пленка. Так хочется взглянуть…
Ночь. Восходящая порнозвезда в одиночестве и раздумье.
Сеанс окончен. Мне нужно сниматься в порнофильмах – так постановил совет Алешиных приятелей. А-2 забракован. «Животное», «сексуальный террорист», «колхозный бык», «Козел, топчущий клумбу» – это лишь немногие эпитеты из тех, какими наградили его «благодарные» зрители. А-1 ни слова не проронил, я тем более. Сцена любви с А-1 показалась мне приторно красивой и ненатуральной. Мое возбуждение было равно нулю. Когда я смотрела сцену любви с А-2, то очень возбудилась, и стоило больших усилий это скрыть. Удалось, кажется. Друзья моего мужа очень веселые и остроумные ребята. Раньше мне было так весело с ними… Сейчас чего-то не хватает. Они со мной на равных, и меня это вдруг стало раздражать. В конце вечера я переоделась в длинное – мамино – платье и напялила сиреневый парик. Полегчало. Додик вдруг изъявил желание «заняться кинематографом» сию минуту и предложил в мои партнеры собственную кандидатуру. Отказалась наотрез. Додик напоминает мне большого кузнечика. Бр-р, с детства их боюсь. Алеша не стал настаивать. Когда ребята разошлись, раздел меня и на руках отнес в спальню. Его ласки однообразны. Когда-то я была уверена, что обращу его в свою веру. Глупая, наивная и так далее. Бросила вызов природе и получила от нее, что называется, по морде. Да и что значит – «моя вера»? Сама пока не знаю. Итак, какой же я веры?..
Утро нового дня. Я, наверное, той же веры, что и Кармен.
Репетировали с Фантиком «Ромео и Джульетту». Я – Джульетта. Из Алеши не Ромео, а бутерброд с дерьмом. Я поняла это с первой же репетиции, но, разумеется, молчала. Фантик наконец заговорил. Сказал, что попробует Бархатова, когда тот вернется со съемок. И тогда Алешу прорвало. Он нагрубил Фантику, а про А-2 сказал, что он не Ромео, а провинциальный Дон Жуан. Явно рассчитывал на мою поддержку. Я молчала, уткнувшись носом в том Шекспира. Фантик стал репетировать сцену Джульетты с патером Лоренцо. Думала, Алеша уйдет, хлопнув дверью. Остался.
– Это маразм. Бархатов противопоказан Шекспиру, – сказал он, когда мы вышли на улицу.
– Я с тобой не согласна, – буркнула я, глядя в сторону.
– Но я представляю себе Ромео не туповатым похотливым мужланом, в какого его обратили на наших подмостках, а существом более высшего порядка. Да и публике необходимо свежее прочтение Шекспира. Более близкое к оригиналу, а не этот пир необузданной похоти.
Я молчала. Шекспир не мог быть содомитом, хотя я читала где-то, будто он был бисексуалом. Как и Байрон. Что ж, говорят, Фантик тоже бисексуал, хотя, на мой взгляд, он чистой воды педрило.
На следующий день мы пришли вместе с будущим мужем на репетицию. Первое, что мне бросилось в глаза – Саша. Загоревший, похудевший, в одних джинсах без майки. Улыбается мне со сцены и протягивает руки.
– Репетируем сцену на балконе, – сказал Фантик каким-то бабьим голосом.
Саша втащил меня на сцену и крепко к себе прижал. Я говорила свой текст задыхающимся, готовым в любую минуту сорваться на шепот голосом. Фантик был в отпаде.
– Двадцать третьего едем на фестиваль в Саратов, – изрек он, глубокомысленно почесывая задницу. – Аникеев, я сам прослежу за твоей женой – ты будешь нам мешать. Займешься Гамлетом. Всерьез и надолго. Понял?
Это была к месту брошенная кость – Фантик опытный психолог. Алеша чуть не подавился ею от радости. И тут же смылся. Репетировали до потери пульса. Наконец Фантик тоже выдохся и отпустил нас на все четыре до десяти утра. Саша изловил возле театра такси. Заехали в «Елисеевский», купили целую сумку жратвы и вина. Я никогда не была у А-2 дома. В нашем театре говорят, будто эту квартиру купила ему певица из Большого, дама в зрелых годах. Я спросила, когда мы поднимались на лифте, так ли это.
– Пустяки. – Он улыбался и смотрел мне в глаза. – К нам с тобой это не имеет никакого отношения.
Домой вкатилась после двух. Шея и грудь в синяках и кровоподтеках. Алеша умышленно ушел в ванную, где я снимала грим. Наши взгляды встретились в зеркале. Я поспешила запахнуть халат, но он, разумеется, все видел.
– Я ведь сказал, что он провинциальный Дон Жуан. – Голос тусклый, усталый. И взгляд такой же. – Не забрюхатишь, Джульетта?
– Ты сам во всем виноват. Мне бы и в голову не пришло.
(Думаю, зря это сказала.)
– А я тебя ни в чем не обвиняю. Я звонил в ЗАГС – можем завтра расписаться.
– У меня репетиция.
– Они работают с девяти. Успеем. И у тебя окажется свободным вечер.
Саратов. День. Кошмарная гостиница. Я, кажется, окончательно превратилась в женщину. (Но не в самку – фигу вам!)
Успех, цветы, аплодисменты. Сашу атакуют поклонницы. Он целует их в губы и, кажется, получает от этого удовольствие. Я заперлась в гримерной. Было сегодня очень больно. Сцена жестокая штука. Выворачивает душу наизнанку. Вытряхивает из тела. С трудом приходила в себя. Потом разговаривала по телефону с А-1, лежа в объятьях А-2. Муж поздравил с успехом. Оказывается, ему уже позвонил Фантик и, как он выразился, «все сообщил». Что – еще не знаю. Он застал нас перед спектаклем в моей гримерной – сорвал крючок. Сказал, что перед спектаклем заниматься этим кощунство (!), повернулся и удалился.
Сашу визит Фантика возбудил еще сильней. Я, кажется, смутилась, и у меня ничего не получилось.
– Наверняка занимается сейчас онанизмом в каком-нибудь укромном уголке, – сказал Саша, застегивая джинсы. – Нам пора одеваться. Сейчас разыграем то, что предшествует этой сцене. Забавно, да? Ни пуха, Джульетта. Ты дала мне прекрасный заряд.
Так оно и было – энергия хлестала в нем через край. Я выдохлась к последнему акту. Но ведь я спала по ходу действия и еще не до конца проснулась. Фантику понравилось, хоть и не преминул попенять за «самодурство».
…Алеша – мой муж. Эта мысль как-то странно меня беспокоит, вернее, заставляет задуматься. Почему? Или точнее – зачем? И что это он так торопился и настаивал?.. Нет, с Сашей я ни за что не стану это обсуждать.
Чудо, что он со мной творит. Проникает в каждую клеточку, каждый уголок. Я ему принадлежу. Это новое ощущение. Оно захватывает. Я точно парю в воздухе.
Но почему сегодня на сцене мне было больно?..
Москва. Вечер. Ненастно на душе.
Пробы у Т. прошли на «ура». Оказывается, я очень киногенична. Буду играть какую-то розовую куколку без мозгов, но с ангельски чистой душой. Рада? Не знаю, не знаю… Случись это год назад, ходила бы колесом по комнате. Роль в кино в какой-то степени протекция А-2. Сопровождал на пробы, но дожидаться меня не стал.
Сказал: дело, объясню потом. Брела пешком по дождливой Москве. Мимо его дома… в «Литве» посмотрела в …тый раз «Мост Ватерлоо». Вивьен Ли – мой идеал. У нас он недостижим. Тоже ангельски чистый лик. А что бушевало внутри? Я расплакалась в конце.
Дома пьянка. Все те же лица. Кузнечик пиявкой присосался к губам. Меня чуть не стошнило. Муж сказал:
– Не тронь – укусит. Она завела себе самца.
– Не верю, – сказал Кузнечик. – Она не такая дура, чтобы делать по пять абортов в год.
– Аборты – высшее сексуальное наслаждение истинной самки, – возразил А-1. – Совсем ты, Додя, темный. Мне рассказывала одна Гертруда, что спит с Лаэртом только ради абортов. Додик, сделай меня брюхатой, а?
Крутили порнуху с голубыми. Я не могла оторвать глаз от экрана, хоть меня и начало тошнить самым настоящим образом. Мальчишки изумительные. Один, в панталончиках с кружевами и ниткой бирюзы на безволосой груди, напомнил мне А-2. Но это была карикатура на А-2. Все равно не могла оторвать взгляда от экрана. Думаю, А-1 все понял – вид у него был ужас какой самодовольный.
Он обнял меня в постели и шепнул на ухо:
– Ты ни в чем не виновата. И я люблю тебя как прежде. Можешь всегда и во всем на меня рассчитывать.
Одесса. Вечер. Размышления о том, о сем, в том числе и об утраченной невинности.
Пока храню верность. Кому?.. Смех, да и только. Нравится мой партнер.
Телефон А-2 молчит, хотя он, точно знаю, а Москве. А-1 звонит каждую ночь и объясняется в любви. Как странно, но по телефону его слова меня очень волнуют. Ностальгия?.. О да, я была так чиста и наивна. Вся юность прошла под знаком любви к Алеше. И он меня любил (?). Кажется, мы оба оказались обманутыми. Похоже, он тоже вначале верил в то, что я смогу обратить его в свою веру (или же умело подыгрывал, а?). Ну а если бы обратила?..
А-2 не лезет из головы. Но я дала себе слово не раскисать.
Звонил Фантик и сказал, что в октябре везем наш спектакль в Прагу.
…В который раз набрала телефон А-2. Было долго занято. Потом никто не снимал трубку. Скрывается?..
У моря. Одна. Сумерки вокруг. Сумерки на душе.
Этот тип оказался полным ничтожеством в постели, и я теперь боюсь провалить свою роль – он стал мне отвратителен. Слава Аллаху – кино не театр. Красиво сощурила глаза и слегка надула губы – вот и готов кадр. Когда дело дойдет до озвучания, забуду, наверное, какие у него потные и шершавые ягодицы и немощный хер. Очевидно, замену А-2 будет найти трудно. Да и стоит ли искать?..
Через неделю буду дома, и все прояснится. Или еще больше запутается?.. Странно, но очень соскучилась по А-1. Мы как сиамские близнецы. Духовно.
…Видела издали монахов. Во имя чего умерщвляют плоть? Или же это обыкновенное лицедейство?..
Дома. День. Откровения. Прозрения. Горечь на душе, но никто не должен знать.
Провела чудесную ночь с А-1. Разговоры, нежные ласки… Вроде бы утолила ностальгию. Он, кажется, тоже. Он по мне скучал, я это точно знаю – встретил в аэропорту с роскошным букетом кремовых роз. На нас смотрели с восхищением и завистью.
– Меня возбуждают их взгляды, – признался А-1.
Он был прав – меня они тоже возбуждали. Как шампанское и секс.
Мама помолодела лет на двадцать. Советовалась со мной, стоит ли ей выходить замуж.
– Боюсь его потерять, – призналась она и покраснела. – Такое встречается раз в столетие.
(Насколько я помню, ей уже встречалось, и не раз.)
– Ты говоришь о постели? – уточнила я.
– Я не умею разделять любовь на составные части.
– Научишься. – Я горько усмехнулась. – Это необходимо в нашей жизни.
– Ты бурно повзрослела. И сделала головокружительные успехи в искусстве. Я в твои годы о подобном и мечтать не смела.
– «Блажен, кто смолоду был молод», – процитировала я классика и рассмеялась. – Мама, я завела любовника. Не озирайся по сторонам – муж обо всем знает.
– Обо всем?
– Ну, почти обо всем. Какая разница?
– И он… он тоже тебе не верен?
– Меня это не волнует, – сказала я и поняла, что на самом деле все-таки волнует. Вспомнила розы и завистливые взгляды окружающих. Если бы все это было не игрой… И если бы не появился А-2…
– Все-таки не стоит, чтобы все развертывалось у него на глазах, – посоветовала мама. – Соблюдай правила игры. К тому же таинственность женщину только красит.
– Ты спала с Бархатовым? – спросила я, в упор глядя на маму.
– Нет… То есть да. Однажды. Но это было наспех и…
– И?..
– Нас застукала эта ведьма Старкова.
– Та, что купила ему кооперативную квартиру?
– Да. Она держит его на коротком поводке.
– И всему виной деньги, – догадалась я.
– Она миллионерша. И ни единого наследника. К тому же она приложила ручку к тому, чтобы у него сложилась карьера. Влиятельная особа. Вхожа наверх. – Мамин взгляд рассеянно блуждал по комнате. – Знаешь, я, кажется, не буду спешить с замужеством, – вдруг изрекла она. – Ты не будешь возражать, если Л.К. поживет у нас?
В первый раз спрашивает моего разрешения. А если бы я сказала «буду»?..
Вечер или ночь. Впрочем, какая разница?..
А-2 уехал с мадам Старковой в Судак. У нее там нечто вроде виллы. Распили с Фантиком бутылку коньяка в его кабинете. Он делал заходы, но я поняла, что его машинка никуда не годится, о чем и сказала прямым текстом.
– Что делать? Просто я хотел отвлечь тебя от мрачных дум. (Трепло собачье.) Женщину они старят, ну а старой актрисе платят меньше. Это у Старковой голос. – Фантик выругался матом. Похоже, он ее не любит. – Станешь богатой, как Лиз Тэйлор, купишь Бархата у Старухи. Но к тому времени его машинка тоже испортится. – Фантик вставил мне в рот зажженную сигарету. – Даже мне приходится мириться с причудами этой Пиковой дамы. Представляешь, распорядилась отодвинуть репетиции на целую неделю, и я смиренно согласился. Знаешь – почему? Да потому, что у нее все Министерство культуры под каблуком. Тявкнет раз – и накрылась Прага, тявкнет другой – и Фантик вообще невыездной. А тут еще Франкфурт наклевывается. Сыграешь еще Ромео?
– С кем?
– Хотя бы с собственным мужем. А что, идея, а?
– Глупая. – Я едва удержалась, чтобы не загасить сигарету о щеку Фантика. Черт, он меня точно рентгеном просвечивает.
Но я поняла, что с ним можно поладить себе на пользу. Разумеется, он поймет, что я играю, и оценит это выше, чем искренность.
– Но в каждой глупости есть зерно гениальности, – добавила я.
– Завтра приходите в двенадцать.
Ночь. Дела театральные. Но ведь я же прежде всего актриса, правда?
С Алешей на репетиции случилась истерика – увидел себя в зеркале в ночной сорочке и кудрявом парике из сцены на балконе. «Нечто среднего рода, – буркнул Фантик, который стоял рядом со мной. – Оно и в Африке оно». Это была его месть Алеше. Фантик не забывает ничего, а лишь до поры до времени прячет жало.
Потом он сказал, что я уже не гожусь на Ромео – из куколки, сказал он, сформировалась бабочка. И добавил самоуничижительно:
– Но в этом есть и моя вина: куколку нельзя держать под лучами солнца.
Фантик обожает выражаться афоризмами. И еще ругаться матом. Тут же очень красиво загнул (увы, не запомнила всю фразу) про одну «пожилую даму, страдающую комплексом бабушки Аполлона и сексуальным аппетитом Медузы Горгоны, загримированной под Венеру». Далее следовало что-то нецензурное. Потом вдруг вскочил на помост и начал:
Щекой склонилась на руку она.
О, быть бы мне перчаткой, чтоб касаться
Ее щеки!
[7]
Я не растерялась и тут же ответила своей репликой, то есть – Джульетты, хоть и была в костюме Ромео. Он восхитительный партнер, и я даже забыла на какое-то время, что он кривоног, как горилла, и у него воняет изо рта. Алеша смотрел на нас в зеркало, потом повернулся. Мне стало смешно – у него потек грим, и вообще в его облике было что-то жалкое. Жалость унижает. Поэтому я его обсмеяла. Ему полегчало.
– Меняю амплуа, – заявил он. – Держу пари, из меня получится великолепная Катарина из «Укрощения строптивой». Ведь эта баба была гермафродитом и боялась больше всего на свете, что кто-то разоблачит ее тайну. Но Петруччио[8] был в восторге от своего открытия.
О, сэр Уильям! Неужели это так? В таком случае, вы опередили и наш век тоже.
Вечер. Дождь за окном. Романтика и декаданс.
Был ужин при свечах в честь водворения в нашем доме Л.К. Великолепный – блистательный – актер старой мхатовской школы. Делает все даже красивей и изысканней, чем Алеша. Мама верит? Или тоже играет? Пока не пойму. Алеша хотел увековечить их дуэт на пленке. Разумеется, в одежде и как принято в отечественном кино. Л.К. отказался наотрез. Сказал: «Есть мгновения и чувства, не терпящие тиражирования». Мама просияла.
(Л.К. на два года моложе Алеши.)
Я оделась и соответственно играла роль умненькой девочки, слишком красивой для того, чтобы быть синим чулком, но слишком невинной, чтоб им не быть. Придумала на ходу. Насколько мне известно, аналогов в мировой драматургии не существует. Не знаю, что рассказывала про меня Л.К. мама, но роль я провела блестяще. Я «опьянела» от одного бокала шампанского и начала читать сонеты Петрарки:
И день и час люблю – как их забыть! —
Когда простился с низкими страстями,
Но больше – ту, что мне предстала в храме,
В глазах которой лучше хочешь быть
[9]
.
Ну, и так далее. После второго бокала я сыграла попурри собственного сочинения из «Сильвы». Потом был ноктюрн ми бемоль мажор Шопена, красивые капли слез на глазах мамы, которые (увы, я еще не могу так делать) очень долго не проливались на щеки, роза – ее Л.К., встав на одно колено, преподнес тоненькой скрипачке в строгом крепе с ниточкой жемчуга на шее, Алешино: «Боже, что за дивный вечер». (Прозвучало напыщенно, но это была самая искренняя фраза за весь вечер.)
Кажется, Алеша «положил глаз» на Л.К. Впрочем, это могло быть тоже игрой.
Муж купал меня в пене – это было продолжением дивного вечера, – с лепестками роз. Л.К. «случайно» заглянул. Я «не успела» испугаться и прореагировать в духе невинного создания – я как раз стояла по колено в этой пушистой пене, и Алеша размазывал по моему животу душистые хлопья. Л.К. успел хорошо разглядеть мое тело в трех зеркалах, почему-то еще не покрытых паром. «О, простите», – это было сказано восхищенно-сдавленным голосом, засим последовал великолепно исполненный жест, означающий на языке театра: «Глазам своим не верю, как ты прекрасна». Алеша почему-то воспринял его в свой адрес – он был в прозрачных нейлоновых трусах.
– Этот тип напоминает мне Жерара Филипа в молодости, – сказал он нарочно громко, чтоб Л.К. услышал, за ним всего мгновение назад закрылась дверь. – Моя любовь к театру и искусству вообще началась с этого обворожительного француза.
Мы спали «валетом», переплетя ноги и прижимаясь, вернее, впечатываясь друг в друга половыми органами.
Снился А-2, и я испытала во сне сильнейший оргазм.
Вечер. Муть на душе. А, пошло все на х…
Мадам явилась на репетицию. Бриллианты во всех местах, фарфоровая улыбка, декольте в коричневых веснушках, которые не берет даже французская косметика, ну и так далее, о чем писать и то противно. Саша играл безупречно, но это была всего лишь игра. Фантик сидел по правую руку от Мадам и то и дело шептал ей что-то на ухо. Нам не сделал ни единого замечания. Мадам поцеловала меня в щеку, навязчиво благоухая «Magie Noire» (эти духи напоминают мне запах пота в интимных местах толстых старух), назвала «русской Сарой Бернар» и тут же сказала, что мне необходимо «получить соответствующее образование». Фраза показалась мне довольно двусмысленной, но, по-моему, Мадам слишком глупа, чтобы знать толк в двусмысленностях. Сделала вид, будто мне в высшей степени безразличны ее слова. (Это, кстати, так и было, но следовало умело донести до публики.) Они отбыли в шикарном лимузине цвета перламутрового кофе с молоком. А-2, разумеется, за рулем. Мне – ни слова, ни жеста лишнего. Доброжелателен, уважает за талант, испытывает дружеское расположение коллеги по искусству. Фантик увел меня к себе в кабинет и налил полстакана портвейна.
– Только без слез. Через две недели Мадам отбывает в Лондон.
– После нее… мне будет противно.
– Не было и не будет. Они вместе уже семь лет. За это время твой Бархатов успел перетрахать две трети женской труппы моего театра и, наверное, столько же, если не побольше, актрисуль из Театра киноактера.
– Она догадывается?
– Не пойман – не вор. Бархатов умелый конспиратор. Подпольщик с царь-пушкой. Пока его хватает на все, даже на искусство. Пока. Когда он превратится в импотента, он перестанет быть актером и сопьется. Могу держать пари. Бархатова ждет унылая старость.
Пью венгерский вермут и смотрю на луну. Чего-то жалко. Себя?..
На рассвете. Распущенность в женщине притягивает мужчин. Черт возьми, ну почему?..
С Л.К. весь вечер. У мамы спектакль, Алеша на кинопробах. У Л.К. легкая простуда – иначе пошел бы в театр «болеть» за маму. Я ему не верю. Рада, что не одна… Распили бутылку румынского «токая». Я валялась на тахте с сигаретой. Хотелось кого-нибудь убить. Сказала об этом желании вслух.
– Убей меня, – предложил Л.К. – Сделаешь доброе дело.
– Не переигрывай.
– Ни в коем случае. Я ненавижу себя на самом деле.
– За что?
Мною овладело, можно сказать, любопытство.
– Я ее разлюбил, но никак не могу выйти из образа.
– Влюбился в кого-то?
– И да, и нет. Скорее всего нет. Устал. Хочется спрятаться в нору. Душа гибнет под бременем греха. Увы, буду грешить дальше. Завязну по уши в тине. Буду бить себя кулаком в грудь и рвать на себе рубашку и в то же время желать переспать с тобой. Ты необычная. Чертенок в шкуре молодого барашка. И это от природы, а не от интеллекта.
Он говорил отрывистыми фразами. Это был новый образ. Образ ли?..
Я рассмеялась и, подняв ноги, стала болтать ими в воздухе. Почему-то стало легко, словно отвалили могильную плиту. Флирт с Л.К. показался забавным, хоть этот тип мне и не нравится – у него раскисшая славянская душа. Но почему бы и не попробовать?
– Ты уверен, что мне с тобой понравится? – спросила я.
– Меня хотят многие женщины.
(Ответ самодовольного самца. Но импотенты редко бывают самодовольны. Впрочем, мой опыт еще не слишком велик.)
– Большая половина из них фригидна и хочет тебя лишь из любопытства, тем более что ты смазлив. Да, шарм у тебя есть, – сказала я, все еще не чувствуя даже намека на желание.
– Ты меня хочешь?
– Только из любопытства.
Минут десять мы перебрасывались репликами подобного рода.
Потом мне стало скучно, и я спросила.
– Веришь во всепоглощающую любовь? Любовь-рок, любовь-наваждение?
– Да. Если б не верил, давно бы пустил пулю в лоб.
– Можешь пустить. Потому что никогда ее не встретишь. А сейчас можем попробовать, на что ты годишься.
Он делал это умело, но быстро выдохся. Я вздохнула, невольно вспомнив А-2.
– Не понравилось? Я сегодня не в форме. Хандра заела. Давай еще.
– Скоро придет мама…
– Да, да, но Нина всегда пьет снотворное, и я бы мог…
Я ухватилась за эту идею.
– Мог бы? Неужели? В таком случае ровно в три в гостиной на диване или на полу.
(Я хорошо знаю мамино расписание.)
– А…
– Думаю, он сегодня дома не ночует. Или же будет к тому времени безмятежно спать.
…Мы занимались этим на ковре. Меня возбуждало мамино посапывание – дверь в спальню оставалась приоткрыта. Но самое острое возбуждение я испытала, когда услышала, как в замочную скважину вставили ключ.
– Все о’кей, – шепнула я на ухо партнеру. – Никаких комплексов.
Я закрыла глаза, чувствуя приближение оргазма. Когда я их открыла, прямо надо мной стоял А-2 и смотрел на меня прищуренно и колюче.
– Она тебе изменила, да? – услыхала я из прихожей голос А-1. Потом его довольный смех. – Не расстраивайся, друг. Cosi fan tutte[10]. Но это хотя бы эстетическое зрелище? – А-1 уже был подле А-2. – Нет, мне не нравится партнер. – (Я уловила в его голосе нотки ревности: похоже, он возлагал на Л.К. какие-то надежды.) – Сань, будь другом, смени его. Камера заряжена.
Кажется, Л.К. был шокирован, хоть и попытался это скрыть. Он удалился в спальню и плотно прикрыл дверь.
День, ночь, вечер – все смешалось. Меня хотят, и я могу заказывать музыку.
Он был ошарашен, когда увидел на пороге меня.
– Не бойся – Старуха уехала надолго, а ваша домработница выходная, – сказала я и прошла мимо него в похожий на музей антиквариата холл. – Богато, но не хватает артистизма. У Старухи купеческий вкус.
– Не называй ее так, прошу тебя, – сказал А-2. – Она замечательная женщина. Ты не представляешь, скольким людям она помогает.
– Особенно тем, у кого выносливый пенис.
– Ревнуешь?
– Сейчас уже нет. Рабов не ревнуют, а жалеют. Но я не умею жалеть.
Мы вошли бок о бок в огромную гостиную с натертым настоящим воском паркетом и камином в мраморных амурах. Я взгромоздилась с ногами на мягкий кожаный диван и попросила сигарету.
