Текст книги "Когда падают листья... (СИ)"

Автор книги: Наталия Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Девушки постарше, глядя на младших братьев и сестер, тоже стали привлекать внимание заезжего наемника: брали маленькие зеркальца, ловили отблеск свечи и посылали зайчиков-светлячков. Часто зайчик одной красавицы сталкивался со светлячком соседки через улицу, и тогда девушки, недовольно хмурясь, убирали зеркала, потому как – нехорошая примета… А уж потом можно будет и подговорить братишку крысу дохлую подложить в горницу сопернице.

В общем, Дарен был безмерно счастлив, когда, наконец, добрался до гостильни, передал коня на попечение мальчишки и, вручив тому медьку, оказался под прикрытием стен от назойливого внимания.

Гостильня была забита чуть ли не под завязку, и одно свободное место нашлось лишь у стены, да и то лишь потому, что половину дубового стола занимал дрыхнувший пьяница, уронивший русоволосую голову в салат. Но выбирать не приходилось, а потому Дарен направился именно туда, неприязненно сморщившись, отчего опять дернуло шрам, протянувшийся поперек левой брови. Он машинально коснулся его рукой и заодно заправил прядь полос, выбившуюся из-под ремешка на голове.

Через волну к нему подскочила бойкая разносчица и, приняв заказ, умчалась дальше, а путник, ожидая ужина, прислушался к громкому разговору за соседним столом. Яблоневая бира уже развязала языки спорщикам, и те, через каждые несколько пылинок нетерпеливо перебивали друг друга, стремились что-то доказать, добавляя себе убедительности ударами кулаков и кружек по столу.

– …а я тебе говорю, что акиремцы эти снова хотят города наши пожечь! – возмущался первый голос. – У-у, слетелись, коршуны поганые!

– Чушь собачья! – заводился второй, – нашему краллю нечего делить с князем акиремским. У нас и земли похуже будут, и климат посуровее… Ха! Вымрут тут они, вымрут. Кто тебе сказал эдакую глупость?

– Кто-кто… а вот дед Мирохин, он и сказал!

– Ик! А с каких это пор наш Мирохин на передовой служит, э?

Дарен вздохнул. Такие разговоры в любом приграничном селении не редкость, хоть в мирное время, а хоть и в военное – одна и та же песня. Слушать – не наслушаться. Еще свежи воспоминания о войне пятидесятилетней давности. Причем, говорят, что и мирного договора, как такого, у властей нет, а потому и бесятся обе страны: что Заросия, что Акирема – хороши обе.

Сосед по столу приподнял голову, посмотрел на путника подернутыми пленкой глазами, а потом, осенив себя Оаровым знамением, снова упал лицом в миску, громко захрапев. Судя по нашивкам у него на груди, на которые Дарен бросил мимолетный взгляд, до скотского состояния напивался начальник стражи. Достали беднягу…

Вскоре перед путником опустилась тарелка со шматом румяного мяса и овощами, бульон и кружка янтарной, пенящейся биры. Желудок откликнулся довольным урчанием. Дарен довольно усмехнулся и поинтересовался:

– Красавица, а комната-то у вас свободная найдется?

– Отчего ж не найтись, – звонко рассмеялась девушка, блеснув серыми глазами, и лукаво подмигнула: – а, может, даже и не слишком свободная сыщется!

– Как-нибудь обойдусь, – путник искривил губы в подобии улыбки, – сколько?

– Пять стрибрянных вместе с ужином, – разносчица подкинула блестящие кругляши на маленькой ладони, послала путнику воздушный поцелуй и отправилась к соседнему столу, где уже с волну требовали новой порции биры.

Дарен подцепил вилкой кусок мяса, посмотрел на него несколько пылинок, а потом отправил в рот, блаженно щурясь. Не врал стражник, действительно вкусно готовят. Впрочем, путник был так голоден, что с огромным аппетитом сжевал бы собственные шнурки с сапог.

Бира радовала своей крепостью: в предыдущей гостильне, еще до Рябиновки, ее разбавили как минимум двумя третями воды. От ароматного напитка исходил густой яблоневый запах: видно было, что весничане знают толк в зимних сортах. Тушеные овощи тоже не имели изъянов: не пересоленные и не переперченные. В общем, Дарен был доволен и продолжал наворачивать за обе щеки.

Позади начинался очередной пьяный дебош, причем, судя по всему, зачинщики не собирались ограничиться простыми тумаками. Одна кружка уже разлетелась вдребезги, потерпев поражение в столкновении с чьей-то головой. Хозяин заведения – мужчина лет сорока, лениво окинул взглядом не в меру агрессивную кампанию, но кивать здоровякам вышибалам не спешил.

По большому счету, Дарен тоже не стал бы совать нос не в свое дело, если бы не просвистевший в паре ногтей от его головы нож: путника спасла исключительно отменная реакция. Нож воткнулся в стену и немного подрагивал.

"Сильный удар", – машинально заметил путник, оборачиваясь.

Столы уже давно были отодвинуты к краям гостильни, а посередине полным ходом шла драка. Более трусливые постояльцы забивались в свои комнаты или выбегали на улицу, менее пугливые – из углов наблюдали за разворачивающейся сценой. Тем паче, что посмотреть, действительно, было на что. Двое вербовщиков пытались изловить юркого парнишку, который с поразительным везением уворачивался из-под ударов, сыплющихся на него с завидной скоростью. Дарен даже успел удивиться такому рвению войников, прежде чем увидел их третьего товарища, столкнувшись с чьей головой, нашла свою смерть добротная кружка. Еще двое мужичков, уже опрокинувших в себя по пол-литра биры, принимали в драке участие за кампанию, причем, судя по всему, их совершенно не волновало, кого бить: лишь бы всласть кулаками помахать – хоть какое-то приключение.

И почему все самые паршивые истории начинаются именно в массовых сборищах людей?

Белобрысый, как и все весничане, мальчишка перепрыгивал со стола на стол, пытаясь пробраться к двери, но на пороге заведения появился еще один войник, и, сложив руки на груди, молча наблюдал за стремительно развивающимися событиями. Вербовщик вытащил нож, и Дарен с немалой долей досады узнал в нем собрата того, которому чуть не стал домом родным его собственный затылок.

– Эй! – он резко поднялся из-за стола и окрикнул войников, – ребята, что происходит?

Взгляд того, что стоял около двери, перекрывая провинившемуся в чем-то мальчишке путь к отступлению, переместился на Дарена, быстро пробежал по всем нашивкам и лентам и снова вернулся к его лицу. Войник отдал честь и отрапортовал:

– Беглый он, господин септ-велитель. Завербовали его вяток назад в армию, подписали контракт…

– Брехня! – громко перебил его паренек, и, отвлекшись, пропустил удар в живот.

Отлетев к стене, он застонал, но быстро пришел в себя и поднялся, уже не безоружный – в руке была кочерга, которой служка не далее, чем пять волн назад, помешивал поленья в камине.

– Что, теперь кулаками махать кишка тонка?

– Тьфу ты! – один из вербовщиков сплюнул, – а может, и дьябол с ним, а? Он же чокнутый!

– Как ты меня назвал?! – Мальчишка возмутился, – а ну, подходи по одному! Живым не дамся!

"А ведь действительно, не дастся, – мрачно подумал Дарен, почесывая небритый подбородок и продолжая наблюдать, – чокнутый".

– Ага, паршивец, попался! – Кочерга отлетела в сторону. – Сейчас мы тебя научим уважать старших!

Один войник заломил белобрысому руки за спину, а второй, не церемонясь, стал наносить удары один за другим, раскрашивая лицо ему лицо и живот.

– Хватит. – Дарена никто не услышал; тогда он подошел ближе и, мертвой хваткой вцепившись в занесенный кулак, повысил голос: – Я сказал: хватит!

Драка прекратилась. Гудящий зал притих, ожидая продолжения действия.

– Но, господин септ-велитель, контракт…

Дарен нахмурился и, поглядев на взбешенные глаза мальчишки, досадливо бросил:

– Чхал я на ваш контракт. Сколько он вам должен?

Войники переглянулись.

– Сколько?

– Н-но… господин септ-велитель…

– Значит, нисколько, – подвел черту Дарен и добавил: – этот цыпленок – не того полета птица, чтобы за ним войников посылать. Одумается – сам придет. Не одумается… Ну и дорога ему на дьяболовы пашни.

Войники, скривившись, отдали честь, не желая спорить со старшим по званию, и быстро убрались восвояси.

Парнишка торопливо растер конечности, прошипел пару ругательств и ринулся к выходу.

– Эй, а спасибо?! – возмущенно крикнул ему вслед Дарен.

– Засунь себе свое "спасибо" в задницу! – громко пожелали ему из-за двери.

Путник с полволны апатично рассуждал, стоит ли ему догнать хама и наподдать ему, потом все же решил, что с того на сегодня и так хватит, и отправился на свое место. Помещение снова зажужжало трупными мухами, обсуждая произошедшее. Однако, доесть спокойно ему и в этот раз не дали.

– Э… господин мерцернарий, кружка и миска стоят стрибрянную полушку, – хозяин неуверенно топтался рядом со столом.

– А я-то тут каким боком? – буркнул Дарен недружелюбно, засовывая в рот порцию еды.

– Ну, как же… Вы ведь вступились за пацана, а значит…

Войник спокойно прожевал мясо, запил бирой, вытер пену с губ и поинтересовался:

– И что же, по-твоему, это значит?

– Заплатить надобно! – Хозяин кивнул двум вышибалам и тут же, ободренный, подбоченился, – ежели каждый, уходя, будет бить по кружке и по миске, то так и гостильню по бревнышку позднее разберут!

Чего греха таить, путник прекрасно понимал его, но – дьябол! – понимание вовсе не означало того, что Дар горел желанием высыпать все золото в кормушку хозяина. Почему он должен раскошеливаться за какого-то оборванца с улицы?! Он грубо впихнул полушку в протянутую ладонь, схватил ключ от комнаты и стрелой взлетел наверх по лестнице.

На улице, будто подражая его мыслям, снова разревелось небо, покрывая землю тонкой пленкой воды. Молнии вспыхивали фиолетовыми факелами, бил в огромный, перетянутый кожей, барабан гром, вытягивал свою заунывную песню горемыка-ветер, брехали и звенели цепями разволновавшиеся собаки.

Дарен долго ворочался на жесткой кровати: сон не спешил забрать его в свое туманное царство. А когда, наконец, забрал, то путник сильно пожалел об этом: такая несусветная муть ему снилась.

Броня уныло заржал в конюшне, перепугав до смерти задремавшего паренька-конюшего, и испуганно застриг ушами.

Конь чувствовал, что грядут перемены.

И ему эти перемены категорически не нравились.

Говорят, что природа всегда чувствует место разрыва и стремится заполнить его, меняясь. Если стало слишком мягко, природа отрастит отравленные иглы, а если слишком жестко – станет теплым безобидным пледом. А осень всегда была самой старшей и мудрой. Она первой замечала изъяны.

Осень серчала.

Осень менялась.

Осень выкраивала свою новую суть заново на белоснежной канве мироздания. Изменения уже витали в воздухе, как летний розовый запах, были едва уловимы, как два серых стежка на белой простыни.

ГЛАВА 2
ТЕНЬ ВОСПОМИНАНИЙ

О, это небо, что шеи вокруг,

этот блуд,

Что пройдет по рукам – это

солнце привяжут к ногам…

И обратный, плацкартный,

тебя не заметивший милый

с запахом моря.

Веня Дыркин

Говорят, что если с утра встретить рыжего кота, то счастливчику госпожа Удача будет улыбаться целый оборот: хоть весь день на рожон лезь – везде сухим из воды выйдешь. А еще говорят, что красный рассвет предвещают войну. Красный цвет – цвет крови: кровь дает нам жизнь… и она же жизнь у нас забирает. Говорят… много люди говорят, да только половину из их примет можно смело называть ложью. Ложью во благо?.. Иногда за рутиной беспрестанно тянущейся вереницы дней начинают люди забывать об истинных приметах. Они сначала отдаляются, отходят, обиженные, а после и вовсе улетают в никуда, никому не нужные, никем не используемые.

Дарен верил в истинные приметы: еще два оборота назад птицы радостно подражали заморской свирели, а сегодня уже косяками направились на юг. Скоро придет зима. Холодная, хрустальная, льдистая… Снежная Хозяйка бережно укроет деревья пушистым одеялом, закружит в танце сверкающие снежинки, морозным дыханием покроет окна кружевными узорами… и жестоко покарает тех, кто не вовремя окажется там, где она никого не ждет.

Путник поднял голову к сизому небу: солнце больше не выглядывало, резко похолодало. Трава низко пригибалась к земле, ища у той тепла, которое она уже не могла дать. Осень смывала серебристой водой краски угасающей жизни… И все-таки, как ни крути, а холод был лучше, чем жара. Даже и не верилось, что два дня назад стояло такое пекло, что впору было начинать плавиться камням.

С сапожником проблем не было, он быстро понял, что Дарену нужно, и меньше, чем через два побега новая обувь была готова. Путник, расставшись с двумя золотыми, мог бы быть довольным, если бы у него оставались еще деньги на подбитый мехом плащ. Но денег не было, и Дарен, забрав сапоги со стальными мысами, отправился седлать Брония. В конце концов, сегодня надо наконец-таки добраться до заставы, а то потом не миновать кучи письменных объяснений…

– Эй, подожди!

Дарен не обернулся. Вряд ли этот оклик мог быть предназначен ему.

– Ты глухой, что ли? Слышь, спаситель!

Путник приостановил коня и все-таки оглянулся. У самых ворот его настиг вчерашний белобрысый дебошир на рыжей костлявой кляче. Под правым глазом у того налился лиловый синяк в полщеки.

– Что, совесть замучила? – съязвил Дарен.

– Нет… то есть, да, – мальчишка пробормотал сбивчивые извинения и торопливо спросил: – можно мне с тобой?

– Это с какой такой стати? – путник, нахмурившись, посмотрел на парня.

– Ну, как же. Ты ж меня спас, и все такое… Я теперь, как бы, тебе обязан.

– Ладно, – легко согласился Дарен, – с тебя стрибрянная полушка – и будем считать, что мы в расчете.

Тот опешил.

– К-какая полушка?

– Стрибрянная, – снисходительно повторил войник, – за разбитую посуду.

– Э-э… Нет, – он помотал головой, – так не пойдет.

Путник сузил глаза и в упор посмотрел на него.

– Чего тебе еще надо? Катился бы к дьяболовой бабушке! Я спешу, – вершник натянул поводья.

– Да обожди пылинку! – мальчишка сжал бока клячи, нагоняя Дарена. – ну, извини, я вчера погорячился, думал, ты с ними заодно. Оар, да ты можешь ехать помедленнее?!

– Нет.

– Почему?

– Я уже ответил на твой вопрос.

Сзади путника раздались смачные ругательства. Дарен присвистнул: он даже не подозревал, что какой-то оборванец так хорошо может знать его родословную. Но, как говорится, на правду не обижаются, а все остальное не стоит внимания. И вершник лишь пришпорил коня.

– Они ведь меня снова поймают!

Бедная рыжая лошадь уже задыхалась и стала заметно хромать.

– А мне-то что?

– Как это что? – возмутился мальчишка. – Это же неправильно!

– Что – неправильно? – уточнил путник едко. – Сбегать из армии или оказывать сопротивление кралльским войникам?

– Да не подписывал я контракт! Меня чем-то опоили и приставили мои пальцы на листе! Это все кузнецов сын, от девки своей меня хотел отвадить, так она мне даром не нужна.

– А жизнь вообще несправедлива, – веско заметил Дарен и добавил: – твоя кляча сейчас копыта отбросит, валил бы ты обратно под родительское крылышко.

– Ну как ты не понимаешь, мне помощь нужна!

– Замечательно. Я тут при чем?

– Ну, ты же войник…

– И? – он выгнул правую бровь.

– Возьми меня с собой.

"Вот навязался! – раздраженно подумал Дарен, – будто и без него хлопот не было!".

– Ты хоть знаешь, куда я направляюсь, мальчишка?

– Ну и куда? – он с вызовом посмотрел на путника.

– На границу.

– И что?

– Злобные акиремцы тебя поймают, изжарят на медленном огне, а после съедят, – с самым серьезным выражением лица пообещал вершник.

– Да ну тебя… Я к тебе со всей душой…

– По-моему, с совсем другим местом, – отозвался путник, красноречиво поглядывая на его зад.

Парень скис. Ему явно не хотелось возвращаться: небось и дружкам уже всем разболтал о том, как он будет путешествовать с мерцернарием, а тут такая засада!

– Ну, хочешь, я на границе контракт подпишу?

– Мне все равно.

– Ну ты и хам! – проворчал он.

Дарен промолчал. Отвечать на очевидное оскорбление он не видел смысла – глупо. Тем более, что с непривычки от такого долгого разговора у войника уже начинало болеть горло.

Путник покосился на понурого парня. Ладно. В конце концов, доедет он с ним до границы, а там тут же передаст Богдану на попечение, чтоб жизнь медом не казалась. На весь свой век запомнит службу. И проклянет тот день, когда устроил бойню в гостильне и не пошел с рядовыми войниками.

– Тебя как звать-то?

– Жданом, – мальчишка оживился, – а тебя?

– Дарен.

– Так я поеду с тобой?

– С условием, что там подпишешь контракт на пять лет.

Ждан немного скис, но с этим ведь спорить – все равно, что горохом об стенку стучать, никакого смысла! Да и граница всяко лучше, чем то захолустье, откуда он чудом сбежал.

– А сам-то уже отслужил, что ли? – спросил он недоверчиво.

Дарен покосился на него, как на блаженного.

– На нашивки посмотреть терпения не хватает?

– А может ты их купил, – фыркнул парень, – ты ж мне ровесник, а мне только осемнадцать сравнялось. Откуда бы у тебя взялось звание септ-велителя?

Вершник поперхнулся смешком.

– Я тебе не ровесник.

– Да ну? – хмыкнул тот, – и сколько же тебе, о мудрый старец?

Мерцер пожал плечами.

– Двадцать пять.

Ждан одарил Дарена угрюмым взглядом и мрачно пробурчал:

– Не смешно.

– А я и не смеюсь.

– Что, и повоевать успел?

– Успел.

Парень немного посопел, разглядывая нового знакомого, а потом буркнул:

– Я тебе не верю.

– Твои заботы. – Путник отвернулся, явно считая разговор законченным.

Ждан был и прав и неправ одновременно. Между ними пролегла огромная пелена ценой в семь лет, ценой в вечность. Дар был старше мальчика, но лишь потому, что ему не посчастливилось слишком рано повзрослеть.

Мальчишка же, не найдя больше доводов своей правоты, замолчал, а Дарен облегченно вздохнул. Пустые разговоры поднимали в нем волну неконтролируемого, колючего раздражения. Зачем сотрясать воздух бессмысленными высказываниями, переливая из пустого в порожнее?

"Купил нашивки, – усмехнулся он про себя. – А души убитых тоже купил? И опыт купил?.. И шрамы – купил".

Говорят, что со временем воспоминания притупляются, отдаляются и перестают быть такими же яркими.

С течением реки, имя которой – Время, воспоминания становятся только ярче, острее и больнее. Пласт за пластом обрастают новыми ледяными иглами, нестерпимо режут глаза светом, стоит их только закрыть, и колют вены, вливая сладкий яд… Можно убежать от них, закрыть в черном сундуке и спрятать где-нибудь в самой своей глубине, чтобы никогда больше не видеть нестерпимого света. Но рано или поздно тебе надоест прятаться, ты устанешь от бега, начнешь задыхаться и упадешь – и будет в сто крат больнее и горше. Особенно, если это воспоминания о войне.

Пусть на кралльских тронах меняются правители, пусть на площадях зачитывают очередной договор о мире и с наигранной радостью напыщенно рассказывают о том, какие малые потери понесла страна. Триста, четыреста, пятьсот человек… Это не ведь даже не войско, так, щепотка соли в сладком пироге. Да и какое дело краллю до пушечного мяса? Дарен был готов поспорить, что он не назвал бы на память ни одного имени погибшего. И невдомек властям, что подсчитали только потери среди мужчин, невдомек им было, что погибло намного больше, и среди ушедших были ни в чем неповинные женщины и дети. За что страдали дети? Они даже слова не знали такого – война, когда в их дома ворвались грозные войники с факелами…

Дарен тогда служил здесь, на заросско-акиремской границе, совсем мальчишкой был – только семнадцать стукнуло. Богдан, узнав о том инциденте, сразу же написал рапорт о переведении его на коринскую пограничную заставу. Помнится, путник тогда за три дня преодолел расстояние в триста с гаком верст, на последней из которых бедняга-лошадь упала и издохла от изнеможения.

Он спешил, как мог, но все равно опоздал. Его весница была сожжена дотла, а все ее жители – убиты. От домов с улыбающимися соседями остались лишь серо-черные полуистлевшие бревна, и трупы, трупы, трупы… Женщины, мужчины, дети, старики – все они были мертвы. Все! Даже вездесущих кошек не осталось – они были насажены на обугленные колья… заживо. А Дарен все ходил бесцельно и отшатывался, будто в смертельном ужасе то от одного тела, то от другого…

Эта страшная картина навсегда въелась ему в голову, преследуя по ночам и будто бы обвиняя: "Ты! Ты должен был быть там! А ты опоздал – и теперь, они все мертвы, а ты жив. Это неправильно, ты должен был тоже умереть, ты должен лежать земле и медленно разлагаться! Опоздал, опоздал… ты во всем виноват! Ты не уберег, не спас, не успел! Ты!".

Помнится, он тогда кричал до срыва связок на пепелище родного дома, бессильно молотил руками землю, смешавшуюся с пеплом и еще горячими углями. Он впервые в жизни плакал, хотя давал обещание отцу никогда не пускать слезу на волю… Даже не отдавая себе в этом отчета: он все кричал, плакал, бил землю, а потом снова кричал… А когда вместо очередного крика из горла вырвался лишь сип, он, найдя где-то внутри себя силы, встал и пошел хоронить тех, от кого еще хоть что-то осталось. Нашел где-то черенок от лопаты с почерневшим огрызком древка и каждому вырывал могилу. Все, все они были ему домом, были его семьей: соседи, друзья, и даже старая и ворчливая бабка Дуся…

Когда все было закончено, он обвел еще раз взглядом его весницу, бывшую весницу, враз ставшую кладбищем, и, пошатываясь, пошел прочь, уже не оглядываясь, будто стирал из памяти это место. А в груди поселилась зияющая пустота, которая разрасталась с каждым мгновением все больше и больше, грозясь заполнить собою все его существо. И сам себе он казался таким жалким, таким ничтожным и мелким. Дарен возненавидел сам себя.

Все думали – он забыл. Ведь внешне с Даром – хмурым северянином все было в порядке: дослужился в армии до хорошего звания, всегда адекватно относился к любым разговорам, делился советами… До внешней оболочки пустота не добралась, не успела добраться. И только потом его бывшие соратники припомнили, что никто и никогда не видел его улыбки. А когда вспомнили – было поздно.

Через несколько лет Корин снова напал на Заросию, и тогда Дарен будто с цепи сорвался. Та страшная пустота выплеснулась наружу, открылась, будто черная гниющая рана, которую уже нестерпимо поздно лечить – милосерднее убить раненого. Бывшие товарищи, глядя на него, теперь остерегались даже близко подходить к сумасшедшему, а он по ночам метался в постели, потому что со всех сторон на него с молчаливым укором смотрели лица убитых им. И этот безмолвный укор бил хуже всякой ненависти, по самым болевым точкам, в самое сердце.

Дарена повышали в звании, жаловали ему награды, но никакая победа, никакой холодный металл и никакие звания не могли излечить душу. Не могли воскресить павших. Не могли снять вину. Да ничего они, дьябол их побери, не могли! Убийства – они и на войне остаются лишь убийствами. И нет этому оправдания.

Он убил ровно столько, сколько похоронил в своей родной веснице.

И среди павших от его руки тоже были женщины.

И дети.

– Эй, ты меня слышишь? – Ждан предпринял еще одну попытку привлечь к себе внимание.

Дарен потряс головой, прогоняя воспоминания почти пятилетней давности. Временами надо к ним возвращаться – возвращаться и давать достойный отпор, чтобы тянущая боль внутри тебя не выплеснулась наружу.

– Я вот думаю, – мальчишка, ободренный тем, что его, наконец, услышали, продолжил: – что, если Акирема снова на нас нападет? Что тогда?

За ошибки всегда надо отвечать, и расплата будет ходить за тобой по пятам, пока не получит желаемое. Правда, цена не всегда посильная…

– Не нападет.

– С чего ты взял?

Дарен обвел взглядом печальную березовую рощу: ветви деревьев жалобно тянулись к земле, по листьям хрустальными капельками стекала мерзлая вода, а желтые листья понуро обвисли, облепив белесый ствол. Потом резко пришпорил коня.

Парень нагнал его уже у развилки. Вершник, придержав коня, задумчиво созерцал подгнившую деревянную табличку.

– Направо пойдешь – коня потеряешь, – не удержался от язвы Ждан.

Дарен никак не отреагировал, а, возможно, даже и не услышал его.

– Поехали.

Ветер, рассмеявшись шуршанием веток, бросил путникам в лицо мокрые коричневые листья. Тополь?.. Как странно. Тополя держатся до морозов и лишь потом опадают, зачастую так и оставаясь зелеными. А здесь… Будто сама Смерть прошлась по лесу и умертвила все, что еще два дня назад светилось жизнью.

"Моарта, признавайся, твоя работа? – безмолвно усмехнулся путник. – Не полюбился тебе беспечный северянин?"

А может, это Осень вышила на канве еще один черный крестик? Или все-таки желтый?.. Странно. Странно и боязно – ждать, пока наступит тот момент, о котором тебе журчат последние ручьи и кричат улетающие птицы.

– Слушай, Дарен, – Ждан подъехал ближе к нему и выпалил: – расскажи мне о войне.

Путник на миг прикрыл глаза, и перед мысленным его взором встала совсем другая картинка: черноволосая девушка в венке из осенних кленовых листьев.

"Дарен! А где ты воевал?.."

Он мотнул головой, бросая памяти в лицо скомканный и пожелтевший листок бумаги, на котором было написано… А, и в самом деле, так ли это важно – что именно там написано?

– Эй, ку-ку! – мальчишка тряхнул белыми волосами.

– Нет.

– Что – нет?

– Нет – значит, нет. Перебьешься.

– Ну почему?

– Жаждешь просыпаться с криками ужаса посреди ночи? – он впился взглядом в серые глаза.

– Да ну, – Ждан отвел взгляд. – Наверняка ты все преувеличиваешь.

– Что конкретно? – обозлился Дарен, – что ты считаешь преувеличением? То, как с живых людей полоска за полоской срезали кожу или, быть может, то, как солдаты насиловали маленьких девочек во вражеской веснице на пороге их собственного дома?!

Мальчишка вздрогнул и замолчал. Но, видно, хватило его не надолго, и взыгравшее чувство справедливости, победив, вылилось в новый разговор:

– Ну, наши наверняка такого не делали.

– С чего ты взял?

– Они же хорошие, – Ждан пожал плечами.

Дарен расхохотался. Был этот смех горьким, как запах одуванчика, и сумасшедшим.

– Что? – парень обиженно нахмурился. – Что смешного, а?

– Запомни, мальчик. На войне нет "хороших" и "плохих".

– А что тогда есть? – он скептически фыркнул.

– Что есть?.. Тупость тех, кто носит корону, – он повертел в руках упавшую к нему в руки веточку и добавил задумчиво: – а еще, пожалуй, смерть есть.

Ждан пожевал нижнюю губу, раздумывая над словами попутчика.

– И не приведи Оар тебе когда-нибудь узнать, что же такое война.

На этот раз мальчишка молчал дольше. Впрочем, поток мыслей в его голове был отнюдь не таким правильным, каким бы хотел его видеть Дарен.

Запах сырых листьев на земле горькой патокой лился в легкие, заставляя вдыхать снова и снова, так, чтобы грудь начинала болеть от напора воздуха. Этот запах напоминал каждому из путников что-то свое – полузабытое, стертое мягким ворсом ковровой дорожки-Судьбы, что-то, давно покоившееся под слоем вековой пыли, но такое прекрасное и завораживающе-грустное…

Дарен вспоминал такие же листья на лесной тропинке, звенящий бархатной струной голос, кленовые листья в хрупких нежных руках… Ему тогда казалось, что все, – излечился он от страшной болезни-вины, излечился лучистым взглядом карих глаз и мягкой улыбкой. Дарен заново учился жить. Снова пробовал жизнь на вкус, и вкус этот был пьянящим, кружащим голову сладкой истомой… Он тогда думал, что это навечно, что все, происходящее с ним – навсегда! Осень, вечная янтарная осень! Вечная радость…

Ее не стало следующей осенью. И вечная радость стала вечной печалью, от которой Дарен был уже не в силах избавиться, да и не хотел. Ему казалось – стоит только рассмеяться и забыть, как тут же сотрется из памяти милое сердцу лицо, как тут же уплывет ее смех и песня…

А на ее могилу уже третий год падали кленовые листья, из которых она так любила плести венки.

Из-за медлительности Ждановой кобылы к границе путники подъехали, когда солнце уже начало удаляться на ночлег, закутываясь в мягкий вечерний плед.

Стены заставы издалека выделялись своей мрачностью и отчужденностью: постройка выглядела старой, но на самом деле ей не было и тридцати лет, ведь последний договор, закрепляющий за Заросией новые границы, был подписан тридцать лет назад. Черный камень, грубо обтесанный и оттого казавшийся еще более неприветливым, вблизи производил впечатление на редкость удручающее. Впрочем, Дарен был уверен, что два явно скучающих молодых человека на воротах были не единственными обитателями крепости, и что сейчас на них направлено как минимум две сотни смертоносных стрел из незаметных на камне бойниц.

Ждан не знал этого. Он с любопытством вертел головой и восторженно свистел, пока Дарен подъезжал к молодым войникам, уже положившим руки на мечи.

– Я по личному поручению кралля Блуда Пятого. – Путник вытащил уже изрядно помятую грамоту.

Стражник дотошно изучил документ, раза четыре, потом перевел хмурый взгляд на Ждана.

– А этот?

– Со мной.

Стражники переглянулись и снова углубились в чтение.

– Про него здесь ничего не сказано.

– А граница нынче контролирует еще и жителей страны?

– Нет, но…

– У меня мало времени. Прошу пропустить. – Дарен начинал раздражаться. – Или вам напомнить, чем наказуема задержка срочника?

Войник отдал ему грамоту.

– Проезжайте.

Дарен махнул рукой зазевавшемуся Ждану и они проехали в ворота. Путнику вдруг нестерпимо захотелось потрогать эти стены, ничуть не изменившиеся за время его отсутствия. Говорят, что граница всегда притягивает: Дарен не мог согласиться, но и не отрицал, что возвращение на первое место службы всколыхнуло душу. Наверное, это одно из свойств нашего образа мыслей – тянуться туда, где тебя раньше ждали. Даже если это сейчас и не так. И все равно мы плутаем по лесным тропинкам, уходящим в бесконечность, пока свежие следы на зеленой молодой траве однажды весной не выведут тебя в то самое место, откуда ты в свое время ушел по собственной воле. Кто бы ни говорил, что это легко, не верь. Возвращаться всегда тяжело. И очень грустно…

Он шел по темным узким коридорам, таким знакомым, но уже чужим, он встречал молодых пареньков-новобранцев, спешащих куда-то мимо них. Но все здесь было уже чуждым. Не услышать уже смех товарищей из казарм, не бегать им десять миль на выносливость, не…

– Кого я вижу?! – хрипловатый голос прорезал затхлость коридора, приглушая гулкое эхо шагов, – неужто ты, Дарен?

Дар очнулся и поглядел на вставшего перед ними человека. Длинные русые волосы, уже пестревшие серебром, были собраны в хвост. Стальные глаза не утратили цепкости взгляда, а лицо не стало менее мужественным. Короткая бородка только придавала мужчине некоего шарма и важности. Осанка – мечта березы: спина прямая, могучие плечи расправлены. На поясе висит незабвенный меч, с которым мужчина предпочитал не расставаться даже ночью. Они еще шутили, то у него меч вместо бабы – по всем направлениям. Правда, после того, как кто-то донес об этих шуточках… плохо было всем.