Текст книги "Когда падают листья... (СИ)"

Автор книги: Наталия Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 6
ВСЕ ДОРОГИ КУДА-ТО ВЕДУТ

Не до Бога, не до города, не дорОга —

ДорогА… туманом, где в тумане мы все без лиц

От ума. Погладит по соленым щекам белый день…

Веня Дыркин

Ранние зори у моря всегда отличаются какой-то таинственностью, тишиной и волшебным яблочным запахом. Дышать – не надышаться. Море, успокоенное за ночь отцом-небом, ровной гладью простирается до самого горизонта, и в его зеркальной глади отражается вся та бесконечная даль, что и ощущается только на заре. Входит заря в каждый дом. Наливается сочным плодом, посверкивает в погасшем очаге, потрескивает ветками сливовых деревьев, касающихся оконных ставень… И нет-нет, да и проносится мимо беззаботным детским смехом, тая где-то вдали.

Дарен никогда не любил пропускать это время, поэтому, стоило только первым лучам солнца коснуться водной глади, он открыл глаза и, поднявшись, расправил затекшие плечи, так что суставы хрустнули. За ночь к нему вернулись прежние силы, и, казалось, что их прибавилось. Впрочем, так это или нет – ему еще наверняка придется проверить.

Путник бросил взгляд на Шерена. К лицу юноши вернулись краски, и, судя по всему, за ночь жар спал и возвращаться не спешил. Вот и хорошо.

Он вышел на крыльцо и тихонько прикрыл за собой дверь. Город уже оживал: сновали с бидонами молока женщины, из труб тоненькими струйками вытекал сизый дым, а по замощенной улице промчался экипаж какого-то знатного вельможи.

Дар, не торопясь, заплел тугую военную косу и замотал ее шнурком – смолить чистые волосы было откровенно жаль.

Морской ветер бросил в лицо горсть то ли пыли, то ли пыльцы, отчего Дарен не удержался и оглушительно чихнул, не успев прикрыть рот рукой. Все-таки коварная штука – эта весна. Особенно поздняя.

Начало лета в Шатре было принято праздновать весьма своеобразным способом: женщины делали к последнему дню весны маленьких куколок-"погодок", после чего раздаривали знакомым. Чем больше за этот день пройдет через твои руки куколок – тем счастливей и урожайней будет лето и осень. А под конец надо обязательно спрятать одну "погодку", остальные же – сжечь на центральной площади. Правда, во многих городах было туго с кралльскими наместниками, большинство из которых не одобряло такие народные гуляния, но открыто препятствовать им никто пока не решался.

Впрочем, никто не жаловался и в столицу особо не стремился: во-первых, здесь все-таки и "золотой" курс несколько иной, а во-вторых – задавят. Привыкшим к ветру, уносящему с собой все намеки на запахи отходных мест, обитателям того же приморского Ро-Ахта пропитанный вонью Орр-Эн показался бы затхлой банкой без намека на отдушину. А уж про перенаселенность и говорить нечего. Нет, определенно, лучше жить там, где родился. Иначе – везде будешь чужим среди чужих. И своим вряд ли когда-нибудь станешь…

Чуткий нос войника уловил запах жаренной рыбы и Дар, заправив руки в карманы и напевая под нос какой-то простой мотивчик, отправился искать того, кто нарушил спокойствие солнечного весеннего утра столь дерзким образом. Кстати говоря, утро это было уже не просто солнечным, но и достаточно теплым: Дару даже расхотелось плащ покупать. Погода стояла изумительная. Солнце, запах вольного моря рядом и ветер в лицо – что может быть приятней с утра? Лишь разве что…

Аляповатая вывеска внезапно привлекла его внимание. Дарен пригляделся и хмыкнул: чем же еще подобное "произведение искусства" может быть, если не банальным борделем? Хоть пекарней назовись, а бордель – он бордель и есть. И пусть окна наглухо закрыты, а изнутри еще и завешаны тяжелыми шторами, наверняка каждый обыватель в городе был в курсе, к каким же именно "искусствам" приобщают здешнее население.

– Заинтересовались? – подошедшего сзади мужчину Дар не заметил, – оно и правильно. Девки там – просто загляденье! – он звонко причмокнул губами и уже чуть тише добавил: – нет, конечно, не все. Но лучше расстаться со стрибрянной полушкой, чем всю ночь провести с деревянной чуркой, верно?

Войник поднял брови:

– Милейший, спасибо за совет. Когда-нибудь я обязательно им воспользуюсь.

– Не пожалеете, молодой человек!

И удалился. А Дарен продолжил путь, благо запах рыбы усилился близко и у войника неприлично заурчало в животе. Он ускорил шаг и вскоре оказался за неприметным голубоватым домиком, где у стены молодой мальчишка, надрываясь, одновременно и зазывал горожан "купить свежей рыбки" и пытался управиться с теми, что уже лежали на раскаленной жаровне. Некоторые рыбешки еще подпрыгивали, что прибавило уверенности в том, что улов свежий и отравления за сытным завтраком не последует.

Войник, облизываясь, купил несколько рыбешек: для себя и для наверняка голодного Шерена, потом подловил булочницу с еще теплым хлебом и, уже работая челюстями, направился обратно, к лекарю-травнику, откровенно радуясь жизни.

К слову, с рыбой он не прогадал: оголодавший и порозовевший парень с таким усердием налег на предложенный завтрак, что Дару оставалось только потирать собственный округлившийся живот и сыто думать о том, что он очень хорошо сделал, купив чуть больше, чем надо. Лекарь, к слову, тоже дармовым угощением не побрезговал.

И лишь когда последняя косточка оказалась на промасленной бумаге, а все пальцы были тщательно облизаны, Дарен догадался спросить:

– Ты себя как чувствуешь-то, герой?

– Лучше, – бодро отрапортовал Шерен, пережевывая булку, и, дожевав, с изрядной долей уверенности в собственных словах добавил: – намного лучше!

– Это хорошо. Отец твой будет в городе дня через три-четыре, поэтому мне тоже придется чуть задержаться.

Шерен поднял брови:

– Ты же хотел в Шатру?

– Хотел. – Дар кивнул. – Но моя конечная цель – Эль-Шарр.

Лекарь, сидящий до этого и помалкивающий, встрепенулся:

– Эль-Шарр, говоришь? Бывал я там. Красивое княжество, хоть и небольшое, – он задумался на мгновение, а потом добавил: – говорят, у князя нынешнего сын пропал без вести. Давно это, правда, было, уже лет пять назад, если не больше…

Дарен похолодел. Яромир не мог не вернуться, просто не мог. Что же тогда…

– Откуда эта информация?

– Да как же ж? – удивился старичок, – почти вся Шатра только о том и болтала пяток лет назад. А потом все стихло: у князя-то еще один сын, значит. Стало быть, и распрей никаких не будет за место на княжеском стуле.

Дар подпер руками подбородок и задумался. Хотя, по сути, думать было особенно-то и не о чем. Разве что погадать, а это прерогатива чаровников, но никак не войника. Что, если Яр просто…

"Нет, – войник сам себя одернул, – даже думать об этом не смей".

Следующие двое суток прошли почти в полном спокойствии, если не считать того, что произошло утром четвертого дня пребывания в городе. К сердобольному лекарю, разрешившему спать Дару прямо у него в приемной на соседней с Шереном лавке, пришла ожидающая ребенка женщина. Судя по всему, в скором времени она должна была разродиться. Слезы, крупные и прозрачные, так и катились по щекам, когда она в красках рассказывала о том, что муж вчера напился и сказал, что если родится девочка, то он от нее уйдет.

– А я его очень, очень люблю! – восклицала бедная женщина.

Старичок вздохнул:

– Почему ко мне-то пришла, милочка? Это надобно не ко мне, а прямиком – к жрецу Обичама.

Женщина обиженно надула губки.

– Какой вы непонятливый! Мне нужно средство… порошок какой или что там у вас… чтобы, ну… Чтобы он не сильно нервничал, когда поймет, что у меня это… девочка.

– А почему ты решила, что у тебя девочка будет?

– Как же! – с нотками начинающейся истерики воскликнула будущая мать, – чувствую я, сердцем чувствую!

Лекарь подавил смешок:

– Ладно, будет тебе… порошок. – И действительно, старичок щедро отсыпал в бумажный пакетик обещанное. – Чудодейственный, так сказать.

– И все будет хорошо?

Слезы тут же высохли. Лекарь-травник кивнул.

– Спасибо вам! – она даже чмокнула смутившегося старичка в морщинистую щеку.

Дарен и Шерен с нескрываемым любопытством наблюдали за этой сценой, не решаясь вмешиваться (потому что успели прочитать надпись на пакетике), а потом, когда женщина, придерживаясь за бок, вышла, все-таки заржали в голос, не обращая внимания на деланную укоризну во взгляде старика.

А к вечеру в город прибыл и Родзат. Выслушал краткий "отчет" Дара о "путешествии" до города под кружечку щедро разбавленной водой биры и всунул в руки мешочек, в котором уже радостно позвякивали стрибряники.

– Пересчитывать будешь?

Войник отрицательно покачал головой. Что он – дурак последний? Купец заслуги даровы оценил, а, соответственно, и обманывать не станет.

* * *

К слову, та женщина в тот же вечер родила свежего и крупного мальчонку. А счастливый отец бегал принимать поздравления от соседей в перерывах между приступами от «чудодейственного порошка», которые ему приходилось пережидать, сидя в сортире.

Это Дарену рассказал чуть ли не в голос хохочущий Шерен, когда тот вернулся из гостильни. Радость парня омрачала только боль от слишком сильных смеховых потуг.

– Ну, дедушка, ты даешь! – во второй раз оценил войник юмор лекаря, – не ожидал от тебя. Смотри уж, как бы мстить не пошел.

– Да ну, – лишь весело отмахнулся тот, – поделом ему. Скажет кому – засмеют, а так меня не тронет – побережется.

* * *

День выдался жарким без всякой меры и каким-то неприятным. Все валилось из рук. Сначала Велимира расплескала молоко после утренней дойки, потом случайно во время стирки порвала штаны Борща, столь горячо любимые их хозяином, а после вообще умудрилась рассориться с его дочерьми, да так, что мачеха надавала обидных пощечин прямо на виду у половины весницы.

Веля бросила ей в лицо недоштопанные штаны мужа, убежала в старый дом на окраине селения и уже там дала волю слезам. Сидела, постыдно размазывая их грязными ладошками по щекам – и ничего с собой не могла поделать.

А под самой крышей летом свили себе гнезда трещатки, маленькие птички, размером с пол-ладони; желтые с серыми воротничками на грудках. Везет вот им, птицам! Куда хочешь, туда и летишь, ни от кого не завися…

Зима выдалась холодной и снежной в этом году. А за ней, как все вечное, прилетела на последних ледяных крыльях и весна. Плутовка унесла с собой весь снег, а заодно и покой девушки.

Велимира со злостью терла глаза и щеки и судорожно всхлипывала. Вот на что ей этот дурацкий дар, когда и не защитишь им себя, и не повлияешь на судьбу? У Странников с Путниками – и то, больше свободы. А она? Что ей осталось? Смирно сидеть, дожидаясь того побега, когда неверная Нородж соизволит взглянуть на свое неразумное дитя, или пока Эльга сплетет нити-дороги в одну колею?

Девушка укусила собственный кулак, чтобы рыданий не услышали в веснице. Вот хоть бы чуть, хоть бы немного припугнуть Борща с женой и его детьми – сразу бы легче стало! Так нет же: досталась ей эта бесполезная школа… И не напакостишь вовсе. Борщ еще сначала боялся ее, хотел в лесу оставить… А потом осмелел, и руки стал распускать без причин: это не то сделала, туда не так посмотрела… Понял, значит, гад, что мелкая девчонка лишь сны видит, да обереги от болезней делает. И все.

– А вот и нет, не все! – отчаянно крикнула она.

Веля так увлеклась мыслями о том, где бы еще можно применить ее дар, что прослушала отчетливые шаги на лестнице.

– Вот ты где, маленькая паршивка! А ну, поди сюда!

Девушка зыркнула волчонком из-за сундука и забилась в угол.

– Не пойду!

– Ах ты ж, пакостница! Змею пригрел! – распалялся Борщ, краснея. – Да как ты только посмела обидеть мать!

"И никакая она мне не мать!"

Но вслух сказала иное:

– Она первая начала!

– А Дубыня? Тоже первый?!

Сын отчима с утра подловил ее у колодца и полез задирать юбку. Девушка даже сама от себя такой прыти не ожидала: врезала под дых – и припустила через поле. Но, видно, гад этот нажалобился отцу, а ей теперь прятаться от него по темным углам.

Оправдываться было бесполезно.

– Отвечай!

Велимира молчала.

– Ну, я тебя сейчас разговорю!

Гонял он ее по всему чердаку, пока подло не подставил подножку и не схватил за косу.

– Вот сейчас ты у меня получишь, – приговаривал Борщ, волоча за косу молча глотающую слезы девушку, – так получишь, что свет не мил станет!

Бить, конечно, ее не били (а то, еще чего доброго, дознаются в веснице), но на хлеб и воду посадили без малейших угрызений совести.

А на следующей неделе девушку просто поставили перед фактом:

– Замуж выходишь. За сына Елимея, – проворчал отчим. – Чего опять глаза на мокром месте? Садись за станок и вышивай простынь, дурында.

Велимире только и оставалось, что бессильно злиться или реветь в три ручья, будучи запертой в комнате. Сначала она предпочла первое, потом скатилась на второе, а уж после того, как слезы высохли, заработали мозги. Такое вот оно, женское племя.

Разумеется, она и не собиралась ничего вышивать. Разумеется, осьмнадцатый год пошел, но честью своей Веля не позволит распоряжаться. Так она решила и стала готовить план побега. А что? Приданное, допустим, кроме злосчастной простыни для первой брачной ночи у нее уже имеется. Деньги, бережно хранящиеся в тряпице на чердаке заброшенного дома, сойдут вместо дойной коровы. Даже с лишком. Рубаха для будущего мужа, вышитая кричаще красными, а не белыми нитками, готова была еще год назад, ведь, в конце концов, намного легче работать ночами, когда уже точно знаешь, кто именно станет твоим нареченным…

А Велимира знала. И знала даже намного больше, чем надо было.

Девушка вздохнула и посмотрела на еще не завязанный узелок: осталось только еды в дорогу собрать, да нож с кухни унести.

И старые простыни совсем не жаль на веревку. Особенно на ту, которая вела к свободе.

* * *

Солнце, взобравшись по небесной лестнице, горело белой точкой прямо в центре голубого полотна над головой Дарена. Слева шумело неуемное море, справа шуршал ветками закадычный друг-лес. Дорога петляла, но неизменно приближала путника к цели, отчего тому хотелось чуть подольше на ней задержаться. Единственное, что успокаивало: он волен в своих действиях, и пока что ни одна вещь не сможет этого изменить. Да и нельзя было ничего менять. Пока.

А что изменилось за эти пять лет? Время? Мысли? Он сам?.. Вместо свиста картечи – птичий щебет, за голубым небом и пушистыми белыми облаками скрылся след отбушевавшей пыли после атаки, сорванный голос заменило пение в театрах… Что-то изменилось? Одно – за другое, не больше. Придет время – и снова что-то незаметно вытеснит чуждое своему побегу. Как то например: прошла же пора летописцев? Развивается книгопечатание, медленно, но неуклонно. Глядишь – и уже через каких-то лет сорок будут повсеместно издаваться учебники для городских школ, а не только пособия для знати.

Дарен поморщился. Мысли о знати снова вывели его к размышлениям о Яромире. Неспокойно было войнику, хоть и гнал тот от себя дурные предчувствия. Да только обманешь ли сам себя? Другого – намного сподручней и легче. А вот поди-ка попробуй убедить самого себя в том, что сам же наперед обозвал ложью?

Ближе к полудню следующего дня среди зеленой листвы блеснул посеребренный купол маленького храма, а чудь погодя показалась и развилка. Где же еще стоять святыням Эльги, если не на распутье дорог? А ну как человеку выбор нужно сделать, прежде чем выбрать дальнейший путь?

Храм был старый, но, благодаря таланту неведомых мастеров, стоял крепко и рушиться не собирался еще как минимум лет сто. Серые стенки отдавали пульсирующим теплом, которое чувствовал, должно быть, каждый, кто проезжал мимо. Солнце отражалось от гладкой поверхности купола, высокие ивы девичьим хороводом в цветущих венках обступили святое место со всех сторон, будто оберегая.

Дарен, собственно, и сам толком не понял, как оказался у входа в храм. Вроде с волну назад стоял еще на перекрестье, а сейчас уже позади остались и темные дубовые ворота…

– Доброго дня тебе, сын Эльги.

Жрица была старой женщиной: смуглое лицо ее избороздили глубокие морщины, седые косы спускались из-под серого платка, и лишь только чистые, как горное озеро, и такие же голубые глаза остались молодыми и ясными. Все они – жрицы Эльги-Верной – такие: слабые телом, но сильные душою…

– Добрых дорог, госпожа. Простите, но мне, наверное, лучше ехать дальше… – он почему-то смутился, – я не хотел заезжать в храм…

– Светлы дороги Эльги-Прядильщицы, – хитро улыбнулась жрица, – и коли задумала Верная привести тебя в Святая Святых, значит, так тому и быть. Отдохни с дороги, путник. Пусть черные тени, идущие за тобой, побегут сегодня по ложному следу.

"А почему бы и нет? – вдруг подумалось Дарену. – В конце концов, никто не говорил, что надо спешить".

И тут же на душе стало светло, тепло и легко – будто кто снял с нее тяжелый камень, нависавший над Даром все это время. Лицо его разгладилось, в глазах появились отрешенность и тепло, а губы сами растянулись в улыбке.

Старая женщина сопроводила эти удивительные метаморфозы хитрым прищуром глаз и направилась вслед за ним – в Обитель Эльги, в ее Храм.

Место, к слову, было здесь намоленное и оттого безмерно нечеловеческое. Дарен буквально физически чувствовал окутывающую его божественную атмосферу: ему казалось, что даже различал чей-то ласковый и убаюкивающий шепот, но, оборачиваясь, видел лишь послушниц.

– Зажги свечку братьям, пусть и они видят свой Путь, – посоветовала жрица.

И войник с великим душевным облегчением последовал ее совету, поставив серую свечку рядом со статуей Богини и ссыпав на ее Длань горсть дорожной пыли с каплей собственной крови. Встал на колени, перекрестил пальцы и поднял голову к Прядильщице:

– Прими дар мой, Верная, и не откажи в благоволении к брату моему – не по крови, но по духу – Яромиру, сыну князя эль-шаррского, с прикрытыми глазами говорил он; слова лились сами откуда-то изнутри, будто и не он говорил – а кто-то другой, только его голосом и его губами, – упокой души на небесах погибших от моей руки и не по моей вине, сохрани всех, несущих Честь Мою и Верность, да не обойди тех, чьи Пути пересекутся с Моим.

А старая жрица слушала его речь внимательно и зорко следила за тем, чтобы никто не смел прерывать душевное уединение человека, столько лет отказывающего себе в праве быть прощенным самим собою же. Пусть говорит. Когда выговорится – легче станет, настолько легче, что проспит он две ночи кряду, а за две ночи они успеют подготовить его к повороту на его Дороге.

"Спасибо тебе, Верная! – мысленно улыбнулась женщина. – Воистину, нет дара лучше чем тот, кому суждено стать Даром Осени…"

Дарен же, закончив молиться, пропустил по меньшей мере десять ударов сердца, прежде чем открыл глаза и посмотрел на руку Эльги. Но – нет. Все худшие опасения войника не оправдались: приняла Богиня жертву, не просыпалась земля на огонь свечки и не затушила его.

Жрица пригласила отобедать отрешенного от всего путника за общий стол, и еда, даром что простая, храмовая, показалась ему искуснейшим из деликатесов. Женщина же все думала, думала… Мысли ее текли подобно тихой равнинной реке – ясные, неспешные, свободные.

Когда-то давно, уже действительно очень давно, ее, четвертую дочь в семье, отдали на послушание в храм Эльги: таковым был закон. И никогда прежде нынешняя жрица не завидовала тем, кто находится вне святой обители, так сильно. Вот смотрела на этого румяного темноволосого мальчика, уплетающего черный храмовый хлеб, и завидовала. И одновременно до безумия жалела его. Ибо видела его путь. Редко, ох, как редко над смертными так ярко горит путеводная звезда, указывающая направление жизни. Куда там Странникам с Путниками, когда предначертанное намного красивей, чем сложенное противоречивой человеческой натурой! А этот мальчик… Он жил. Жил каждым мгновением, всем телом, всей душой. И вряд ли нашлось бы хоть что-то, что смогло бы отнять у него эту жажду жизни.

Женщина едва слышно вздохнула: не хотелось ей отпускать его, но, зная волю своей богини, она не могла ей противиться. Коли уготована ему такая судьба – значит, справится. Значит, ничто не сломит его до поры…

Дар, упорно не замечая испытующего взгляда, продолжал трапезу. А потом спокойно встал, прошел в купальню с несколькими послушницами, и лишь там, когда не осталось в помещении ни одной живой души, откинул голову из воды на край бадьи и позволил себя издать вздох искреннего облегчения. Наверное, это все-таки волшебное чувство, когда с тебя снимают то, что гнет твои плечи. Но, не познавшим его, верно, и не понять вовек.

И войник, прошедши боль, любовь и апатию, снова вернулся к жизни, выкинув цепкие обрывки прошлого, как ненужный мусор. И потому спалось ему на деревянной лавке лучше и слаще, чем если бы он спал в кралльских покоях.

А черные Тени – наемники сразу двух государств, посланные по душу и тело войника – и впрямь промчались мимо по дороге, не заметив храма. Жаль только, путник не видел этого и не ведал о том, что готовит ему богиня, его богиня.

Ведь боги никогда не были бескорыстными…

* * *

В Эль-Шарр Дарен въехал в самый разгар дня: пришлось простоять в очереди с несколько оборотов, но бежать сейчас уже было бы глупо. Опытные войники у ворот смело обсчитывали неугодных им господ, но у Дара не возникло никаких вопросов насчет приемлемой пошлины. Сновали туда-сюда громкоголосые тетки с выпечкой, бегали чумазые дети с крайне счастливым выражением лиц, терлись в толпе воришки, норовя выхватить кошелек потяжелее… Дар, поймав очередного золотоискателя по чужим карманам и дав тому легкий подзатыльник, ухмыльнулся и вытащил собственный кошель. Денег было слишком много, чтобы рисковать потерей, храня те в одном месте, а потому основное хранилось в кожаном мешочке, находящемся вне прямой досягаемости уличных воров. А в кошеле оставалось полторы гнутых медных полушки.

– А не желает ли господин хороший на товар посмотреть?

Дарен оглянулся, поискав глазами объект звука, а, увидев его, понял, что господин желает, да еще как! Войник жадно созерцал скромную вывеску с несколько пылинок, а затем, решив все-таки не дожидаться ярмарки – такой соблазн был – и прямо тут купить себе нормальное оружие вместо палки-копалки, двинулся мимо зазывалы к хорошей дубовой двери.

– День к лету, – поприветствовал Дар хозяина.

В комнате царил приятный глазу полумрак, два окна, выходящие на оживленную улицу были завешены тяжелыми шторами, а другие два выходили во внутренний двор. На стенах блестели сабли, секиры, клинки, стилеты… В общем все то колюще-режущее, что обычно привлекает внимание входящих. Дарен, естественно, не стал исключением.

– Лето до осени, – ответствовал со смешком хозяин – бородатый мужчина лет пятидесяти, – только так уже лет пять как не говорят.

– Правда?

Мерцернарий обвел рассеянным взглядом комнату и вернулся глазами к ее обитателю.

"А глаза у него жесткие – бывший воин, – подумал Дар, – руку на отсечение дам!"

– Правда-правда, – усмехнулся тот, видимо, что-то подметив для себя в потенциальном покупателе. – Что тебе угодно, молодой человек?

Дар почесал затылок.

– Меч бы мне. Хороший.

– Что в твоем понимании "хороший"?

– А Вы покажите на свое усмотрение, а я выберу, – наклонил голову войник.

– Смотри…

А следующие пол-оборота Дарен потратил на длительные переругивания, ибо хозяин оказался мужиком на редкость въедливым, и вовсе не спешил показывать то, за чем пришел молодой войник.

– Ну все, – разозлился он, – или вы мне сейчас показываете нормальное оружие, или я ухожу и хаю вашу лавку на все стороны!

– Да чего раскричался-то? Не у себя на огороде. Чем тебе этот меч не угодил?

Новенький, блестящий и, казалось, только и ждущий момента, чтобы лечь в чужую ладонь, клинок на самом деле был грубой подделкой под настоящее оружие.

– Тем, что после первого же удара раскрошится, как хрусталь под сапогами! – рычал Дар.

В конце концов, конечно, хозяин сдался и отпер маленькую неприметную дверку, но пока это произошло с Дарена семь потом сошло, если не больше. Он ненавидел глупых людей. А еще больше – упрямых.

"Другое дело! – обрадовался внутренний огонек темной сущности, – уж этим мы наколем, нарежем и повыпускаем внутренности!"

Наверное, его взгляд сразу упал на НЕГО, потому что лишь войник увидел его – так сразу же зазвенел в воздухе радостной струной отзыв меча, казалось – тот сам готов сорваться со стены и лечь в руку Дара.

"Мой, мой!"

Обтянутая черной кожей рукоять, с длинным массивным, но не отяжеленным лезвием, с вереницей заговора на Аршене (Аршен – полузабытый древний единый язык, аналог латыни); в меру блестящий и в меру опасный – идеальный меч. И наверняка очень-очень дорогой.

– Вот этот. – Дарен решительно указал на стену.

– Двадцать пять золотых дэров* (дэр – денежная единица Шатры)! – радостно сообщил хозяин, будто бы только и ждавший этого.

"Сколько?!"

– Не держите меня за идиота. Я таковым не являюсь. Поверьте, я за войну много оружия повидал и могу с точностью сказать, что дороже двенадцати с полушкой даров этот меч никто не купит.

– Дешевле двадцати двух я его никому не продам, – с усмешкой парировал мужчина, запустив пальцы в короткую бороду и с интересом рассматривая собеседника.

– Пятнадцать. Больше вам все равно никто не даст, – небрежно отмахнулся Дар, не собиравшийся тратить на меч больше, чем тот стоил.

– Двадцать.

– Шестнадцать? – наклон головы.

Хозяин лавки хмыкнул, поднял брови и вкрадчиво поинтересовался:

– А ты не охамел?

– Как хотите, скоро ярмарка, я там смогу дешевле купить. – Дарен демонстративно пожал плечами, не опасаясь насчет напускного возмущения хозяина: пока что торг лишь доставлял ему удовольствие.

– Восемнадцать. Мое последнее слово.

– Идет! – сразу же согласился войник.

Он и не рассчитывал купить его дешевле, чем за двадцать золотых дэров.

– У меня пятнадцать заросских злотов.

– Плевать. Золото – будь хоть в пушечном ядре – все равно золотом остается, – проворчал хозяин, снимая покупку, – ножны брать будешь?

Дар покосился на объект обсуждения.

– Да, пожалуй.

– Тогда еще один дэр.

– Не страшно.

В общем, расстались оба человека усталые, но обоюдно довольные сделкой. Хозяин оружейной лавки сможет, наконец, купить жене "то самое колечко с изумрудом", а у войника еще оставалось без меры на постой.

Гостильни, к слову, в Эль-Шарре были почти как на подбор чистенькие и почти без вездесущих клопов, но и стоили соответственно. А в дешевый кабак, от которого за версту несло перегаром, Дар идти поостерегся. Лучше переплатить на четверть злота, чем терпеть неудобства, верно? Особенно, когда средства позволяют не оглядываться на мелкие расточительства. Хотя мелкими смог бы их назвать лишь тот, кто никогда в жизни не зарабатывал своим трудом, ибо переплата в два раза еще ни одного хозяина кошелька не обрадовала.

– Ну, что Вы хотите, господин мерцернарий, – разводил руками хозяин заведения, глядя исподлобья на хмурого Дарена, – скоро Ярмарка, только эти комнаты и остались, делались-то для знатных вельмож.

И ведь ни с чем тут не поспоришь! Прав был хитрый мужичок, правее всех правых. Да только не хотелось войнику спать в двуспальной кровати да еще с сомнительного рода барышней, которая стояла неподалеку, скрестив руки в перчатках на груди. Нет, женоненавистником он не был, но всю ночь промаяться без сна, думая исключительно о приличиях и о ширине кровати, ему совсем не улыбалось.

Госпожа ар-Тэсс, к слову, тоже отнюдь не рада была новоселу, ибо выглядел Дарен после дороги, мягко сказать, помято, а уж про запах и говорить нечего было. Правда, мало кто знал, что ей и не в таких условиях приходилось ночевать, но на сегодняшний день барышня настолько привыкла к удобствам, что лишаться их из-за сомнительного вида вояки не собиралась.

– Ну хотя бы кровати раздельные занесите! – еще больше нахмурился Дар.

– Да как можно, господин мерцернарий? У нас тут, по-вашему, столярная мастерская?

А вот это он зря. Хамов Дар не любил. Особенно в нынешнем состоянии: обросший щетиной, грязный, с растрепавшейся сальной косой и с перекошенным лицом от еле сдерживаемого звериного рыка.

– А вот это, милейший, уже Ваша проблема, – ласково проворковал он, хотя от этих нежных ноток даже госпожа ар-Тэсс отошла на несколько шагов дальше, – иначе просто разрублю ее пополам. Держите свои дэры.

И швырнул деньги – эдак небрежно, чтобы под легким плащом как бы невзначай успела сверкнуть для любопытных глаз рукоять меча. А то как у кого возникнет ложное представление о дееспособности и вооруженности заезжего мерцернария?

– Да, еще бадью с горячей водой и…

– Девочку – спинку потереть? – заискивающе улыбнулся хозяин, видимо, оценив этот красноречивый жест.

– Вообще, я хотел попросить не беспокоить меня, – ухмыльнулся войник, – а спинку… сам как-нибудь справлюсь.

Сил на воркование и тем более на любовные похождения не осталось ни капельки.

– Леди ар-Тэсс, полагаю?

Знакомство должно было состояться сейчас же, так как потом у Дара на него не останется ни сил, ни времени, ни, тем более, какого-либо желания. Тем более, что она из благородных…

Дама сухо кивнула.

– Прошу Вас потерпеть мое общество несколько суток. Смею заверить, я буду невидим и неслышим. Вы ведь не откажетесь от прогулки по городу, пока я буду… хм… приводить себя в порядок?

Барышня хотела было возмутиться, и даже уже открыла рот, но наглый войник ее тут же опередил:

– Нет? Ну, вот и славно. Обещаю, леди, через оборот наша комната будет в Вашем полном распоряжении.

И помчался наверх по лестнице, сжимая в руке ключ.

А госпожа ар-Тэсс, кинув вслед хаму испепеляющий взгляд, все-таки пошла в город. И, как оказалось, не зря.

Уже на втором повороте леди заметила, что за ней следят. И притом весьма умело. Нет, женщина не обольщалась на свой счет, понимая, что слежка, в общем-то, вовсе не за ней. Скорее, за предметом ее поисков. Впрочем, ар-Данн упоминал вскользь, что не одни они, эдакие умники, сподобились обнаружить негласное. Вот только забыло начальство предупредить, что на это дело послали Теней. А зря. Ибо именно за этими воинами и закрепилась слава убийц. Говорили, что Тени даже не видят тех, кого убивают. Люди-без-сердца. Да и люди ли?..

Леди Уррина ар-Тэсс зябко передернула плечами из-за пробежавшего по спине холодка.

Свидетелей, естественно, как и потенциальных соперников, у Теней не входило в привычку оставлять в живых.

Дарен, окончив умывально-оттирательные процедуры, спустился в общий зал, чтобы поесть, выпить кружку отвратной разбавленной биры, после чего как раз появится настроение еще вполне себе миролюбиво напомнить хозяину гостильни о том, что в их с госпожой ар-Тэсс комнате до сих пор стоит одна кровать.

К слову, данная мера принесла свои плоды: кровати принесли всего лишь через оборот, еще и извинившись перед "господином мерцернарием". И Дар, бросив взгляд на запылившуюся ленту в петлице, решил все-таки ее снять, ибо теперь существовала реальная опасность попасться властям, чего ему, Дарену, просто категорически не хотелось.