Текст книги "Журнал Наш Современник 2008 #10"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

Журнал Наш современник
Журнал Наш Современник 2008 #10

4 ОКТЯБРЯ 1993

ОНИ РАССЧИТЫВАЛИ: МЫ ЗАБУДЕМ. МЫ – ПОМНИМ!

"Дом грозно пылал, и в этом дыме отлетали души прекрасных русских подвижников, новых русских святых, кому честь была дороже жизни… Столица была отдана на растерзание нечестивым, Кремль готовился праздновать хануку, в пекарнях стряпали опресноки, точились ножи на кошерных животных… «Русские» офицеры, продавшие честь за тридцать сребреников, сейчас пили по-чёрному, заливая сердечную смуту; Поп-цов с экрана пел Ельцину победные оды, поводя утиным носом в сторону обещанной похлёбки… Всё смешалось, всё смутилось, и впереди не виделось ничего светлого. Казалось, в чёрном дыме пожара отлетали в небо последние искры надежды на счастливое будущее… "

Читайте в этом номере первые главы документального повествования Владимира ЛИЧУТИНА «ГОД ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ…»

Савве Васильевичу Ямщикову – 70 лет!

Савва Ямщиков – да это же целая эпоха в искусствоведении и – шире – в русской культуре! Выдающийся реставратор, блестящий знаток и деятельный защитник отечественного искусства, пламенный публицист – таким предстает перед нами этот русский подвижник. И еще, быть может, самое главное в его деятельности: Савва Ямщиков – человек неудержимого темперамента, заставляющего вспомнить о людях Древней Руси, еще не обузданных татарским нашествием. Ух, какой характер: полюбит, так не то что «шубы с плеча» – сердца не жалко. Невзлюбит – только держись! Гнева Ямщикова побаиваются чиновники Минкульта и даже губернаторы, не уберегшие бесценное достояние нашей культуры. Это праведный гнев и праведная любовь.

Всегда оставайтесь таким же. Многая Вам лета, дорогой Савва Васильевич!

Цена договорная

Индексы: Роспечать 73274, МАП 12625

Уважаемые читатели!

Не забудьте оформить подписку на "Наш современник". Посоветуйте подписаться вашим друзьям. Напомните библиотекарям в районной библиотеке, что "Наш современник" – подлинно народный журнал, его авторы не занимаются интеллектуальной "игрой в бисер", они пишут о реальных проблемах простых людей.

"Русский вопрос" сегодня занял центральное место в политической жизни. В отличие от конъюнктурных изданий, занявшихся им буквально вчера, "Наш современник" в течение нескольких десятилетий уделял ему особое внимание. Скажите патриотам России, что на наших страницах они найдут выступления ведущих политиков, учёных, писателей по острейшим проблемам национальной жизни. Да и сами смогут высказать наболевшее: "Наш современник" – единственный из столичных журналов регулярно публикует большие подборки читательских писем.

Любители отечественной словесности, в журнале, хранящем традиции В. Шукшина и Ф. Абрамова, В. Белова и В. Распутина, вы всегда найдёте чистую прозу и поэзию, не замутнённую пошлостью, сквернословием, "чернухой".

Напоминаем, что "Наш современник" издаётся только на деньги подписчиков. От вас, дорогие читатели, зависит, будет ли выходить журнал, каким тиражом, в каком объёме и насколько влиятельным он будет.

Подписку на «Наш современник» можно оформить: – по каталогу «Роспечать» (индекс 73274); – по каталогу «Почта России» МАП (индекс 12625).

Умер замечательный русский поэт Виктор Дронников, сын Орловщины, сердцевинной земли нашего Отечества. Как же мы богаты талантливыми поэтами, коль при их жизни не успеваем осмыслить всё, что они пережили, перечувствовали и выразили в своих книгах!

По какой-то рутинной традиции многие из них, особенно живущие в провинции, считаются поэтами «второго ряда». Но, как правило, лишь когда они уходят из жизни, мы задним числом понимаем, как были невнимательны и несправедливы к ним. Вспомним потери лишь нескольких последних лет: Николай Дмитриев из Подмосковья, Николай Поснов с Брянщины, Ростислав Филиппов из далёкой иркутской земли, Евгений Курдаков из Новгорода, Михаил Вишняков из Читы. Слава Богу, что перед смертью Виктор Дронников успел передать в любимый журнал подборку стихотворений, чтобы мы успели их прочитать и выразить ему восхищение и тем самым, может быть, подарили поэту последнюю радость в его жизни.

Да будет эта блистательная подборка венком на его свежую могилу, последним поклоном поэта своим друзьям и близким, своей любимой малой родине Орловщине, своей великой России.

ВИКТОР ДРОННИКОВ

ДО СВИДАНЬЯ ВСЁ, ЧТО СОКРОВЕННО

Придешь ли? Шепнула: приду… Прокравшись сквозь темные сени, Я ждал её в майском саду – И вот она вышла из тени…

Исчезли и небо и сад – Беспамятным было мгновенье, К припухшим губам наугад Горячее прикосновенье.

Давно никого я не жду У старых морщинистых вишен. Но шёпот сладчайший: «Приду…» Ещё в моей памяти слышен.

ПЧЕЛА

Поистерла крылышки пчела В луговом цветущем бездорожье. В венчике ромашки умерла, Как уснула, труженица Божья.

А когда просохла тишина Там, где конь травою сочно хрупал, Муравей, трудяга, как она, Приволок её под хвойный купол.

Пчелы не волнуются о ней, И никто её искать не будет. В лихорадке медоносных дней Сколько их в свой домик не прибудет…

Без вести пропавшая в лугах – Жизнь пчелы, как Божия отрада! Пчелы умирают на цветах – Лучшей доли и желать не надо.

* * *

Я никому не подражаю, Попробуй Фету подражать. Но как поэт я возражаю, Что можно Фету возражать.

Я от Есенина пьянею, И невозможно не пьянеть. Я, как Есенин, не умею… В поэзии нельзя уметь.

Поэзию нельзя измерить, Попробуй Тютчева измерь. Поэтам русским надо верить! Но только критикам не верь…

* * *

Кто этот мир? И что мы сами? Перетекают жизнь и смерть… О, если б Божьими глазами Хоть раз на землю посмотреть.

Вот почему, светло и слепо, Когда зияют небеса, Я запрокидываю в небо Осиротевшие глаза.

Не удержать звезды в ресницах… Но сколько лет, но сколько лет Душа сама летит, как птица, На Божий свет! На Божий свет!

Когда-нибудь родное небо Меня приблизит без следа… Не говорите: был иль не был? Я там, я там, где был всегда…

* * *

От самого себя отстану, От этой жизни перемётной. Ни к чьей не прибиваюсь стае, Поскольку я неперелетный.

Не лезу под чужую крышу, На чем стою – того и стоЮ. Когда незримое предвижу, Я слышу крылья за спиною.

Пока в России есть знаменья – Я знаю, свет идет откуда! Россия – Божье озаренье, А не бесовская причуда.

Она, спеленутая в муки, Принадлежит тому, кто слышит… Она очнётся в трубном звуке, И Бог уже над нею дышит…

* * *

Чистый лист бумаги – Белизна полей. Хватит ли отваги Скомкать прозу дней?

Знаю, хватит воли Чистый лист не смять. В зимнем русском поле Молча постоять.

Помолиться Богу В наготе полей. Прикоснуться к стогу Скрытых зеленей…

Стает снег в овраги, Вскроет зеленя… Чистый лист бумаги Вспыхнет без огня.

* * *

О, Русь, Россия, как разнится В стихах поэтов образ твой: Для Гоголя ты тройка-птица, А Блок назвал своей женой.

Я потому пишу об этом, Что мне нисколько не смешно. К таким классическим поэтам Быть непочтительным грешно.

Своя у каждого Россия! Но в чёрный день, забыв свое, Какое сердце не просило Победы Божьей для неё!

Когда земель её алкали, Тех, кто на стягах носит ночь, Соединенными полками Она отбрасывала прочь!

Россия русским – Берегиня,

«И синь, упавшая в реку»,

И безутешная княгиня

В бессмертном «Слове о полку».

И для меня, как свет в оконце, С рождения до крайних дней Россия – лик! Россия – солнце С чертами матери моей!

* * *

Я живу на Родине, как в тире. Если быть точней, – на полигоне. В русском истребляющемся мире Титульная нация в загоне.

Я обложен с Юга и Востока,

А в славянском мире так туманно…

Запада недремлющее око

В наши окна зырит постоянно.

По какому злому наущенью Сердце не проглядывает солнца? Стала моя Родина мишенью Даже для вчерашнего чухонца.

Каждому отметиться охота, Словно едкой окисью на меди. Вот она, вселенская охота На большого русского медведя!

Отовсюду слышатся угрозы. Выживают из глубин и высей. Стыдно каменеть великороссам Перед мировою закулисой!

Разве непонятно – в этом мире Мы одни, как перст, на белом свете. Мы живем на Родине, как в тире, У беды грядущей на примете.

Русскому Отечество – свобода! Русские – мы многое сумели… Если б у властей и у народа Были совпадающими цели…

Что же, православные, мужайтесь! С нами Бог и сам Георгий-витязь. Русские всех стран, соединяйтесь! Русские всех стран, объединитесь!

ПРОЩАНИЕ С ЛЕТОМ

До свиданья всё, что сокровенно… Стало меньше над лугами света. Возом свежескошенного сена Прокатилось по деревне лето.

Прокатилось лето… Закатилось… Закричали над полями птицы. Лишь вчера мне радостное снилось, А теперь не знаю, что приснится.

Закатилось… Что же мне осталось? Перелесков розовых остылость. Так храни оставшуюся малость, Как большую Божескую милость.

Не дрожи, осенняя осинка, Мы у жизни все на перекате. Кто-то машет синею косынкой На закате лета… на закате.

МОЛЕНИЕ О ВИТЯЗЕ

За ушедшего на битву За последний русский край Я шепчу одну молитву: – Витязь мой, не умирай… Подрывной волной фугасной Гнут Россию на излом. Господи, не дай погаснуть Русской жизни под огнем. По крови бежит остуда, Как от раны ножевой. Витязь мой, приди оттуда Невредимый и живой.

Сколько русской крови льется…

Господи, не покидай

Всех, кто бился,

Всех, кто бьется

За последний русский край.

Вот и вся моя молитва До последнего конца, Только б слитно, Только б слитно Бились русские сердца.

ХОЛОД

Так внезапно окончилось лето. Стало грустно в осеннем краю. В белых рощах, кипящих от света, Лунный холод земли узнаю.

И в сухих камышах над водою Кто-то плачет иль, плача, поёт… Этим звукам с неясной бедою Вторят долгие крики с болот.

Эти крики и странные плачи, Этот свет, что клубится во мгле, Не несут мне, как прежде, удачи На когда-то счастливой земле.

И над всей этой ночью, глядящей Отчужденностью меркнущих звезд, Все тревожней к луне восходящей, – Выкипающий холод берёз.

И от звуков, что душу мне ранят, И от света, что веет огнем, Нелегко удержаться на грани Между небом и небытием.

* * *

Люблю! Люблю! Целую руки… Вся жизнь как с чистого листа. Я предпочту глухой разлуке Полёт с чугунного моста.

Пусть длится, длится все, что было Распахнутым, как небеса, Лишь только б ты не отводила От глаз моих свои глаза.

И целый мир к тебе ревнуя, И целый мир в тебе любя, На расстоянье поцелуя Хочу быть около тебя.

Так что же сердце не разбилось? Так что же я не поседел, Когда уже разлука длилась, Когда я вслед тебе глядел?

* * *

Поэты приходят ко мне во сне, Их поступь лелеет слух. Так одноверцы в чужой стране Сбиваются в тесный круг.

И каждый от ангела неотличим, Их речь никому в укор. О том, о чем на земле молчим, Обыденный их разговор.

Пушкин смеется… Есенин весь Как одуванчика пух. Тютчев здесь, а как будто не здесь, Блок превратился в слух.

А за окном пролетают миры, Небо росит, как ветвь. Хватит ли Фету цветущей мглы Вечное запечатлеть?

Бунин упорно глядит в огонь, Странник нездешних стран. Бабочка села к нему в ладонь, Узкую, как тюльпан.

Сон продолжается и наяву… Пахнет жара травой. Разных цветов на лугу нарву И принесу домой.

* * *

Я спал в зеленой колыбели

У птичьей песни на краю,

Когда железные метели

Накрыли Родину мою.

Свинцовых струй вражда слепая,

Цветов кровавая купель.

Мать. Мама. Девочка седая

Мою качала колыбель.

Прошла гроза, и вслед за громом

Над вешней Родиной моей

Всем существом, зеленым горлом

Ударил ранний соловей.

Как будто пел за всех пропавших

У птичьей песни на краю…

Как чутко древний свет ромашек

Овеял Родину мою.

В ДЕНЬ ПОБЕДЫ

Федору Васильевичу Дронникову

Тридцать лет свои награды Чистит, словно на парад, Три войны прошедший кряду Старый гвардии солдат.

Он сидит, как гвоздь застолья, В окруженье сыновей, Пьет за тех, кому не больно, И за тех, кому больней. Ах, как смерть его любила, Три войны в обнимку шла, Но ни разу не убила, Только ногу отняла… Если б даль того разрыва Выветрить из сердца вон! Что задумался, служивый, Трижды победитель войн? Ничего не отвечает, Даже бровью не ведет, Только головой качает – Значит, скоро запоет. Запоет он, как заплачет, Все про полюшко, про то… Будто в песне что-то спрячет, Будто жизнь переиначит, Будто похоронит что.

РУССКИЙ КОЛОДЕЦ

Егору Семёновичу Строеву

Я побывал в твоем краю… Прими привет родного края. Люблю я родину твою, А Родина – всегда святая! Когда душа не под замком, Добро всегда в ней отзовётся. Прими поклон от земляков И от отцовского колодца. Глубинный ток живой воды Не перестанет в нём струиться. Былого стёрты здесь следы, Но можно хоть воды напиться. Здесь матери твоей лицо Светило в низкие оконца… И здесь дороже всех венцов Венцы отцовского колодца. Ты помнишь детство под огнём, В кювет уткнувшееся небо… Землянку… Тени за столом… И на столе ни крошки хлеба… Мужского детства даль и высь… Вот потому, как светом веры, Ты чёрным хлебом меришь жизнь, И в мире нет точнее меры… Чернеет тающий февраль. И скоро зелени открыться… Как юбилейная медаль, Звенит в твоём саду синица. Ты здесь во всём… Ты растворён Полями, далью, небесами… И потому как озарён Такими синими глазами.

Здесь всё твоё: трава, цветы… Вся Русь от края и до края. От зависти и клеветы Тебя хранит земля родная. Не предадут тебя поля. Твоим корням я поклонился… Благословенная земля! Благословен, кто здесь родился!

Он возник ниоткуда, таинственный миг, Оборвавший на паузе звуки земные – Твой серебряный голос сквозь речи живых Голоса, голоса мне напомнил иные…

Словно с веток посыпались шелест и звон, И душа задышала немеркнущим светом От светло поминаемых русских имён, Не озвученных Родиной вещих поэтов.

В этом мире глухом, в этом мире без слов, В этом мире беззвучном и голом – Передреев, Рубцов, Соколов, Кузнецов – Птицы Сирины русских глаголов.

Серебристое пенье… Серебряный слог… Твой серебряный голос мне был, как свиданье, С перекрестием русских летящих дорог, По которым уходят в родные преданья…

Твой серебряный голос сквозь речи живых Прозвучал и, как светлая льдинка, растаял… Это ты окликал, как последний из них, Высоко-высоко пролетевшую стаю.

_*

_**

Станиславу Куняеву

Май 2008, г. Орёл

СЕРГЕЙ МИХЕЕНКОВ

НА РОДИНЕ

РАССКАЗЫ

В ТУМАНЕ

Всё было как всегда. Я выгреб на середину Оки, бросил «якорь» тракторный лемех на капроновом шпагате, вынул вёсла из уключин и сложил их вдоль правого борта. Расчехлил удочку, наживил, забросил. Всё. Я был уже в другом мире. И тело, и душа мои пребывали в другом, ином состоянии…

Течение проходило стороной, метрах в трёх-четырёх. Оно бугрилось и свивалось в тугие жгуты, крутило воронки, урчало и вздыхало тяжело. Я старался попасть туда, в самое стремя, потому что там сейчас, до захода солнца, лучше всего брала густера, а уже вечером, на закате, начинал уверенно хватать наживку крупный окунь.

Поплавок быстро сносило вниз и метрах в двадцати затягивало в сторону, на тихую воду, где кружились куски грязной пены и пластиковые бутыл-

МИХЕЕНКОВ Сергей Егорович родился в 1955 г. в деревне Воронцово Куйбышевского района Калужской области. Служил в армии на Чукотке. Окончил филологический факультет Калужского государственного педагогического института им. К. Э. Циолковского и Высшие литературные курсы Союза писателей СССР. Работал журналистом, учителем, научным сотрудником краеведческого музея, занимался издательской деятельностью. Автор пятнадцати книг прозы. Повести и рассказы публиковались в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Юность», «Ясная поляна», «Воин России». Лауреат премий им. Н. А. Островского и А. Хомякова. Живёт в г. Тарусе на Оке

ки из-под кока-колы. И там, именно там, чаще всего начинал выплясывать и нырять поплавок. Поклёвки следовали одна за другой. "Скоро пойдёт туман", – подумал я и оглянулся в пойму. Там, в стороне Улая, и правда, уже сизовато пенилось и поднималось над землёю. Человек нездешний, и не рыбак, сейчас подумал бы, что это и не туман вовсе рождается и скапливается, набирая силу, а кто-то костерок жжёт, припозднившись на реке и решив, должно быть, дождаться там ночи. Вот и расстилает реденький дымок его невидимый за кустами костёр. Но скоро, скоро оттуда хлынет целая река и затопит всё вокруг.

Удить окуней в сумерках с лодки – особая статья и удовольствие особое. Вот уже смутно виден поплавок… но виден… вот повело его куда-то в сторону, притопило, качнуло, снова повело, теперь уже по кругу, и всё глубже, глубже уходит он под воду… Подсечка! И тут же в десяти-пятнадцати метрах, в глубине чёрной воды, тут же отзывается мощным упругим рывком засечённая рыбина. Окунь. Торопливо наматываешь на катушку первые два-три метра лески, а он и не поддаётся ещё. Ещё ходит себе, куда ему надобно. И только потом, отчаянно сопротивляясь, появляется на поверхности, сыплет брызгами, стрелой бросается то в одну сторону, то в другую, разрезая наискось бугристую спину чёрного течения.

Туман пошёл из Улая и вытек уже в Оку. Я прозевал это мгновение. И теперь он вольно разлился по реке и приближался сюда, в низовья. И скоро затопил берега, и лодки под берегом, и огни города вверху, над лодками, над побережными тропинками. Глуше и неверны стали звуки. Поплавок сперва был виден в двух-трёх шагах от кормы, а потом и корма пропала. И поклёвку окуня можно было определить только по дрожанию удилища.

Однако белая река тумана не была сплошной. Иногда в разрывы были видны чёрная река и, если наклониться, берег поодаль. Но недолго. Туман наплывал, смыкался, и уже нельзя было понять, где город, а где Заокский луг и Улай. Только по вздрагиванию лодки, медленно сносимой вниз, можно было как-то сориентироваться, да по звукам, доносившимся из города, понять, что выплывать надо туда. Там пристань и буйки. Там ночевать лодке. Там, среди зарослей крапивы и таволги, знакомая тропинка – вверх, мимо церкви и Кабацкого отвершка, в тёмный переулок, к дому. "В городе сейчас тепло", – подумал я.

Клёв прекратился. Всё, надо было собираться домой. В садке шуршали, вздрагивали и трепетали плавники окуней и густеры. Я быстро сложил удочку. Всё было как всегда.

И вдруг с низовьев, от излучины, послышался приглушённый мужской голос:

– Таня! Таня! – Заскрипели уключины.

– Я здесь! Здесь! – отозвался сверху женский, тоже не во всю силу. В тумане, совсем рядом с моей кормой, плеснуло весло. Вздох – то ли

реки, то ли человека.

"Да кто же так вздыхает", – подумал я и замер, вслушиваясь и всматриваясь в туман. Ничего и никого там не было видно. Но слышно было, что плывут и с верховьев Оки, и с низовьев одновременно, навстречу друг другу, и в тумане, должно быть, ищут друг друга. Я лёг на дно лодки. Вода курилась. Туман почти лежал на воде. И в это время его плотные пелены разорвало. Увиденное поразило меня. Всё длилось всего несколько мгновений. А потом туман опять сомкнулся над рекой и укрыл и лодки, и тех двоих в лодках, кто и составлял суть, загадочность и совершенство того внезапного видения.

Одна лодка сплавлялась вниз. Вёсла были убраны на корму. Человек в ней стоял во весь рост. Это была женщина. Видимо, та загадочная Таня, которую минуту назад звал мужчина, приплывший с низовьев. Она стояла, вытянув руки туда, в сторону излучины, куда влекло её лодку течение. Как будто кого-то желанного и долгожданного она уже видела там и звала своим жестом навстречу. Должно быть, так оно и было. Потому что вскоре оттуда действительно показалась другая лодка, такой же лёгкий двухвёсельный ялик. В нем сидел мужчина. Он мощно грёб навстречу ей, медленно плыву-

щей к нему по течению. Видно было, как напрягались мышцы его рук и плеч. Сделав ещё несколько широких и сильных гребков, он резко встал. Ялик качнулся под ним, хватил воды. Женщина вскрикнула тихо, зажав ладонью рот. Их лодки стремительно сближались. Одну несла неудержимая судьба течения, а другую – воля человека, приплывшего сюда из-за излучины. Вот столкнулись бортами. И стоявшие в яликах мужчина и женщина мгновенно сплелись в объятиях.

– Тише, тише, – всхлипывала она радостно и беспокойно.

– Не бойся, не утонем, – сказал он.

– Тебя никто не видел? – спросила она.

– Нет, – ответил он.

В какое-то мгновение они стояли посреди реки неподвижно, будто уснувший речной бакен. Но вот лодка, которая пришла с верховьев, начала сперва тихо, едва заметно, так что клоки тумана обгоняли их, а потом всё быстрее и быстрее увлекать за собой другую. Так они и ушли – вниз, в прорву тумана, в неизвестное.

– Поплыли? – сказала она, уже свободнее, смеясь какой-то своей победе.

– Поплыли, – сказал он.

Они исчезли ещё быстрее, чем появились. И наступила тишина. Тишина стояла такая, что я, казалось, слышал не только течение воды, а и шествие тумана. Теперь уже всё принадлежало ему в этой ночи над рекой. Он владел здесь всем.

Кто они были, эти двое в тумане? От кого прятали своё счастье? Какой свершали обряд? Или я стал невольным свидетелем чьего-то тайного свидания? А может, просто два любящих сердца заблудились в тумане и на глазах у меня нашли друг друга?

Я положил голову на вёсла и некоторое время лежал так, с закрытыми глазами и бьющимся сердцем.