Текст книги "Вольно, генерал (СИ)"

Автор книги: Надежда Житникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Таким же неожиданным получилось прикосновение Молоха к его губам.

Уверенное и мягкое. Люциан почувствовал его сухие губы, горькое дыхание и шершавый язык. Они поцеловались, медленно погружаясь в состояние, когда время вокруг бежит с сумасшедшей скоростью, а сам ты постепенно замираешь в вечности. Моргенштерн чувствовал запах ментолового одеколона и утопал в этом холодном колючем запахе, так контрастирующем с горячностью главнокомандующего.

Эта безмолвная и – по умелости схожая с первобытной – чуткость поразила Люциана. Когда Молох отстранился, генерал думал, что тот растворится в воздухе, а всё это – обернётся сном. Но в глазах главнокомандующего блеснули знакомые искры, и вскоре демон взвыл от боли. Молох крепко взял генерала за подбородок и когтем рассёк губы Люциана поперёк старого шрама.

– Боишься не отличить меня от остальных своих любовников? – стараясь удержать влагу в глазах, сдавленным голосом поинтересовался Люциан, выдавливая из себя ухмылку.

– Опасаюсь, что ты забудешь, кто ты есть, – вкрадчиво произнёс Молох, слизывая с пальцев кровь Люциана.

Рана получилась глубокой, и как бы генерал её ни зализывал, кровь продолжала капать на диван.

– Даже если бы я захотел, то не смог бы, – с вызовом ответил Люциан. – И какого чёрта всё это происходит?! Почему ты не можешь прямо высказаться, а ходишь вокруг да около?!

В другой ситуации Молох оторопел бы от такой наглости, и наказание за дерзость последовало бы неминуемо, однако сейчас всё было иначе.

Главнокомандующий усмехнулся, снисходительно отвязывая генерала.

– Это малая толика того, что бы я с тобой сделал, задумай ты показать мне фокус с исчезновением. Думаю, мою мысль ты понял, – он демонстративно отряхнул руки, вдруг употребив этот аккуратистский жест.

Моргенштерн почувствовал, как снова начала приливать к запястьям кровь. Он пошевелил пальцами, торопливо надевая штаны. Молох медленным шагом направился к двери, и демон стоял, раздумывая, стоит ли останавливать его. Рана на лице ныла, парализуя его половину. Шевелить губами было больно, от слюны пощипывало.

– Так ты… Боишься, что я брошу тебя? – вопрос прозвучал излишне отчётливо и громко, и Люциан почувствовал себя неловко.

Молох остановился. Развернулся. Моргенштерн не успел опомниться, как оказался прижатым к стене и перестал чувствовать землю под ногами. Речь главнокомандующего была ясна и проста.

– Я не боюсь того, чего в принципе быть не может.

Люциан улыбнулся, пусть и напряжённо, понимая, что попал в самую точку. Руками он упёрся в плечи главнокомандующего, а ногами оттолкнулся от стенки, чтобы ими обнять Молоха. Тот растерялся, отпуская шею генерала. Объятия показались ему наваждением. Обострилась паранойя. Молох подумал, что это всё – последствия какой-нибудь подсыпанной ему отравы, и сейчас он галлюцинирует. Предательство свершилось. Но кто предатель?!

И в голове шумело. Мир раскалывался на части. Полубезумный мозг искал объяснение происходящему. Трясущейся рукой Молох коснулся волос Люциана.

Резко дёрнул демона за них. Моргенштерн ослабил хватку. Молох отбросил генерала в сторону, глядя на него диким зверем, ощутившим себя в капкане. Под Люцианом хрустнула древесина хрупкого шкафа для папок. Главнокомандующий некоторое время смотрел на демона, и после очередного молчания вышел из кабинета быстрым шагом.

Люциан посмотрел ему вслед.

На губах демона играла победная улыбка.

========== Оказия 18: Любовь моя, цвет зелёный ==========

Любовь моя, цвет зеленый.

Зелёного ветра всплески.

Далёкий парусник в море,

Далёкий конь в перелеске.

Ф.Г. Лорка.

Молох исчез из жизни Люциана так же внезапно, как и появился. После случившегося главнокомандующий посчитал необходимым воздвигнуть огромную ледяную стену, поскольку в его представлении надвигалась опаснейшая угроза. Вероятно, одна из самых опасных, с которыми он когда-либо сталкивался. Моргенштерн не получил от него ни слова, кроме сдержанного сообщения Слайза о том, что генералу нет необходимости быть в кабинете без распоряжения начальства.

Распоряжения всё не приходило. Люциан, прежде часто заходивший чисто по делам, теперь был полностью избавлен от надобности стоять на ковре. Моргенштерн ощущал себя выпавшим из системы винтиком, одиноко смотрящим на по-прежнему работающий механизм. Порой демон стоял перед дверью главнокомандующего, но не решался зайти. Иногда оттуда слышались какие-то вздохи. Мысли появлялись самые негативные, и Люциану ничего не оставалось, кроме как пытаться выяснить что-то через Слайза.

– Мне нельзя, – отворачивался он.

Моргенштерн передавал ему бумаги с подписями почти с остервенением. Его раздражала эта игра в молчанку, помноженная на его неуверенность. Чего он испугался? Горькой правды? Люциан мерил шагами коридор, иногда пытаясь подкараулить Молоха, однако тот, видимо, отныне решил пользоваться другими видами путешествий, преимущественно магическими. Демон заламывал пальцы и сверлил дверь взглядом. Её открывал и закрывал Слайз, молчаливо склонявший голову при виде Моргенштерна.

Люциан решился на отчаянный шаг. Зная, что при нарушении дисциплины в высших слоях разбирательство ложится на плечи главнокомандующего, демон решил испытать судьбу. Он забрал пальто, припорошенное снегом, которое Молох отдал в своё время в чистку, и вместе с ним тоже решил ненадолго исчезнуть. Набросив пальто главнокомандующего на свои плечи, он будто снарядился в тернистый путь, полный отчаянных размышлений и битого стекла.

Нельзя сказать, что Молох этого не заметил. Скорее, он предпочёл не замечать, чтобы дать себе немного времени на раздумье. Доселе незнакомое состояние действительно испугало его. Впервые в его жизни появилось что-то, чего он не мог контролировать, что выбивалось из его прагматичной картины бытия. Подобного, на его памяти, не случалось вплоть до падения, когда Молох прилично пропахал носом землю, униженный демиургом.

Он выбросил Моргенштерна из картины мира, постоянно ощущая его запах на своих пальцах. Кажется, столько крови уже было на них, столько раз он касался ими кожи, что аромат продолжал дразнить и манить. Для него не было ничего страшнее этого дурманящего забытья, заставляющего порой совершать необдуманные поступки и сгорать в ожидании чего-то, какого-то чуда. Молох напоминал себе, кто он есть, поначалу пытаясь забыться в потоке безликих, податливых мальчиков. Они с улыбкой подавали ему вино, а когда их связывали, молили отпустить.

Слайз угрюмо вытаскивал трупы из кабинета и отмывал от крови стены и пол. Он походил на владельца испанской арены, владевшего разъярённым быком, которого никто не был в силах усмирить. Мальчики Молоху очень быстро надоели, и он решил окунуться в тот омут, что всегда его принимал.

Война была его невестой. Шрамы были вместо обручальных колец. Молох выпустил зверя, желавшего разрушать без видимой причины для такой слепой и дикой ярости. Главнокомандующий из небольшого локального конфликта развернул настоящую бойню, потеряв контроль над разумом. Плотная бордовая пелена застелила ему глаза и заставила без разбора убивать и своих и чужих. Молох допустил большую оплошность, встав в ряды своих войск в подобном состоянии, поскольку бюрократическая сторона вопроса начала страдать. Если вторая сторона желала заключить мир, этого было сделать невозможно. Им оставалось лишь молча наблюдать, как лезвие гильотины неминуемо, с громким визгом летит прямо на них. Молох был ужасен тем, что становился тем самым языческим богом войны, которого в нём видели древние люди.

Быкоподобный зверь в два с половиной метра оставлял за собой лишь пепел, рваную плоть и ужас. Он хотел забыться так, как забываются вечным сном.

Слайз наблюдал за этим, снедаемый муками аналитического ума. Чутье подсказывало ему, что если всё продолжится в том же духе, большой беды точно не избежать. Он знал, на какие рычаги необходимо было давить, однако что-то его останавливало. Быть может, тот факт, что Молох никого к себе не подпускал на несколько метров. «Своим» рекомендовали не подходить к главнокомандующему. Остальные князья тьмы пожимали плечами, равнодушно продолжая пить охлаждённый виски. Им не было дела до жертв, поскольку это происходило не на их территории.

Лишь Вельзевул, обладатель роскошных золотых волос и надменного взгляда, сухо заметил, что это привычное дело и необходимо дать главнокомандующему остыть. Князь тьмы также припомнил, что подобные случаи имели место в прошлом. Правда, на его памяти был всего один: как раз таки тогда, когда Молох осознал, что больше не является божьим ангелом. В ту же минуту его дьявольская сущность высвободилась на свободу, демонстрируя уродство и мощь, идущие рука об руку.

Он не понимал слов, которые ему пытались втолковать. Тупое животное выражение застыло на его лице, и Молох потерял осмысленность во взгляде, всегда ему присущую. Он будто не слышал воплей солдат, даже его собственных солдат, и хруст позвонков сливался для него в одну жесточайшую какофонию, которой он с жадностью внимал. Он был богом крови. Насквозь пропахший ею, насквозь пропитанный ею. И кровь лилась, будто вино, от которого Молох безутешно пытался захмелеть.

Это впишут в историю как ещё одно явление Берсерка.

***

Сложно сказать, что чувствовал Люциан, потому что после услышанных вздохов и безучастных взглядов Слайза, разумеется, наигранных, демон не чувствовал ничего. Он решил, что долго не ощутит ещё потребности появиться в штабе, а потому, бережно придерживая пальто на плечах, удалился прочь, поближе к исторической родине.

Своей родиной он считал небольшой двухэтажный домик в лесу возле озера. Это была обособленная дача его сестры, переселившейся в мегаполис в своё время. В этом домике когда-то рос Люциан вместе с частью семьи, а потому тёплых воспоминаний было более чем достаточно. Он приехал туда, чтобы иметь возможность смотреть на бумажные фонарики, которые запускают здешние нимфы в свой летний праздник. Озеро пересекал высокий позолоченный мост с витыми перилами и тонкими сваями, с которого было очень удобно наблюдать за волшебными огнями, отсвечивающими на рябой поверхности воды.

Люциан внимал тонкому и чарующему пению нимф, приглашавших его присоединиться к вакханалии, однако он со сдержанной улыбкой отказался. Гораздо более необходимым ему было всматриваться в едва заметные силуэты молочно-апельсиновых карпов, резвившихся в воде, и шелест листвы старых деревьев.

Сразу по приезде демон избавился от надоевшей ему до горечи во рту униформы и облачился в милый сердцу подпоясанный восточный халат. Люциан побрился, собрал волосы, будто желая быть кем угодно, кроме себя самого. Непривычнее всего ему было носить сандалии вместо сапог на босу ногу. Но Моргенштерн отмечал, что давно не чувствовал себя так легко и свободно. Люциан попросил сестру выписать из города какую-нибудь из кухарок, которых она взяла с собой, и вскоре перед ним предстал великолепный ужин из птичьего мяса и риса. Вновь привыкая к палочкам и не налегая на еду, он трапезничал, погружённый в собственные мысли и растерянно кивающий на какие-то вопросы кухарки об ужине.

Возле домика, на берегу, находилась небольшая беседка рядом с кострищем. Там плясали языки пламени. Сатиры сидели на ступенях, на брёвнах, притащенных из леса, и кто-то из них играл на гитаре, а кто-то – танцевал, прихлопывая в ладоши. Люциан вышел на звуки ритмичной музыки, забыв об ужине, и подтянул сползшее с плеч пальто, словно чувствуя на нём остатки тепла Молоха.

Под ритмичные хлопки ладоней сатиров, собравшихся в круг, посередине танцевала загорелая черноволосая нимфа, ловко семеня ногами и красиво владея руками. Хрипловатый сатир затянул бойкую, но грустную песню, почему-то запавшую Люциану в душу.

Любовь моя, цвет зеленый.

Смолистая тень густеет.

Серебряный иней звездный

дорогу рассвету стелет.

Смоковница чистит ветер

наждачной своей листвою.

Гора одичалой кошкой

встает, ощетиня хвою.

Но кто придет? И откуда?

Навеки все опустело —

и снится горькое море

ее зеленому телу.

И пока Люциан вглядывался в пустоту, терзаемый песней, на небе рассеивались тучи. На небесном троне восседала Луна. Огромная и призрачная, она была влекущей и таинственной. Моргенштерн смотрел на лунную дорожку на водной глади и будто надеялся, что она куда-нибудь приведёт его. Куда-нибудь, где не пахнет кровью. Генерал ещё никогда не чувствовал себя настолько одиноким. Отчасти он понимал Молоха, его страхи и опасения, но ему до сих пор оставалось неясным: неужели это казалось главнокомандующему разумным?

Моргенштерн, заслушиваясь песней, сел на ступенях дома, кутаясь в пальто, и прижался к деревянному столбу, вглядываясь в пламя костра. Люциан без стыда признавал себя романтиком и упивался этой атмосферой цыганской общины, ощущая себя частью таинственного мира. Но пощипывающая рана на губе, до сих пор до конца не заросшая, не давала о себе забыть.

Утром следующего дня Люциан проснулся с чувством, что ничего пережитого за несколько лет с Молохом не было: настолько контрастными были моменты его жизни. Сидя на постели и собирая волосы на затылке в мужскую причёску, он окидывал взглядом свою комнату. В неё вели раздвигающиеся бумажные двери, изображающие нимфу, притаившуюся под деревом и скрывающуюся от бога Пана. Люциан понимал их обоих. Пан, во что бы то ни было жаждущий любви одинокий уродец, и нимфа, пользующаяся спросом красавица, испугавшаяся, на её взгляд, похотливого монстра.

В комнате было светло, потому что на огромном окне с входом на балкон занавески были раздвинуты: Люциан даже не задумался вчера о том, что их бы надо зашторить. Шкаф, стоящий неподалёку, был очень старым, и внизу на нём красовались маленькие царапинки: Люциана окутали тёплые воспоминания о его детстве, когда коготки росли очень быстро, но няньки не успевали их стричь, и он портил всё подряд.

Моргенштерн также был обладателем небольшого стола со свечой, кипой бумаг и пером с чернильницей. Рядом со столом находился и книжный шкаф с пыльными фолиантами, к которым прилагались словари для расшифровки. Люциану вспомнились его школьные годы, отличившиеся только количеством ссор с однокурсниками и встречей с… тогда ещё генералом. Демон покачал головой и отметил, что нельзя бесконечно предаваться воспоминаниям и, как говорил Молох, жить настоящим. Люциан запахнул халат и направился во дворик за домом, огороженный деревянным забором. Там находились горячие источники, которые приспособили под купальни. Температура там, конечно, была нечеловеческая, но Люциан привык к таким парам.

Вода обладала лечебными свойствами, и потому Моргенштерн очень удивился, когда понял, что у него пощипывает везде. Ни одного живого места на нём не было. И это натолкнуло его на мысль: та ли эта жизнь, которой он так желал? Понимая, что нет, Люциан вздохнул и обнял себя за плечи, откинув голову, и нахмурился. Молох не выходил у него из головы. Против него был так же тот факт, что он всю ночь провёл в обнимку с его злосчастным пальто. И тыкался носом в материал, вдыхал его запах, обнимал сильнее, медленно тонул в тёплом омуте.

Люциан бы и дальше нежился в горячей воде, если бы не заслышавшиеся вдалеке женские крики. Демон насторожился и прислушался. Постепенно они усиливались. И слышались громкие шаги, сотрясающие землю. Моргенштерн выскочил из купальни, накинул халат и, не обуваясь, выбежал из дома, чтобы выяснить, что произошло.

Было издалека видно, что что-то, вторгшееся в Тонкий мир, было для него не предназначено. Деревья хрустели и падали, как жители леса под его ногами. Чудовище рассекало всё, будто ледокол. Люциан что было сил бежал навстречу, опасаясь худшего. Уже издалека вид очернённого рогатого гиганта не вселил в него радужных надежд. С другой стороны, Моргенштерн понял, что причиной вторжения точно был он сам. Приближаясь к чудовищу, Люциан начал привлекать его внимание криками.

– Эй! – возопил он. – Тебе нужен я! Иди за мной!

Монстр с пустыми глазницами, опутанный множеством полусгнивших тел с выпущенными кишками, заревел и бросил в Люциана дерево. Демон чертыхнулся. Неподалёку находилось озеро с водой, где обычно купались нимфы, чтобы их красота никогда не портилась старостью. Надеясь на необходимый эффект, Моргенштерн начал всеми силами манить чудовище за собой, чтобы спасти хотя бы часть тех бедолаг, что успели получить рану, но не летальный исход. Люциан кричал во весь голос, махал руками, раздражал, и чудовище шло за ним, клацая зубами и ревя от раздирающего его гнева.

Озеро показалось через несколько сотен метров, и, уже уставший и немного осипший, демон остановился у самого края, чтобы отдохнуть, и позволил себе потерять бдительность. Восстанавливая дыхание, Люциан выпрямился, чтобы вновь приступить к делу и сделать для монстра ловушку. Но прилетевший в него камень размером с половину человека резко поменял его планы.

***

Молох очнулся, по-настоящему почувствовал реальность, когда на его нос приземлилась бабочка с размашистыми крыльями и пощекотала его. Чихнув, демон с величайшей усталостью в теле приподнялся на локтях. Он не знал места, в котором оказался. Даже, наверное, не подозревал о его существовании. Пролетевший в небесах цветастый крылатый змей с переливающейся чешуёй и множеством воздушных плавников, вовсе обескуражил его.

Главнокомандующий поднялся, не имея на себе одежды в силу определённых причин, и осмотрелся. Он находился на берегу озера, утопая ногами в илистом песке. Усталость отступала по мере его нахождения здесь, чем удивляла Молоха, и вскоре он начал чувствовать себя превосходно. Ясность разума вернулась к нему, чего он, признаться, не ждал. Что стало причиной возвращения рассудка? Озеро ли?

Ощущение Молоха можно сравнить с перемещением во времени или с окончанием криогенной заморозки. Запертый безумным разумом, последнее, что он помнил, это собственный кабинет и очередной мальчишка, которому он с досады и злости сломал шею, как курёнку.

Однако, похоже, главнокомандующий успел и здесь наворотить дел. Он видел, что к озеру стелилась дорожка из его следов, внутри которых был пепел. Всюду были разбросаны расчленённые тела, принесённые им и, возможно, даже сделанные таковыми здесь. Молох осознавал свою чудовищную натуру, но его волновало только одно.

– Где Люциан?

Вопрос ушёл в пустоту. Молох внимательно осмотрел водную гладь и заметил почти невидимую ниточку крови на поверхности. Без раздумий главнокомандующий нырнул в воду, набрав в грудь побольше воздуха.

***

Люциан очнулся раньше, чем это было нужно. Вместе с камнем демон стремился ко дну, не в силах пошевелиться, будто кто-то в такой удобный момент забрал его возможность двигаться. Он видел только одним глазом, но этого хватало, чтобы наблюдать за собственным погружением в воду. Моргенштерн всё больше отдалялся от тёплой поверхности и уходил в холодную пучину. Похоже, озеро было глубже, чем он предполагал. Кончиками пальцев он чувствовал леденящую температуру воды, но ничего не мог с ней поделать.

Мимо него проплывали красочные рыбки с диковинными хвостами. Он любовался ими с чувством той самой тоски, когда ты сделал всё, что мог, но в итоге идёшь ко дну. Русалки, посмеиваясь, проплывали мимо, ожидая, наверное, что вскоре он присоединится к ним. Люциан, если бы он до сих пор не сохранял в лёгких драгоценный запас воздуха, заметил бы им, что стоило быть не до такой степени гостеприимными. А потом снова смотрел, как отдаляется от него далёкая белесая поверхность, такая светлая, такая тёплая. Моргенштерн бы, возможно, выронил пару слёз сожаления от того, что ему пришлось бы в полуживом состоянии провести долгое время на дне глубокого озера, но их бы никто не увидел.

«Может быть, – думал он. – Это даже к лучшему. Это станет итогом всей этой наивной глупости».

Люциан знал, на что шёл, когда потакал Молоху, и теперь, по его мнению, пожинал плоды собственной наивности. Неужели он мог на секунду подумать, что это закончится хорошо? Погружаясь в ненависть к себе так же стремительно, как и в воду, Моргенштерн начал засыпать, надеясь слиться с тёмной и тихой природой. Водоросли окутывали его, увлекая в свой милый дом.

***

Главнокомандующий вынырнул, повалившись на берег.

Вместе с тем, кого он не без труда спас.

Всё его внимание было приковано к потерявшему сознание демону. Было видно, насколько камень подправил ему физиологию. Из правых ноги и руки выглядывали кости, одна из скул точно была раскрошена. Трещина на лбу кровоточила, а щека была ободрана до такой степени, что виднелись зубы.

Но Моргенштерн дышал, пусть и не шевеля челюстью, а лишь приоткрыв рот.

Молох всматривался в его лицо, тряс за плечи, но Люциан не отзывался. Главнокомандующий решил положить его так, чтобы с болезненной стороны демона омывало озеро. Эта мысль казалась ему единственно правильной и очевидной. Молох смотрел на демона, понимая, что всему произошедшему виной он сам. Если бы не дурацкое решение отступить, исход битвы был бы иным. Если бы Молох не поддался крохотному искушению, возможно, Люциану не пришлось бы всё это пережить. Да, ему нравились страдания Моргенштерна, но на его предсмертные судороги он смотрел совсем по-иному.

Тонкий мир был для Молоха местом таинственным, но он нутром чувствовал, что демонические способности тут очень сильно ослаблены. И тогда всё начинало зависеть от того, научишься ли ты вертеться и в этом пространстве тоже, чтобы выжить.

Молох осознавал, что ответы всегда были перед ним, просто он боялся себе в этом признаться. Когда он понял, что виной всему страх, то почувствовал к себе отвращение, причиной которого до этого не становилось ничего. Он ударил кулаком по земле, разбрызгивая грязь, и прижался лбом ко лбу Люциана, чтобы уж наверняка передать ему мысль о том, что умирать здесь нельзя. Молох даже не мог сказать, достигнет ли существо Люциана Инферно или останется здесь и растворится во всём этом эфире?

Бродячий ансамбль, состоящий из сатиров и нимф, не заставил себя ждать. Молох услышал звуки гитары, поначалу немного разозлившие его, но потом он понял, что песня не такая ужасная, и можно было бы никого не убивать, а прежде – дослушать.

Любовь моя, цвет зеленый.

Зеленого ветра всплески.

И вот уже два цыгана

стоят у перил железных.

Полынью, мятой и желчью

дохнуло с дальнего кряжа.

– Где же, земляк, она, – где же

горькая девушка наша?

Столько ночей дожидалась!

Столько ночей серебрило

темные косы, и тело,

и ледяные перила!

Молох взял Люциана за руку и переплёл с ним пальцы, всматриваясь в его лицо. Главнокомандующий и не замечал, что на самом деле демон довольно красив. Красив той красотой, которая обычно почему-то особенно хорошо подчёркивается смертью.

«Я будто играю твоей жизнью… Хочу – забираю. Хочу – отдаю», – с горькой усмешкой подумал Молох.

Это напомнило ему попытку суицида Люциана. Возможно, она была не такой безосновательной, как тогда думал Молох. Может быть, на это действительно были причины, одной из которых являлся он сам. И, может быть, действительно стоило тогда не мешать Люциану? Отпустить его? Было бы это лучше для него? Всё существо Молоха говорило, что нет, что даже смерть не имеет права ничего у него отнимать. С другой стороны, окружённый кровью и щепками, он понимал, что, наверное, Люциан мог прийти к тому, что больше не может так жить.

При мысли, что Люциан не откроет глаз под действием сил озера, Молох приложил его ладонь к своему лбу и погрузился в мрачные бессвязные мысли.

Кого нужно уничтожить, чтобы ты поднялся? Из чьей груди мне вырвать сердце?

Скажи кто-нибудь, что Молоху нужно вырвать сердце из собственной груди, он бы наградил этого умника хорошим тумаком.

Руки Люциана были мягкими, несмотря на то, что он обычно не носил перчаток. Ладони немного квадратные, с длинными соразмерными пальцами, но тонким запястьем. Молох рассматривал её, будто видел впервые в жизни. Он коснулся губами пальцев, не отрывая взгляда от лица, и от них пахло ореховыми ароматическими палочками и илом.

Я никуда не уйду, пока ты не поднимешься.

========== Оказия 19: И вот, на третий день ==========

«Как много в жизни могут решить два дня. Держа тебя за руку всё это время и всматриваясь в лицо, я осознал даже больше, чем мог за свою жизнь. Как я понял, довольно тусклую жизнь. Признаюсь, я боялся. Боялся даже больше, чем это было необходимо. Я бы предпочёл, чтобы об этом не узнал никто, но я по взгляду твоему видел, что ты знаешь больше, чем тебе положено. Моя рука не поднимется, чтобы добить тебя. Мой разум был бы счастлив, но мы оба понимаем, что я бы уже не смог тебя отпустить. Когда мухоловка глотает муху, она уже не может вернуть её обратно. Как и ты уже не вернёшься».

Люциан восседал на полу с завязанными плотной лентой глазами. Солидная верёвка обездвижила его крепкое, оздоровившееся после недели лечения тело, и он чувствовал, с каким старанием был затянут каждый узел. Освободиться было невозможно. Он не понимал, где находится; различался лишь кислый запах матёрого табака, затхлый аромат гуталина и совсем чуть-чуть – дублёной кожи. На своей шее демон чувствовал кожаный ошейник, за который с некоторой периодичностью тянули. И когда Моргенштерн, влекомый тягой, поддавался, то получал либо хлёсткий удар по губам, либо тёплый поцелуй.

Нельзя было предсказать, что произойдёт в следующую минуту. Но губы генерала ныли, на некоторое время вовсе потеряв чувствительность, но когда кровь приливала сильнее, например, от удара, Моргенштерн в полной мере ощущал последствия этой игры.

Демон вздыхал, опуская голову, отворачиваясь, но его встряхивали, заставляя повернуться обратно. Моргенштерн плевался в ответ, за что получал оплеуху. Падая на пол, демон чувствовал щекотливое прикосновение крепкого кнута к телу.

Чувствительная кожа распознавала каждый узелок плетения, и Люциан ощущал взрывающий сознание прилив возбуждения к тому, кто с ним это вытворял. Когда доминант наклонялся и сдержанно целовал его, Моргенштерн кусал его за губу и оттягивал, нагло ухмыляясь.

За неповиновение Люциан получал следующую оплеуху, несильную, и удар плетью по плечу. Дрожь пробегала по телу генерала. Он путался в халате, державшемся только на веревках, – полураспахнутом и влекущем к себе взгляд.

Моргенштерн часто дышал, длинные волосы нередко попадали ему в рот. Некоторое время назад они были собраны, но все шпильки выпали, кроме тех, что были самыми крепкими, но в самых ненужных местах. Щекой демон прижался к бедру доминанта и почувствовал грубую ткань его галифе. Пахло крахмалом, порошком и порохом. Мало соблазнительная смесь, кружащая Люциану голову. Но ему нельзя прижиматься слишком долго – раздаётся резкий звук кнута, говорящий о том, что необходимо отстраниться. Демон поднимается на ноги и отстраняется чуть назад, пока не спотыкается о кровать и не падает на неё.

Актив фыркает, ничего не предпринимая. Ему нравится избитый, потрёпанный, жалкий вид генерала, которого он так долго вожделел. Взлохмаченный, с увлажнённой возле глаз тканью ленты, с затёкшими кровью губами, с множеством ссадин и синяков, особенно возле рук, Люциан выглядел для него как идеальная жертва. Неровно дышащий, иногда даже слишком хрипло, но возбуждённый, иначе бы всего этого не происходило. Люциан лежит, слегка раздвинув ноги и согнув их в коленях. Оставалось одно движение, чтобы завладеть им, но в таком случае всё бы выглядело слишком просто.

Демон чувствует на своих бёдрах прикосновения кожаных перчаток. Они скользят от коленей и до бедёр, а потом далее вдоль живота, проникая под верёвки и халат. Расчувствовавшийся, Люциан тихо дрожал под ладонями доминанта, неровно дыша, и мужчина ловил его дыхание, приближаясь, но не целуя. Обнажёнными коленями демон чувствовал знакомую ткань униформы. Её же он почувствовал почти всем телом, когда доминант притянул его за ошейник и заставил прижаться к себе спиной. Люциан откинул голову, кладя её на плечо, и носом почувствовал жёсткую щетину, а чуть дальше – непослушные волосы.

Доминант прижал к его губам несколько пальцев, и Моргенштерн закусил перчатку. Мужчина снял её, и демон почувствовал прикосновение грубой ладони к своей шее, ключицам и груди. Прикосновения были далеки от нежности, но невероятно точны. Люциан часто дышал на ухо доминанту, и тот стискивал зубы, чтобы не разорвать Моргенштерна на кусочки прямо сейчас.

Демон был достаточно хитёр, чтобы связанными руками, оказавшимися аккурат напротив паха, не преминуть воспользоваться. Пальцами он поглаживал пах мужчины, постепенно начиная делать это всей ладонью, и тогда доминант не сдержался и ввел пару пальцев в рот демона, начав забавляться с его языком. Моргенштерн посасывал пальцы, неожиданно для себя находя это весьма интимным, чем невероятно возбуждал своего партнёра. Бёдрами Люциан прижимался к мужчине, будто нарочно создавая все условия для собственной смерти при самых развратных и компрометирующих обстоятельствах.

Демон завыл, когда почувствовал цепкий и болезненный укус в плечо, от которого боль прошла по всему телу. Это не отбило у Люциана охоту к тому, чтобы расстегнуть галифе партнёра и коснуться его возбуждённого члена, потереться об него бедром.

Послышался снисходительный хмык, после которого Моргенштерн оказался брошенным на кровать снова. Уткнувшийся лицом в постель, он почувствовал резкую боль – доминанту не понравилась такая свобода, и он поспешил напомнить ему о его месте. Закусывая простынь, Люциан с мычанием перенёс череду ударов, заставивших его впиться когтями в собственные ладони. И прохладное ощущение лубриканта между ягодиц нисколько его не обрадовало.

Демон встревожился, но почувствовал сухой поцелуй между лопаток. Ухмылялся ли его партнёр или нет – было неясно. Вскоре Люциан почувствовал нечто очень твёрдое и недостаточно толстое в себе. По продолговатости предмета демон определил, что это был кнут, которым его с такой заботой пороли. Его менее жёсткая и гибкая часть касалась внутренней стороны его бедра.

– Ты любишь такие игрушки, – с ехидством в голосе произнёс актив. – Я видел твои игрища чаще, чем ты думаешь.

– Извра-а… ще-е… нец… – выпалил Люциан, ненадолго перестав закусывать губу и застонав. Дискомфорт от проникновения прошёл довольно быстро; демон выпятил бёдра и прижался грудью к кровати. Когда доминант приблизился настолько, что Люциан почувствовал яичками его возбуждённый член, демон закусил уже простынь и что-то развязно пробубнил. Он изнемогал, временами подрагивая всем телом. Особенно сильно Люциан выгнулся в спине, когда доминант с тихим хлюпом извлёк рукоять кнута. И податливой гибкой частью вновь провёл по коже.