Текст книги "Путь к женщине (сборник)"
Автор книги: Н. Никандров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)
– Моя машина вчерась стала в ремонт, оттого я сегодня и гуляю, – сказал Чуриков. – Но если Ксения Дмитриевна захотят, для них я в два счета могу другую машину достать, и эта будет чище моей. Определенно!
Он встал, закланялся перед диваном, на котором полулежала Ксения Дмитриевна, бледная, с лихорадочно блестящими красивыми глазами.
– Ксения Дмитриевна! Желаете, прокатимся куда-нибудь сейчас! Погода хорошая, время тоже позволяет. Постольку поскольку!
– Куда я с вами поеду? – с беззащитным видом повела Ксения Дмитриевна узкими плечами.
– Хоть в Сокольники, хоть в Петровский парк. Можно махнуть в Останкино, там тоже есть где посидеть. Определенно!
Чуриков сверху вниз вперил в невесту круглые желтые ястребиные глаза.
– Можно в нашем кооперативе взять чего-нибудь с собой на дорогу. В нашем кооперативе все дешевле, чем везде. Пирожных наберем, фруктов, наливок сладких, наливки у нас по ценам госспирта, порожнюю посуду принимают обратно, бутылки по шести копеек, полбутылки по четыре.
– Нет! Нет! – замахала руками Ксения Дмитриевна. – Замолчите! Никуда я с вами не поеду, ни в Петровский парк, ни в Сокольники.
– Я по-хорошему вас приглашаю, Ксения Дмитриевна, по-семейному. Вы не подумайте чего-нибудь. Определенно!
Ксения Дмитриевна раздраженно отмахнулась от него рукой, нетерпеливым жестом дала понять, чтобы он немедленно уходил.
– Значит, ваш отказ надо понимать в полном смысле? – оскорбился Чуриков и принял холодный тон.
– Да, в полном, в полном.
Чуриков схватил со столика свой новый каскет и, помахивая им влево и вправо, как на прогулке, направился к выходу.
– Честь имею кланяться! – со злобной галантностью отчеканил он на ходу. – Определенно!
– Я за вами закрою, – погналась за ним Гаша. – Ну? – через минуту с интересом спросила она у Ксении Дмитриевны, возвратившись в комнату.
– Жуть берет, – зябко поежилась Ксения Дмитриевна на диване.
– Отчего?
– От этих ваших шоферов. Так и вспоминаются герои из разных уголовных кинодрам.
Гаша рассмеялась.
– Ну что вы, что вы, Ксения Дмитриевна. Это вас с непривычки. А как же мы с ними живем?
– Не знаю, как вы с ними живете, но я их боюсь.
– Что так? Это вы напрасно.
– Уж очень все у них просто, – объяснила свое ощущение Ксения Дмитриевна. – И человека задушат просто, если задумают. Завезут, задушат, сбросят с машины в канаву.
Ее залихорадило.
– В Петровский парк меня зазывал... – стуча челюстями, прошептала она с таким лицом, точно на нее надвигалось страшное привидение. – В Сокольники сманивал... В Останкино...
Голос ее захрипел и оборвался.
– Что с вами, Ксения Дмитриевна! – бросилась ее обнимать испуганная Гаша. – Успокойтесь! Это вы просто от расстройства! Какие они там "душители"! Не бойтесь! И неужели же я отдам вас кому попало?
Вечером, когда Ксения Дмитриевна укладывала Клаву и Женю спать, а Гаша простирывала в кухне их рубашонки, с черного хода постучали.
– Кто там?
– Гаша, открой.
– А кто это?
– Я, Митриевна.
Гаша открыла дверь и впустила в кухню сморщенную, нищенски одетую старуху с темным покойницким лицом и с живыми мышиными глазками. От старухи Митриевны, по словам одного из шоферов, пахло покойником.
– Гаша, правда, что сегодня приходил к вам сватать вашу жиличку Чуриков из нашего этажа?
– Да, приходил, хотя я не знаю, из какого он этажа. А что?
– А его самого вы хорошо знаете?
– Знаю, но не очень.
– Видать, что не очень, – засуетилась Митриевна, забегала глазками из-под черного порыжелого платка. – Вы живете в четвертом этаже, а мы во втором, в одном с ним калидоре. И несчастная будет та женщина, которая пойдет за него.
– Почему? – насторожилась Гаша.
Старуха осмотрелась, заговорила тише:
– Только вы смотрите не выдавайте меня. Помните, как в прошлом году во всех этажах подписи против него собирали, когда он, пьяный, за то, что его любовница не захотела делать себе аборт, вышиб из нее ногой семимесячного ребенка?
– Да разве это он?
– Он самый. Ванюшка Чуриков. Пройдите в наш калидор, у кого хотите спросите.
Старушка повернулись и по-мышиному выскользнула за дверь.
Гаша бросила стирку, села на табурет, схватилась руками за голову...
IX
– Знаете, Гаша, о чем я вас попрошу? – обратилась однажды вечером Ксения Дмитриевна к Гаше, когда обе они сидели при электрическом свете за большим столом и по обыкновению шили белье.
Ну? – спросила Гаша, не отрывая глаз от работы.
– Больше не знакомьте меня ни с кем из мужчин.
– Как? Уже? То просили как можно больше знакомить, а то уже не хотите?
– Да. Помните, я вам заранее говорила, что у меня из этого ничего не выйдет? Ну а теперь во мне произошел окончательный перелом. У меня созрел совсем другой план.
– Не секрет, какой?
– Конечно нет. Дело вот в чем. Я решила немедленно поступить на курсы машинописи. Уже ходила справляться. Уже взяла для заполнения анкету, хочу с Андреем посоветоваться, как лучше написать, скрыть, что я окончила гимназию или нет. Курсы в ведении Моспрофобра. Учение там поставлено замечательно, по американской системе. Через три месяца – всего через три месяца, вы подумайте, Гаша! – я получаю диплом на звание машинистки-переписчицы. А там поступаю на службу в какое-нибудь учреждение, становлюсь на самостоятельные ноги и заживу по-иному...
– Это вы очень хорошо придумали, Ксения Дмитриевна, очень хорошо! – одобрила Гаша. – Этак лучше, чем дать командовать над собой какому попало мужчине. Правда, учитесь-ка на машинке писать да поступайте на хорошую должность. Тогда и мужчины хвосты подожмут, языки подвяжут. То они вас приходят смотреть, понравитесь или нет, а то вы их будете выбирать, если станете на себя зарабатывать. Тогда будете их прямо по шеям гнать. А если выйдете замуж, то и в супружестве у вое будет совсем другая жизнь. Гляньте на наших шоферш, наверное уже видали: как какая шоферша сама зарабатывает, так и муж хорош с ней, дрожит, боится, чтобы не плюнула ему в рожу и не ушла от него. А как какая не в состоянии сама копейку заработать, так и муж издевается над ней, каждую минуту вроде мстит ей, что она живет на его счет. Разве это жизнь? И-эх, Ксения Дмитриевна! И мучаются же есть среди нас которые!
– На тех курсах, – как околдованная, твердила Ксения Дмитриевна все о своем, – на тех курсах срок обучения трехмесячный, плата смотря с кого. С членов профсоюза по шесть рублей в месяц, с нечленов пятнадцать. Меня, как воспитательницу, работающую в вашей "детской комнате", зачислили в союз нарпита, так что я буду платить по шесть рублей.
– Это совсем недорого, – сказала Гаша.
– Недорого, но у меня и этих денег нет, – вздохнула Ксения Дмитриевна.
И они замолчали.
Гаша работала, Ксения Дмитриевна думала, высчитывала, умножала: трижды шесть равняется восемнадцати. Затратить всего восемнадцать рублей и стать совершенно другим человеком!
– Гаша,– смущенно нарушила наконец паузу Ксения Дмитриевна, – там у меня в чемодане завалялись кое-какие из моих прежних нарядов. Не купите ли вы их у меня? Я бы их совсем дешево вам отдала.
– У вас? – изумилась Гаша и отрицательно помотала головой. – Нет. У вас я не могу купить. Как же я у вас буду покупать? Да у меня совести на это не хватит.
– Все это пустяки, Гаша. При чем тут совесть? Напротив, вы спасете меня, если купите у меня мои тряпки.
– Лучше приберегите вещи для себя, – посоветовала Гаша.– Вещи всегда сгодятся. Вещи это не шутка. Продать вещи легко, а снова нажить?
И она много еще говорила похвального о вещах.
– Мне деньги нужны, – перебивала ее Ксения Дмитриевна. – Я должна поступить на курсы.
– Это два-то червонца? Такую сумму можете у кого-нибудь призанять.
– Занимать я ни в каком случае не буду, раз не из чего отдавать. Говорите окончательно: возьмете мои вещи или нет? Если не возьмете, я их татарину продам. Сама их надевать я все равно не буду, они будят во мне неприятные воспоминания, я без страдания не могу на них смотреть.
Гаша остановила машину, молчала, смотрела вниз, боролась.
– Ну вот вы какая, – сказала она наконец и подняла голову: – Давайте посмотрим, какие там вещи.
Ксения Дмитриевна вытащила из-под дивана свой большой кожаный чемодан, весь испятнанный волнующими вокзальными бумажными наклейками: "Харьков", "Москва", "Харьков", "Москва"...
В пять минут они сторговались. Неприятные для Ксении Дмитриевны вещи перешли к Гаше.
И Ксения Дмитриевна со следующего дня аккуратно начала посещать вечерами курсы машинописи.
Три месяца занятий на курсах пролетели для нее как три дня.
Преподавали там превосходно, работать научилась она хорошо. Ей посчастливилось: при выдаче диплома на звание машинистки ее там же записали кандидаткой на должность в одно советское учреждение.
Возвращаясь в тот памятный для нее день домой, с дипломом в кармане, куда-то записанная кандидаткой, она первый раз в жизни по-настоящему почувствовала под ногами твердую почву.
И странное и сложное было для нее это ощущение.
Она и сама сознавала, что звание машинистки, которое она завоевала, было не из очень высоких званий. Но ей в этом событии дороже всего был самый факт сдвига ее жизни с мертвой точки.
За первым сдвигом, без сомнения, последует целый ряд дальнейших...
Вот с чего надо было ей начать свою жизнь, с изучения какой-нибудь профессии, а не с замужества с Геннадием Павловичем!
– Спасибо вам, Гаша, спасибо за все, – частенько говаривала она Гаше при всех удобных случаях. – Если бы не вы и не Андрей, если бы не ваше участие во мне, я не знаю, что со мной было бы.
– И вам спасибо, Ксения Дмитриевна, – отвечала Гаша. – Благодаря вам я от детей отдохнула и шитвом своим очень хорошо заработала.
– Многому я от вас научилась, Гаша, очень многому, – дрожал признательностью голос одной женщины.
– Полноте над нами смеяться, Ксения Дмитриевна, – звучал смущенностью и вместе гордой удовлетворенностью – другой. – Чему хорошему можно от нас научиться? Мы люди деревенские, недальновидные...
– А самое важное для меня – это то, Гаша, что я у вас от любви к подлецу излечилась! – прозвучал победно голос Ксении Дмитриевны. – За работой да за хлопотами я совсем позабыла о нем! И я только теперь сознаю, как это было хорошо, что мы развелись с ним и что я уехала от него в Москву! Иначе наша ужасная любовная канитель тянулась бы до сегодня! Подумать страшно!
– Конечно, конечно, Ксения Дмитриевна, – старалась поддержать в ней высокое настроение Гаша. – С ним вы пропали бы.
Ксения Дмитриевна положила на стол работу, заулыбалась в пространство, зажмурила глаза, потянулась, затрепетала.
– Какое это блаженство: в один прекрасный день почувствовать себя свободной от всех цепей и от любовных в особенности!
В передней раздался звонок, робкий-робкий.
– Уже знаю кто, – заулыбалась Гаша, встала из-за машины, прошла отворять парадную дверь и через минуту просунула лицо обратно в комнату: – Криворучкин, шофер с первого этажа, "жених". Что сказать? Не пускать?
– Ну конечно, – пожала плечами Ксения Дмитриевна. – Я же объяснила вам, Гаша, что с этим теперь я не тороплюсь.
Гаша исчезла и вскоре возвратилась в комнату, необыкновенно веселая, подвижная, балующая, как мальчишка.
– Отправила, – с торжеством заявила она. – Страсть люблю мужчинам натягивать носы. Спрашивает: "Почему так?" Говорю: "Раздумали выходить замуж". А он мне: "Ей же хуже". А сам сделался красный как рак да такой злой, что я поскорее захлопнула перед ним дверь. Думаю: как треснет по лбу чем-нибудь железным!
Прошел час, другой, и в передней опять позвонили, по-прежнему осторожно-осторожно.
Обе женщины весело переглянулись.
– И звонить стали, черти, потихоньку, как нищие. То-то! Хвосты подобрали. Уже прослышали, что вы сдали экзамент на машинистку, в нескольких конторах кандидаткой и скоро будете получать хорошее жалованье. У-у, собаки! Я на вашем месте прямо не знаю, что теперь сделала бы с ними!
Она встала и пошла расправляться с визитером.
– Вам русским языком говорят, что не желают! – донесся из передней ее раздраженный голос. – Как так "удивительно?" Ничего удивительного тут нет. Столько время жили без мужа, проживут и еще. Спешки нету никакой.
– Кто такой? – спросила с улыбкой Ксения Дмитриевна, когда Гаша вернулась.
– Какой-то новый, незнакомый. Такой нахальный, прямо лезет! Я, говорит, только что принятый в коммуну, недавно перебрался, и вы, говорит, меня еще не знаете. И попрошу, говорит, объяснить мне: на каком основании вы не допускаете в дом неизвестного вам человека? Если бы, говорит, я был вами замечен в воровстве, тогда другое дело. А это, говорит, даже на удивление. А от самого – и духами, и помадами, и госспиртом!
Они на некоторое время замолчали и погрузились в работу.
Гаша строчила на машинке, Ксения Дмитриевна пришивала пуговицы, метала петли вручную.
– Мне теперь надо поторапливаться перебираться от вас, – печально вздохнула Ксения Дмитриевна.
– Что так? – удивилась Гаша.
– "Женихов" боюсь. Мстить будут.
X
"Дорогой Геня!
Давно не писала тебе. Но напрасно ты объясняешь' это моей "леностью", "праздностью", "интеллигентством" и другими пороками.
Причины моего молчания сложнее.
Прежде всего, ты представить себе не можешь, как незаметно обрастаешь в Москве множеством всевозможных "дел". В Москве даже людям, ничего не делающим, всегда некогда. И каждый москвич тебе скажет, – поговори-ка с москвичами! – как трудно из Москвы собраться писать. Не пишут даже людям близким, родным. Ты же для меня сейчас такой далекий и такой чужой, каким не был никогда. Зачем же, для чего же я буду очень торопиться писать тебе?
Ты пишешь, что тебе "все известно" о моем поведении в Москве, что тебе подробно "обо всем" сообщают наши общие московские друзья и знакомые. Если это так, то тогда для чего же ты в нескольких письмах подряд "умоляешь" меня написать тебе о том, как я "устроилась" и каково мое самочувствие "физическое и нравственное"? О, как во всем этом я отлично вижу тебя, лжец ты этакий и притворщик! И как великолепно это дорисовывает тебя: подглядывать за мной через третьих лиц! Спрашиваю серьезно: по какому праву ты продолжаешь интересоваться мной, следить за мной? Ведь по существу между нами все было кончено еще два с половиной года тому назад, когда я, по твоему настоянию, уехала из Харькова в Москву! Оставь, пожалуйста, меня в покое, прекрати свои гнусные допросы, "нашла" я себе кого-нибудь или еще никого "не нашла". Какое тебе до меня дело? Мы сейчас посторонние друг другу люди.
Ты злишься и спрашиваешь, на каком основании я бегаю "по всей Москве" и выставляю тебя пред твоими московскими друзьями и знакомыми человеком низким, подлым, корыстным. Я-то, Геня, никому не жалуюсь на тебя, а вот ты действительно звонишь по всему Харькову, какой я была невозможной женой, как я изводила тебя, доводила до сумасшествия. Наши общие харьковские друзья и знакомые подробно пишут мне обо всем этом...
Относительно того, как я "устроилась" в Москве, мог тебе сообщить, что я уже два года живу у Гаши. Тебя удивляет, как я, с моим характером, уживаюсь со своей "бывшей горничной". А вот представь, что уживаюсь. Это только с тобой я не могла ужиться, а с другими уживаюсь прекрасно. Фактически я живу у Гаши, конечно, прислугой. Нет той самой тяжелой и грязной работы, которой я не выполняла бы. И я этим бесконечно довольна. Я горжусь, что приобрела у Гаши эту выучку, этот двухлетний трудовой стаж, что прошла важный житейский факультет. Многому я тут научилась, от многих отделалась предрассудков, стала трезвой, практичной, деловой, и ты теперь меня не узнал бы. Вот у кого и тебе поучиться бы: у них, у таких людей, как Гаша и Андрей. Какие это хорошие, ясные, прозрачные до самого дна люди!
Вот тебе в двух словах о моем самочувствии, "физическом и нравственном": нигде и никогда я не чувствовала себя так хорошо, как теперь здесь, у Гаши и Андрея.
Крепкие нервы этих простых деревенских людей, их примитивная жизнь, несложная психика, без "вывихов" и "провалов", действуют на меня самым исцеляющим образом. Я сама не ожидала таких благих для себя результатов. Точно пожила в здоровой местности. Точно подышала воздухом океана. Точно, наконец, отыскала свою мать-природу и перестала чувствовать себя "сироткой". Гаша и Андрей, эти дети природы, они как бы заражают меня своим здоровьем, своим крепким настроением, своей страшной жизненной устойчивостью. И я у них совершенно излечила свое сердце, когда-то так безжалостно расколотое тобой.
Тебя я больше не люблю.
Но об этом подробно потом. Сперва окончу то, о чем начала...
Благодаря участию во мне Андрея и Гаши, я изучила в Москве важное ремесло. Я окончила курсы машинописи по американской системе, имею диплом за подписями и печатями "Моспрофобра", к настоящему дню зачислена уже в пяти советских учреждениях кандидаткой на должность. Кое-что зарабатываю возней с детишками в нашей маленькой "детской комнате" при коммуне шоферов. Кое-что добываю изящным рукоделием, художественным вышиванием, знакомство с которым теперь мне тоже пригодилось. А как только получу службу, так запишусь на вечерние курсы стенографии или корректуры или еще куда-нибудь, пока не решила.
Эх, и заживу же я тогда!
Но я уже и теперь живу.
Странно: звание машинистки-переписчицы само по себе ничтожное звание, это я сама сознаю, но если бы ты знал, Геня, какое оно мне дает великое ощущение своей личной силы, какую вливает в меня твердую уверенность в моем будущем! Но ты, пожалуйста, не смейся надо мной...
И никаких "мужей" мне сейчас не нужно! Вот что!
Это, новое во мне, тоже очень весело переживается мною теперь. К черту вас всех! Тут, было, потянулись ко мне своими обезьяньими лапами "женихи" из приятелей Андрея, когда услыхали, что я приобрела профессию и могу стать выгодной женой. Ну и прыткие же вы все, мужчины! Но я их всех прогнала от себя, отдавала на растерзание Гаши. Словом, "женихи" летят от меня, как пух от ветра, я теперь, по выражению Гаши, "швыряюсь ими". И на самом деле, для чего они мне? Быть их содержанкой – как когда-то я была содержанкой у тебя – для меня сейчас нет необходимости. Сейчас я сама зарабатываю на себя. А любить, если кто полюбится, можно и без "брака".
Все мои помыслы сейчас о другом.
Мне сейчас до умопомрачения нужно только одно: работа, работа и работа.
И больше ничего мне не нужно.
И ты, Геня, мне совершенно не нужен. Мне непонятно, что я когда-то так беззаветно любила тебя. Была девочкой, дурой, и ты сделал меня своей рабыней, развил во мне собачью преданность к тебе. Идеал каждого мужчины – иметь рабыню с "собачьей преданностью". И вот я наконец освободилась от этого рабского чувства к тебе. Цепи сорваны, любви к тебе у меня нет, я свободна.
Помнишь, Геня, ты всегда, и в разговорах и в письмах, любил мне объяснять меня, копался в моей "женской психологии". Так позволь же и мне, на прощанье, хотя разик, углубиться в твою "мужскую психологию". Но, предупреждаю, берегись, я буду откровенна с тобой как никогда.
Ты имел обыкновение твердить мне, что я, твоя жена, несмотря на "надвигающуюся мировую революцию", не представляю из себя в "советском государстве" "общественно полезной единицы". По правде сказать, бывали моменты, когда эти твои фразы все-таки действовали на меня. Я думала: неужели я на самом деле такая никудышная? Но скоро я поняла скрытый смысл тех твоих фраз. Сознайся, не об "общественной полезности" моей беспокоился ты. Тебе нужно было только чтобы я поступила на службу, тебе нужно было только мое жалованье, ты сокрушался только о том, что я жила на твой счет. Зачем же притягивать сюда "мировую революцию", когда попросту тебе денег жаль! Мерзавец ты, а не революционер! Почему ты не поступил со мной честно, почему ты прямо не сказал мне про деньги, а прятался за "неокрепшее социалистическое государство", за "красный призрак мирового пожара", за всякую всячину? Громоздил на себя все, целые государства, целые миры, лишь бы спрятать себя. И все-таки себя не спрятал. Несмотря на "мировую революцию", вижу тебя как облупленного, каков ты есть.
Подлые увертки мужчин!
Мы, женщины, все-таки выше, честнее вас!
И мы смелее вас!
Поэтому я углублюсь, не побоюсь, и дальше в твою "мужскую психологию".
Помнишь, вначале, когда мы только еще сходились с тобой, какие "возвышенные" ты произносил мне речи? Потом сравни их с последующими и, наконец, с самыми последними. Какая разница! Какие ступени от вершин в бездну! Какая крутая лестница! Разберись-ка в ней, и я тебе помогу в этом. Вначале, при первой встрече со мной, в чаду страсти, никакая цена за меня не казалась тебе дорогой. Лишь бы скушать такой аппетитный кусочек, каким я представлялась тебе тогда. А когда скушал, плата показалась тебе, человеку расчетливому, слишком дорогой. И ты всячески старался отделаться от меня и в то же время подыскивал себе жену подешевле. А то и вовсе бесплатную. А еще лучше такую, которая сама приплачивала бы тебе, служила, зарабатывала. Вот куда ты гнул, вот куда ты глядел, а вовсе не в "мировую революцию". Ну а теперь, спустя два с половиной года, ответь мне откровенно: много ты их таких нашел, "дешевых", или "бесплатных", или согласных "приплачивать"? Много ты встретил "новых женщин"?
Хотя сейчас мне наплевать на это...
Итак, дружок, это мое последнее письмо к тебе. Можешь не отвечать на него. Не желаю иметь ничего общего с человеком, причинившим мне в прошлом столько страданий. Прощай навсегда! К. Беляева".
XI
"Милая Ксюша!
Вот именно такая женщина мне и нужна была всегда, какой ты стала только теперь.
Помнишь, я говорил, что, как человек науки, в чудеса не верю, но что если чудо все-таки совершится и ты переродишься, то я, быть может, еще и полюблю тебя.
Теперь чудо налицо, ты переродилась, и я вновь полюбил тебя, новую, за новое, по-новому.
Предлагаю тебе, если хочешь, немедленно возобновить нашу связь.
Вспомни наши прежние ласки, наше прежнее все. Неужели у тебя хватит сил зачеркнуть это все собственной рукой? А если это единственное счастье, которое отпускает на твою долю судьба? А если у тебя в жизни больше ничего лучшего не встретится? Поэтому долго подумай, прежде чем отвечать мне отказом...
Жизнь на Украине быстро налаживается, я уже работаю по своей специальности, служу в харьковском тресте "Техно-хим". Так вот, в конторе этого треста сейчас вакантно место машинистки, и будет для нас с тобой очень удобно, если ты немедленно займешь его. Материальные условия службы сносны, что же касается формальностей, необходимых для занятия этой должности, то я, благодаря своим новым связям, сумею легко их преодолеть...
Я страшно рад за тебя, Ксюша, страшно рад!
Родители не научили – жизнь научила, революция научила.
Правда, тебе еще далеко до "новой женщины", но одной ногой ты уже ступила на правильный путь. Исполать тебе!
Подумай, Ксюша, ты теперь советская служащая, полноправная гражданка, член союза, женщина-работница мировой армии труда. Будем откровенны, а кем ты была раньше? "Женой своего мужа"? Его домашней вещью?
И ты долго, очень долго упрямилась, боролась за старое свое положение, была контрреволюционеркой, хотела продолжать оставаться вещью. Но революция заставила-таки тебя стать человеком.
И революция поступит так с каждой женщиной: или принудит ее быть человеком, работать, участвовать в общем строительстве жизни, или вовсе уничтожит ее, сотрет с лица земли.
Ты тоже едва не была уничтожена жизнью, едва не ступила на скользкий путь. Об этом мне тоже кое-что сообщили...
Теперь о некоторых местах твоего знаменательного письма.
Я не защищаюсь, Ксюша, и не оправдываюсь ни по одному пункту твоих обвинений. Только скажу, что ты напрасно так горячишься по поводу моих слов о твоей "общественной полезности". Ты утверждаешь, что на самом деле для меня играло бы роль только получение тобой "жалованья". А разве получение жалованья не является свидетельством признанной "общественной полезности"? Ты думаешь, что громишь меня в пух и прах, когда пишешь, что во мне говорит "голый расчет". Скажи, пожалуйста, а разве это плохо, когда в человеке живет расчет? С каких это пор безрасчетливый поступок лучше расчетливого? Ты все-таки хотя немного думай о том, о чем пишешь... И "денег", конечно, мне тоже "жаль", потому что теперь они только трудом достаются...
Встав наконец на самостоятельные ноги, ты, Ксюша, представить себе не можешь, как ты выросла в глазах всех мужчин, и моих в том числе. И тут у нас не всегда только "голый расчет". Тут у нас все представление о женщине меняется, если она зарабатывает. Такую можно и уважать больше, и любить сильней. Недаром ты сама пишешь, как "расшвыриваешь" женихов. А раньше у тебя их много было?
Чем брала женщина мужчину при старом режиме и чем она берет его теперь?..
...Итак, Ксюшечка, прошу: отвечай нынче же по телеграфу, согласна ли, во-первых, занять должность в конторе "Технохима" и, во-вторых, быть моей женой? В случае согласия немедленно выезжай.
Место за тобой я смогу продержать только в течение пяти дней, после которых его захватят другие. Так что не спи, торопись.
Если почему-нибудь опоздаешь с отъездом в Харьков и тем потеряешь возможность получить место в "Технохиме", тогда не выезжай совсем.
Если же согласна только получить эту должность, но не согласна быть моей женой, тоже не выезжай.
Словом, выезжай только в случае согласия на оба мои предложения.
Смотри же не напутай!
Ты пишешь, что записана кандидаткой на службу в пяти советских учреждениях? Тогда не лучше ли мне приехать к тебе, если ты к моменту получения этого письма будешь уже на должности? Это было бы еще лучше. Напиши мне, хватит ли нам на двоих одного твоего жалованья? Словом, отвечай немедленно на все вопросы. С нетерпением жду. Геннадий".
"P. S. Одного побаиваюсь: не научила ли тебя за это время Москва теории и практике свободной любви?"
XII
– Гаша! – держа в руках свежее письмо от Геннадия Павловича, с болью и радостью в голосе вскричала Ксения Дмитриевна и, заливаясь слезами, упала на плечи остолбеневшей Гаши. – Я от вас уезжаю...
И она так долго плакала, не выпуская из своих объятий Гашу, точно задалась целью выплакать все слезы, накопившиеся у нее в Москве за эти два с половиной года...
В тот же день, вечером, по пути на Курский вокзал, на углу Мясницкой улицы, Ксения Дмитриевна сошла с извозчичьей пролетки, поднялась по ступенькам в помещение Главного почтамта и отправила в Харьков на имя Геннадия Павловича срочную телеграмму:
"Согласна. Выезжаю сегодня. Твоя Ксения".
РЫНОК ЛЮБВИ
Повесть
Источник: Никандров. Н. Н. Путь к женщине. Роман, повести, рассказы. Сост. и коммент. М. В. Михайловой; Вступ. ст. М. В. Михайловой, Е. В. Красиковой. – СПб.: РХГИ 2004 – 508 с.
OCR: В. Есаулов, ноябрь 2008 г.
I
Бухгалтер одного из отделений Центросоюза Шурыгин, маленького роста, плотный, хорошо упитанный мужчина с очень идущей к нему большой прямоугольной бородой, делающей его лицо красивым, уже в третий раз безрезультатно обходил кольцо московских бульваров: Пречистенский, Никитский, Тверской...
Походка у него была мечущаяся, вид растерянный, и, глядя на него со стороны, можно было подумать, что этот странный, солидный бородач только что потерял в темноте и теперь почти со слезами на глазах разыскивает среди прохожих кого-то из своих близких.
Несмотря на крепнущий к ночи московский мороз, Шурыгин то и дело снимал с головы теплую шапку и вытирал платком с лысины пот, а сам даже и в это время не переставал посылать на всех проходивших мимо женщин острые, голодные, дальнозоркие, как у моряка, взгляды. Опытным взглядом тридцатидевятилетнего холостяка он в полсекунды определял, какая из женщин проходила бульваром случайно, какая искала здесь знакомства с порядочным мужчиной для серьезной и длительной любви, какая проводила тут жизнь, давая себя любить час одному, час другому, всем, профессионально, за деньги.
Оберегая свое здоровье, женщин последней категории Шурыгин очень боялся, всячески от них убегал и пользовался их услугами только в тех крайних случаях, когда его внезапно охватывала бурная, нетерпеливая, уничтожающая жажда любви, а любить было некого. В такие минуты он сам считал себя человеком ненормальным, утратившим власть над собой, способным на самые пагубные для себя безрассудства.
– Толстый, пойдем!
– Нет, я тут ищу одну... знакомую.
– Она не придет.
– Обещала.
И бухгалтер перебирал своими толстыми, короткими ногами дальше, молнией вдруг устремляясь сквозь тьму то к одной встречной женщине, как к своей хорошей знакомой, то сейчас же наискосок к другой.
– Ух, как вы меня испугали!– вырывался испуганный вздох из уст иной женщины, вдруг увидевшей перед самым своим носом напряженное страстью лицо мужчины.
Иногда темнота и утомленное зрение обманывали Шурыгина, и он налетал живот к животу на мужчину в особенности если у того было длиннополое пальто, похожее в темноте на женскую юбку. Случалось, что точно таким же образом и на него вдруг налетали из тьмы другие мужчины, дикие, с вытаращенными, светящимися в темноте глазами, с расширенными ноздрями...
Ноги бухгалтера были утомлены до крайности, мозг отупел, на сердце камнем лежала тоска... Неужели женщины не испытывают такой же неодолимой потребности любить? Тогда почему они, тупицы, молчат? Почему ни одна из них не подойдет к нему сейчас и не скажет ему об этом?
Снег похрустывал под новыми калошами поспешающего Шурыгина звучно, густо, плотно, как картофельная мука в кульке: "Хрум-хрум-хрум"...
Наконец в неосвещенной части Тверского бульвара бухгалтер окончательно остановил свое мужское внимание на самой скромной на вид женщине. Она одиноко и долго сидела на полузанесенной снегом, обледенелой скамье, зябко нахохлившись в своей короткой шубке и вобрав голову в желтое дешевенькое боа.
II
– Извиняюсь, мадам, я вам не помешаю? – взволнованно подсел к ней Шурыгин, избрав момент, когда вблизи никого не было.
– Нет, нет, ничего, пожалуйста, – проговорила незнакомка торопливо и тоже волнуясь, точно боясь, как бы Шурыгин не передумал и не ушел.
И она еще больше сжалась, собралась в плотный, круглый комок, без головы, без рук, без ног.
– А то я могу уйти, если в случае... – пробормотал Шурыгин, пробуя почву и сразу выпустив из себя все свои внутренние мужские щупальцы.
