Текст книги "Путь к женщине (сборник)"
Автор книги: Н. Никандров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
– Про что братишка бает? – спрашивают у кучки вновь приходящие.
– Экономический вопрос разбирает.
– Товарищ, а деньги тогда будут, при социалистическом строе? – задают вопрос в недрах одной кучки.
– Нет, – авторитетно отвечает голос из центра кучки. – В социалистическом обществе денег не будет.
– А золото куда денут?
– Золото, как драгоценность, как предмет, вызывающий такую вражду между людьми, будет изъято государством, и из него будет выделываться для общественных столовых кухонная посуда: кастрюли, тарелки, вилки, ножи, ведра, тазы, помойки... Металл этот, как нержавеющий и неокисляющийся, в гигиеническом отношении самый подходящий для такой цели. Такую посуду даже и мыть почти что не понадобится, она всегда сама по себе будет чистая: только вытер обо что-нибудь – и готово. А сколько времени отнимает сейчас мытье посуды у наших хозяек! А тогда женщина сможет больше уделять своего времени на политическую работу...
– Вот это верно! – кричат в одном месте кучки.
– С золотых тарелок будем кушать! – шутят в другом. – Настанет в полном смысле "золотой век"!
– А в этой кучке что?
– Аграрный вопрос объясняют.
Останавливаются, просовывают ухо между чужих голов, прислушиваются и с трудом разбирают за общим жужжащим гулом:
– Товарищи! Мы за аграрный вопрос не отвечаем, что мужики не начнут грабить! Потому в волостных комитетах у нас понасажена одна интеллигенция: агроном, врач, помещики. Эти кадеты на своих лекциях объясняют, что для мужика у нас нету земли: там железная дорога, там болото, там монастыри, там помещик. Вот какая ихняя статистика! И нам чего-нибудь ожидать от этих юристов не приходится. Поэтому я и говорю, что мы должны сейчас же создать против них свой собственный новый единомышленный фронт, фронт всех трудящихся!
– Верно! Верно! – шумно поддерживает оратора кучка крестьян. – Нам самое главное, чтобы насчет земли...
– Товарищи! – голосят из одной кучи, в центре которой виднеется пролетка, извозчик на козлах, лошадиная морда. – Вот гражданин извозчик пожертвовал рубль на спасение родины! Качать гражданина извозчика!
Толпа стаскивает извозчика с козел, с уханьем подбрасывает его высоко вверх. Кто-то командует при этом:
– Еще!.. Еще!.. Еще разик, посильнее, повыше!.. У-ух-х!..
– Извозчик! Вот как народ тебя величает. А раньше, при старом режиме, разве это было? Сыми фуражку!
– Товарищи! Еще поступило два рубля от неизвестного! Предлагаю качать неизвестного! Ур-ра-а!
Толпа откатывается от извозчика, сгребает с земли, как лопатой, неизвестного, подбрасывает его то головой вверх, то ногами, то животом, то спиной. И все при этом кричат:
– Ур-ра-а!.. Ур-ра-а!..
– Граждане, шесть рублей от другого неизвестного!..
– Ур-ра-а!..
– Обручальное кольцо от молодой женщины, только что обвенчанной!
– Ур-ра-а!..
– Новые галоши, пара мужских новых, ненадеванных галош.
– Ур-ра-а!..
– Товарищи, которые собираете деньги! Не спите, собирайте пожертвования скорее, пока у всех подъем! А вы чего улыбаетесь, господин?
– Я не улыбаюсь.
– Как это не улыбаетесь? Вам смешно, когда народ жертвует свое последнее?
– Мне не смешно, а я только думаю, что когда неизвестные люди собирают в свои шляпы для неизвестных целей деньги, то это уже анархия.
Тут же кто-то жалуется:
– Я сейчас часы золотые пожертвовал в пользу "займа свободы", а мне говорят, что я буржуй, служу Милюкову!
Товарищи! Вы не видали, куда скрылись те двое, которые тут полные шляпы насобирали и денег и золотых вещей! В какую сторону они побежали?
Исключительно женская кучка, и нервный визгливый голос из середины:
– Патриотки женщины! Не будем походить на мужчин, которые вот уже несколько месяцев колотят языками на митингах! Запишемся все как одна в "женский батальон смерти"!
Два других женских голоса, тонкий и толстый, затянувших вразброд:
– Ур-ра!.. Ур-ра!..
– Извиняюсь, товарищ, а вы почему не на фронте?
– Я только что из больницы.
– С такой сытой мордой, как у городового, и только что из больницы?
– Да. Мне делали там операцию, вырезывали аппендицит. Кучка взволнованно кричит вокруг:
– Пусть покажет! Пусть покажет!
Гражданин снимает ременный пояс, расстегивает пару пуговиц, приспускает штаны, заголяет живот, показывает на розовой коже красный шов бугорком.
Кучка молча щупает пальцами шов.
– А ну-ка дайте потрогать.
Монах, в просторной черной рясе, волосатый, неопрятный, с хитрыми блудливыми глазками, сладкоречиво изрекает нажимающей на него кучке:
– В Послании к галатам, глава первая, стих четвертый, сказано: "Да избавит нас Господь от сего века лукавого". Видите, православные, еще в древние времена было предугадано...
– Ага, вот-вот, спасибо, отец, – подбегает к кучке пожилой мужик, завидя монаха, и крестится: – Помоги нашему малоумию...
Рядом по поводу появления монаха немедленно возникает новая кучка, трактующая церковный вопрос.
– Леригия должна быть, а мощей нам не надо! Я первый поеду в Киев, в Печерскую лавру, и распорю там те куклы, деревянные колодки, обмотанные тряпками!
С неудовлетворенными лицами ходят от кучки к кучке отощалый мужик с отвислой нижней губой и остроглазая баба – по всему видно, только что приехавшие из деревни.
– "Долой", "долой", а насчет чего долой – никто не знает, – ворчит мужик, криво ухмыляясь и поглядывая на всех, как на врагов. – Один болтает, надо идти всем на фронт, с немцем кончать. Другой зовет на городские склады окорока грабить.
– Вот это было бы лучше, если бы окорока, – произносит баба со злым выражением лица и щупает под мышкой, целы ли два порожних мешка.
– Где тут Митенька? – спрашивают у публики две дряхлые старушки, две древние подруги, обе одетые в черное, постное, как монашки.
– Какого вам, бабушки, Митеньку? – ласково отвечают им из публики.
– А Митеньку. Братца. Слышим, все ходят сюда на Митеньку. Вот и мы собрались послушать его, родимого. А то братца Иванушку Колоскова слыхали, а Митеньку не приводилось слыхивать.
– Тут не "Митеньку" слушают, бабушки, а митинг!
– Митинг? Ну, значит, митинг. А мы думали "Митеньку"...
Услыхав слово "Митенька", за старушками увязывается молодой мужик с оголтелым лицом, тоже кого-то разыскивающий в необъятной толпе:
– Бабушки, не знаете, а тот братец Митенька от германских пуль заговаривает? А то которых братец Иванушка Колосков заговорил, те все живые с фронта явились. Пуль германских полная одежа, а тело целехонькое, хучь бы что!
В качестве любопытных среди кучек проходит парочка влюбленных, молодой стройный подпоручик и по-весеннему нарядная воздушная барышня.
Подпоручик страстно прижимается к своей спутнице: – Знаю, знаю, ты охладела ко мне оттого, что солдаты уже не отдают мне чести! Милая, умоляю тебя, не остывай ко мне, верь, старый режим еще вернется!
Как на сельской годовой ярмарке, через толпу черепашьим шагом продвигаются четверо нищих слепцов: апостольского вида старец, молодой мужик с лицом, изрытым оспой, опухшая девка, мальчонка с вихрастой высокой головой. Все с дорожными палками, с котомками, с чашками для сбора денег. Они держатся друг за друга, идут в один ряд, шеренгой, и поют стройным гнусавым хором с таким выражением лиц, точно их шеи затягивают петлей:
Вострепещет не-е-бо...
Попадают зве-ез-ды...
И восплачут лю-у-дие...
А если, нигде не останавливаясь, медленным шагом пройтись по всей площади, то можно услышать множество самых разнообразных выкриков, вылетающих сразу из нескольких кучек:
– Тут много любителев мутить воду и ловить рыбку!
– Товарищ, я бы вам ответил, да здесь дамы!
– Пшеничная мука в Екатеринославе есть!
– Митрополит Макарий восемьдесят тысяч одного жалованья получает!
– Наполеон взял все в одни руки и победил!
– У меня муж, мне комплиментов не надо, нахал!
– Товарищ, разве вы не читали, что об этом писали в "Социал-демократе"?
– А вы разве не читали, что это опровергали в "Социалисте-революционере"?
– Тут сейчас всякое: и порядочные, и наш брат!
– Граждане! У этого человека приклеенная борода! Бейте его!
– В единении сила!
– Наше Временное правительство работает, старается, Керенский даже каждый раз в обморок падает, Гучков на фронте даже простудился, кашляет, а вы говорите!
– Зачем же вы берете меня за глотку!
– Потому что я желаю вам возразить, а вы сказали свое мнение и бежите!
– Что же я, до утра обязан тут стоять и слушать твое возражение?
– Стой, собака, до утра! А пока я не выскажусь, я все равно тебя не отпущу!
– Над нами вся Европа смеется, что мы не можем справиться со своей свободой!
– Пущай смеется!
– Граждане, больше всего вас предупреждаю: не слушайте тех, которые говорят за германские денежки!
Иван Иванович, а наша Зинка-то – слыхали? Все радуются полученной свободе, а она, дура, в слезы: не придется, говорит, теперь мне по политическому делу посидеть в тюрьме, а так хотелось!
– Товарищи, не ходите на эти уличные митинги, мы на них только расстраиваемся!
– Сам говорит, а сам всегда ходит!
– Войны хочет только тот, кто не был на фронте!
– А ты был?
– Нет, но пойду.
– Когда же?
– Когда все пойдут.
– Гражданин, извиняюсь, за что вы меня ударили по морде, когда я этого даже не говорил!
– Вы этого не говорили, но оно касается к этому!
– Глядите! Пятьдесят шестой полк идет с плакатами: "Долой Временное Правительство"! Ур-ра-а!.. Сейчас полк на той улице схватится с "женским батальоном смерти"! Идемте смотреть! Ур-ра-а!..
– Товарищи, не слушайте их, слушайте меня, я только пять дней как из германского плена!
– Навряд за пять дён такую личность наешь!
– Граждане, смотрите все на меня: завтра еду на фронт!
– Вы уже третью неделю это говорите!
– А вы, наверное, нерусские!
– Теперь вся власть в наших руках, и мы должны требовать, чтобы дамы и барышни не носили на себе золота и брильянтов и чтобы они сняли шелковые чулки, потому что это оскорбляет народное чувство!
– Выдают по три четверти фунта хлеба и хотят, чтобы я хорошо им работал! Это если мух сгонять с человека, и то долго не продержишься на такой пище!
– Хлеба нету, а все через что? Через волю!
– Тетка, остерегайся словами!
– Расходитесь, товарищи, по домам! Совет Рабочих Депутатов просит!
– А ты чего не расходишься! Сам говоришь, а сам не расходишься!
– Вы это говорите с явно провокационной целью!
– Ты сам провокатор!
– Не тыкай, а то я тебе сейчас как тыкну! Я тут двоим уже тыкнул!
– Тут есть которые заблуждающие, а есть которые подкупные!
– Во всех конмиссариатах сидят одни длинноносые!
После войны мы их со всех местов ссадим!
– Ссадишь!
– Граждане, мне у вас тут в Москве сказали, что я теперь равноправный гражданин. Какой же я равноправный, когда у другого все есть, а у меня ничего! Где я могу стребовать, что мне полагается? А на жену тоже дают?
– Извиняюсь, товарищ военный! Разве я их мотивировал? Это они меня мотивировали и в печенку, и в селезенку, и в закон, и в веру, и в Бога!
– Погодите, погодите, молодой человек, за что же вы его бьете?
– Все бьют, и я бью!
– "Чудесные явления на могиле Распутина"! Чтение и картинка, цена за все десять копеек!
– Нам все равно, что монархия, что республика! Лишь бы царь был хороший!
– ...Ориентация!.. Санкционировать!.. Комплекс!.. Конъюнктура!.. Прогноз!.. Паллиатив!.. Репрессалии!.. Субстанция!.. Филистер!.. Volens-nolens!.. Modus vivendi... Элоквенция!.. Эквивалент!.. Катаклизма!.. Товарищи, рабочие и крестьяне, правильно я говорю?
Правильно!.. Правильно!..
РУДА
Рассказ
I
– ...Всем понятно?
– Всем! Всем!
– А то я, может, не так хорошо выражаюсь, потому как я от рабочих, от станка, не так развитой...
– Нет, нет! Чего там! Тут все от станка! Тут нет ни одного не от станка!
– Товарищ Длинное, у тебя осталось две минуты!
Хорошо... Сейчас кончаю... Я еще только то хотел сказать, товарищи, что наши красные хозяйственники, партдиректора, когда говорили нам о наших достижениях, то пропустили одно, по-моему, очень важное. Они приводили много таблиц, цифр, процентов, но почему-то ни один из них ничего не напомнил молодым рабочим из истории. А надо было. Для нашей заводской молодежи надо было между нынешним временем и прошлым провесть примерно такое сравнение: что вот, дескать, ребяты, в этой нашей медвежьей глуши, средь темных еловых лесов и черных торфяных болот когда-то, лет двести тому назад, крепостные мастеровые в подневольных трудах воздвигали для своих господ, графов Чуваевых, эти рудники и заводы. А после, еще этак с сотню лет, наш брат, наемные рабочие, потом и кровью своей создавали тут капиталистам громадные богатства. А теперь, при советской власти, мы – рабочие – здесь хозяева! Мы распоряжаемся всей тутошней промышленностью... Мы пользуемся и вот этим "Домом Культуры", построенным для нас Гомзой на месте графской церкви из церковного кирпича... Эй, старики-рабочие, которые десятки лет трудились здесь еще до революции, что же вы попрятались, попритихли? Расшевелитесь-ка, оглянитесь вокруг, посмотрите только, где мы с вами сейчас сидим, в каком роскошном дворце, и скажите по совести: ну разве же это маленькое достижение?
– О-о... У-у... Куды там... Еще бы... Понятное дело... Даже нельзя сравнить... То было время и – это... А нашим внукам будет еще лучше... Свет перестраивается... Не остается ничего похожего...
– Товарищ Длинное, твои две минуты кончились! Говорит товарищ Смыслов, приготовиться товарищу Догадину!
II
– Смыслов есть?
– Есть!
– А Догадин тут?
– Тут!
– Но нет, нет, Смыслов, из партера говорить нельзя! Выходи, как все, сюда, на сцену! Как это так "не все ли равно"? Конечно, не все равно! А зачем же ты хочешь снимать пальто? Пальто можно не снимать, иди так! Да по-то-рап-ли-вай-ся ты там! А то желающих выступать рабочих записалось так много, что мы должны дорожить каждой минутой, каждой ми-ну-той! Вот так, становись здесь, впереди нашего стола, где становятся все... Да повернись лицом к партеру, спиной к нам, ведь ты собранию будешь говорить, не нам, не президиуму! Ну, начинай, не теряй время зря...
– Товарищи! Согласно директиве ЦК ВКП, а также призыву ВЦСПС, мы, рабочие-металлисты четырех заводов, расположенных по речке Шулейке, собрались здесь сегодня, как это видно из повестки дня, для проведения широкой массовой самокритики. Лозунг, долетевший из центра до нашей лесной глуши, гласит: "Всю работу, все строительство – под огонь рабочей самокритики". Лозунг, конечно, хороший, очень хороший и нужный, давно нужный... Но, товарищи!.. Надо прямо сказать, что опыт таких собраний по цехам уже показал нам, что пользы от нашей пролетарской самокритики не получается никакой, решительно никакой. Мы, например, критикуем, а непорядки в цехах, например, остаются, и выходит, например, болтаем собаке под хвост. Если кто помнит, еще и раньше, до объявления лозунга о самокритике, в наших центральных газетах, в "Известиях", в "Правде", писали, что как заводоуправления, так и профорганы должны побольше прислушиваться к рабочим низам. Но, товарищи!.. Наш заводской командный состав как не прислушивался к нам тогда, так, видно, не собирается прислушиваться и теперь. Но, товарищи!.. Кажется, пришло время, когда мы сможем заставить их считаться с голосом рабочих от станка. За нас ЦК металлистов, за нас ЦК партии, за нас вся советская власть. Вот почему, товарищи, прежде чем начать свою критику в общешулейковском масштабе, я спрашиваю у президиума собрания: ведется ли здесь, наверху, на эстраде, запись всех предложений, которые раздаются оттуда, снизу, из партера, от рядовой рабочей массы? Потому что говорить на ветер, говорить просто так, для легкого провождения времени, сейчас ни один наш рабочий не согласится: мы только что отработали смену в горячих цехах, на домнах, мартенах, сварках, прокатах...
– Товарищ Смыслов, ну а сам-то ты неужели не видишь, что у нас тут ведется запись речей всех выступающих?
– Где? Кем?
– Как "где", "кем"? А вон из-за рояля две кучерявых головы виднеются, два молодых товарища впеременку пишут!
– Ага, значит, пишут? Ну хорошо. Тогда я буду говорить. А то бы ушел... Но, товарищи!.. Раньше я должен указать еще на одно большое злоупотребление. Призыв критиковать, как известно, был брошен из центра ко всем пролетариям, а у нас на Шулейке далеко не все рабочие выступают. Как в прочих кампаниях, так и здесь опять отдувается одна рабочая верхушка, один профактив. Взять, к примеру, меня: я у нас, в сортопрокатном, председатель цехбюра. А рядовая рабочая масса, самый, можно сказать, низовой пласт, он как молчал раньше, так молчит и теперь. Смотришь, стоит на собрании человек – вовсе не такой глупый с виду или тихий, скорей даже наоборот, озорной, – стоит и молчит, как в рот воды набрал, даже не чихнет, только слушает да курносится, а потом видишь – сидит в уборной, окруженный слушающим народом, и так разливается там, таким, можно сказать, разносится соловьем, ну прямо как приезжий московский оратор! И это я считаю, товарищи, для пролетарского государства ненормальным. Ненормально, когда большая часть рабочих все еще боится у себя на фабрике раскрыть рот, все еще остерегается высказать свое наболевшее мнение...
– Смыслов, будет тебе зря жалобиться-то! Ну чего же они остерегаются-то?
– Как "чего"? Известно "чего"! А вдруг заводоуправление с четвертого разряда снизит на третий! Или со сдельщины перебросит на поденную! Или по "табели взысканий" наставит "пунктиков"! Или под видом рационализации производства вовсе сократит с завода – походи тогда на биржу труда, поораторствуй там, покритикуй...
– Верно, товарищ Смыслов, верно! У нас, в сталелитейном цеху, это уже было!
– А у нас, в листопрокатном, думаете, этого не было? Было!
– И у нас, в тысячесильном, тоже!
– А в бандажном?!
– Ти-хо! Товарищи, ти-хо там на местах! Смыслов, продолжай...
– Поэтому, товарищи, я предлагаю в нашей сегодняшней резолюции потребовать принятия против зажима критики рабочих самых суровых, самых ожесточенных мер! Товарищи за роялем, запишите там у вас это мое предложение, а потом, во время перерыва, покажете мне то место, где записали...
– Что ты, что ты, Смыслов?! Ты нам, президиуму, не доверяешь?!
– А понятно, я своим глазам больше доверяю, чем чужим. Ну как там? Уже записали? Записали, вот и хорошо. Теперь, значит, можно продолжать... Но, товарищи!.. Еще одно, тоже очень важное!.. Тут наши хозяйственники очень красноречиво объясняли нам, что критика бывает разная: бывает критика от слова критиковать, и бывает крытика от слова крыть, и бывает еще третье, кричика, от слова кричать, это когда малосознательные рабочие кричат на ими же выдвинутого партийного директора, кричат без толку, сами не понимая, отчего и зачем. И докладчики просили, чтобы мы только критиковали их, но не крыли и тем более не кричали. И многие из выступающих рабочих уже придерживаются этого. Но, товарищи!.. Я считаю такую линию неправильной. Никаким церемониям с нашей стороны тут не может быть места. И мы должны чистосердечно заявить нашим директорам: что хотя вы, друзья, и из рабочих, выдвинутые на ответственные посты из низов, все-таки где нужна будет, например, кри-ти-ка, там мы будем вас критиковать, где же, по ходу дела, понадобится, например, кры-ти-ка, там мы будем с полным удовольствием вас крыть, а если где потребуется, например, кричи-ка, там, извините, мы не побоимся на вас и покричать, да, да, не без этого, дорогие...
– Браво, товарищ Смыслов!
– Браво, ха-ха-ха!
– Крой, не смотри!
– Помни слова партдирективы: "Критикуйте всех не взирая на лица"!
– А понятно, товарищи, не буду смотреть и начну сейчас крыть! За этим на эстраду, к роялю вышел! Раньше сроду не выходил! Вот только скину пальто – а то сделалось очень жарко, – на рояль его положу, очень удобный рояль для польт... Но, товарищи!.. Раньше еще одно!.. Уже последнее!.. Хорошо, что вспомнил!.. Чуть-чуть не забыл... А ведь оно-то и есть самое главное!..
III
– А молодец этот Смыслов из сортопрокатного. Ловко их откатал. Можно сказать, с песком продрал. И, заметьте, нигде, ни в одном месте не запнулся. Сказал – как все равно по книжке прочитал.
– Дд-да-а... Сейчас есть многие из рабочих, которые так наловчились говорить, столько всего понахватались, такое необыкновенное получили развитие ума, что за ними не угоняется ни один инженер... Иного слушаешь и глазам своим не веришь, что это говорит наш брат, рабочий... Слушаешь и думаешь: и откуда он все это знает, и откуда у него берутся такие подходящие слова?.. А вот я, наоборот, двух слов как следует слепить не могу, сколько ни стараюсь... Охота выступать на собраниях есть большая, даже очень большая, прямо зудит и зудит, а выступишь – ничего не выходит... Или стыдно громко произносить слова при публике и от этого память враз отшибает, или просто голова сама по себе от рождения слабая, не может держать никаких мыслей, – не знаю, не знаю... Но только сам говорю на собрании, а сам вдруг ка-ак позабуду, о чем это я людям проповедую!.. Позабуду и вдруг замолчу... Стою это на освещенной сцене, для развязности одну руку на тот рояль кладу, стою, напираю одним боком изо всей силы на рояль, так что ребра трещат, смотрю прямо в партер, на всю публику, на несколько тысяч человек, и все время молчу, как дурак, и каждую секунду желаю себе скоропостижной смерти... А публика!.. А публике нашей только этого и подавай!.. Она – смеется!.. Она – хохочет!.. Она – радуется, что я провалился!.. Она – хлопает в ладоши, стучит в пол ногами, ломает мебель руками, кричит с мест вся, как бешеная!.. Кричат: "Нет, нет, товарищ Прыгалов, ты хотя и в годах, с хорошей лысиной, а выступать за оратора все-таки еще не умеешь, поди раньше поучись!.." Ну и, помолчав под общий хохот минут пять или больше, в конце концов, понятно, уходишь, спускаешься со сцены вон по той лесенке вниз, обратно сюда, в партер, идешь через весь зал, сам себе на ноги наступаешь – то на одну, то на другую, вот-вот брякнешься мордой в пол, а тут еще это проклятое электричество лезет во все глаза со всех сторон – слева, справа, сверху, из-под низу, окончательно ослепляет, потом, порядочно проблуждав по хохочущему золу таким чучелом, находишь наконец в рядах свое место, занятое галошами и пальтом, садишься и сидишь, как насквозь проплеванный... Брр! Даже вспоминать про это как-то нехорошо, конфузно... И уже сколько раз со мной так было, сколько раз!.. А все опять тянет идти выступать, все тянет... Есть, есть такая неизвестная сила в человеке... Вот, кажется, сейчас опять пойду, запишусь... Нет никакой возможности удержаться... Или лучше немного переждать, пока крупные ораторы – политические – пройдут и на эстраду хлынет разная мелочь с жалобами на муку, на крупу, на семейный вопрос?..
IV
– Говорит Догадин!.. Готовится Слухов!
– Товарищи! Одиннадцать лет прожили мы и проработали так, без ничего, без никакой самокритики, вроде вслепую, молчком, и наконец на двенадцатом году заговорили... И как заговорили! Хорошо заговорили, отлично заговорили, крепко, по-хозяйски! Товарищи, правильно я говорю?.. Сердце радуется, глядя, как наши рабочие за каждым разом говорят все лучше, все длиньше. Взять это сегодняшнее наше собрание – вот так сидел бы тут все время и слушал! Успехи на этом фронту достигнуты нами большие, очень большие! А ведь это, товарищи, только еще начало, первый год! Что же будет дальше, годков так через пяток, десяток! Вот почему, товарищи, мы должны стараться, чтобы эта самая самокритика оставалась за нами, за рабочими, надолго, навсегда! И следить за этим надо сегодня же поручить нашим высшим профорганам! Прошу занесть это пожелание в резолюцию... А теперь перейду к самому делу. Товарищи! Как вам хорошо известно, все советские фабрики и заводы управляются, во-первых, дирекцией, куда входят хозяйственники и прочая высшая администрация; во-вторых, инженерно-технической секцией, с высшим, средним и низшим техперсоналом; и в-третьих, нами, рядовой рабочей массой, сплоченной вокруг своих профсоюзов. Товарищи, правильно я говорю?.. И в настоящее время все эти три живые силы наших заводов имеются тут налицо. Две из них уже полностью высказались: хозяйственники и инженера. Высказывается третья, последняя, – мы!..
– Товарищ Догадин, а почему же мы последняя? Почему не наоборот: мы, рабочие, первая, а они, администрация и техперсонал, последняя? А то нам даже обидно: мы и до революции были последние, мы и после революции оказываемся последними!
– Нет, нет, тут, товарищи, у нас не об этом, кто первые, кто последние! Тут у нас только об том, как нам получше провесть ношу рабочую самокритику, как пофактичнее разобрать доклады наших директоров заводов и начальников цехов! Товарищи, правильно я говорю?..
– Правильно, правильно! Продолжай, не слушай его, это он так, как всегда, бузит!
Товарищи! Наши хозяйственники, отчитываясь тут перед нами, нарисовали нам такую веселенькую, такую заманчивую картину! В производственную работу заводов никак не могут ввести стандарт, а вот в свои доклады уже ввели: у всех у них поется одно и то же, одна и та же песня: "Производительность труда рабочего поднялась; простои машин и печей сократились; выпуск металла резко увеличился, а расход топлива, несмотря на это, резко уменьшился, сделана большая экономия; количество брака металлоизделий упало на столько-то процентов; себестоимость тонны продукции снизилась на столько-то процентов"... Слушаешь это ихнее спокойненькое чтение и думаешь: на красную доску их всех, и администрацию и техперсонал, и выдать им поскорей премиальные, пока в Москве еще не перевелись все деньги! Товарищи, правильно я говорю?.. Но это, товарищи, только начало ихней стандартной картины. А вот прочитаю конец: "Таким образом, за отчетный отрезок времени, несмотря на достигнутые исключительные успехи по отдельным секторам производства, наш завод, в общем и целом, дал нам столько-то сот тысяч или миллионов убытка"... Товарищи! Уже сколько лет подряд я слышу тут все только про убыток да про убыток! Когда же будет барыш? Тогда, когда шулейковские заводы станут, а мы будем на бирже труда? Товарищи, правильно я говорю?.. Вот на этом клочке бумажки я только что произвел интересный подсчет, сделал два арифметических действия – сложение и деление: сложил годовые убытки всех шулейковских заводов и полученную сумму разделил на число занятых в производстве рабочих. Получилась очень приличная цифра, достаточная для безбедного прожития в течение года семейного рабочего. И вот я спрашиваю: чем понапрасну выматывать жилы рабочих и зря переводить сырой материал, руду и уголь, не лучше ли шулейковские заводы немедленно прикрыть, а нам, рабочим, без всяких хлопот выдавать ту среднюю годовую пожизненную пенсию? В своем заключительном слове хозяйственники пусть мне ответят, почему это для государства не лучше. Товарищи, правильно я говорю?
– Ха-ха-ха, правильно!
– Правильно, ха-ха-ха!
– Только, товарищи, не смейтесь! Отнеситесь к вопросу вполне серьезно! Вдумайтесь-ка хорошенько в то, что тут ежегодно нам преподносят! По каждой отдельной статье шулейковские социалистические предприятия успевают, получают плюсы, хотя и маленькие, а если все эти маленькие плюсы сложить, то получается огромный минус. Что это такое? Что это за математика? Не та ли это "высшая математика", которую наши инженера недавно стали преподавать заводской молодежи на "Вечерних технических курсах"? Товарищи, правильно я говорю?.. Или, быть может, машинистка при переписке трудов красных директоров так волновалась, что получит сверхурочные, что вместо плюсов по ошибке понаставила им минусы? Товарищи, правильно я говорю?.. Как вы знаете, я сегодня подавал об этом записку директору завода No 3, на котором работаю, и директор уже ответил мне на нее с этой кафедры. Ответили своим рабочим на этот вопрос и директора других заводов. Объяснение у них простое и, конечно, стандартное, у всех четырех одинаковое. Убытки, по их мнению, у нас получаются оттого, что главный наш заказчик, Государственное Объединение Машиностроительных Заводов, или, короче, Гомза, расплачиваясь с нами за нашу продукцию, ставит нам свои цены, выработанные при таких же заказах другим заводам, Уральским, Донбасским... Вот и все. На этом наши хозяйственники успокаиваются и ставят точку. Не мы, мол, виноваты в наших убытках, виноваты другие, Урал, Донбасс, Гомза, Москва, Северо-Американские Соединенные Штаты, до сих пор не желающие признавать нашу власть. Товарищи, правильно я говорю?.. Но наши директора, видно, забыли, что теперь не те времена, когда шулейковский рабочий дальше своего станка ничего не видел. Теперь, благодаря войне, мы почти все кое-где побывали, а не только в Шулейке – хотя бы в германском плену! Теперь, благодаря революции, почти каждый из нас кое-что повидал, кроме Шулейки, хотя бы Москву – при поездках туда то так, то с разными делегациями! Товарищи, правильно я говорю?.. И я извиняюсь, что, тоже побывавши везде и повидавши все, сейчас продолжу доклады наших хозяйственников; доведу их до понятного конца, сделаю то, что должны были сделать они...
– Догадин, осталось три минуты!
– Ладно. Скажу, сколько успею...
V
– По списку следующий имеет слово Слухов! За ним готовься Думнов!
– Товарищи! Интересный вопрос! Что это означает, когда нам говорят, что шулейковские социалистические предприятия приносят нам убыток, и откуда же они берут эти недостающие им сотни тысяч и миллионы рублей? А это означает, товарищи, что заводы их на-тя-ги-ва-ют. Натягивают за счет всяких кредитов, которые нам отпускает Гомза и вообще Москва: за счет капитального строительства, за счет переоборудования, за счет запасов сырья, за счет механизации, за счет введения стандарта и конвейера, за счет техники безопасности, профобразования, медпомощи, культработы, жилстроительства, кооперирования – за счет всего-всего, за счет всей своей жизни. Получается сдирание собственной кожи вместо роста промышленности. Товарищи! Интересный вопрос! А может ли какая-нибудь промышленность вечно жить за счет поедания самой себя или за счет московского Госбанка? Не может? Ну, конечно, не может. Вот ради этого-то, товарищи, ради спасения жизни наших заводов я и призываю вас всех сейчас: проснитесь, раскачайтесь, отбросьте всякий страх и смело вскрывайте здесь истинные причины убыточности наших заводов, их отсталости от уральских, донбасских! Разберите по винтикам весь механизм завода, на котором работаете, стряхните с каждого винтика пыль, сорвите ржавчину...
