Текст книги "Путь к женщине (сборник)"

Автор книги: Н. Никандров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

   Наконец, утомившись ходить, он падает на первую попавшуюся скамейку рядом с молодой женщиной в платочке, с простым рябым дурковатым лицом.

   И Шибалин, настроенный философски, начинает думать об этой женщине: вот рядом с ним сидит женщина, сидит человек, ему незнакомый, и в этом человеке заключен целый мир, совершенно неведомый ему, навсегда закрытый для него...

   Кто эта женщина?

   Почему она здесь одна?

   О чем она сейчас думает?

   Как она отнеслась бы к его идее, убивающей в корне и тоску одиночества, и другие человеческие личные беды?

   Шибалин смотрит на женщину в платочке, потом отворачивается от нее, громко вздыхает и с большим чувством произносит вслух, обращаясь не то к женщине, не то к самому себе:

   – Черт возьми!.. Скверно устроен свет!.. В Москве больше двух миллионов жителей, а обмолвиться живым словом, поговорить по-человечески не с кем!.. Раз-го-ва-ри-вать с "не-зна-ко-мы-ми" вос-пре-ща-ет-ся – ха-ха-ха!..

   Потом обращается уже к ней:

   – Соседка!.. Помогите мне понять такую вещь: почему разговаривать с "незнакомыми" считается недопустимым?.. И вообще почему люди делят себя на "знакомых" и "незнакомых"?.. Почему бы всем жителям земной планеты раз навсегда не сговориться считать себя "знакомыми" между собой?.. Между прочим: когда я развиваю подобную мысль, находятся умники, которые принимают меня за сумасшедшего... Ну, а вы, соседка, как думаете об этом?.. Каково ваше мнение на этот счет, мнение человека, так сказать, выхваченного мною из массы?

   Женщина в платочке сидит боком к Шибалину, молчит, не двигает ни одним мускулом, точно парализованная.

   – Чего же вы молчите? – внимательно присматривается к ней, к одной ее щеке, Шибалин.

   Женщина в платочке перестает свободно дышать, незаметным движением постепенно поворачивается к Шибалину спиной.

   И в дальнейшем Шибалин разговаривает уже с ее затылком.

   – Гражданка!.. Будьте добры, скажите – мне это очень важно знать, – что вы переживаете, какие чувства, какие мысли, когда вдруг с вами заговаривает человек, лично вам незнакомый, т. е. не представленный вам третьим лицом, как, скажем, в данном случае я?..

   Женщина в платочке не издает ни звука, незаметно отъезжает от Шибалина к концу скамейки.

   – Вы молчите... – утвердительно замечает Шибалин вслух, тоном ученого, передающего свои наблюдения третьему лицу для записи в соответствующий журнал. – И я вижу, как весь ваш организм, как какой-нибудь сосуд, снизу доверху наполняется чувством растущего суеверного страха. В общем это, конечно, замечательно... Но только, если смотреть на это с точки зрения научной, объективной... Что же касается лично моего отношения к этому, то ваше молчание кажется мне странным, очень странным. Скажите, а как вы сами понимаете его?.. В чем тут, собственно, дело?.. Какое я совершаю против вас преступление, когда заговариваю с вами, не будучи с вами "знаком"?..

   Женщина в платочке сидит на самом кончике скамейки, затылком к Шибалину и продолжает молчать.

   Шибалин, глядя ей в спину, восклицает тоном удивленного восхищения:

   – Как это, однако, хорошо!.. Ах, как интересно!.. Какая все-таки роскошь!.. Кто бы мог этому поверить, а между тем это действительно так: вы молчите и молчите!.. Ваше молчание дает мне так много, так много!.. И в данную минуту я очень благодарен вам за него, очень!.. Давно мое сердце не билось так, как бьется сейчас!.. Но, гражданка, помолчали и – довольно!.. Для меня, для моей науки, для моей идеи вашего молчания вполне достаточно!.. Теперь скажите мне хотя несколько поясняющих слов, ответьте на вопросы, которые я вам только что ставил! Ну, говорите же!

   Женщина в платочке совсем съезжает со скамейки, висит седалищем в воздухе, рядом со скамейкой. На искаженном паникой ее лице, на готовой к прыжку позе написано, что она рада бы сорваться с места и побежать, да только не решается сделать первое движение, как не решаются убегать от злых собак.

   – Ну, пророните хотя одну фразу, и с меня будет довольно! Мне для моего дела очень важно узнать, какая будет эта фраза! Скажите, не будет ли она ругательством по моему адресу? А? Я угадал? Да? Нет? Но отчего же вы все молчите? Объясните, наконец!

   Женщина в платочке, согнувшись вдвое, продолжает висеть в воздухе рядом со скамьей. Вот она обоими указательными пальцами, как пробками, демонстративно затыкает оба уха.

   Шибалин при виде этого откидывается на спинку скамьи и раскрывает от удовольствия рот.

   – Замечательно, замечательно! Необыкновенно, необыкновенно! Прекрасно, прекрасно! Такого, – он затыкает себе оба уха, – такого нарочно не придумаешь! Я страшно рад! В погоне за великими открытиями люди снаряжают экспедиции на Северный полюс, проектируют полеты на Луну! Но зачем это делать, зачем так далеко ходить, когда не менее грандиозные открытия каждый из нас может делать у себя под рукой! Что может, например, сравниться с открытием, которое я сделал сейчас? Разве не поучительно было бы, к примеру, выяснить, сколько "куль-тур-но-му" человечеству понадобилось ухлопать "об-ще-ствен-ной" работы для того, чтобы до такой степени оболванить живого человека?..

   Кивает в сторону женщины в платочке. Продолжает громко развивать свою мысль...

   А она, воспользовавшись его увлечением собственной речью, внезапно срывается с места и, не разгибая согнутой спины, точно у нее схватило живот, широкими шагами уносится прочь.

   Шибалин, проводив ее смеющимися глазами и оставшись один, выхватывает из кармана записную книжку, карандаш и пишет, пишет...

В то же время где-то за поворотом раздается протяжный, запыхавшийся, смертельно-перепуганный крик женщины в платочке:

   – Ма-да-моч-ки!.. Не ходите той дорожкой!.. Обойдите лучше вокруг!.. Там какой-то че-ло-век сидит!..

XV

   Шибалин приглядывается к новой, сидящей в одиночестве женщине – к женщине в шляпке. Он проходит раз мимо нее в одну сторону; поворачивает обратно, проходит во второй раз; потом в третий раз идет прямо к ней и садится рядом.

   – Гражданка! Очень извиняюсь, что, не будучи с вами "знаком", я, тем не менее, осмеливаюсь разговаривать с вами! Конечно, при нормальном порядке вещей, вернее, при нормальных людях, извиняться в таких случаях не приходилось бы! Но принимая во внимание... и так далее, и так далее, я принужден извиниться! Прежде всего спешу предупредить: пожалуйста, не подумайте, что я заговариваю с вами в поисках романических приключений или чего-нибудь вроде! Нет! В настоящую минуту я очень далек от этого! Я увлечен сейчас совсем иным! Меня преследует одна идея, в спасительность которой для человека и человечества я беспредельно верю! Мне остается только проверить способность массовых людей к восприятию этой идеи! В соответствии с чем я и хочу задать вам сейчас один чисто теоретический вопрос...

   По мере того как Шибалин говорит, женщина в шляпке каменеет все более и более.

   – Простите, гражданин, – наконец перебивает она его речь, ни разу так и не взглянув в его сторону, – но я с вами не раз-го-ва-риваю.

  – Почему? – спрашивает Шибалин с лицом ребенка. Женщина в шляпке с достоинством рубит:

  – Потому что я с вами незнакома! На лице Шибалина появляется улыбка:

  – "Знакомы", "незнакомы", какие это пустяки! Ну давайте тогда совершим эту церемонию, "познакомимся", если вы непременно хотите.

  – Простите, я этого совсем не хочу!

  – Почему?

  – Как почему? Странный вопрос!

   Пусть будет странный, но вы-то все-таки ответьте мне на него, я вас очень прошу об этом.

  – Однако как-кое нах-халь-ство!

  – Нахальство так нахальство. Говорите что хотите. Только не молчите. В целях, о которых я вам уже говорил, мне необходимо услыхать от вас, почему вы отказываетесь "по-зна-ко-мить-ся" со мной?

  – Очень просто почему: потому что я вас совсем не знаю!

  – Вот тогда узнаете, когда познакомитесь.

  – Я на ул-ли-це не знакомлюсь!

  – А какая разница: на улице познакомиться или под крышей?

  – Значит есть разница!

  – Какая?

  – Есть!

  – Это только вы так думаете.

  – Ничего подобного! Не я одна! Все так считают!

  – И для вас этого достаточно, чтобы принять без критики глупый обычай?

   При слове "глупый" женщина в шляпке с возмущением передергивается и принимает еще более неприступный вид. Шибалин продолжает, так ни разу и не увидев ее лица:

   – Гражданка! Неужели вы не сознаете, что в этом "принятом" обычае нет абсолютно никакого смысла, что это пережиток, который давно пора сдать в архив? Неужели вы, жительница большого города, сами никогда не попадали в такое же досадное положение, когда с одной стороны у вас вдруг появлялось сильное желание "познакомиться" с каким-нибудь симпатичным вам лицом того или другого пола, а с другой стороны вас останавливал страх перед идиотским обычаем, запрещающим это?

   При слове "идиотский" женщина в шляпке вскидывается на скамье, как рыба на песке. И умолкает еще крепче, еще упрямее, злее.

  – Почему же вы замолчали? Так хорошо говорили, а потом вдруг...

  – Я вам, кажется, по-русски сказала: с нез-на-комы-ми не раз-го-ва-ри-ваю!

  – Но ведь вы уже разговаривали со мной!

  – И не думала!

   А сейчас разве не говорите? Все равно уже поговорили – оскоромились, давайте будем говорить – скоромиться дальше.

   Женщина в шляпке как сидит, так и взрывается на месте бомбой:

   – Йох!..

   Встает на ноги. Стоит. С лицом мученицы обращается к проплывающим над деревьями белым облакам:

   – Одной минуты не дают посидеть спокойно!.. Не один, так другой!.. Так и лезут, так и лезут!.. Уже десятую скамейку меняю!..

   Пружиной отскакивает от скамьи. И в момент исчезает, тонет в проплывающей мимо публике. Шибалин весело пишет.

XVI

   Проходит четверть часа, и Шибалин уже сидит рядом с молоденькой, миловидной женщиной в женской кепочке с узеньким кожаным козыречком, насунутым на глаза.

   – Не знаю, с какими словами удобнее к вам подойти, гражданка, чтобы вы не испугались и не убежали!

   Миловидная женщина поднимает на него удивленный взгляд. Он горячо продолжает:

   – Имейте в виду, гражданка! Ни денег, ни любви я у вас не прошу! Я прошу только разрешения побеседовать с вами на одну очень волнующую меня тему! Я исследователь, работаю над вопросом о человеческих взаимоотношениях вообще, людей же разного пола в особенности. И мне необходимо узнать мнение на этот счет возможно большего числа людей! Но это не статистика, нет! И мне нужны не цифры, нет! Словом, надеюсь, вы не воспрепятствуете мне попросту, по-человечески побеседовать с вами?

   Миловидная, делая движение узкими плечиками:

   – Пожалуйста.

   Шибалин почти растроганно:

  – Благодарю вас, гражданка! Благодарю! Кажется, это пустяк, а между тем это такая редкость в наше культурное время! Значит, вы не из числа тех, которые принципиально не разговаривают с "незнакомыми"?

  – Отчего же не поговорить с человеком? Конечно... если мужчина не позволяет себе ничего лишнего.

   Ну, это само собой разумеется. А вообще-то вы, гражданка, ничего не имеете против так называемых "уличных знакомств?".

  – Нет, имею, – кивает миловидная козыречком. – И даже очень. Это я только с вами так разговариваю – сама не знаю почему.

  – Гм... Что же вы имеете против? Что именно?

  – Вы спрашиваете о знакомствах на улице с мужчинами? – смотрит она прямо в лицо Шибалина.

  – Ну, Допустим, что с мужчинами, – отвечает Шибалин.

  – Видите что, гражданин... Мужчина в таких случаях всегда подходит к женщине с... грязной целью.

  – Как это с "грязной"?

  – Так, с грязной.

  – Что вы называете "грязной целью" мужчины?

  – Это когда... как бы вам сказать... ну, когда попользоваться женщиной несколько времени и – до свиданья!

   Шибалин улыбается:

   – Быть может, вы и мой подход к вам поняли так же!

   Миловидная смущенно смеется:

  – Нет, нет, зачем же. Я обо всех так не говорю. Я говорю только об очень молодых, о мальчишках. А вы... вы мужчина солидный.

  – Немного странно, гражданка: вы сами еще так молоды, а по вашим словам выходит, как будто вы не очень милуете молодых.

  – А что с них, с вертунов? Связаться с молодым – это значит на какие-нибудь два-три дня.

   И она пренебрежительно поджимает губы.

  – А вы хотели бы навеки? – осторожно спрашивает Шибалин.

  – Во всяком случае, не на короткое время. Каждая женщина этого хочет. Кроме, конечно, ветреных.

  – А мужчины? А они, по вашему мнению, чего хотят?

  – О мужчинах вы сами очень хорошо знаете. Мужчине лишь бы сегодня поиметь с женщиной, а завтра он с ней уже незнаком. Вот что такое ваши мужчины! Есть многие из мужчин, которые, случайно встретившись на улице с барышней, на другой день назначают ей еще одно свидание: она сидит, мокнет на дожде или мерзнет на морозе, а они не приходят, уже ищут другую, более интересную. Одним словом, скоты!

  – Чем же вы объясните подобное "скотство" мужчин?

   Завистью. Мужской завистью. Есть такая мужская зависть: как бы мужчине ни было хорошо с одной, он все равно будет пялить глаза и на других.

  – Зависть ли это? А не природа?

  – Какая может быть тут природа, когда одна у него уже есть? Женщина, когда находит себе постоянного мужчину, она Бога за это благодарит, – а не то что кидаться к другим, как это делаете вы, мужчины! Конечно, и среди вас тоже бывают хорошие исключения...

   Шевелит длинными ресницами под козыречком и оценивающим взглядом скользит по его ботинкам, потом по платью, потом по шляпе. Тоном утверждения спрашивает:

  – А вы что... где-нибудь служите? Шибалин:

  – Нет.

   Тоном еще большего утверждения:

  – Чем-нибудь торгуете? Шибалин:

  – Нет. Она:

  – Как же так? Нигде не служите, ничем не торгуете... Шибалин:

  – А вот ухитряюсь.

   Улыбается, достает записную книжку, карандаш, быстро, по-писательски набрасывает несколько полуслов, прячет. Миловидная успокоенно:

   – Ага. Теперь знаю. Из уголовного розыска.

   Шибалин смеется:

   – Нет, нет. И не из уголовного розыска. Но в конце концов это и не так важно, какая моя профессия.

  – Ну нет. Все-таки хотелось бы знать... Искоса поглядывает на него серьезными глазами. Шибалин потешается^- над ее взглядом, хохочет:

  – Почему вы так подозрительно смотрите на меня?

  – Очень просто: потому что совсем не знаю, кто вы. Может быть, вы даже женатые.

  – Ага, вот вы чего боитесь!

  – К сожалению, на московских мужчин приходится так смотреть.

  – Видно, московские мужчины здорово вам насолили.

  – Не мне. Одной моей подруге. Раз к ней тоже вот так на бульваре, не хуже, как вы сейчас ко мне, подсел такой же суфлер. Наговорил ей! Напел! Чего только не наобещал! А она развесила уши, поверила и согласилась. Он пожил с ней несколько времени, повытаскал из сундука последнее и скрылся.

   Вот видите, какие бывают мужчины! Чем с таким связываться, лучше век жить одной, себя переламывать. Шибалин:

   – Да. Если только позволит природа себя переламывать.

   Миловидная уверенно:

  – Природа у меня крепкая. Это мне все говорят. В мои годы редко какая девушка так живет. Не стыдно и замуж за хорошего человека выйти: глупостям не поддалась, себя сохранила. А другие, мои однолетки, думаете, как живут? От них можно даже болезнь нехорошую получить. Одна моя подруга – не та, а другая – она раньше вместе со мной на дому шила, а потом раз приходит откуда-то и говорит: "Чем сдельно получать и каждый раз работу искать, лучше на пошивочную фабрику на месячное жалованье поступить". И стала она из дому пропадать. Как вечер, так принарядится и на улицу. Я ее спрашиваю: "Почему ходишь вечером"? Она: "На вторую смену". Понятно, я сразу догадалась, на какую "вторую смену" она ходит. И как-то говорю ей: "Лучше брось, а то придет время – пожалеешь, да будет поздно". А она: "Пока не справлю на себя все самое дорогое, самое шикарное, до тех пор ни за что не брошу". И что ни неделя, то у нее какая-нибудь хорошая обнова: из платья, из белья, из обуви... Вот видите, какие и среди нас бывают! Она не подруга моя, а коешница – койку снимает у меня...

  – Ну, а вас она не соблазняла поступить на ту "пошивочную фабрику"?

  – Меня? Ну нет. Меня ничем временным не соблазнишь. Я не позволю себе сегодня с одним, завтра с другим. Я ищу мужчину самостоятельного, а не какого-нибудь Ваньку. Чтобы никогда ни он от меня, ни я от него. Чтобы во всякое время находиться вместе. Одним словом, как муж с женой. А вы – что? Вы... тоже... присматриваете себе девушку? Вам какую, на постоянно или только так, время провесть?

   – Ни ту ни другую... Никакую... Миловидная с недоверием:

  – А чего же тогда вы тут... сидите?

  – Дышу свежим воздухом.

   Миловидная недовольно воротит лицо в сторону:

   – "Воз-ду-хом"?

   И с разочарованной миной на хорошеньком светленьком личике поднимается с места:

   – Ну, мне пора идти. Надо еще зайти к одной подруге. Прощайте.

Шибалин, пытливо наблюдая за ней:

   – Всего вам хорошего, гражданка. Вы, пожалуйста, извините меня...

   Миловидная задерживается на месте:

  – За что же вас "извинить"?

  – Да что так... неудобно вышло. Мне очень перед вами неловко...

  – Почему же это вам передо мной "неловко"?

  – Да потому, что я с вами как-то так... не того...

  – Ну что ж. Ничего. Быть временной я все равно не согласилась бы.

   Шибалин с усмешкой:

  – Я не об этом... Миловидная с раздражением:

  – А я об этом!

   Глубже натягивает на глаза кожаный козыречек и рассерженно удаляется прочь. В такт быстрым гневным шажкам дергает нежными плечиками: дерг-дерг-дерг...

   Шибалин провожает ее внимательными изучающими глазами.

XVII

   Удобно развалясь на скамейке и смело глядя всем проходящим мужчинам в глаза, сидит в одной из аллей бульвара пожилая, упитанная женщина с очень грубыми чертами лица. Ее толстый мужичий нос и аляповато нарумяненные мясистые щеки вызывают усмешки и остроты прохожих. Ее наряд как нельзя более подходит к ее безобразной наружности. На ней старомодное, пышное, кричаще-пестрое, шелковое платье, все в ярусах, сборках, вышивках, лентах, кружевах, переливающихся всеми цветами радуги, и такая же допотопная синяя шляпа с громадным канареечно-желтым крылом от неизвестной птицы. Когда эта дама делает какое-нибудь движение, все ее шелковое одеяние всеми своими радужными ярусами и синяя шляпа с желтым крылом издают сложное сухое шуршание, вызывающее в памяти тонкий звон на пустынном ветру металлических цветов на могиле.

   Поймав на себе удивленно-заинтересованный взгляд проходящего мимо Шибалина, женщина с безобразной наружностью быстро подбирает в руки полы своих звенящих платьев и вместе с ними делает галантное движение вбок, вдоль скамьи, как бы освобождая для него рядом с собой местечко.

   Шибалин принимает немое приглашение и садится.

   – Сознайтесь, гражданка, вам, женщинам, делается очень страшно, когда вдруг на одну с вами скамейку садится "не-зна-ко-мый" вам мужчина?

   Безобразная важно надувает толстые губы:

  – Смотря какой мужчина. Мужчины бывают разные: одни интересные, другие нет... Хотя, конечно, в настоящее время разбирать не приходится.

  – Значит, ничего, что я к вам подсел и заговариваю с вами?

  – Конечно, ничего.

  – Но вы, быть может, поджидали на это место кого-нибудь другого, своего знакомого?

  – Нет, нет. Теперь не до жданья. Теперь лишь бы прокормиться. Вот вчера взяла у квартирной соседки пять рублей на расход, обещала сегодня вечером отдать, а где их взять? Пять рублей деньги небольшие, но и тех нет...

   Все еще важничающими глазами оглядывает его ботинки, костюм, шляпу... Потом глядит ему в лицо, соображает, пожевывает губами, спрашивает:

  – А вы что... где-нибудь служите?

  – Нет.

  – Чем-нибудь торгуете?

  – Тоже нет.

  – Как же так? Не служите, не торгуете...

  – Так.

  – Чем-нибудь же занимаетесь?

  – Занимаюсь.

  – Можно поинтересоваться, чем именно? Шибалин уклончиво:

  – У меня, так называемая, свободная профессия.

   Женщина обиженно надувается всеми своими ярусами, сборками, лентами, кружевами.

  – Какая же это у вас "сво-бод-ная про-фес-сия"? – спрашивает она с возмущением.

  – Литературная.

  – Что-о?

  – В редакции работаю. Проверяюще смотрит на него:

  – В газете?

   – Предположим, в газете...

  – Так бы и сказали, – облегченно вздыхает она, еще раз испытующе оглядывает его, потом прибавляет: – Знаю. Это если где что случится: кража или пожар. За убийство в газетах дороже всего платят. Я сама почти что каждое воскресенье "Рабочую Москву" беру. Три копейки не деньги, а по праздникам вместе с приложениями одной бумаги около фунта дают... Наверное, прилично получаете?

  – Да... Ничего... А вы, гражданка, тоже где-нибудь работаете?

   Безобразная, насмешливо наморщив свой толстый мужской нос:

  – Работать-то работаю. Да какая наша работа? Нашей работой нынче много не заработаешь.

  – Почему так?

  – Потому что подсаживаются больше для разговору. Тот посидит, поговорит и уйдет; другой посидит, поговорит и уйдет...

  – Ах, вы вот об чем!

  – Да, об этом. Я хочу, чтобы и мне тоже интерес был! Завтра, например, за квартиру платить, а где их взять! На улице не валяются...

  – Да... – вздыхает Шибалин протяжно. – Да-а... – вздыхает он во второй раз, еще протяжнее. – Материальный вопрос – большой вопрос. А я сперва было не понял вас...

   Безобразная с недовольной гримасой:

   – Не поверю, чтобы мужчина не понял. Я никогда первая о финансах мужчинам не говорю. Мужчина, если он порядочный, должен сам догадаться. На самом-то деле, как вы думаете, с какой стати женщина будет поганить себя с мужчиной задаром? Тем более теперь,, когда на все продукты такая дороговизна: мясо первый сорт сорок четыре копейки, масло, сливочное, экспортное, девяносто шесть...

   Шибалин смущается:

   – Гм... Так что, гражданка, я, возможно, помешал вам столкнуться с кем-нибудь... другим, более... подходящим? Быть может, мне сейчас лучше уйти?

   Безобразная делает злые глаза:

   – Уйти?!. Когда столько время уже сидели, тогда уйти?!.

   И канареечно-желтое крыло, встав на ее шляпе вертикально, вдруг начинает напряженно трястись, точно угрожая Шибалину жестокой расправой.

   Шибалин теряется:

   – Могу и не уходить...

  – Этого мало, что вы можете не уходить!

  – Это вы что?.. Опять насчет того?.. Насчет "финансов"?..

  – А конечно! Что же вы думаете, я на готовенькие денежки живу? И раз мужчина столько время уже сидел, столько разговаривал с женщиной, тем более, если это порядочный мужчина!

  – Понимаю...

  – Я думаю, должны понимать!

  – Я не отказываюсь компенсировать... за отнятое у вас время... – берется за карман Шибалин.

   Лицо безобразной смягчается. Крыло на шляпе успокаивается, падает.

   – Только смотрите, гражданин, не подумайте, что я какая-нибудь такая... пропащая. Нет!

   Шибалин недоуменно улыбается:

   – Тогда, признаться, я окончательно не понимаю, с кем же я имею дело?..

   Безобразная гордо:

   – Вы имеете дело с очень порядочной женщиной! Дома у меня есть муж – вот обручальное кольцо – но одного его жалованья нам не хватает, а других источников нет, вот и приходится мне иногда выходить. То ему на ботинки надо, то мне на ботинки; то ему на теплое к зиме, то мне на теплое... А там, смотришь, членские в профсоюз вносить или опять время подошло за квартиру платить, как вот сейчас...

   Шибалин роется в кошельке.

   Она умолкает, следит за его рукой.

   Он, не зная, сколько дать, смущенно бормочет:

  – Насчет этого... насчет финансов...

   Подает ей в зажатой ладони:

  – Вот вам. Сколько есть.

   Она берет, смотрит сколько, прячет.

  – Спасибо, что хоть сколько-нибудь помогли. Мне многие мужчины вот так же сочувствуют. Другой зайдет со мной в отдельный кабинет при кафе, поглядит на меня, задумается, да как побежит вон из комнаты! Правда, сперва уплатит мне, сколько следует... В общем, скажу прямо: до сих пор на мужчин мне везло. Почти что ни один не обманул. Кто за сколько договорится, тот столько и дает. Редко-редко который, не заплатив, хитростью убежит: или через черный ход, или через окошко в коридоре.

  – И такие бывают?

   – А еще бы!.. Но таких небольшой процент... Правда, я очень разборчивая в мужчинах, капризная, с каждым не пойду, а только глядя по человеку... Знаете что, гражданин? Запишите-ка, на всякий случай, мой адресок. Может, когда-нибудь пригодится: надумаете зайти. Такого человека, как вы, я и дома во всякое время могу принять.

  – А муж?

  – А что муж? Муж какие-нибудь полчаса может и в коридоре под дверями постоять. Или возьмет шляпу да выйдет пройтись по улице.

  – Значит, он знает?

  – Понятно, знает. Он же видит, откуда у нас в доме берется все: и сыр, и масло, и ветчина, и печенье, и кофий...

  – И не протестует?

  – Чего же ему особенно протестовать? Если бы я бесплатно, а то ведь я за деньги. И в общем ему от меня набирается немаленькая польза. Редко какая жена помогает мужу на такую цифру, как я. Муж меньше меня зарабатывает. Адресок записали?

  – Нет...

  – Почему?

  – Так... Лучше когда-нибудь тут встретимся...

  – Нет, нет, вы запишите, потому что я не во всякую погоду выхожу. И мало ли что может случиться!

   Она диктует, он пишет.

   – Записали? Ну, вот и хорошо. Вдруг пригодится! Я всем хорошим мужчинам велю записывать мой адрес, потому что многие сперва отказываются, говорят, что не хотят, а потом, смотришь, приходят. Такие даже еще скорей других приходят. А кто ко мне раз придет, тот постоянно будет ходить. Ну, прощайте!

   Она встает и уходит, шурша своими многослойными нарядами и оставляя после себя в воздухе след странных, сладких, тошнотворных духов.

   Шибалин сидит. Думает. Долгое время не хочет браться ни за карандаш, ни за бумагу...

XVIII

   В боковой малолюдной аллее, у самой ограды, Шибалин встречает своеобразную, хотя для больших городов и довольно обычную процессию.

   Впереди, ни на что не обращая внимания, точно сознавая свою непобедимую силу, плывет с царственным видом картинная красавица – молодая, высокая, стройная женщина – с таким лицом и с такими глазами, что каждый встречный невольно приписывает ей все человеческие достоинства и ни одного недостатка. Вероятно, поэтому за ней, как хвост за кометой, длинно тащится, расширяясь к концу, рой мужчин: старых, юных, красавцев, уродцев... Почему-то особенно много последних. У всех мужчин переполошенные лица, расширенные глаза, испуганная, неровная, спотыкающаяся походка на ослабевших, как у пьяных, ногах...

   Шибалин тотчас же узнает среди мужчин процессии и прежнего чахоточного вузовца, только уже без вузовки, и заведующего, но без машинистки, и старого привычного супруга, без супруги, и недавно женившегося вместе с желающим жениться...

   И только двое последних делают героические попытки познакомиться с гордо шествующей красавицей. Остальные же, очевидно, не надеясь на свои данные, лишь бегут за нею издали, при каждом повороте красавицы по-мальчишески рассыпаясь в кустах.

   Вот желающий жениться догоняет красавицу, забегает на несколько шагов вперед, останавливается, принимает художественную позу, кривит лицо в ласковую улыбку, пропускает красавицу мимо, смотрит ей в спину, в икры, чмокает губами, как бы восклицая:

   – Вот это – да!

   Потом к недавно женившемуся другу, подбегающему к нему:

   – Знаешь, эта еще лучше той, третьегоднешней! А я-то думал, лучшие не бывают – бывают! Ты вот что, не путайся у меня под ногами, сядь тут! Имей в виду: пока я добровольно не откажусь от нее, до тех пор она – моя! А если у меня с ней ничего не выйдет, тогда можешь приниматься за нее ты! Только тогда! Понял?

   Недавно женившийся послушно, хотя и неохотно, садится на скамейку:

   – Понял, понял, не кричи. Не горячись... Очень распоряжаешься.

   – Чего там "очень"! Сиди и молчи, раз тебе говорят!

   Поправляет на себе платье, начищает кончики ботинок, поэтически приминает с одного боку шляпу:

   – Я сейчас опять забегу ей вперед. И заставлю-таки заговорить со мной по-человечески.

   Догоняет красавицу, идет рядом, наклоняет к ней заискивающее лицо, вбирает в себя живот, подрагивает задом, как птица хвостом:

  –

Гражданка! Пожалуйста, чего-нибудь не подумайте! У меня нет никаких низких намерений! Я только прошу вашего позволения пройтись с вами несколько шагов, познакомиться, поговорить, узнать...

  – Что-о? – поводит в его сторону надменно-насмешливым взглядом красавица, вдруг круто поворачивает назад и идет в обратную сторону.

   Он – за ней.

   – Я вас, конечно, понимаю, гражданка: поступать с нашим братом иначе нельзя! Но вы все-таки сперва поинтересуйтесь узнать, кто я, а потом уже уходите от меня – уйти всегда успеете! Я не хулиган, не бандит и не кто-нибудь вроде! Я мирный московский житель, советский служащий, имею квалификацию, могу документы показать...

   Дрожащими руками суетливо роется в карманах, высыпает из них какую-то слежавшуюся труху, долгое время ничего не находит... Наконец, где-то, за подкладкой пиджака, натыкается на истертую бумажонку в осьмую листа. Сует бумажку красавице:

   – Извиняюсь! Документов, к сожалению, сейчас при мне не оказалось, остались в новом пиджаке! Но вот бумажка, тоже могущая служить удостоверением личности: именной ордер на получение из склада "Москвотопа" полсажени березовых дров!

   Красавица идет, с брезгливой гримасой отстраняет от себя бумажонку:

   – Ах, отстаньте вы с вашим ордером! Сказала не приставайте, значит, не приставайте!

   Желающий жениться прижимает руки к груди с клятвенным выражением лица:

   . – Выскажусь до конца и уйду!

   – Не желаю я ваших высказываний!

   Она сворачивает вбок.

   Он галантным прыжком за ней:

  – Почему не желаете? И как вы можете не желать, когда вы даже еще не знаете, что я хочу вам сказать? А вдруг я сообщу вам что-нибудь очень важное!

  – Все равно не хочу!

  – Но почему?

  – Потому что не хочу!

   Она вторично поворачивает назад, предупредив его:

   – Не подходите ко мне! Идите своей дорогой!

  – Я не подхожу. Я только так. Мне только высказаться, а то потом всю жизнь буду каяться, что не сделал всего, что мог. Выскажусь и уйду! Навсегда уйду! На всю жизнь!

  – Уходите сейчас!

  – Уйду, если разрешите вымолвить вам только одну фразу...

  – Ни одной!

  – Одно слово...

  – Ни полслова!

   Она от него, он за ней; она от него, он за ней... Рядом быстрых движений то в одну сторону, то сейчас же в противоположную она в конце концов отделывается от него.

   Измученный, апатичный, больной, он далеко отстает от нее, направляется к другу, падает возле него на скамью, как сраженный. С лицом умирающего:

  – Ф-фуу!.. Замучила!.. Прямо убила, насмерть убила!.. Ни с какой стороны подступа нет!.. И так пробовал, и этак!..