Текст книги "История Одного Андрогина (СИ)"

Автор книги: Морган Роттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Как я? Я уже 8 месяцев сижу здесь, Боб! И ты смеешь меня спрашивать об этом?! – твердым, но спокойным голосом говорил Натаниэль.

– Прости! Я не хотел тебя обидеть!.. – снова с виноватым видом сказал Боб.

– Проехали. Ты как?

– Я? Потихоньку. Конечно, все не совсем так, как хотелось бы…

– В жизни всегда «не совсем так»…

– Да. Ты прав.

– А как твоя семья? Как дети?

– Я это и имел ввиду. Я развелся. А точнее, жена меня бросила.

– Почему?

– У нас было много конфликтов.

– И поэтому, ты пришел ко мне?

– Нет-нет! Что ты! Я переживал за тебя!

– В коем-то веке, Боб! Брось! Еще скажи, что переживал за меня в тот момент, когда умерла Синди.

– Все было совсем не так! Я же говорил тебе!..

– Ладно, не объясняйся! Мне все ясно. У тебя есть свои дети. Тебе нужно переживать о них.

– О тебе я тоже переживаю. Каждый день.

Натаниэль смотрел в глаза Боба, и его стала осенять идея. Сделав более оживленное лицо, он сказал:

– Точно! Как я раньше не догадался! Ты тот самый ублюдок, который содержит меня здесь!..

– Натаниэль, погоди!..

– Знаю я твою заботу! – говорил Натаниэль, выглядев все более озлобленным, – Elite Paris плевать на меня, как и любому менеджеру, к которому я имела хоть малейшее отношение. Это все твоих рук дело! Это ты меня запер сюда!

– Погоди! Дай мне объяснить тебе все это!..

– Что ты объяснишь мне, Боб?

– О реабилитации в психиатрическую клинику позаботились Elite Paris, надеясь спасти свою репутацию и деньги. Они объявили тебя сумасшедшей. Я всеми средствами пытался доказать что ты не сошла с ума. Что все твои слова – правда. Я взял твое содержание здесь на себя, чтобы доказать это. Длилось это пару месяцев, пока моя жена не лопнула. Это и стало поводом для развода. Она не понимала, как я могу поддерживать тебя, когда весь мир сдирает твои плакаты, объявив тебя врагом. Ева Адамс стала антигероем общества. Теперь это порицание, Натаниэль! Ты понимаешь, что я имею ввиду!?

Боб выглядел убедительным. Натаниэль задумался, слушая его слова. Он спросил, напрягая извилины:

– Ты сказал пару месяцев? Кто же меня здесь держит сейчас? Ведь меня должны были выпустить.

– Да. Поначалу так и было. Я надеялся, ты оправишься и начнешь нормальную жизнь. Без внешнего давления. Жизнь Натаниэля Уолкотта. Но потом доктор О’Брайан сказал мне, что берет твое пребывание здесь на себя, за счет клиники. Он считает твой случай уникальным, который представляет для него научный интерес. Он выпишет тебя только в том случае, если посчитает твою личность абсолютно здоровой. Он долгое время отказывал мне в посещении. Говорил, что это может навредить, или как-то повлиять на тебя. Говорил, что Ева Адамс – это личность подавляющая тебя…

– Ладно-ладно. Хватит! – перебил его Натаниэль, которому надоел весь этот эмоциональный словесный поток Боба, – Я понял. Ублюдок. Решил сделать из меня лабораторную мышь. Но я ему устрою научный эксперимент. – продолжал он злостно.

– Он говорил, что она стала просить зеркало. Ева, а не ты…

– Этот кретин в белом халате ничего не понимает. Он лишь хочет пробудить Еву во мне. Я же отлично контролирую ее. И просил зеркало я. Ибо хотел избавиться от нее раз и навсегда. Это я просил зеркало, а не она! Это я!

– Ты убьешь ее посредством зеркала? – говорил Боб, приняв явно недоумевающий вид.

– Это не твоих мозгов дело! – отстраненно сказал Натаниэль, после чего снова злостно продолжил, – Он хочет, чтобы я рассказывал ему о Синди. А я так и разбежался.

– Почему ты не хочешь рассказать о ней?

– В любом случае он меня не выпустит! Ты что, не понял? Я теперь как заключенный. Вечный подопытный. В своих глазах я здоров. В его глазах я всегда буду пациентом.

– Но почему ты не можешь рассказать о ней? Тебе больно?

– Да. – не стал таить Натаниэль.

– Почему?

– Тебе я тоже рассказывать не собираюсь! Будешь О’Брайану потом все пересказывать. Нет уж! Я никому не доверяю! Тебе понятно?

Натаниэль стал закрываться психологически. Он скрестил руки и принял безразличный вид.

– Я клянусь, что слова не молвлю! Данный разговор останется между нами, обещаю тебе! – божился Боб, – Я так же, как и ты хочу, чтобы ты поскорее вышел отсюда.

Натаниэлю было сложно думать. Ему очень не хотелось говорить о Синди. В тоже время перед ним сейчас сидел единственный человек из его прошлого, который никто как другой мог бы понять его. И с неким жжением внутри Натаниэль решил проронить несколько слов:

– Синди никогда не уделяла мне должного внимания. Она не любила меня. Все были правы – это всего лишь пиар.

– Не правда, Натаниэль! Она любила тебя! – пытался отрицать Боб.

– Не ври мне, Боб! – категорическим голосом говорил Натаниэль, – Ты проводил с ней больше времени, чем я! Ты даже знал ее лучше, чем я! Поэтому, не говори мне про любовь!

Боб не знал что сказать. Натаниэль не давал вставить ему мысли, не то, чтобы слова.

– Знаешь, кто такая Ева Адамс? Эта та, которую любили, ценили, уважали. Это не тот неудачник по имени Натаниэль Уолкотт. Это икона, это бог! Она – богочеловек на Земле, Гермафродит, а не брошенный на пороге, никому не нужный ребенок третьего пола. – говорил Натаниэль, вспоминая все прозвища Евы.

– И поэтому ты стал Евой Адамс?

– Не знаю, Боб. Единственное, что я знаю, так это то, что ее не должно быть. Она рушит все вокруг себя. Она разрушила мою жизнь, мою дружбу, мои мысли, психику… Ведь я уже псих! Все считают меня таковым, не так ли!? Даже ты, сейчас!

– Натаниэль… – слезливо говорил Боб, пытаясь опровергнуть суждения Натаниэля.

Но он не мог выговорить что-либо вразумительного. Натаниэль же был непоколебим. Он продолжал:

– Я ненавижу свою маму! Это она сотворила со мной такое!

– Она хотела, чтобы ты был как все. – выдавливал из себя Боб.

– Неправда! Ты ничего не понимаешь! – выкрикнув, сказал Натаниэль, после чего быстро успокоился и, переменившись в лице, продолжил спокойным тоном, – Сделай мне одно одолжение, Боб!

– Все что угодно, Натаниэль! – сказал Боб со всем его одалживающим видом.

– Только тебе придется отправиться в Париж.

– Хорошо. Я все сделаю! Говори, чего ты хочешь!

– Поезжай ко мне домой. Там, где жила все время Ева Адамс. Квартира до сих пор принадлежит ей. Так что, не бойся, там никто не живет. Я скажу тебе код, тебе дадут ключ от квартиры. В одном из ящиков, в серванте, ты найдешь два конверта с письмами. На них норвежские марки. Они от имени Астрид Фитцгеральд. Привези мне их скорей. Настолько быстро, насколько сможешь. Я должен их прочитать.

После этих слов Натаниэль замолк, и Бобу ничего не оставалось, как покинуть его. После О’Брайан спрашивал его с заинтересованным видом:

– Что он говорил?

Боб выглядел расстроенным. Но он пытался собрать все свои мысли в кулак. Вытирая свои мокрые щеки, он медленно и методично пересказывал О’Брайану весь их разговор с Натаниэлем. О’Брайан внимательно слушал, и даже пытался записывать некоторые моменты.

В результате разговора с Бобом, он усилил личную охрану Натаниэля, ужесточил его одиночный режим, очередной раз запретив прогулки на свежем воздухе. И это лишь усугубляло личное отношение Натаниэля к О’Брайану. Он наотрез стал отказываться от общения с доктором. Он принципиально не разговаривал с ним, иногда показательно, скрестив руки и опустив голову, просиживал в его кабинете, пока санитары не забирали его. Лишь в пару случаях его душа не выдержала, и он пустился в меланхолию о том, сколько ошибок он наделал за свою жизнь.

О’Брайан питал к Натаниэлю неистовое внимание, более чем пристальное. Он уже заканчивал первый десяток дневников, которые он вел, записывая мельчайшие подробности, связанные со случаем Натаниэля. Своему любимому пациенту он посвящал намного больше, чем другим. Вот, что он писал в своем дневнике сейчас:

«…Пациент упорно не признает свою вторую личность, считая ее деструктивной для себя. Испытывает к ней чувства неприязни, ненависти, нетерпения. Вспышки личности Евы Адамс проявляются в истинной личности Натаниэля Уолкотта, что говорит о кочующем характере второй личности. Сильное желание видеть себя в зеркале стирает мыслимую границу между двумя личностями пациента. Доминирующее поведение одной из личностей не проявляется так наглядно, как это было ранее. Теперь же есть подозрение на симбиоз личностей, в котором, все же, признается истинной личность Натаниэля Уолкотта. Пациент до сих пор наотрез отказывается говорить о своей матери. Личность Евы Адамс более коммуникабельная. Данная сторона пациента раскрывает многие аспекты личности. Но личность Натаниэля Уолкотта не до конца позволяет ей раскрыться. Думаю, в скором времени мне удастся пробудить личность Евы Адамс. Успех исследования зависит от нее. Пока исследование находится на начальном этапе своего развития…»

XXXVIII Глава

«Дорогая Ева!

Пишу тебе искренне и любя.

Надеюсь, это письмо не вернут обратно, как многие предыдущие, ибо я постоянно ошибалась адресом.

Видела тебя по телевизору. Собственно, там я и узнала о твоей нынешней жизни. Так держать! Ты, все же, стала тем, кем и хотела быть. И я рада за тебя.

Если тебе интересно, то я живу отлично. Я полюбила жизнь. Я стала чтить семью и ее ценности. Кстати, моего брата назвали Томасом. Он уже так резво бегает и много говорит! Люблю его. И люблю место, где я сейчас живу. Наш дом находится на одном из крайних склонов Осло, как раз с видом на залив. Живописнейшее место. Мы с Карлом часто гуляем по берегу. Я больше не та, кем была раньше. Теперь я счастлива, и ты надеюсь тоже.

Также, я пишу к тебе не только за этим. В предыдущих письмах я писала тебе о том, как я жалею, что мы вот так с тобой расстались. Абсолютно не человечно и не умно. Не устаю писать тебе: Прости!

Прости меня за все. Прости, вдруг я тебя чем-то обидела. Я не хочу, чтобы ты страдала. Прости меня!

Я пыталась быть лучшей подругой. А лучшие подруги должны поддерживать друг друга. Я понимаю твою боль. Поверь, мне тоже больно. До сих пор.

Я не могу спокойно жить с той мыслью, что ты в обиде на меня. И я надеюсь, после прочитанного, твоя душа хотя бы немного растопится и успокоится внутри. Если у тебя будут противоположные чувства – не пиши. Можешь не отвечать мне. Я все пойму.

Больше не буду задерживать на себе твое внимание. Тебе теперь некогда. Я понимаю. Знай, что я всегда тебя поддерживала, и поддерживаю до сих пор. Главное – будь собой. А остальное не стоит твоих нервов.

С любовью, Астрид      1992»

Натаниэль читал и плакал. Он чувствовал себя виновным. Его душа настолько опечалилась, что он еле выговаривал сквозь слезы:

– Черт! Астрид! Каким же я был дураком! Что возомнил себе? Это ты меня прости!

Второй конверт с письмом пока был не открытым. Натаниэль хотел открыть его поскорее от нетерпения и боли внутри. Но его слезы были настолько обильными, что он сначала пытался справиться с ними, дабы они не мешали ему.

Пытаясь успокоиться, он вытирал свои насквозь мокрые щеки и чувствовал жуткую ностальгию. Его внутренней вине не было пределов.

«Главное – будь собой. А остальное не стоит твоих нервов» – эта фраза засела в его голове, словно сорняк в огороде. Она все больше бросала Натаниэля в ненависть к самому себе, к своему прошлому и поступкам.

Он уже не мог терпеть. Бесконечные слезы не останавливали его. И Натаниэль злостно вскрыл второй конверт, в котором нашел следующее письмо. Он стал читать.

«Дорогая Ева!

Я ждала, но письма-ответа так и не получила. Мне все понятно. Больше не буду тебя отвлекать. Меня радует хотя бы то, что предыдущее письмо осталось у тебя.

Нет времени писать. Пишу лишь, чтобы сказать тебе кое-что важное напоследок. Я возвращаюсь в Лондон. Буду жить в той же квартире, где жила раньше с бабушкой. Так сложились обстоятельства. Не хочу грузить твои мысли ими. Решила написать, если вдруг тебе пригодится данная информация.

Так же хочу тебе сказать на своем опыте. Мир не таков, каким он тебе кажется. Поэтому, не печалься. Главное: помни, кем мы были. Держи наши с тобой годы в сердце. Ибо это было настоящее время. Не то, что может тебя разочаровать. Помни об этом. Оставайся сильной.

Где-то в глубине души я все еще надеюсь на встречу с тобой. Ты можешь ненавидеть меня, но я не могу не написать этого: Натаниэль, я хочу увидеть тебя. Именно тебя! Ты правильно меня понял. Ведь именно с тобой я дружила. Именно тебя я любила. Ради тебя я менялась и жертвовала всем. Прости, что в нужный момент я оставила тебя. Надеюсь, сейчас тебе намного легче.

Твори, стремись к своей вершине! Прости и прощай!

С любовью, Астрид      1993»

Натаниэль был повержен. Он не мог ничего другого, как плакать, лежа на своей койке в окружении четырех стен. Он лежал так месяцами и не двигался. Его суставы затвердевали и немели, но он лежал и плакал. Вовсе погруженный в себя и в свою меланхолию. Он постоянно думал о прошлом. Он постоянно думал об Астрид. О том, как растоптал ей сердце. Ведь на самом деле, это он должен был просить прощения за все. Натаниэль осознавал сейчас все это. И ему было невероятно больно.

Он бичевался по поводу того, что он посмел так долго не читать эти два письма. Он не стремился это сделать, а уж тем более ответить на них. Теперь наверняка Астрид строила свои выводы насчет этого. И Натаниэлю становилось все больнее от подобных мыслей.

Он не чувствовал сил. В нем не было вдохновения. Как морально, так и физически он был разбит. Доктор О’Брайан всерьез забеспокоился о его состоянии здоровья. Он ослабил режим Натаниэля, позволив ему общаться со всеми, выходить во двор. Он пытался вернуть ему человеческий облик, и вернуть самого Натаниэля из его внутреннего космоса.

Почти год Натаниэль не выходил во двор. Теперь же прогулка на свежем воздухе должна была пробудить в нем признаки жизни. Майское солнце рассекалось сквозь зеленеющие ветви деревьев; весенняя трава казалась ему зеленее, чем обычно. Натаниэль забыл, как все выглядит. Все стало казаться ему более богатым. Только руки были все так же безжизненны, как его засохшие следы на слезливых щеках.

В компании санитара он шел по знакомой тропинке. Глянув чуть далее, он увидел знакомого безумца на лавочке. Пытаясь вспомнить его имя, он решил подойти к нему и начать беседу. Сказать хоть что-нибудь. Для него это так важно. Он так давно ни с кем не разговаривал. В этой проклятой психиатрической клинике каждый день словно месяц.

Безумец узнал Натаниэля. Он был все так же приветлив и разговорчив с ним. Натаниэль присел на лавочку рядом, и дал понять санитару, что он хочет поговорить. Тот был не против, но дальше чем на три метра не отошел, подслушивая все их разговоры.

Ангус, имя которого Натаниэль вспомнил лишь в ходе разговора, был рад пообщаться, и как всегда говорил всякую ранимую белиберду. Снова вспоминая про кузнечиков, Ангус, глядя на ложившиеся, на плечи Натаниэля, черные волосы, говорил ему, как он похож на девушку.

Снова. Натаниэль усмехнулся в ответ. Он подумал, как давно его кто-либо не путал с девушкой. «Ты меня раньше не видел» – пронеслась мысль у него в голове, и тут, словно что-то щелкнуло у него в мозгу. Он вдруг задумался. Вспоминая прошлый давний разговор с Ангусом, Натаниэль ловил себя на мысли, что наплакался он в своей палате. Пора что-либо делать. Он вдохновлялся наплывающими к нему мыслями. Пусть они казались ему бредом и безвыходностью, но это было ему так знакомо.

Его вдохновляло то, что санитар Миллер уволился. Это уже было одним из знаков действовать. Теперь за ним ухаживала молодая санитарка Дороти, с которой было намного легче.

Он словил себя на мысли: «Притвориться». То, что так хотел сделать Ангус, и чего наотрез не хотел делать Натаниэль. Теперь же он знал, что не выживет без Евы. Он должен притвориться ею. Ему чертовски надоело сидеть здесь. Он решил, что поиграет с О’Брайаном в игру.

Мудрый, но дотошный доктор, ни за что не уступит свою схватку науки с пациентом. Он не пойдет на уступки. Натаниэль же противился уже почти два года. Безрезультатно для обоих. Он знал, что с этим всем должна справиться Ева Адамс. Он не хотел признавать этого, но сейчас он как никогда нуждался в ней. Он ненавидел это. И первой целью, которую он себе поставил, было навсегда покинуть одиночку. Он должен представить психологический портрет Евы Адамс во всей красе. Только так доктор начнет верить в то, что пациент идет на поправку. И он стал действовать.

Он стал говорить от лица Евы Адамс. Порой это было настолько убедительно, что Натаниэль сам бывало, путал, и верил в то, что он не играет, а Ева Адамс и есть одна из его личностей. И это путало его. Но он знал, что он делает. Наконец-то в его жилах стала появляться уверенность в себе. Со свойственной для Евы тиранической настойчивостью, он добился первого пункта своего плана. Он даже выпросил зеркало, чего так долго не удавалось сделать скромными методами Натаниэля Уолкотта. Доктор О’Брайан посчитал, что пациент готов вести социальный образ жизни и перевел его в общие палаты, где он мог общаться с людьми, спокойно проводить свой досуг, и главное: смотреть на себя в зеркало.

Теперь в его новой палате с ним жил некий Грегор. Он был пустословным весельчаком и порой бесил Натаниэля своей чрезмерной навязчивостью и инициативностью. Поэтому, он избегал этого Грегора, как мог.

Натаниэль пытался отображать Еву Адамс как можно реалистичнее. И в нее верили все: О’Брайан, санитарка Дороти, и даже он сам иногда не был уверен – то ли это он притворяется Евой Адамс, то ли Ева Адамс притворяется самой собой. Он снова чувствовал ее так, как когда-то чувствовал себя ею. Непонятное пограничное состояние контроля и ностальгии в чувствах. Это ли путь к выздоровлению, который имел ввиду О’Брайан? Натаниэль всегда разбирался в психологии, но в психиатрии он был нем.

Как и когда-то давно, он пытался просиживать у зеркала часами. Ему абсолютно нечего было делать. Возможно, он хотел что-то найти в нем, чего-либо набраться. Он смотрел и не знал, любоваться собою, или отвергать.

– Что ты делаешь? – спросил его Грегор, наблюдая подобную картину, – Пойдем! Нас Ангус ждет!

– Я не могу. Меня желает видеть доктор. – сказал Натаниэль, будто пытаясь насмотреться на себя перед выходом.

Спустя несколько минут его допытывал О’Брайан.

– Расскажите о своих новых друзьях. – говорил он, как всегда, скрещивая пальцы своих ладоней, возле которых лежала ручка.

Натаниэль, пытаясь смотреть на него свысока, сказал с некой предвзятостью:

– Каких друзьях? Вы этих называете друзьями? Ха!

– А кто же? Разве вы не общаетесь с Ангусом, или вашим соседом Грегором?

– Общаюсь. Но они мне не друзья. Я презираю такое понятие, как дружба. Дайте сигарету!

– Вы курите, когда нервничаете?

– Какой вы догадливый. – саркастично скривил свое лицо Натаниэль, с нетерпением выдернув протянутую ему сигарету.

Он жадно затягивался ею, принимая все более отвратный и стервозный вид. Закинув ногу на ногу, он почувствовал, как по его оголенной коже стал пробегать холодок. От этого он сказал свою мысль вслух:

– Не помешали бы колготы.

Доктор О’Брайан обратил свой взор на обнаженные, покрытые гусиной кожей, элегантные ноги Натаниэля, и стало видно, как он хочет что-то сказать. Но он лишь поправил свои очки, не спеша говорить что-либо. Он наблюдал за андрогинным лицом Натаниэля, которое устремило свой взор в окно, и пытался понять его молчание. Натаниэль же, заметив долгое молчание О’Брайана, не выдержал, и сказал первым:

– Ну? Так и будем молчать?

Доктор О’Брайан тут же молвил в ответ:

– Вы сказали, что презираете дружбу. Почему?

Натаниэль задумался. С каждой затяжкой сигаретного дыма, он словно набирался мыслей, не набравшись которых, он сказал с невозмутимым лицом:

– Не знаю. – словно ему было не интересно отвечать на данный вопрос.

Он посмотрел на О’Брайана и снова увидел тот знакомый взгляд, который ищет причины недовольства. И он сказал:

– Что? – теперь уже сам недовольно смотря на О’Брайана.

– У меня есть информация о том, как вы ведете себя с остальными пациентами. – сказал О’Брайан.

– Да? И как же?

– Неуважительно. Предвзято. Высокомерно. Ваше эго переходит все границы, Ева. Зачем вы скомандовали пациенту приносить вам тапочки в зубах? Вам нравится внимать людей в роли собак?

– Во-первых: выбор у меня был не велик. Если бы вместо тапок оказались туфли на высоком каблуке, то он бы приносил мне туфли на высоком каблуке. Во-вторых: что плохого в том, что я соскучилась по дефиле?

– Дефиле?

– Именно.

– На письменном столе?

– Подиума не оказалось.

Натаниэль чувствовал себя великолепным сукиным сыном в данный момент. О’Брайан же чувствовал себя неловко. Ева Адамс подавляла его. К ней нельзя было подойти ни с одной стороны. Везде сарказм. Везде подонок. Натаниэль затушил выкуренную сигарету в пепельнице.

– Ева, ваше лечение продолжается. – холодно сказал О’Брайан.

– На другое я и не могла рассчитывать. – безразличным тоном сказал Натаниэль, после чего стал усиливать свои эмоции в речи, – Вас не устраивает Натаниэль, вас не устраивает Ева. Что за стыд, доктор? В чем дело? Вы не можете докопаться до истины? Или она вам режет глаза? А? По-моему, вы уже достаточно меня изучили, а излечили так тем более. Вы не можете написать вывод? Печать поставить? Вы дерьмовый доктор!

– Вы не готовы к жизни в обществе, Ева. Ровно, как и не готов Натаниэль.

– Да? Тогда откуда вы знаете, кто перед вами, доктор?

Натаниэль был зол. Он вышел из кабинета доктора, полон эмоций, оставив дельный вопрос, который волновал и его. Он больше не хотел ни о чем думать. Надоело. Ему надоела Ева Адамс в его разуме. Ему надоел он сам, думая о ней. Он лишь смотрел в зеркало, не отрывая глаз, находя там единственное успокоение. Грегор опасался Натаниэля в этот момент. Он знал, что ни за что, нельзя отрывать его от любимого дела. Натаниэль был сосредоточен.

– Ничтожество! Посмотри на себя! Ты не достоин ее внимания!

– Мне все равно. Я всего лишь хочу увидеть Астрид.

– Она также не достойна внимания!

– Я обидел ее. Я сделал ей больно.

– Топчи сердца ранимых. Тогда забыл, и сейчас надо забыть.

– О чем ты? Ты себя слышишь? Ненавижу тебя! Я убью тебя! Понятно?

– Это я убью тебя!

– Не сможешь!

– Я не смогу? Кто сильнее? Ты что ли? Что за вздор! Ты же слизняк против меня. Ты же сам сделал меня сильной. Исчерпал себя, придурок. Всю жизнь только и плачешь. Мама… Как же мне больно…

– Заткнись! Это и твоя проблема тоже.

– Да. Но я смогла добиться поставленных целей! Чего добился ты? Возненавидел Синди? Молодец! Твой смысл жизни не потерял оси. Ты возненавидел Еву! Ты возненавидел себя! Это и есть вся твоя жизнь!..

Натаниэль исчерпывал сам себя. Он хотел выглядеть сильнее в собственных глазах. Он хотел со всем покончить. И он всерьез задумался о побеге. Снова. Как о единственном спасительном варианте для себя. О’Брайан ни за что не выпустит его, даже если он сам посчитает Натаниэля здоровым. Как бы он не притворялся, и кем бы он ни был в его глазах. Ему надоело все это. Ему надоело путать самого себя.

Он продолжал говорить от лица Евы Адамс, так как это было выгодным сейчас. В лице Евы Адамс его все опасались. Ему сейчас только это и нужно было. И собрав свою компашку психов: Ангуса и Грегора, он стал тихо говорить им, находясь в палате за закрытой дверью:

– Мне нужна ваша помощь, ребята.

Его добрые знакомые были не прочь помочь своему лидеру. И выслушав подробный план действий Евы Адамс, они даже не поверили во всю серьезность намерений Евы. Они считали ее план космическим, недостижимым. Но Ева уверяла их:

– Я все обдумала и просчитала все варианты. Я уверена, что у меня получится.

Натаниэль пытался быть убедительным. Его сообщники согласились.

Теперь он мог переживать лишь о том, чтобы эти безумные ничего не напутали, ведь они могли. Они были рассеянными и слишком покорными. Главное – чтобы они молчали. Натаниэль так переживал за них. Его замысел не должны разоблачить. Это его единственный шанс. Он знал, что он делает. Ибо это было тем, что он лучше всего умеет.

Главным объектом его наблюдений была его санитарка Дороти. Ее характер обязывал Натаниэля пользоваться этим. А ее комплекция и впрямь не оставляла ему выбора. На приеме у О’Брайана он стал симулировать, говорить о неком беспокойстве, головных болях и бессоннице. Доктор был просто обязан назначить ему укол перед сном. И настороженно он сделал это, отпустив Натаниэля со словами:

– Хорошо. Я направлю к вам Дороти вечером. Теперь вы свободны. – пытаясь не нервировать Еву.

То, что нужно. Чуть ли не впервые Натаниэль услышал в стенах этой проклятой поликлиники именно то, что он хотел услышать. Он предчувствовал успех. Он чуть не запрыгал в коридоре, возвращаюсь в палату.

«Больше ты меня не увидишь» – мечтательно думал Натаниэль с явно поднесенным настроением, которое было в дивину наблюдать остальным. Поэтому, он попытался скрыть свои эмоции почти сразу. Ему нужно было не выказывать своих намерений. Лучше ему ни с кем не общаться сейчас.

Натаниэль волновался. Сумерки за окном казались ему мрачнее, чем когда-либо. Ожидая Ангуса, Натаниэль был нетерпелив. И когда тот пришел, он сказал ему, чуть ли не сбивая его с ног своим потоком нетерпеливых слов:

– Ты достал? Быстрее! Показывай! Ну же!..

– Достал! Вот, целая косметичка! – ответил Ангус с гордым голосом, протянув ладонь.

– Отлично! – радостно и нечто успокоившись сказал Натаниэль, вырвав косметичку из рук Ангуса.

Его глаза загорелись. Но тут же он почувствовал себя как-то принужденно, или неуютно. «Я так давно это не делал» – крутилось у него в голове, когда он стал рассматривать губную помаду и тени. Несмело достав черный карандаш для глаз, он повертел его, зажав между пальцев, и сказал:

– Что там Грегор?

– Он готов. – ответил Ангус.

– Надеюсь, он не забыл все свои навыки, приемы за все эти годы? – сказал Натаниэль, до сих пор концентрируя свое внимание на карандаше.

– Он сказал, что тренировался. На дереве.

Натаниэль неоднозначно глянул на Ангуса и сказал с неким вздором:

– На дереве?

– Ага.

– Вот, черт! Я не позволю ему все испортить! Где он? Где его черти носят? – немного взволнованно говорил Натаниэль.

– Не беспокойся. Он будет с минуты на минуту.

Натаниэль повернулся к зеркалу и стал обводить свои глаза черным карандашом, надеясь, что это хоть немного успокоит его. Ему уже не было сложно. Его рука сама управляла собой. Ангус затаил дыхание, следя за филигранностью Натаниэля в макияже.

– Знаешь, мне до сих пор не понятно – парень ты, или девушка! – говорил он, будучи захваченным, – Но то, что твоя красота невообразима – это факт! – сказал он с большим замиранием во взгляде.

Натаниэль так и не успел ничего ответить, так как тут же в палату зашел Грегор. Он также восхитился еще незаконченным образом, но Натаниэль перебил его застопоренный взгляд:

– Ты готов? – спросил он, не отрываясь от зеркала, – Повторять не надо?

– Я все помню. – робким голосом ответил Грегор.

Натаниэль взялся за тени. С каждым последующим мазком он словно совершенствовался, становясь все бесподобнее. Невероятной женственности ему придала красная помада на его губах. Теперь его было невозможно отличить от девушки. Юной, сексапильной девушки, которая выдавливала слюни из пораженных ее красотой Ангуса и Грегора. Они стояли с ошеломленными лицами, не в силах проронить и слова.

– Хм, Ангус. А твоя мать разбирается в косметике. – подметил Натаниэль, нанося последние штрихи в своем мейк-апе.

– Да. – с гордостью отвечал тот, любуясь тем, что представлял из себя Натаниэль.

Не успели они, как следует сговориться, как в дверь постучалась Дороти. Как же все быстро, черт возьми! Натаниэль едва приготовился.

– Быстро! По местам! – скомандовал он, настраиваясь на последнюю роль в его жизни.

Ангус спрятался в угол, туда, куда должна была открыться дверь и прикрыть его, чтобы Дороти не видела. Грегор присел на свою койку, сделав абсолютно не принужденный вид. Хотя ему было невероятно сложно выглядеть естественным. Спустя пару секунд Дороти заходит в палату. И первое что обращает ее внимание, так это Натаниэль, вальяжно раскинувшийся на своей кровати, с женским макияжем на лице.

Сперва она удивилась, и ее застопорило это. Но затем она проморгалась и включила свою логику, сказав:

– Доктор О’Брайан разрешил вам наносить макияж, Ева? – положив поднос с медикаментами на тумбу.

– Вам нравится? – спросил Натаниэль, пытаясь всячески отвлечь ее внимание от ампул, вовлекая в разговор.

– А как же, Ева! – говорила Дороти своим добрым тоном, нагнувшись над подносом и взяв в свои руки шприц.

Нужно действовать! «Ангус, черт возьми!» – подумал Натаниэль.

– Готовьте руку! – сказала Дороти, набирая шприц, после чего почувствовала Грегора у самой своей спины.

Хлопок двери. Это Ангус закрыл ее со своей прятки. Дороти поворачивается, и единственное, что она успевает понять, так это Грегора, направляющего свой кулак в ее голову. Хрупкое тело Дороти мягко падает на кровать при сопровождении Натаниэля. Ангус, будучи под впечатлением, сказал:

– Я надеюсь, ты не убил ее! – приняв удивленный жалостливый вид.

– Хех! Не разучился, все-таки! – хваля себя, говорил Грегор, тряхнув своим кулаком после удара.

– Ангус, иди за дверь и следи за всем там! Если что – стучишь в дверь три раза. У меня не более двух минут. – четко говорил Натаниэль, после чего стал раздевать Дороти, – Надеюсь, я не ошибся в выборе комплекции. – продолжал он, снимая с себя одежду пациента.

Более приятного зрелища Грегор не видел в своей жизни. Оставшись с Натаниэлем наедине, он трепетно внимал весь процесс кроссдрессинга его соседа. Натаниэль беспардонно обнажился, после чего стал надевать бюстгальтер, униформу Дороти. Ее белые чулки так шли тонким ногам Натаниэля. Буквально через две минуты он стал потрясающей медсестрой. Вспушив немного свои волосы, он глянул на Грегора, который, казалось, готов был кончить в штаны и улыбнулся от его непонимающего вида: «Как такое возможно!». Он сказал остолбеневшему Грегору:

– Значит так, Грегор! Слушай меня! – подщелкнув пальцами, дабы тот внимательнее слушал, – Ты ничего не видел. Ты ничего не знаешь. Ты был в туалете. Ясно?

– Ага. – ответил Грегор, все еще будучи в конфузе.

Он смотрел на переодетую в одежду Натаниэля Дороти и пытался хоть что-то понять. Натаниэль, выбравшись в коридор, незаметно для Грегора и для всех, сигнализировал единственному увидевшему его Ангусу, чтобы тот шел отсюда. Теперь он надеялся на то, что первый этап пройден, осталось внушить доверие.

Пытаясь вспомнить былую походку, он выбрался из корпуса и вышел в свете фонарей во двор поликлиники. Он решил пойти в сторону третьего корпуса, самого отдаленного, где его (по его мнению) меньше всего должны были знать. Там должны были быть задние ворота. Главное – чтобы ему их открыли. Натаниэль должен был быть убедительным, как никогда. Он нервничал перед самым решающим рывком в своей жизни.