Текст книги "История Одного Андрогина (СИ)"

Автор книги: Морган Роттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Ха-ха-ха! Милочка, мало ли кого я ненавижу! Это не влияет на твое пребывание здесь! Тебе же весело! А это главное!

Теперь Ева была уверена на все 100 процентов в своих предубеждениях. Сара не могла порвать ей глотку при Генрихе. При нем она была белой и пушистой. И это вселило в Еву уверенность. Она с большей смелостью взглянула на Генриха и сказала:

– Вот как? Тогда, познакомь меня со своим кавалером. А то, как-то некрасиво получается. Мы болтаем, а парень смотрит.

Обе в этот момент язвительно улыбнулись. В глазах Сары промелькнуло желание убийства Евы, порвать ее в клочья, на мелкие кусочки. Не подавая виду, она сказала:

– Можно подумать, ты не знаешь, кто мой парень? – после чего попыталась подтолкнуть Генриха под руку, чтобы уйти.

Но Генрих не тронулся с места. Что-то задержало его во взгляде Евы, и он сказал:

– Нет-нет! Погоди! Это действительно некрасиво. Буду рад, если ты представишь мне свою подругу.

В этот момент Ева почувствовала бальзам на своей душе. Генрих ублажил ее уши. Сара стиснула зубы и попыталась как можно спокойнее выразиться:

– Это…

Но ее тон был таким вялым, что Генрих решил сам проявить инициативу:

– Генрих Вандерсмайл. – протянув руку в сторону Евы.

– Ева Адамс. Приятно познакомиться, Генрих! – сверкая от счастья, после чего добавила, – Как работа?

– Работа? Работа – жуть! – смеялся Генрих.

– Вы работаете в Париже?

– Да. Работаю на несколько глянцев, плюс агентства. Так же у меня есть офис в Лондоне. Могу работать на заказ. Но лишь в свободное время.

– Хм… а можно спросить у вас, как у профессионального фотографа, Генрих?

– Да. Все, что угодно!

– Я фотогеничная?

После этого Сара не стерпела и стала дергать Генриха за руку со словами:

– Генрих, нам пора! Уже полдвенадцатого!

– Сейчас, Сара! Подожди две минуты! Дай договорить с человеком! Иди, подожди меня наверху! – сказал Генрих, явно увлеченный разговором с Евой.

Это стало обидным жестом для Сары. Казалось, она воткнет нож в спину Евы, когда та будет спать. Но как преданная львица на глазах своего завидного самца, она покорно скрылась с глаз Генриха, не проронив ни слова. Но наверх она не пошла. Она не могла себе позволить упустить этих двоих из поля своего зрения. Она остановилась около ступенек и стала следить за ними, переместившимися в сторону камина.

– Выпьем? – к удивлению Евы предложил милый Генрих.

– Не откажусь. – сказала Ева, и без того немного поддатая.

Генрих подал бокал с шампанским и сказал:

– Так о чем это мы? Ах, да! Я думаю, что вы, даже, чересчур фотогеничны. У вас невероятное лицо! Сколько вам лет?

– 16! Ой, 18! – путалась Ева.

Она не могла понять, то ли это алкоголь, то ли это Генрих вскружил ей голову и спутал мнимое с реальным. Она мило улыбнулась с неловким взглядом.

– Так 16 или 18? – смеялся Генрих.

– 18!

– 18?

– Да, а что?

– Я бы сказал, что, все-таки 16. У вас очень молодое лицо и нежная кожа. – сказал Генрих, слегка притронувшись рукой к щеке Евы, – А выражение лица! Это же мечта фотографа! С вас можно лепить и лепить! Эти естественные брови! Они восхитительны! Глаза, лицо… Оно у вас такое интересное. Его форма. В нем есть что-то необычное. Что-то от парня. И это притягивает. Вы не похожи на остальных моделей. Вы не испорчены природой, и не испорчены руками множества стилистов и фотографов. Я не видел вас раннее?

Ева примлела от всего этого. Она потеряла ориентацию в пространстве, осознавая, что только фотографу (такому как Генриху) дано понять красоту чего-то стоящего. И от этого у нее был мысленный экстаз.

Сара, узрев все это, была готова порвать на себе волосы от злости и ревности к Генриху. Она не находила себе места, наблюдая за всем этим. Ева, пытаясь включиться в разговор, сказала Генриху:

– А? Нет-нет! Вас уж я точно не видела!

– В вашем лице уйма харизмы! У вас большое будущее! Я не могу поверить, что нигде не видывал вас раннее! Неужели вас никто не фотографировал? Вы хоть раз позировали на камеру? – с огнем в глазах говорил Генрих.

Еве льстили все эти слова. Внутри у нее был взрыв эмоций, которые вызывали в ней улыбку. Она была такой своевольной, что даже стальные нити не сшили бы ее. Она поражалась тому, каким открытым оказался Генрих. Она даже подумать не могла, что 25-ти летний всемирно известный фотограф, который имел кучу признания, денег и славы мог бы вот так просто общаться с человеком, которого знает не более 20-ти минут. Он бы мог быть гордым и самовлюбленным скупым на слова нарциссом. Но он был не таким. И это поражало Еву.

Он казался ей чуть ли не идеалом парня. Он никогда не острил, не шутил на больные темы. Он был серьезным человеком, но умел улыбаться и быть милым. Он умел говорить комплименты. Он никогда не позволял себе грубой критики. Казалось, светский мир вовсе на него не влияет, коль он такой не испорченный. Вот, почему его все любят, и почему Сара так крепко держится за него. Ева таяла на месте.

– Собственно, за этим я и здесь! – позволила она сказать себе нечто большее, чем намек.

Генрих сделал удивленное лицо, после чего сказал с улыбкой:

– Вы хотите, чтобы вас фотографировал я?

– А почему бы и нет! – пошла в атаку Ева, немного сблизившись с Генрихом.

– Ева, я бы с удовольствием поработал с вами. Но, извините, у меня очень напряженный график работы. Он не позволит мне этого. При всем том, что я бы очень хотел.

– Совсем никак? – разочарованно сказала Ева.

– Совсем. – с жалостью в глазах вбил гвоздь Генрих в чувства и желания Евы.

Она потухла как спичка. Она не знала, что сказать в ответ. Но и на колени становиться она тоже не желала. Ее внешний вид выказывал все ее эмоции. Она повернула голову в сторону в грустном размышлении, все больше темнея в лице. Генрих, видя все это, не смог промолчать и сказал:

– Ева, не печальтесь! Вы действительно хотите этого так сильно? – повернув ее лицо к себе своими пальцами за подбородок Евы.

Ева, не поднимая глаз, покивала головой. Генрих сказал:

– Я понимаю вашу цель. И я действительно считаю, что из вас бы мог получиться прелестный плод. Я тоже не хочу, чтобы такой плод пропадал. Рожден цвести, а затем умереть. – Ева подняла на него свои глаза, Генрих продолжил, – Лично я не могу этим заняться. Но я бы мог посодействовать. Сейчас я выпишу пару номеров фотографов. Они все мои знакомые, живут в Лондоне, все они очень талантливы и креативны.

Генрих стал лазить по карманам своего пиджака. Он наткнулся на бумажник, из которого торчала визитная карточка, после чего он сказал:

– Вот, возьмите! Пригодиться! На всякий случай! – и всучил Еве свою визитную карточку.

Он искал по карманам дальше, но больше ничего не нашел. Видимо, он оставил свой блокнот в комнате Сары, или в любом другом месте, где лежали его вещи. Поэтому, это стало проблемой в данный момент.

Генрих хотел что-то сказать, но вдруг Сара появилась у него из-за спины, обняв его за плечи, и сказав:

– Милый, уже скоро полночь! Ты думаешь встречать Новый Год?

Генрих посмотрел на часы и увидел, что они показывают 23:55. Вот так, невзначай, они проговорили с Евой почти полчаса своего времени.

– Как быстро бежит время! Конечно, дорогая! – сказал он, взяв под руку Сару, после чего посмотрел на Еву и добавил, – Ева, напомните мне в течение вечера. – и скрылся под руку с Сарой, которая, буквально, утащила его от Евы.

Ева смотрела им вслед с двояким ощущением. С одной стороны, ее тешила встреча с Генрихом. Она хотела познакомиться с ним – она познакомилась. Мало того, он признал ее. Но с другой стороны, ее огорчало отсутствие возможности работы с ним. В мире, как и в Лондоне, было пруд пруди фотографов. Но только Генрих был для Евы совершенным. Лишь он был в ее сердце и мозгах главным приоритетом в будущее.

Выйдя на улицу, пытаясь отвлечься от раздумий, Ева решила, как и все, встретить Новый Год, внимая фейерверки. Двор имения Генриха был полон людей, ожидающих прихода 1989 года. Чувствуя зимнюю прохладу, Ева смотрела на всех них и думала: «Какие все счастливые! Неужели всех все устраивает? Неужели, это я одна такая…».

– Десять, девять… – стала перебивать толпа мысли Евы.

В этот момент она посмотрела в толпу и увидела Генриха с Сарой.

– Восемь, семь…

Они обнимались и были в предвкушении. «Почему он с ней? Что он в ней нашел? В этой белокурой стерве?»

– Шесть, пять…

«Обожаю зиму!» Ева глубоко вдыхает воздух.

– Четыре…

«К чему все эти приземленные, низкие заботы? Лишь мелкие людишки, беспокоятся о них!»

– Три…

«Но, твою мать, Генрих!.. Генрих, посмотри на меня! Ты, вообще, знаешь, что я стою в десяти метрах от тебя? Ты ведь не такой, как все! Не такой, как Сара, будь она проклята! Ты невероятный. Ты такой открытый… О, Астрид, прости! Я тебе мысленно изменяю!»

– Два…

«Хотя… будь, что будет! Сейчас пробьют куранты, прогремят салюты, и я возьму все в свои руки! Я не дочь, чтобы стелиться, и не мать, чтобы рыдать!»

– Один…

«О чем это я? Пусть идет все к черту! Я набью Саре лицо! Я не сдрейфлю в этот раз! Как она обнимает Генриха! А как целует! Не могу смотреть! Я так же буду наглой! Я – Ева Адамс!»

– Ура! Новый Год! 1989 год настал! Салют!..

«Почему меня все это бесит? Да, я расстроена, но все в моих руках!.. Ева, тебя не туда несет! Ты знаешь, что делать! Нет поводов, чтобы унывать! Бывало и хуже… Вспомни… Ты всегда находишь выход. Ты находишь его там, где остальные сдохнут. И сейчас найдешь! Для тебя нет ничего невозможного! Ты – икона, на которую все должны смотреть! И никто не помешает тебе стать иконой! Ни эта белокурая тигрица, ни эти люди, что ликуют здесь… Кстати, почему они ликуют? Новый Год? Ах, точно! Ведь он только что настал! Какая прелесть! Я в это время думаю всякую чушь!..»

Ева смотрела на целующихся под капюшонами салютов Ганриха и Сару и понимала, что встретила этот Новый Год, смотря на них, и будучи с ними, по сути, упустив момент торжества.

XXIII Глава

Лондон

1989 год

Пару дней спустя Ева лежала на кровати Астрид с задуманным лицом. Время от времени она отвлекалась на боль своей губы, которая была разбита.

Она вспоминала: прошел салют, и, казалось, все еще впереди. Она будет выпивать спиртное, договариваться с Генрихом. Но, к сожалению, для Евы, Сара ввела в ее сценарий свой ход событий. Она встретила Еву, когда рядом не было ни Генриха, ни кого-либо на улице, и вмазала ей по физиономии, разбив Еве нижнюю губу. Кровь запачкала всю ее одежду. После слов Сары: «Чтобы и духу твоего здесь больше не было!» – она скрылась, как можно быстрее, держась за свое слезливое, кровавое лицо.

Она не пыталась дать сдачи. И это казалось Еве чем-то ужасным теперь. Она просто скрылась, ничего не возразив, будто так и надо было. Она поддалась Саре и сама не понимала почему. Будто это не подлежало ее сознанию. Будто ее страх (или что это было) перед Сарой был безусловным, на инстинктивном уровне.

«Да, я была на ее территории…» – рассуждала Ева, но никак не могла найти для себя однозначного ответа, на вопрос «Почему?». Она не признавала того, что боится Сару. Или то, что она проиграла. Ее мысли не делали выводов.

Посмотрев на плакат группы Motorhead, Ева погрузилась в печаль. Она стала надумывать себе разные проблемы, что ей плохо, и все люди вокруг – ничтожные подонки. Она стала думать о Генрихе. О том, что ее пленит в нем. «Нет! Это не любовь! Я не могу влюбиться! Таким словом, как любовь – не разбрасываются!» – думала Ева и надеялась, что это так. Ведь она не знала, что это за чувство. И в порывах данных размышлений, она, порой, мыслила как Натаниэль, пытаясь всячески оправдать все свои домыслы: «Я же не гей, раз уж на то пошло! Хотя… я ведь и не лесбиянка!» – вспомнив об Астрид.

И в данный момент глаза Евы словно осенились. Она строила ход мысли дальше: «Если я не гей, если я не лесбиянка. Если я не парень и не девушка. Значит, я – асексуал! Асексуалка! Как бесполый ангел. Идеальное существо! Без пола, без ориентации!»

Ева все больше вдохновлялась подобными рассуждениями. Они вели ее к выводам, которых так ей не хватало сейчас. И когда она достигла этих выводов, в комнату зашла Астрид. Кинувшись к Еве с радостным лицом и крепкими объятиями, она сказала:

– Привет, родная! Грустишь? Прекращай грустить! Ты уже второй день лежишь, мечтаешь.

– Ты холодная. – сказала Ева, чувствуя Астрид на себе.

– Да. На улице весьма холодно. Хочу об тебя согреться. – сказала Астрид, прижавшись к ней сильнее и засунув свою руку под одежду Евы со спины.

В такие моменты Ева узнавала своего вечно гуляющего перки-гота, лучшего друга, который целовал и обнимал ее. Который был для нее чуть ли не идеалом дружбы. Но что-то в этот момент переменилось в Еве. Выходя из своих рассуждений, она поняла, что ей надоело играть в игры, придуманные Астрид. Она аккуратно взяла Астрид за руку и убрала ее в сторону, словно она не хочет чувствовать ее на своем теле. Приподнявшись с положения лежа и присев так, чтобы видеть лицо Астрид, Ева хотела что-то молвить. Но Астрид перебила ее.

– Эй, ты чего? – сказала она, так же умостившись.

– Астрид, я хочу кое-что тебе сказать. – сказала Ева, пытаясь быть как можно тактичнее.

– Что случилось? – встревожено сказала Астрид, смотря на серьезное лицо Евы.

– Я кое-что поняла, Астрид. Надеюсь, это не затронет нашу крепкую дружбу, и никак не повлияет на нее. Просто я хочу быть честной по отношению к тебе.

– Говори.

– В общем, мне надоело играть с тобой в лесбиянок. Я больше не хочу притворяться таковой. Я не такая. Прости. Однажды ты попросила меня подыграть. Я подыграла. Но я не могу делать это вечно. С меня хватит.

– Но тебе же нравилось быть со мной близкой – обниматься, целоваться. Это нечто большее, чем просто дружить! В конце концов, тебе нравилось выпивать со мной, и не просто как с подругой. Разве нет?

– Это совсем не то, Астрид!

– А что тогда?

– Я существо бесполое! Понимаешь? А следует, что и ориентации я иметь никакой не могу. Я – асексуал.

– С чего это ты так резко начала думать? Ты можешь быть бисексуалом, как я! Это тоже идеальный вариант ориентации! И то, и другое.

– Нет. Не могу и точка. Прости. Ничего личного.

Ева встала с кровати и начала ходить по комнате с задумчивым лицом. В то же время оно было безразличным и холодным, и все это тревожило Астрид. Столь резкий разговор не дал ей шансов стать психологом, как того любила сама Астрид. В этот раз ей нечего было сказать. Она стала говорить, то, что приходило ей на ум.

– То ты Натаниэль, то ты Ева! То ты с ориентацией, то без! Я не могу тебя понять! Кто ты? Может быть тебя именовать средним родом, говорить в твой адрес «оно»? Хотя, кроме меня этого же больше никто не знает!.. – резким тоном в адрес Евы.

В этот момент Ева (как и сама Астрид) не узнала в ней ее. Раньше она не позволяла себе так резко выражаться в ее адрес. Теперь же, в столь переломный, меланхолический момент для Евы, она говорила это так, будто воткнула нож в спину Евы. Лучшая подруга не поняла ее! Это стало ужасом для Евы. Это было выше ее возможностей терпеть. Она не выдержала и ушла. Неважно куда. Лишь бы на воздух, куда-нибудь подальше, на свободу, в зимний снегопад.

Казалось, весь мир обернулся против Евы Адамс. Она шла в метели, одна, мыслила. Та цель, которую она видела под носом, которой она почти дотянулась рукой, резко отдалилась от нее, где-то за горизонт. Она стала казаться ей все менее возможной. Все вокруг – более жестоки. Ева – более одинока. Генриха больше нет в Лондоне. Когда он будет – не известно. Он увез с собой все ориентиры его знакомых фотографов в Лондоне, которые, собственно, и не нужны были Еве. Что ей делать без Генриха? Ей нужен только он. Она потеряла видимость себя. Любая мысль – неизвестна. В жизни Евы наступил тупик.

Осознав, что идти ей некуда, Ева вернулась к Астрид через пару часов. Они помирились почти сразу, каждая признав свою вину. Астрид приняла тот факт, что Ева больше не «такая». Ева, в свою очередь, все печалилась своими мыслями. День за днем, длинные зимние ночи – она все время думала о грустном. Снежным комом на ее душе крепла депрессия.

Астрид всеми силами пыталась поддержать ее. Она чувствовала, как слабнет их дружба. Ева мало говорила. Она все меньше доверяла свои мысли. Астрид чувствовала нарастающую стену между собой и Евой. Ее двери все больше закрывались перед Астрид. Впервые, она осознала, что теряет Еву. Сей взгляд Евы Адамс был уже не тем взглядом, что был раннее. Ее глаза больше не смотрели на Астрид с признанием или добротой. Они были стеклянными. Это было испытанием для обоих – пережить все это и не испортить все, что есть.

Лишь через пару месяцев Ева стала выглядеть немного лучше и мобильнее, словно выйдя из зимней спячки. Она вдруг вспомнила, зачем все это. Зачем она здесь, что она делает и для чего. Она расшевелилась и развязала свой язык. Но лишь для дела.

Она стала пробовать себя у студентов-практикантов, занимающихся фотографией. Как со стороны Евы, так и со стороны студентов, это было что-то вроде приобретением опыта. Но огонек Евы потух также быстро, как и загорелся. Эти «горе-фотографы» толком фотографировать не умели, не говоря уже о постановках и редакции снимков. Это казалось Еве пустым делом и очередным разочарованием. Сделанные фотографии можно было выкинуть на помойку, а потраченное время не вернуть. Ева снова впала в депрессию, наполненную самолюбием и жалостью к себе.

«Все они не достойны меня! Лишь лучшие достойны лучших!» – думала Ева, утешая себя. И пока она скулила в очередной депрессии, Астрид все больше переживала за нее.

Однажды она уже не смогла молчать и решила рассказать все Сэму, тому самому длинному парню, которого она встретила у Пещеры на Хэллоуин. Они стояли на мосту, опершись на поручни, и пили пиво, беседуя о разном, о душевном, как когда-то давно. Им даже не мешал холодный ветер, который дул им в спину.

– Меня беспокоит Ева! – говорила Астрид.

– А что случилось? – спросил Сэм.

Астрид долго и печально рассказывала ему всю ситуацию. Она призналась ему в том, что тогда они лишь дурачили его и остальных, говоря, что они лесбиянки. Ева все больше отдаляется от нее. Астрид было больно говорить все это. И дошло все до того, что она решила признаться:

– Мне кажется, что я люблю ее!

Она повернулась и стала смотреть вниз с моста, на реку, проплывающую под мостом. Серые тучи стали все больше сгущаться над головами старых знакомых. Сэм положил свою руку на плечо Астрид. Та понимала, что рассказала слишком много, поэтому резко замолчала. То ли это алкоголь так повлиял на ее открытость, то ли это чувства не смолчали в ней. Но придя домой, она, как обычно, не подавала признаков каких-либо душевных переживаний. Она снова была веселой, каковой ее все время знала Ева.

Та что-то писала, сидя за рабочим столом. Видимо, какие-то домашние задания, ведь даже не обращала внимания на свою подругу. Астрид, в свою очередь, прилегла на кровать, решив не трогать Еву. И как только она сделала это, раздался телефонный звонок. Подняв трубку, лицо Астрид резко переменилось в выражении. Что-то радостное и удивленное смешалось в ее эмоциях. Она услышала в телефонной трубке голос своей матери, который не слышала с прошлого лета.

– Привет, Астрид! – говорила она.

– Мама?! – трепетно переспросила Астрид.

– Привет, родная! Как ты, мое солнце?

– Я… я отлично, мама! Неужели ты позвонила?!

– Да, моя девочка, как слышишь! Ха-ха! Я звоню тебе, чтобы сказать кое-что важное. Я хочу приехать к тебе этим летом. В начале июня. Так что, жди меня. Как там бабушка?

– С бабушкой все хорошо. А почему ты не звонила раньше? Ты как вообще?

– Моя родная, я вся в работе. Некогда, ты меня прости. Скоро все закончится, я обещаю тебе. Мы с Карлом сыграем свадьбу и наконец-то купим собственный дом в Осло. Мы наконец-то заживем! Вместе! Ты переедешь к нам! Все станет на свои места. Кстати, как там твои дела с учебой?

– Нормально. Карл, это тот самый…

– Да. Тот самый, который. Я хочу вас наконец-то познакомить этим летом. Я хочу показать тебе Осло. Я хочу, чтобы ты приехала хотя бы на лето. Ведь мы с тобой так редко видимся.

– Конечно. – говорила Астрид и чувствовала всю ту же унылость, которая всегда возникала у нее в разговоре с матерью.

Все это для нее было не впервые. И ей надоедало слушать одно и то же.

– Моя маленькая, я понимаю, что ты обижаешься, но ты пойми и меня тоже. Ведь это все для тебя, это все для нас. Мы скоро разбогатеем и станем полноценной семьей. Все ради блага.

– Я понимаю, мама. – говорила Астрид уже вовсе без эмоций.

– Не кисни! Выше нос! Жди меня! Скоро приеду! А сейчас мне пора, извини! Я позвоню тебе перед приездом!..

В телефонной трубке Астрид раздались гудки.

Она положила трубку и ею заруководили неоднозначные мысли. Она чувствовала свою тоску по матери. Она ее так редко видела. И ей хотелось обнять ее. Но некая обида до сих пор грызла ее сердце словно червь. Она не могла простить своей матери одинокое детство, того ненавистного для себя человека, с которым ее мать оставила Астрид. Она не могла с ней жить и общаться. Ее выводила каждая нравоучительная фраза этой старухи. Лучше бы она оставила ее саму, чем с этой мигерой! Астрид уже полжизни вынуждена была жить в терпении, тоске и одиночестве. Она чувствовала себя оторванной от своей матери. И от этого звонка ее матери Астрид становилось больнее, чем, если бы его не было.

Ева встретилась с ней взглядами и увидела в глазах Астрид что-то знакомое для себя. Астрид, увидев заинтересованность Евы, сказала грустным тоном:

– Мама звонила.

– Это же отлично! – сказала Ева.

– Да. – неуверенно сказала Астрид, – Но она хочет, чтобы я этим летом поехала в Норвегию.

Им обеим было неуютно от сих слов. Астрид не любила Карла, которого даже ни разу не видела, и не хотела ехать в Норвегию, бросать все, бросать Еву, которой придется жить либо с бабулей, либо нигде. Ева так же понимала, что без Астрид ей будет особо тяжко.

Стипендия сироты позволяла ей снимать квартиру, но это значительно усложняло ее жизнь. Опыт работы няней внушал Еве отвращение к подобным бытовым средствам заработка. Она ловила себя на мысли, что только фотосессии спасут ее. Но почему же она не может найти достойного фотографа? Неужели Ева была настолько избирательной, что не могла позволить себе что-то посредственное?

– Не волнуйся! – говорила Астрид, перебивая свои и мысли Евы, – Когда я приеду, ты снова можешь перебираться ко мне!

Но это не добавляло оптимизма Еве. Она знала, что решать все нужно здесь и сейчас. И пока у нее было время, она пыталась делать все необходимое. Когда настал тот самый июнь, Астрид и Ева все больше чувствовали себя на иголках. Вчера мать Астрид позвонила и сказала, что приедет сегодня. Это означало, что Еве нужно было готовиться переезжать. Она игнорировала любые попытки Астрид уговорить ее остаться с ее бабушкой. Словно Ева знала, что делает. Она до сих пор не нашла фотографа. Она не знала, насколько ей хватит тех денег, что имелись у нее. Но она не подавала ни намека на панику или душевную тревогу. Астрид кисла все больше и больше. Она чувствовала себя предательницей, человеком, который оставляет своего близкого наедине с его проблемами. Видимо, она слишком привязалась к Еве, и слишком привыкла заботиться о ней, что для нее это выглядело больнее, чем для Евы.

– Тебя не будет всего месяц! Как-нибудь переживу! – успокаивала ее Ева.

Но слезы Астрид наворачивались на ее глазах. Она не верила словам Евы о том, что когда-нибудь все кончается. И это тоже когда-нибудь должно было закончиться для них. Она обняла Еву и услышала звонок в дверь.

Знакомая улыбка предстала пред ней, когда она открыла дверь. Мама! Все так же хороша! Только почему у нее живот? Она беременна? Как оказалось, на пятом месяце уже.

Теперь все стало ясно для Астрид. Она понимала всю железную уверенность ее матери в себе и в жизни, которую она строила для всех. Но она не понимала, радует ее это или нет. Скорее настораживает. Вопреки всему, она попыталась улыбнуться и обнять маму как можно теплей и ласковей. Хоть в этот раз она не должна поссориться с ней. Она провела мать в свою комнату и познакомила ее с Евой. Когда настала пора прощаться и Астрид не могла разжать своих объятий, Ева сказала ей со всей уверенностью в голосе:

– Дура, у тебя есть мать, которая везет тебя в Норвегию, в семейный круг! А ты плачешь!

И это были искренние слова поддержки Евы. Как давно Астрид не слышала от нее подобного. Ей хотелось еще, но, увы, всем было пора.

Освоившись в не самой комфортабельной однокомнатной квартире, Ева пыталась составить план своих действий. Астрид не было, денег тоже, в квартире темно, ибо Ева пыталась экономить даже на электроэнергии. Она пыталась выжить одна. Лишь свет от супермаркета, заглядывающий в окно создавал иллюзию того, что Ева не совсем одинока.

Налив себе вина, Ева решила упасть в кресло и закинуть ноги на стол. Ей нужно было расслабиться. Но сделав не аккуратный взмах ногой, она перекинула свою сумку со стола, из которой выпало много разных предметов и бумажек. Не отрывая своих губ от бокала, она нагнулась и стала подбирать все, что выпало из сумки.

И вдруг, Ева наткнулась на один из своих старых блокнотов, которым почти не пользовалась. Она взглянула на него и вспомнила, что он у нее есть. Она решила пролистать его. В нем было много дурацких заметок и вырванных страниц. И вдруг, она наткнулась на то, о чем совершенно забыла. Она увидела знакомую карточку. И повертев ее в руках, она осознала, что это визитная карточка Генриха Вандерсмайла, которую она засунула сюда и вовсе забыла про нее.

Ева резко оживилась от данной находки. Ведь, точно, Генрих успел всучить ей свою визитную карточку. Как она могла забыть об этом, все время думая о Генрихе? В этот момент Ева ругала себя как могла.

На карточке были контакты и список предоставляемых услуг. Как же она раньше не догадалась! Ева снова чувствовала себя вдохновленной. Ее перспективы стали вырисовываться сами по себе.

XXIV Глава

Предоставление услуг фотографа – вот, что упустила Ева. Она подумала, что если закажет фотосессию у Генриха, то все решится максимально продуктивно для нее. Единственная проблема – цена оказываемой услуги в 400 фунтов стерлингов. Генрих был не из дешевых фотографов, и Ева уяснила это еще до уточнения расценок.

У нее не было таких денег, но ее это не беспокоило. Ею правило тщеславие и стремление, не смотря ни на что, но уж никак не скупость. Ей не терпелось поиметь дело с Генрихом. Ведь теперь она была его клиентом, заказав фотосессию лично для себя. Теперь ей оставалось ждать две недели, которые давили ее своей монотонностью ожиданий словно десятилетия.

Астрид не было, денег тоже. Ева жила в надежде и пустоте. Она пыталась хранить каждую копейку и заработать денег там, где можно было это сделать. Это были мелкие дела, как помочь кому-либо из соседей, или выгулять чью-то собаку. Но все это стало вгонять ее в очередную депрессию. С каждым днем в ее сердце образовывалась все большая дыра от тянувшихся ожиданий и призрачного будущего, о котором она лишь мечтала, но не дотягивалась до него рукой. Она знала, счастье рядом. Буквально за стеной. Но эту стену нужно еще проломить. И когда молот для этой стены заявил о своем приезде, Ева сразу же подскочила с места в безумной радости и нетерпении. Генрих уже в Лондоне, и Ева не находила себе места. Оставалось лишь встретиться с ним. Место встречи – все тоже имение Генриха, его двухэтажный дом, где он принял Еву с теплыми объятиями и все той же невероятно обаятельной улыбкой.

Ева снова чувствовала свою слабость перед этим милым лицом. Она снова расплывалась и не чувствовала границ своего разума. Но когда она видела лицо Сары со скрещенными руками, подпиравшую стену, она сразу же концентрировалась. И концентрация эта была довольной и нахальной. Она чувствовала свою силу перед ней в этот момент. И никакие взгляды, никакие фразы, а уж тем более недавние инциденты не могли сразить ее. Сегодня она была павлином, которая ранит, а не которую ранят. Этакая грамотная месть от Евы Адамс. Улыбка не спадала с ее уст.

Генрих показывал Саре, чтобы она ушла, и таким образом не мешала работать им с Евой. Особенно важно это было для Генриха, который любил работать сосредоточенно. Сара была в яром изумлении от сложившихся обстоятельств. В этот момент ее любимый уделял внимание другой, которая просто сияла от счастливого злорадства в этот момент. И когда Генрих и Ева, наконец-то, остались наедине, Генрих спросил:

– Почему ты решила провести фотосессию у меня дома? Ведь ты могла приехать ко мне в офис. У нас есть павильон. – крутя один из фотоаппаратов у себя в руках.

Ева пожала плечами и лишь улыбнулась в ответ. Генрих продолжил:

– Эх! Зная Сару, я скажу тебе, что фотосессия будет весьма проблематичной. Она не даст нам нормально работать. Однажды я имел дело с одной моделью у себя дома, так она влезала в каждый момент, а однажды даже пригрубила моей клиентке. Такая ревнивая!

– Я заметила. – кивая головой, сказала Ева.

– Ты, кстати, молодец, что позвонила мне в Париж! Тебе фотографии, мне два выходных в собственном доме. Для руководства у меня командировка. А ты добиваешься своего, причем бесплатно. – признательно говорил Генрих.

– То есть?

– То есть, ты – молодец! Ты назначила фотосессию у меня дома! Что может быть лучше? Для меня это удовольствие! И за это ты получишь свои снимки бесплатно! Ты даже не представляешь себе, как для меня проблематично видеть Сару, появляться в этом доме хотя бы раз в сезон. Ты мне дала такую возможность. Ты очень смышленая, Ева! И я уверен, что тебя ждет большое будущее! Посему, я хочу принять в этом непосредственное участие. К черту глянцы. Они мне замусолили глаза. Я хочу чего-то естественного, более простого и не испорченного. Как ты, Ева. Тебя еще лепить и лепить. И в этом твоя прелесть. Я буду отдыхать, работая с тобой.

Ева была приятно удивлена. Ее согревали слова Генриха. Впечатление о нем все усиливалось и вдохновляло ее. Она смотрела на этого юного, обаятельного, талантливого, позитивного во всем, красавца, и словно подпитывалась им.

«Нет! Это не любовь! Но он невероятен!» – думала Ева, пытаясь держать в голове свою идею асексуальности.

Она пыталась что-то думать, но когда говорил Генрих, то даже ее собственные мысли не слушались ее, концентрируясь на юном фотографе. Сквозь пробку в своих мыслях, Ева стала слышать:

– Какой ты себя представляешь? Каким должен быть твой образ в данной фотосессии? – чуть ли не пятый раз говорил Генрих.

– Не знаю. – сказала Ева, включившись.

– Мне кажется, что это должен быть минималистичный реализм, приземленный, со всеми бытовыми проблемами и характерами. У тебя невероятные глаза. Очень большие и красивые. Твой взгляд очень глубокий и он способен передать весь замысел картины. – внимательно рассматривая Еву, говорил Генрих, – Ничего лишнего. Один лишь быт и образ в нем. Твое лицо и так обо всем расскажет.