Текст книги "История Одного Андрогина (СИ)"

Автор книги: Морган Роттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

Так и не надев штаны, он абсолютно без комплексов сидел в самих трусах и начинал пригублять кофе. Еву не смущал данный факт, но она обратила внимание, что этот заспанный соня налил кофе только себе, и даже не предложил его Еве. Хоть она того и не хотела. Видимо, он был не столь дружелюбен. Или не внимателен?

Отпив достаточно, чтобы насладиться, Малколм стал поглядывать то на Еву, то куда-то в пол и говорить:

– Значит, ты от Генриха? У меня сейчас нет денег.

– Каких денег? – не поняла Ева.

– За которыми ты пришла. Или ты не за этим? Хотя, стой! Погоди! – говорил он как-то странно, сосредоточив свой взгляд на Еве, – Ты не за этим! Ты модель! Так?

– Можно и так сказать. – улыбчиво сказала Ева, чувствуя себя как-то странно.

– Тогда о каком долге может идти речь? – попивая кофе, продолжал Малколм.

– Понимаешь, я начинающая фотомодель…

– Прекрасно.

– Генрих направил меня к тебе, сказав, что ты его должник.

– Ага. – с большей интригой в голосе произнес Малколм и задумался.

Он сделал пару больших глотков кофе, видимо что-то обдумывая, после чего сказал:

– Знаешь, почему я не предложил тебе кофе? – со все тем же непонятным задуманным взглядом.

У Евы что-то зашевелилось в области сердца, будто от волнения. Откуда он знает?

– Нет. – удивленно сказала она.

– Я знаю, что ты его не хочешь. А даже если бы и хотела, то сделала бы вид, что не хочешь, и отказывалась бы в знаке приличия. – сказал Малколм.

Ева лишь похлопала глазами в ответ. Она не знала, что сказать. Увидев, что Малколм будто бы завис после данных слов, она решила расшевелить его сознательный запор:

– Откуда ты это знаешь?

– Мир слишком предсказуем. Понимаешь? – начал говорить Малколм со все большим оживлением, будто он стал приходить в себя, – То, чем занимаюсь я, способно изменить его мышление, каноны. Посредством искусства. Понимаешь? Жизнь тоже в некотором плане – искусство, которое также должно быть не предсказуемым. И Генрих непредсказуемый чертяка. Послал ко мне фотомодель, делая меня должником вдвойне.

На его лице, наконец-то, проявилась улыбка в иронии. Он поставил свою кружку на стойку, чтобы ему ничего не мешало, и сел обратно на пуфик, напротив Евы. Его глаза нечто загорелись. И Ева это заметила. Он уже не хотел отрывать глаз от Евы, рассматривая ее уже совершенно иным взглядом.

– Не сочти за грубость, – сказал он, – но тебе никогда не говорили, что ты похожа на парня?

– Говорили. – спокойно ответила Ева.

– Я не просто так спрашиваю. Кстати, как тебя зовут? – со все большим вдохновением говорил Малколм.

– Ева Адамс.

– Отлично, Ева! Генрих тебе рассказывал что-нибудь обо мне?

– Немного.

– Кто я?

– Фотограф!

– Фотохудожник! – исправил Малколм.

Казалось, он становился более разговорчивым и в его глазах что-то загорелось. Он решил пролить свет на свою персону, дабы Ева узнала его хоть как-то, ибо он уже не хотел ее отпускать.

– В общем, я сейчас расскажу тебе кое-что о себе. Мы с Генрихом учились в одной группе. К сожалению, судьба нас с ним разделила. Его она закинула в Париж, а я так и остался прогнивать в трущобах Лондона. Я знаю, что у тебя напрашивается вопрос, и я сразу скажу тебе: нет, я не итальянец. Мой дед был из смешанной семьи британцев и итальянцев с данной фамилией. Я же чувствую себя британцем. Я всю жизнь прожил здесь и проработал. Я всегда хотел быть именно фотохудожником, а не фотографом. Все эти газеты, глянцы – я ненавижу это. Это слишком шаблонно и не для меня. Мир слишком предсказуем. И целью своего творчества я выбрал именно лишить его этой предсказуемости. Удивить его. Полотна, которые ты видишь на этих голых стенах, всего лишь часть моего глобального замысла, который я хотел представить всему миру.

– Хотел? Почему же не представил?

– Только окончив университет, я сразу же ринулся на покорение Олимпа. Я был неопытным, амбициозным глупцом. Я ничего не понимал в своем деле. Два года назад мне даже удалось (худо-бедно) открыть свою первую фотовыставку (если ее так можно назвать). Но налоги накрыли затраты. Мои работы так никто и не купил. Я оказался банкротом без фотопленки в руке. Дабы избежать долгов и хоть как-то оплачивать жилье, мне пришлось пожертвовать всеми работами практически задаром, в один из фондов современного искусства. То, что ты видишь перед собой, это все что осталось от выставки в 40 экземпляров. Я был плохим математиком. Теперь я не попадусь.

Ева насчитала 7 работ, висевших на стенах этой комнаты. Ей было жалко Малколма. Она спросила:

– Во сколько эта выставка должна была оцениваться?

– Это уже не имеет никакого значения! Ты такая же предсказуемая! Главное то, что я хотел сказать этой выставкой. Я лишь просчитался в цифрах. Печально то, что моя идея так и не дошла до масс. Ее почти никто не увидел. А сейчас у меня нет средств.

– Каковы же твои планы на ближайшее будущее?

– Я тебе уже все сказал. Если ты согласна поработать со мной, хотя бы за 200 фунтов стерлингов, я буду тебе весьма благодарен! Это будет мегаконцепция!

– Но ведь у тебя же нет денег!

– Будут! Я планирую открыть последнее десятилетие нашего века своей фотовыставкой в январе. Именно 90-е станут тем эстетическим прорывом. Когда взгляды людей на мир и их в этом мире перевернуться. Я не зря спрашивал тебя о твоей внешности. Генрих знал, кого послать ко мне. И видимо он знал, кто нужен тебе.

– Собственно, и я так думаю. Генрих так же говорил, что во мне есть что-то от парня.

– Интерсексуальное. Нечто андрогинное.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю что?

– Об андрогинах?

Малколм удивился и заставил Еву удивиться после своих слов. Он сказал:

– Ты так и не поняла? Это и есть смысл моего творчества. Это часть моего глобального замысла.

Малколм приблизился к Еве своим лицом и стал рассматривать ее внимательнее, со все большим вдохновением в глазах. Он смотрел на нее под разными ракурсами и прикидывал макеты своих будущих работ в уме. Он прикрыл своими ладонями рот Евы и сказал:

– Ты отлично подходишь!

Он собрал ее волосы в пучок, осматривая ее шею, уши, вариацию причесок. Ева сидела, не двигаясь, чуть удивленная, и не осмеливалась что-либо сказать Малколму, пытаясь перетерпеть этот момент зрительного раздевания. Он и впрямь казался ей «сумасшедшим».

– Ты восхитительна! У меня нет слов! И мне не хватит благодарностей для Генриха! У тебя уникальная внешность! Ты и парень, и девушка. Новое десятилетие в искусстве начнется с гермафродита! – с восхищением говорил Малколм, чуть ли не с безумием в глазах. – Ты не против? Тебе понятен мой замысел?

– Нет. Я отлично понимаю твой замысел. – сказала Ева, почувствовав что-то вроде признания в глубине души.

Она думала: «Это просто невероятно! Мы так похожи с ним! Он принимает мою андрогинность, и я просто обязана ему доверить ее! Это просто фантастика, что мы познакомились и нашли общий язык! Я так близко!..»

Малколм продолжал с энтузиазмом:

– Это будет целая линия данного образа. Я уже вижу это. Акцент будет именно на твоей андрогинности. Это будет идеальный гермафродит. Это будет революция, что-то подобное Ziggy Stardust Дэвида Боуи. Но это будет вершина бесполости. Ты будешь уподоблена лишь самой себе. Никакие сравнения не будут достойны этого гермафродита. Вот, с чего я хочу начать перестройку в искусстве 90-х.

Ева видела, как глаза Малколма горели. И они словно пророчили будущее:

– Вот увидишь, СССР через пару лет распадется, коммерция станет все большим осьминогом, фотохудожники ринутся в социологию, а я покажу им то, что станет новой эрой освобождения от стереотипов. От этого коммунизма в моде, от шаблонности разума и искусства. Моя мысль дойдет до масс, а ты станешь проводником. Ты станешь новой иконой общества. Сколько ты хочешь?

Ева слушала Малколма, и ей нравились его слова. Она прокручивала все в своей голове и все больше улыбалась. Все больше Малколм казался ей сумасшедшим. И именно такой партнер ей и нужен был. Возможно, он был тем человеком, помимо Астрид, который так же мог знать ее страшную тайну. Ева чувствовала, что пора показать себя. Нужно превращать свой дикий комплекс в достоинство. Ситуация обязывает. Она могла рассказать об этом всем. Теперь она чувствовала это. Она чувствовала, что может стать трендом 90-х, что может взбудоражить мир. С таким вдохновителем, как Малколм, она все больше чувствовала силу и уверенность в себе. Она знала, все, что им нужно: быть в одной идее, и хоть какие-нибудь средства. И в предвкушении нового этапа своей жизни, Ева глубоко вдохнула и сказала:

– Я сделаю это бесплатно, Малколм. И да, я и есть гермафродит.

XXVI Глава

Лондон

1990 год

Планы Малколма свершились. Он устроил выставку своих работ в январе нового десятилетия. И эта выставка привлекла достаточно внимания для того, чтобы говорить о каком-либо потенциале.

Им с Евой удалось насобирать денег. Теперь 47 фотокартин украшали галерею, на 20-ти из них была Ева. Она была центром всей концепции Малколма. Каждое произведение поражало посетителей своей новизной. Некоторые из представленных работ были еще с прошлых времен, но они никак не выпадали из концепции Маринелли.

Эти несколько фотографий будто рождались из чего-то черного и абстрактного, будто они были началом всего и рождали некий образ, силуэт. Сначала это было чем-то непонятным. Размытые края, гаусс, рябь, все темное. Лишь несколько линий вырисовывали безликий силуэт. Что-то гуманоидное в абстракции экспрессий. Затем, вдруг, возникали люди. Их изображения были четкими, но однотипными. Какое отношение имеют эти мужчины и женщины к данной концепции? В них преобладает реализм. И он приводит зрителя к образу Евы Адамс, которая и занимает следующие 20 фотополотен.

Каждое следующее полотно – это эволюция ее образа. Кто эта девушка? Она такая естественная. Будто вовсе юная девственница, совершенно чиста от любого порока. Вовсе светлая. Ее взгляд был умиленным. Он все больше адаптировался во внешней обстановке, которая все больше становилась видимой и полнела по себе.

Со временем начинает казаться, будто перед зрителем предстает все же парень. Все спутали его с девушкой из-за длинных, светлых, прямых волос. А как же! Они так харизматично прикрыли его лоб и скулы, что кроме лица ничего не было. Ничего лишнего. Это мужской, естественный взгляд, без какого-либо макияжа. Он тверд и он уверен. А как он пьет из бутылки! А как он сексуально курит! Вероятней всего, в его тумбочке лежит пачка презервативов и он готов заняться бомбезным сексом с каждым из зрителей прямо сейчас. Будет это парень или девушка. Все равно. Казалось, будто перед этим существом не устоит ни один из представителей обоих полов. Но что он делает дальше? Он подходит к зеркалу и смотрит на себя, милуясь. Становится очевидно, что это девушка. Из-под ее облегающей белой майки выступает небольшая грудь, соски которой впились в эту майку. Такие твердые и ледяные. Это девушка, наверняка!

Теперь она достает косметичку и начинает красить свое невинно чистое лицо. Она красит губы красной помадой, пудрит нос, подводит глаза черным карандашом. Будто не было мужчины. Где вы видели его? Эта загадочная девушка, которая совсем недавно была парнем, утрет нос любой признанной красавице – сколько силы в ее взгляде, жестах, красоте. Ее черные облегающие штаны начинают вводить в ступор всех внимающих и сводить с ума. Что происходит?

Приходит вторая девушка. Это точно девушка! Бесполое существо начинает ее целовать. Так страстно и так нежно. Она полностью покоряется чарам нашей героини. Проходит ночь, и утром она уходит. Знакомый для зрителей образ просыпается с щетиной на лице и в желтом платье. И вдруг образ исчезает. Куда он делся? Следующие картины размышляют вместе с нами.

Алкоголь, сигареты, беспорядочный секс. Тусклый свет, яркие цвета, утро, ночь, бардак в отеле. Вещи на полу – и мужские и женские. Вроде бы становится все ясно. Но не берд все это? Юноша с грудью или девушка с щетиной? Кто оно? Что это за создание без пола? Все это рождает все больше идей.

Евы больше нет. Теперь здесь Афродита. Это она была в начале, в первых снимках. Еще пару фотокартин – Гермес. Это отец. Он предпоследний в этом мире. Последней предстает Ева. Теперь понятно, кто она есть. Ребенок греческих богов, ребенок Афродиты и Гермеса. Ева – Гермафродит.

Все те, кто понимали это, были в изумлении от столь неординарной идеи в разножанровых представлениях Маринелли. Фотохудожник заложил образ мифического Гермафродита на Земле, в человеке, в обществе. И это был фурор.

Пресса не миновала данный факт. По лондонским телеканалам стали транслировать новость, которая была лишь стартом в этой новой эре искусства, создаваемого Маринелли.

– Это не ново. Но именно сейчас андрогин может покорить мир, как когда-то, в Древнем Мире. – говорил Маринелли журналистам.

Он добился своего. Он привлек внимание к себе и своей выставке. Различные специалисты в сфере аукциона стали измерять данную концепцию сотнями тысячами фунтов стерлингов. И это превозносило Малколма до седьмых небес. Наконец-то его признали. Наконец-то, его имя у всех на языке. Но не менее чем самим Маринелли, люди интересовались той самой загадочной персоной на большинстве его полотен. Кто эта девушка? Либо она – гермафродит? У нее уникальная внешность. Бесполый потомок богов.

Сама Ева присутствовала на выставке в день ее открытия. Она даже позвала с собой Астрид, чтобы та поглазела. Так же она звонила Генриху и приглашала его. Тот с вечными проблемами со свободным временем еле нашел для себя пару часов, дабы прилететь в Лондон ради такого повода. И им повезло. Ведь в первый день не было того безумия, что начало твориться дальше.

У всех началась «болезнь» по внешности Евы Адамс. Кто-то называл ее богочеловеком на земле, то есть тем самым Гермафродитом, кто-то опровергал ее истинность и мнимый, наигранный образ. Но все говорили только о ней. Даже Генрих узнал об истинном гермафродитизме Евы только сейчас (что знали до этого лишь Астрид и Малколм). Теперь Ева не скрывала этого. Она гордилась собой.

Ева чувствовала, что ей пора раскрыться. Невероятно удачные фотоснимки Малколма были лишь тому подтверждением. Никто не видел такого до них. Ева настаивала Малколму говорить все, как есть: она гермафродит, сирота и прочее. И СМИ тянулись к этой творческой чете. То, что она так долго скрывала, наконец, должно было стать ее главным достоинством. Единственное, о чем она не могла поведать, так это о том, что знала лишь ее лучшая подруга.

Для Лондона стало обыденным разговаривать о Еве Адамс. Это продолжалось месяц, не стихая. После волны панка, глэм-рока и готики Англия жаждала чего-то нового и столь необычного. И это «новое» народ нашел в Еве Адамс. Она не была сценичным образом или субкультурой. Она была отдельным миром. Никто никогда ни о ком не говорил так со времен Ziggy Stardust Дэвида Боуи. И Еву тешили такие сравнения. Ей нравилась роль мессии в собственном видении мира. Но она знала, что в отличии от крашеных глэм-рокеров она берет естественностью в образе, невинной бесполостью.

Все газеты пестрили бесполыми первыми страницами, как то: «Пришествие Гермафродита», или «Малколм Маринелли открыл миру Гермафродита», или «Кто такая Ева Адамс? Банальный фейк, или богочеловек на земле?». Все эти названия невероятно веселили Еву и внушали ей оптимизм.

Когда работы Малколма приобрели за сказочные деньги, ему досталось 150 000 фунтов стерлингов. Он никогда не чувствовал себя таким счастливым. Ева была на седьмом небе от счастья, когда ее пригласили на один из местных телеканалов, так как СМИ уже не могли терпеть интригу Евы Адамс.

Они с Малколмом пошли делать покупки в лучшие бутики Лондона. Первое, что купила себе Ева, так это леопардовую шубу, в которой она и явилась в телестудию. Малколм рассчитался с долгами, выплатил кредит, и так же приоделся, чтобы подчеркивать свой статус свежеиспеченной знаменитости. Он был без ума от бежевых пиджаков, и он не мог не приобрести себе подобного. Одевшись не беднее Евы, Малколм примкнул к Еве в телестудию, так как его там тоже ждали.

Это случилось в канун дня всех влюбленных, в одной из ежедневных женских передач, которых было пруд пруди на местных телеканалах Лондона. Но все сегодня смотрели только эту передачу. Ева Адамс была впервые в эфире.

Некая брюнетка среднего возраста, со стрижкой каре, в синем деловом пиджаке представляла собой телеведущую. Она сидела справа от телезрителей, лицом к огромному дивану, на котором располагались герои сегодняшней телепередачи.

Ева до сих пор пыталась адаптироваться к столь резкому вниманию к своей персоне. «Неужели это со мной?» – думала она, пытаясь отлично держаться в кадре, держа все в своей голове. Малколм, как всегда, не любил снимать свои солнцезащитные очки (особенно, последним временем) и сидел так, широко расставив ноги, низко отперевшись на спинку дивана, делая вид абсолютной не возмутительности.

– Приветствую вас, мои дорогие гости! Напоминаю телезрителям, что сегодня у нас в гостях культурный бум и его творец: Ева Адамс и Малколм Маринелли. – начала телеведущая, – Наконец-то вы решились на открытый разговор, ребята! Вы так нашумели этой зимой!

– Ахах… да! – произнес Малколм, потирая свою щетинистую бородку на лице.

– Насколько я знаю, ваши фотографии в общей сумме оценили в пять нулей. Это очень дорого! – говорила телеведущая.

– Совершенно верно. – кратко говорил Малколм.

– Это прорыв!

– Вполне. Я извечно бедный фотохудожник даже не рассчитывал на подобный успех. И я бы не добился этого без помощи моего физического воплощения музы – Евы. Когда мы только познакомились с ней, у меня были лишь планы. Теперь я вижу лишь результаты. – разговорился Малколм.

– То есть, вы признаете, что Ева напрямую повлияла на ход вашей карьеры?

– Безусловно!

Ева немного смутилась в этот момент. Единственное, что она могла сделать, так это улыбнуться. Как человек вежливый. В глубине у нее была неимоверная гордость за саму себя.

– Ева. Всех волнует один и тот же вопрос, который возник почти сразу – вы истинный гермафродит, или это всего лишь образ, концепция, замысел? – обратилась к Еве телеведущая.

Ева зная, что будет говорить много, вздохнула, перед тем, как начать свою речь:

– Да. Я – гермафродит. Это довольно редкое биологическое явление у людей. Но это не значит, что его не бывает, или люди, которые имеют это – изгои. Нет. Ни в коем случае! Признаюсь честно, раньше я стеснялась всего этого. Я пыталась скрыть свою истинную биологию. Все время было легче притворяться девчонкой, чем объяснять то, почему ты не такой как все. Но в один момент я осознала, что хватит скрывать то, кто ты есть на самом деле. Пусть говорят тебе в спину или в лицо, пусть показывают пальцем, насмехаются или жалеют. Главное – не врать самому себе. Мне надоело жить под маской. Пусть люди воспринимают меня такой, какая я есть. Пусть они будут не терпимы к правде. Но лишь благодаря ней можно добиться признания. Я не люблю льстецов! Все они лживы! Лишь правда дает шанс на успех.

Ева будто выговорилась, но ей хотелось говорить еще. Телеведущая, под впечатлением отличных риторических способностей Евы, все больше хотела продолжать беседу с ней, заглядывая Еве в рот.

– Многие отмечают вашу естественность на фотоснимках. Сохранились ли ваши фотографии с детства? Вы были столь красивы в детстве? На кого вы были больше похожи – на мальчика, или на девочку? Пока у вас не обнаружилась данная патология? – спрашивала она у Евы.

– Во-первых. Я не считаю гермафродитизм патологией. Да, я стеснялась этого раннее. Но сейчас я горжусь тем, кто я есть. Великий человек умеет превращать свои недостатки в достоинства. Во-вторых. Социум всегда проводит стену между собой и такими как я. И я здесь для того, чтобы изменить все это. – сказала Ева со все большей нарастающей уверенностью в себе.

Малколму нравилось то, что и как говорит Ева. Он одобрительно кивал головой и поглаживал свою милую бородку. Телеведущая, заметив это, сказала шутливым тоном:

– Видно, вы ребята нашли друг друга.

– Нас познакомил наш общий, очень хороший друг. Поговорив буквально десять минут, мы поняли, что отлично сработаемся. – сказала Ева.

– Да. Это было искрометно. – добавил Малколм, своим вечно спокойным, будто задуманным тоном голоса.

– Какова будет ваша следующая выставка? Чему вы ее посвятите? – сказала телеведущая, смотря на Малколма.

– Буду продолжать раскрывать свою идею. Лишать мир его односторонней плоскости. Посредством уникальной внешности Евы можно развеять все границы принятого.

– Кстати, Ева! Много вопросов сводится к возможно неприятной для вас теме. Но все-таки. Какова история вашего этого шрама у левого глаза? Если не секрет, конечно. – улыбчиво спросила телеведущая.

– Получила по заслугам. Мало ли у кого какие шрамы! Такое спрашиваете! Как малые дети! – с сарказмом говорила Ева.

– Извините. Просто один источник пишет, что, цитирую: «…шрам добавляет нужной харизмы, какой-то мужской. Словно девушка подралась в баре. Возможно, весь успех зависит от еле заметного шрама на брови?». Что думаете, Ева? Не хотите перевоплотиться в парня?

– Что за бред! Неужели такое пишут в прессе? Они видят гермафродитизм в моей брови, или в шраме? – с сарказмом говорила Ева, – Видно, люди преуспевают в знании искусства. Даже свою работу выполнять толком не могут. А насчет себя – нет. Я еще не думала о маскулинном образе.

– Еве пойдет любой образ. Все зависит от концепции. – добавил Малколм.

– Вы уже видите какие-либо конкретные образы для Евы? Что-то прорисовывается в вашей голове? – обратилась к Малколму телеведущая.

– Да. У меня уже есть парочка на примете. – ответил Малколм.

– Скажете какие?

– Нет. Творческий секрет.

Телеведущая улыбнулась. Она спросила:

– Вы не закреплены контрактом?

– Нет. Я – свободный художник. Ева – свободная модель. Зачем нам это?

– Как это? Вот представьте себе. Ева на пике славы. Сотни агентов, компаний, модных домов умоляют ее на коленях работать на них. Вдруг, она решит покинуть вас? Или этого не будет?

– Нет. – невозмутимо произнес Малколм, чувствуя провокацию в данном вопросе, – Мы нашли друг друга в творчестве. Мы объединены одной идеей. Никакие контракты нас не поссорят. – в последний момент у него вдруг дрогнул голос.

Малколм все же словил себя на мысли, что недостаточно знает Еву для того, чтобы уверенно говорить за нее. И он стал казаться более задуманным.

Телеведущая продолжала общаться со своими сегодняшними гостями в прямом эфире. Как Ева, так и Малколм поняли, что эта необразованная баба любит ставить неудобные вопросы, на которые им все меньше хотелось отвечать. В результате, они практически закрылись в беседе. Ева толком так и не рассказала о своем детстве. Малколм вовсе сдулся без всякого вида заинтересованности в беседе. И когда телеведущая сказала, что время телепередачи подходит к концу, это стало для них победным ощущением. Настолько не интересно им стало.

Услышав лишь немногие ответы на народные вопросы, Англия в поиске все больших ответов порождала новые вопросы. Самыми популярными из них стали: «Детство Евы Адамс покрыто мраком. Почему она ничего не рассказывает?», «Ева Адамс скрывает личные факты своей биографии?». От этого Ева лишь все больше убеждалась в наивности людей. В их инстинктивном желании хлеба и зрелищ. Они хотят все сразу. Она же хотела раскрываться постепенно. Огонь усиливался.

Выйдя из телестудии, она чувствовала опустошенность. Смешанное чувство безразличия и усталости. Лишь факт момента славы подогревал ее удовлетворение внутри. Идя по темной холодной улице, Ева лишь думала о том, как поскорее прийти домой к Астрид и выпасть на кровать с радостным чувством дружеского уюта. Все мысли она хотела оставить на завтра. Ей хотелось поболтать с Астрид, чего она так долго не делала. Возможно, выпить, отметить ее первый эфир на телевидении, поделиться радостью, в конце концов. Она так давно не разговаривала с Астрид. Может быть, в ночь Святого Валентина им удастся порадоваться друг за друга.

Ева не любила этот праздник, ибо считала его глупым и бессмысленным. Но ей так хотелось порадоваться в эту ночь. И дабы поддержать настроение, она, все же, решилась взять бутылку хорошего красного вина, чтобы распить ее с Астрид. Та с нетерпением ждала ее, приготовив свой подарок. Но никто из них не знал, какой подарок приготовила в этот вечер Сара.

Вовсе обезумевшая, она выбежала из-за угла (подстерегая Еву) и сбила ее с ног. Ева так сильно ударилась головой об асфальт, покрытый тонким слоем леденеющего снега, что поначалу она вовсе не поняла, как оказалась в таком положении. Она выронила бутылку из рук и схватилась обеими руками за затылок. Позже, когда она открыла глаза, она увидела над собой Сару, присевшую на нее сверху.

Ее лицо выглядело больным и несчастным, а ее глаза пылали огненной ненавистью по отношению к Еве. Приподняв правую руку перед своим лицом, Сара выстрелила движением пальца лезвие ножа из рукоятки.

– Наконец-то, мы встретились, Ева! – сказала она с довольной злобой сквозь зубы.

Ева, пытаясь превозмогать боль, сказала:

– Сара, что ты делаешь?

– Что я делаю? Сейчас узнаешь! – замахнувшись, сказала Сара, готовая распороть лицо Евы на разные участки кожи.

Ева схватила Сару за ее запястье, и они сцепились как два равносильных врага.

– Что тебе нужно? Стерва ты бешеная! – говорила Ева, борясь с Сарой.

– Из-за тебя меня бросил Генрих! – ответила Сара, пытаясь преобладать в лежачей схватке, не выпуская ножа из своих сжатых пальцев.

Они катались по дороге около полминуты, пока Ева не дернула с силой руку Сары и та не выронила свой нож, ощутив боль в запястье. Ева, встав, сказала стоящей напротив истеричке:

– Как бросил? Почему? Я здесь не причем!

– Еще и как причем! На Новый Год Генрих приехал и сказал мне, что отношениям конец! Видите ли, я обижаю его клиентов. – истерично кричала Сара, держась за руку.

– Ты сама виновата! Нечего лезть в чужие дела!

– Чужие дела? Вижу я, какие у тебя дела. Вполне отличные, я бы сказала. Зато мои не очень. Ты мне всю жизнь испортила! – сказала Сара, после чего вновь набросилась на Еву.

Вцепившись в нее, она надеялась как можно сильнее покалечить ее. Поцарапать лицо, выдавить глаза. Лишь бы ее больше не снимали. Но Саре не удавалось этого. Ева умело отражала атаки Сары, при этом она не хотела причинять ей физический вред, пытаясь откидывать ее в сторону или на землю.

– Ну и что, что он тебя бросил? Это не конец света! – говорила Ева вновь лежавшей Саре.

Сара плакала и не могла держать себя в руках. Она билась в истериках, от чего Еве вновь было жалко смотреть на нее. Она хотела помочь ей встать и протянула руку.

– Давай, вставай! – говорила она.

Но Сара долго не хотела протягивать свою руку, обдумывая.

– Ну же! – сказала Ева, смотря в ее заплаканные глаза.

Сара заметила, как с неба стали спускаться мелкие снежинки. Ева так же обратила на это внимание. Когда между ними образовалась эта снежная мнительная стена, Сара решила протянуть свою руку, но словив Еву на доле секунды невнимательности, она повалила ее на землю и треснула бутылкой того самого красного вина по голове. Ева упала без сознания.

Бутылка оказалась крепче головы и даже не треснула. Зато из головы Евы потек кровавый ручей. Сара откинула бутылку в сторону и стала искать свой раскладной нож.

Проведя перчатками по свежевыпавшему снегу, она наткнулась на него, потратив кучу нервов. Ей казалось, будто он пропал в этом радиусе трех-четырех метров. Глянув сквозь кончик его лезвия, Сара сказала, не в силах успокоиться:

– И все же, я отомщу тебе, сука! – позже добавив, – За все! – подойдя к беззащитно лежавшему телу Евы.

Она сжимала рукоятку ножа все крепче и крепче, смотря на бессознательное лицо Евы. Она видела это: как берет ее за волосы и режет ее лицо на части. Но словно отваги не хватало в ее груди. С каждой секундой Сара смотрела на обездвиженное тело Евы и слабела ее мысль. Не так уж легко на деле пырнуть кого-либо ножом. И Сара начинала беситься от самой себя. От того, что она не может искалечить беззащитного человека. Ей не хватает духа. И она пыталась настроить себя. Она гневилась. Она не понимала, куда делся тот настрой. Ее все больше это бесило. Она заходила от нервов по сторонам. И будто почувствовав звон внутри себя, она остановилась, и последний раз перебрала пальцами на рукоятке ножа. Она уже хотела было приложиться лезвием ножа к лицу Евы. Но склонившись, она увидела фары приближающейся легковой машины.

Машина уже была совсем близко. Несколько секунд и она будет перед Сарой. Яркий свет ослепил ее глаза. И еще раз взглянув на Еву, она сказала:

– Черт с тобой! – и тут же рванула отсюда.

Ощущая свет автомобильных фар на своем затылке, Сара устремилась в быстром беге. Еле слышным звуком раздался хлопок дверей машины позади. Но Сара уже была далеко. Маленьким белым пятнышком она скрывалась в дали темной улицы. Она уже никогда не встретит Еву. Не захочет. Точно так же, как и Ева, которой пришлось провести ночь Святого Валентина в одной из лондонских больниц.

XXVII Глава

Очнувшись в больнице рано утром, Ева почувствовала жуткую головную боль. Пытаясь найти очаг боли, щупая своими пальцами сквозь бинт, Ева переживала, что у нее может быть разбита голова. Запах медицинских препаратов лишь усугублял ее тревожное чувство.

Как оказалось, травма была не настолько серьезной, как того могла ожидать Ева. Место, где она получила по голове, лишь напухло и имело небольшую рану. Никакого рассечения у Евы не оказалось и медики даже не прикоснулись к иголке с ниткой. Когда Ева узнала это, она почувствовала себя немного легче. Доктор настоял на том, чтобы она полежала здесь до следующего дня, чтобы прошла головная боль и медики сняли повязку.

Пока она отбывала кратковременное лечение в больнице, Еву навестила Астрид, как всегда поддержавшая ее, и Малколм, который лишь усугубил головную боль Евы. Почему, Ева рассказывала Астрид у нее дома, после выписки:

– Представляешь, приходит ко мне Малколм и говорит про какой-то контракт! Я вообще не понимаю. Лежу в больничной койке, даже думать больно. А он мне вместо сочувствия контракт какой-то пытается всунуть. Меня это взбесило. – сидя в белой обтягивающей майке на кровати Астрид с недоумевающим лицом.

Она поджала ноги под себя и хрустела желто-розовой морковкой. На голове ее было видно йодное пятно. Астрид что-то искала в своем шкафу и параллельно поддерживала беседу с Евой.

– По-моему, он начал переживать за тебя. – сказала Астрид.

– Я тоже так подумала. После той тупой передачи он словно хвост поджал. – продолжая грызть морковку говорила Ева.