Текст книги "История Одного Андрогина (СИ)"

Автор книги: Морган Роттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– А кто же?

Ева много думала и держала паузу. Словно она приходила к какому-то мнению. И медленно переведя свои печальные глаза на Арин, она сказала, уже со всей силой в своем взгляде:

– Тот, кого неправильно воспринимают.

После этой фразы Ева, осененная грустной мыслью, вырвалась отсюда со скоростью звука. Арин, так и не успев что-либо понять, лишь смотрела Еве вслед, утоляя свой интерес. Она сказала:

– Жаль. Не сложилось. А ведь ты такой прекрасный. – опустив глаза.

Выйдя на улицу, Ева шла как можно быстрее. В ней бурлили мысли. Ей хотелось идти, бежать. Куда – не важно. Она пыталась что-то изменить. Теперь она была уверена на все 100 процентов в том, что сделает это. Она признается. Она разоблачит себя.

XXXVI Глава

Лондон

1997 год

Натаниэль лежал на койке больничной палаты, в окружении четырех стен. В одной из них в это замкнутое царство ярким светом пробивалось небольшое решетчатое окно, в котором можно было увидеть передний двор, где сквозь тонкий слой гололеда пробивались зеленеющие травинки газона. Здесь росли деревья и располагались клумбы, в которых совсем скоро должны были вырасти цветы. Иногда Натаниэль смотрел в это окно от нечего делать. Но чаще он просто скручивался в комочек, лежа на своей скромной постели и грустил.

Он много думал. И сейчас он вспоминал, как сделал то, что должен был сделать еще много лет назад. Пред его глазами вырисовывалась та самая картинка. Он вышел к микрофону. Он тяжело вздохнул и сказал в него без каких-либо смятений. Сказал толпам внимающих его людей. Он сказал, кто он есть на самом деле.

Его решительности не было пределов. Лишь ком в горле мешал ему сосредоточиться и отдалиться от всех воспоминаний и мыслей о прошлом. Приехав в Берлин – центр всех фанатов Евы Адамс, он заранее спланировал свое выступление. Многие думали, что, возможно, Ева хочет выступить с какой-то речью, как когда-то раннее. В Германии не боялись показывать Еву Адамс. От нее ожидали чего-то социологического. И ей дали встать за трибуну одного из национальных университетов.

Всех интересовал ее новый внешний вид (многих он шокировал). Все камеры пытались заснять постнаркотическое лицо Евы – вовсе бессильное, белое, худое до безобразия. Ее самострижка внушала ужас. Многие не понимали в чем дело. Натаниэлю же просто хотелось встать за трибуну.

Зайдя в актовый зал, он немного передернулся от увиденного в нем. Зал был полон студентами, СМИ, транссексуалами, геями и лесбиянками. Все они ликовали, не смотря ни на что. Один умник в задних рядах даже принес с собой флаг ЛГБТ, пытаясь тем самым показать, что ЛГБТ тоже за Еву. Хотя, Ева всегда знала, что данная организация в большинстве своем стояла в оппозиции по отношению к ней. И на самом деле Натаниэля не беспокоил данный факт сейчас.

Ему всего лишь нужно было встать у всех на виду. И когда он сделал это, он почувствовал все это давление на себе. Все смотрят, все чего-то ждут. Сейчас он разочарует всех этих людей. И пусть они накинутся на него после этого. За столь глобальный обман. Его не беспокоило это. Он просто хотел сказать. Как он дурачил всех все это время. И сделав каменное лицо, он сказал:

– Приветствую всех! – начал он не спеша с очевидной слабостью в голосе, – Сегодня я хочу рассказать вам о том, чего вы не знали все это время. Это вовсе не то, благодаря чему я добилась признания и славы; благодаря чему я устраивала все эти социологические семинары, конференции и прочую ерунду. Это то, кем я есть на самом деле.

Натаниэль поднимает глаза в зал и видит недоумевающие лица. Вполне ожидаемо для него. Он продолжает:

– Мне надоело обманывать вас! Мне надоело чувствовать себя иначе. Иметь хроническое ощущение непонимания к себе. И я надеюсь, что после моих следующих слов, вы наконец-то поймете меня и воспримете меня тем, кем я есть на самом деле. Я снимаю маску. Это будет восприятие правды, дамы и господа. И какой бы ни была эта правда, она прозвучит пред вами сейчас.

Натаниэль готовил порцию правды, но чувствовал, как с каждой секундой становится все тяжелее открыть рот – от усталости, от грусти, от всего. Но переступая через все, он стремительно говорит:

– Возможно, мало кто из вас знает или помнит такую модель, как Синди Уолкотт. Я лишь хочу сказать, что имею непосредственное отношение к данной персоне. Будучи шестилетним мальчиком по имени Натаниэль, я стал ее сыном. Я обрел семью. Я 6 лет жил в детском приюте, пока меня не усыновила Синди. С тех пор я – Натаниэль Уолкотт. Когда мне исполнилось 12 лет, врачи поставили мне диагноз: гермафродитизм. Но после смерти моей матери все забыли обо мне. Я развивался естественным путем. И уже через 3 или 4 года эстрогены сделали свое дело. У меня выросла грудь, выросли бедра. Мой член ссохся. Я стал Евой Адамс. До того, как я вам сейчас все этого рассказываю, об этом знало всего пару человек. Теперь это знают все. Я изменил имя и пол в паспорте, который, между прочим, не настоящий. Я стал другим человеком. И заслуги эти другого человека. Не мои. Я – Натаниэль. Натаниэль не может сдерживать себя. Он хочет быть с Синди. Почему я не с ней? Что плохо я вам всем сделал?.. – Натаниэль пустился в слезы.

У него началась истерика. Люди в шоке. Они либо не верили, либо крутили пальцем у виска. Натаниэль рыдал, опираясь на трибуну. В зале началась паника. Состояние всеобщей тревоги и разочарования. Что случилось с Евой Адамс? Это все действие наркотиков? Или она и впрямь не та, за кого себя выдавала все это время? Личность Евы Адамс все больше запутывала людей.

Все это моментально попало на телеканалы и печатные средства вещания. Никто не верил и не знал чему верить. Все стали поднимать архивы.

Натаниэль лежал на своей койке и пускал тихую слезу. Он был уверен, что правильно сделал. У него лишь болело сердце за всех тех, кого он разочаровал данными словами. Он вспоминал всю эту суету, растерянные лица, и печалился. Он вспоминал, как его везли сюда в смирительной рубашке, как пациента шизофреничного, суицидального. Везли против его же воли. Он хотел покончить с собой. Теперь же он чувствовал себя инфантильно. У него не было интересов, желаний. Да и мыслей не было, кроме тех, которые были о прошлом. Он лежал словно овощ. Единственным разнообразием для него было, когда здоровенный санитар Миллер приходил за ним, чтобы очередной раз повести на сеанс психотерапии к доктору. И сейчас он услышал знакомый звук дверного замка, который открывался ключом. Санитар Миллер с силой поднял плачущего в подушку Натаниэля, и под руки повел его к доктору О’Брайану, который ждал его в своем кабинете.

Доктор О’Брайан был типичным представителем классической психиатрии. Он был стар и опытен. На вид ему было не менее 60-ти лет. Он имел небольшую седую аристократическую бородку и седые усы, спускающиеся на его верхнюю губу. Он носил кругловатые аккуратные очки, чтобы лучше видеть, когда он записывал что-либо в свою тетрадь. Он имел характерную привычку скрещивать пальцы, ложа ладони своих рук на стол, во время беседы с пациентами.

Его кабинет был типичным и уютным. Он создавал иллюзию уединения доктора и пациента. Доктор О’Брайан постоянно предлагал своим пациентам сесть на мягкий диван, который он специально поставил напротив своего стола. Так он плавно начинал свою беседу.

Смотря сейчас на измученное лицо Натаниэля, он спокойным тоном говорил:

– Значит, Натаниэль Уолкотт? – подвинув к себе тетрадь, чтобы в любой момент записать что-то, что могло бы его заинтересовать.

– Да. А что? – говорил Натаниэль, не поднимая глаз.

Он выглядел помятым и зажатым в себе. На его щеках были посохшие следы от слез.

– Можете описать свое самочувствие? – спросил доктор.

Натаниэль пожал плечами, долго думая. Спустя пару десятков секунд он стал медленно выговаривать:

– Грусть. Тоска. Печаль. Ненависть…

– Ненависть? – с большим вниманием переспросил О’Брайан, – Почему ненависть? К кому? Или к чему?

– Ко всему.

– Ко всему? Вы ненавидите мир? Или людей?

– Нет. Я ненавижу себя! Не знаю, почему! Это сложно объяснить! – спокойно говорил Натаниэль.

– Постарайтесь. – сказал доктор.

– Не могу. – чувствуя себя бессильным, говорил Натаниэль.

– Хорошо. Мы вернемся к этому позже. Давайте поговорим сейчас о Еве Адамс!

Натаниэль выглядел невозмутимым. Он до сих пор не поднимал глаз с желанием обнять самого себя покрепче. Он зажимал себя руками и выглядел жалко. Он смотрел то ли в пол, то ли себе в ноги. Было видно, как он сдерживается от эмоций. Он подавлял сам себя. И ему не становилось легче.

– Ева Адамс? А что Ева Адамс? – спросил он, будто не имеет к этому имени никакого отношения.

– Кто такая Ева Адамс? Лично для вас, Натаниэль? – сказал доктор.

– Для меня?

– Да. Для вас.

– Не знаю… Супермодель.

– Супермодель? – с более внимательным взглядом говорил доктор, нотируя слова и реакции Натаниэля по данной теме, – Эта супермодель является частью вас самого?

– Являлась.

– Как вы можете охарактеризовать Еву Адамс, как личность?

– Ммм… Не знаю! Сколько я здесь нахожусь?

– Натаниэль, будьте так добры, ответить сначала на мои вопросы. А затем я отвечу на ваши.

– Мне просто интересно. Кто спонсирует мое содержание здесь? Кому я нужен?

– Мистер Уолкотт, ответьте, пожалуйста, на мой вопрос!

Натаниэль чувствовал все большее давление на свою персону. Он лишь хотел получить ответ на свой вопрос. Его не беспокоили вопросы доктора О’Брайана.

– Что? Что вам рассказать? Как я могу охарактеризовать личность Евы Адамс? Она ужасный человек! Она – эгоист. Она – тиран. Она – акула модного бизнеса; сожрет любого с потрохами. У нее не бывает компромиссов. Но, она – идеал. Она божественна, и внеземная. Она… – Натаниэль стал затрудняться в собственных словах, чувствуя все больший наплыв эмоций.

– Она – это вы? – не скромно спросил доктор О’Брайан.

– Что?

– Она – это вы?

– Ни в коем случае! Она это она! А я это я! – со вздором сказал Натаниэль.

– А как же все то время, которое вы прожили под ее именем? Когда вы выдавали себя за Еву Адамс? Что это значит?

– Это была ее жизнь.

– Ее жизнь?

– Да. – с задумчивым взглядом сказал Натаниэль, – Вы обещали мне сказать, сколько я здесь нахожусь. – пытался он отдалиться от этой темы.

Доктор О’Брайан, судя по его сдержанной реакции, напротив не собирался распространяться на ту тему, которую предлагал ему Натаниэль. Но он, все же, решил сказать ему, посчитав, что для пациента так будет лучше.

– Два месяца. – с неохотой сказал он.

– Два месяца? – переспросил Натаниэль.

– Так точно. Вы прибыли к нам 25 декабря 1996 года.

– Странно. Почему-то, я плохо это помню.

– А перед этим? Вы помните, что было перед этим? Признание Евы Адамс…

– Помню.

– Хорошо. Что еще вы помните из предыдущих событий?

– Ммм… Помню наркологическую клинику. Помню Арин.

– Кто такая Арин?

– Девушка, блондинка. Я познакомился с ней в бильярдном баре в окрестностях Парижа. Это было после наркоклиники.

– Почему вы ее запомнили? Она что-то значила для вас?

– Не знаю. Она хотела затащить меня в постель.

– Но не затащила?

– Да.

– Почему?

– Вы же доктор! Вы мне и скажите! – сказал Натаниэль, вспоминая прошлое.

Он стал медленно рассказывать О’Брайану, как он лишился эрекции. Впервые он заметил это еще тогда, когда жил с Астрид. По старой привычке он обнажился перед зеркалом, чтобы внимать себя, свою грудь, свой пенис. Он постепенно возбуждался и начинал мастурбировать на собственное отражение в зеркале. Но однажды он попросту не почувствовал того прилива крови, который был у него ранее. Сначала он подумал, что это временно. С кем не бывает. Стресс, усталость, алкоголь. Но потом он стал беспокоиться данным фактом. У него не получалось неделю. Не получалось две. Затем шли месяцы. Он понял, что больше не возбуждается на самого себя. Он не возбуждается совсем. И он вспомнил, как когда-то давно врачи говорили Синди, что когда-нибудь он потеряет эрекцию из-за своих гормонов в крови. Процесс его гермафродитизма станет преобладать над всем другим. Он станет подавлять желание. И именно тогда Натаниэль понял, что ему следует вести асексуальный образ жизни. Именно тогда он перестал чувствовать себя Натаниэлем, он потерял ощущение реальности, он потерял все, что связывало его ум с настоящим. Доктор О’Брайан внимательно слушал его. Но больше чем это, Натаниэль не рассказал.

Сейчас его беспокоило то, что он уже здесь как минимум два месяца. Он не хотел быть здесь. Он думал, что не нуждается в поддержке врачей. Но последующие слова доктора О’Брайана не были утешением ни для кого. С каждым сеансом он пытался все больше разобраться в природе Евы Адамс. И пока он наблюдал следующее: Ева Адамс – намеренно вымышленная личность Натаниэля Уолкотта, которая поглотила истинную личность индивида, развиваясь автономно. Таким образом, Ева Адамс – это личность деятельности, которая видит смысл в карьере; все добытки и действия – это все дело рук Евы Адамс как личности. Она более целеустремленная, чем личность Натаниэля Уолкотта. Она имеет на него влияние при том, что истинная личность Натаниэля имеет осознание данного факта. Ева Адамс, как материализация идеологии Натаниэля Уолкотта о том, что андрогинный человек – идеал. Какова почва всего этого? Должно быть, не знает сам Натаниэль. Но эту почву хотел раскопать О’Брайан.

Он был намерен держать Натаниэля в клинике столько, сколько того требовало лечение. Случай Натаниэля был для О’Брайана очень важным клиническим исследованием, с которым психиатрия встречалась чуть ли не впервые. Он не считал это банальным раздвоением личности, или расстройством личности. Он видел в случае Натаниэля более глубокие причины. Но Натаниэль ни в какую не хотел открываться доктору. Его бесило то, что тот его так долго здесь держит.

Больной темой для него до сих пор была Синди. Как только доктор начинал поворачивать свой разговор в направлении его матери, Натаниэль тут же замыкался, сопротивлялся, либо сводил все к сарказму. Он говорил, что не собирается распространяться на данную тему. Он здесь не для того, чтобы раскрывать свою душу. Он вообще здесь ни для чего. Доктор попусту тратит свое и его личное время. Тот, кто содержит его здесь за собственные средства – настоящая гнида, пусть он придет и покажет свое лицо. Пусть расскажет, зачем ему все это. Натаниэль становился все более резким и раскованным в плане критики.

Иногда он не сдерживал себя и в полную меру показывал свои негативные эмоции, закатывая агрессивные истерики направленные на О’Брайана. Как правило, после данного ему кололи снотворное и садили в ту же одиночку, где он прибывал большинство своего времени в клинике. Доктор ограничивал общение Натаниэля с остальными пациентами. Лишь иногда он позволял ему гулять по коридорам, или появляться в холле во время обеда или ужина. Но Натаниэль и сам особо не стремился с кем-либо общаться. Вечно в подавленном состоянии от десятков прописанных ему лекарств, он и сам не отказывался побыть наедине. Подумать. Он любил вспоминать в такое время. Он думал о прошлом, обо всем, что лезло ему в голову. И так он пробыл здесь еще полгода. Он постепенно переставал заботиться о времени, которое он проводил здесь.

Ему не переставали делать различные анализы. Тест на гормоны показал преобладающее количество эстрогена в крови. УЗИ и тесты на клеточном уровне лишь подтверждали наличие гермафродитизма у Натаниэля. Все слова о подобном подтверждались. И доктор О’Брайан не переставал удивляться явлению Натаниэля Уолкотта, исследуя его с головы до пят.

Натаниэль ни разу в своей жизни не брил лицо. По сути, кроме как на голове, у него больше нигде не росли волосы. Лишь немного в паховой области. Он до сих пор думал, что так и надо. Что он один такой в Мире. И его невозможно было переубедить в каких-либо ценностях или взглядах. Он был рабом собственной идеи. О’Брайан пытался помочь ему мыслить иначе. Он пытался разоблачить его андрогинный разум. Тот мир, что он построил внутри себя из собственных идеалов бесполости, инфантильности, отрешенности от всего. Он пытался помочь ему прийти к осознанию самого себя. Натаниэль понимал все это. Он понимал, что 7 лет жил под маской Евы Адамс. И его это огорчало. Но даже рухлую крепость он защищал до конца. Он не собирался сдаваться и раскрывать, сокрытое в ней.

Что-то творилось в его голове. Что-то, чего он сам не мог понять до конца. И сидя сам с собой, Натаниэль не нарочно вспоминал моменты из прошлого. И чаще всего ему вспоминалась Синди.

Он сидел на полу, прижавшись своей худой спиной к холодной стене, и обхватив свои колени руками. Он уже несколько дней ни с кем не контактировал, не считая санитара Миллера, который в такие дни приносил еду Натаниэля прямо в палату. Наедине с собой и своим разумом он устремлялся в глубины самого себя.

Сейчас он вспоминал тот самый день, когда он попросил Софи нанести макияж на его лицо. И его это улыбнуло.

– Ты уверен? – говорила Софи в его воспоминаниях.

– Да. – сказал маленький Натаниэль.

Он вспоминал, какой же милой и очаровательной была его няня. Она так любила угождать своему маленькому мальчику. Ее улыбка, ее ноги. Это все было прекрасно. Как же Натаниэль любил все это.

Она села перед ним и открыла косметичку. Она стала подводить его глаза черным карандашом, затем тенями. Натаниэль уподобался девочке. Это нравилось обоим. Транзишн Натаниэля так развлекал их. Им было весело. Особенно, когда Натаниэль увидел себя в зеркале. Это вызвало в нем бурю светлых эмоций.

– А губы? – добавил он, улыбаясь, и смотря в зеркало, – У тебя есть красная губная помада?

– Кажется, есть! – радостно сказала Софи, найдя ее в своей сумке, после чего она накрасила Натаниэлю губы.

Софи внимательно глянула на Натаниэля и решила добавить:

– Ты так похож на свою маму!

– Правда? – радостно спросил Натаниэль, затем глянув на себя в зеркало, позируя.

– Да. Тебе лишь туфлей на высоком каблуке не хватает.

– Дашь свои?

– Обувай.

Они смеялись без остановки.

Следующим воспоминанием для Натаниэля стал больничный коридор. Это воспоминание возникло в нем так резко, что он сам того не ожидал. Хотя это воспоминание было для него одним из самых важных.

Это было то самое время, когда Синди водила Натаниэля по больницам, после шокирующего для нее диагноза. Когда она пыталась взять все в свои руки. Буквально за месяц до смерти Синди.

Натаниэль помнил, что не хотел находиться здесь. Единственное, ради чего он был здесь – Синди. Он так хотел был рядом с ней. И выглядела она не важно.

– Может быть, пойдем отсюда, мама? – говорил Натаниэль.

– Мы не можем с тобой пойти, Натаниэль! Мы это уже обсуждали! – твердым, но уставшим голосом говорила Синди.

– Но я не хочу меняться, мама! Я хочу быть таким же, как и ты! – единственный раз в жизни Натаниэль настаивал Синди.

– Нет! – с большей агрессией говорила Синди.

Но Натаниэль не соглашался. Мысленно. Он не продолжил и замолк. Хотя мог высказать все своей матери. Он замолчал. Он не захотел перечить своей маме. И это давило ему на сердце. Чувство безвыходности. Ему не хотелось делать того, чего хотела его мать. Но также он хотел быть с ней во всем. Его вдохновляло ощущение полной совместимости с Синди и ее присутствие.

– Выходи! – услышал он чей-то голос.

Натаниэль сначала не понял. Лишь потом, почувствовав телесный контакт, он понял, что его глаза закрыты. И когда он открыл их, он увидел нависшего над ним санитара Миллера, который забирал его к доктору. Натаниэль стал отключаться от своего мысленного транса.

Идя по коридорам ненавистной ему психиатрической клиники с руками за спиной, Натаниэль смотрел в окна и внимал людей, которых словно овечек и козочек выпасали во дворе строгие люди в белых халатах. На улице теплело, трава возносилась над землей, и казалось, словно эти питомцы вышли пощипать траву на легком ветерке. И Натаниэль даже немного задумался о том, почему его там нет. Он снова шел в кабинет доктора О’Брайана, чтобы снова сесть на тот самый диван, чтобы снова пытаться решить проблемы их психологического диссонанса. И ему это было противно.

Пытаясь сделать свое лицо инфантильным (как это всегда любил делать Натаниэль), он словно без всякого интереса сидел здесь и смотрел непонятно куда. Доктор, как тому и подобает, с умным выражением лица обратился к нему первым:

– Ну-с! Как ваше самочувствие, Мистер Уолкотт?

– Если вы об одиночном режиме, то это бесконечно не впервые. – ровным голосом сказал Натаниэль.

– То есть, вас это не беспокоит?

– Ни капли.

– Вот и отлично. А есть что-то, что беспокоит вас в данный момент?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Знаете, Мистер Уолкотт! Мне кажется, вы со мной недостаточно откровенны.

– Вот как?

– Да. И это, скажу вам, лишь мешает процессу вашего выздоровления. Это не в ваших интересах? Быстрее покинуть эту клинику? Не так ли?

– Что вы от меня хотите?

Натаниэль стал выглядеть более взволнованным.

– Расскажите мне о своей матери! Что вы так скрываете? – настаивал доктор.

Натаниэль, забегав глазами, повернул голову в сторону окна и задержал свой взгляд на нем. Он выглядел задумчивым. О’Брайан напряг свое зрение, внимая Натаниэля. Тот немного помолчал и сказал спокойным тоном:

– Знаете, что меня беспокоит? То, что эти психи спокойно расхаживают по двору вашего обителя, в то время как я – здоровый человек, сижу здесь, а вы трахаете мне мозги. В то время как вы убиваете мое время. И свое тоже. А мудрый человек ценит время.

Натаниэль глянул пронзительным взглядом на слушающего его доктора О’Брайана, который ответил:

– Интересные рассуждения.

– Интересные рассуждения? Выпустите меня! Дайте подышать свежим воздухом! Я что, заслужил этого меньше, чем все остальные! – сказал Натаниэль.

И его выпустили. Он очередной раз избежал прямых разговоров о Синди. Он так не хотел говорить о ней. Теперь же он дышал свежим воздухом, гуляя по двору.

Его легкие стали ощущать некую свободу движений. Он засиделся в палате. Теперь же ему было не привычно чувство воли в груди. И его это разочаровывало. Он пытался отвлечься от мыслей.

Натаниэль смотрел на зеленые травинки, которые заполняли собой клумбы. Он смотрел на высокие стены, которые огораживали его от внешнего мира. Территория была большая. Обтянутая колючей проволокой. Натаниэль обращал на все это свое скромное внимание. Он пытался не поднимать глаз и не привлекать к себе внимания. Хотя, за ним все равно следили.

Здесь было много пациентов и врачей, санитаров, уборщиков, надзирателей. Здесь было много лавочек, кустов, разного красивого экстерьера. Все было ухоженным. Тропинки без единой трещинки. Не удивительно, что всем здесь нравилось.

Натаниэль присел на одну из лавочек. Прикрыв глаза, он стал просто вдыхать весь этот воздух в свои легкие. Ему хотелось надышаться. Открыв глаза, он глянул в небо. Он наблюдал там птиц, кружащих и летающих. Ненароком стала вспоминаться его личная свобода: побег с фермы Уолкоттов, работа няней в Лондоне, сожительство с Астрид. В этот момент что-то защемило в его сердце. Что-то вспомнилось ему, хотелось вбиться в память, но Натаниэля отвлек какой-то сумасшедший, севший рядом со словами:

– Хорошая погодка сегодня!

Натаниэль резко повернул свою голову от неожиданности и увидел рядом с собой мужчину средних лет. У него была короткая стрижка, и как показалось Натаниэлю, чересчур прямоугольное лицо. Его маленькие карие глазки вечно бегали по сторонам, что явно было признаком сумасшествия для Натаниэля. И поначалу он с опаской относился к данному индивиду. Хотя он был адекватным, как для первого впечатления.

– Наконец-то, ласточки! Они прилетели! Весна пришла! Ведь это так прекрасно! Не так ли? – продолжал его собеседник.

Натаниэль не знал, что сказать. Он не ожидал для себя компании в лице пациента психиатрической клиники. Выдержав небольшую паузу, он лишь сдержанно кивнул в ответ. Его собеседник казался ему слишком романтичным и ранимым.

– Я, кстати, Ангус Корнеги! – сказал тот, улыбаясь.

– Натаниэль. – наконец-то проронил слово Натаниэль.

– Красивое имя! Натаниэль! В честь ангела? – сказал Ангус с приветливым видом.

– Да.

Натаниэль пощупал сквозь рубаху своего ангела на цепи, после чего глянул на Ангуса. Тот нес всякую чепуху. Видимо, ему хотелось завести новое знакомство. И Натаниэль, подумав, что это ему может пригодиться, спросил своего нового приятеля:

– Почему ты здесь?

– А? Что? – переспросил Ангус, не успевающий перестроиться от собственных разговоров к слушанию.

– Почему ты здесь? – снова спросил Натаниэль со свойственным ему терпением в голосе.

– Я? Не знаю! Мой друг запер меня сюда около года назад. Сказал врачам вылечить мою чрезмерную ранимость. Он такой жестокий. Я всего на всего сопереживал его трехногому питомцу.

– Трехногому?

– Да. Его пес потерял ногу. Мне трудно было это вынести. А рыбки! Представляешь, у одной моей знакомой поумирали рыбки в аквариуме. Все до единой…

Натаниэль смотрел на Ангуса как на самого настоящего психа. Тот чуть ли не разрыдался от столь трогательных воспоминаний. Натаниэль подумал ненароком: «Что я здесь делаю?». Он считал своей проблемой Еву Адамс. Но чтобы плакать из-за рыбки! Нет! Это чересчур для него.

– Слушай! – пытался он перебить меланхолию ранимого психа, – А ты никогда не задумывался покинуть это место?

– То есть? – переспросил Ангус, успокаиваясь.

– Я имею ввиду, ты никогда не думал сбежать отсюда?

– Тсс… Ты чего! – тихим голосом воскликнул Ангус, после чего с совершенно серьезным видом продолжил, – Кузнечики услышат и все расскажут санитарам. Чего разорался!

Натаниэль был сбит с толку. Ангус подсел к нему впритык, поближе, и сказал:

– Конечно, думал! – оглядываясь по сторонам.

Натаниэль сам оглянулся, сам того не желая.

– И? – спросил он у Ангуса так же тихо.

– И ничего! Они как-то подслушали или узнали. Это был гениальный план. Его никто бы не разоблачил! Говорю же – кузнечики. Это они прыгают в траве, все слышат, а потом рассказывают санитарам.

Ангус казался Натаниэлю все больше сумасшедшим. Но со сдержанным видом он спросил его:

– И что за план?

Ангус снова повертелся по сторонам, после чего молвил:

– Я хотел притвориться здоровым.

«А как же! Гениально!» – сначала подумал Натаниэль, чувствуя, как его распирает от сарказма. Он уже хотел подвергнуть Ангуса критике, как вдруг подумал, и решил задать ему последний вопрос:

– А как, по-твоему, это должно было помочь? – уже не веря в значимость слов Ангуса.

– Иногда они берут с собой пациентов в город, чтобы те помогали им физическим трудом. Они ездят за продуктами, за водой. Все это надо грузить на машины. Эксплуатируют больных. Но, естественно, это должны быть люди доверенные. У них не должно быть сомнений насчет их здоровья, как в голове, так и в мышцах. – сказал Ангус и заставил Натаниэля задуматься.

Он начал проворачивать в своей голове несколько вариантов. Ему не хотелось строить из себя кого-либо иного. Ибо Натаниэль и так считал себя здоровым. У него болело сердце за прошлое. Он хотел вернуться в свой мир, а не прогнивать в этом. И он понял, что только то, что он умеет делать лучше всего, как всегда спасет его. Только так он добьется поставленной цели. Он знал, к чему нужно прибегнуть. И в Натаниэле это вызывало злость, тоску, депрессию. Надоедливое чувство дежавю. Он чувствовал безвыходность. Он не хотел говорить.

XXXVII Глава

– Пациент суицидален. Дважды пытался сбежать. Личность Натаниэля Уолкотта отрицает личность Евы Адамс. При этом личность Евы Адамс не отрицает личность Натаниэля, более того, признает себя доминирующей. Считает первую личность слабой и недостойной какого-либо внимания. Постоянно угнетает ее. На протяжении 7-ми месяцев личность Евы Адамс не подавала каких-либо признаков. 12 дней назад пациент стал говорить от лица Евы Адамс и требовать зеркало в свою палату. До этого пациент видеть его не желал и совершенно не смотрел в него даже в других комнатах, в которых ему приходилось находиться. Синди Уолкотт – та, о ком упорно не хотел рассказывать Натаниэль, для Евы Адамс что-то вроде идеала. Она возвышает ее в своих глазах. Напрашивается гипотеза о том, что личность Евы Адамс – это намеренно вымышленная личность пациента, которая должна бы соответствовать всем его представлениям об идеале. Она без изъянов, достойная внимания и поклонения. Это трансформация комплексов личности Натаниэля в достоинства личности Евы Адамс.

– От какого лица он говорит сейчас?

– Это эпизодические вспышки. У пациента нет четких границ между личностями. В долю секунды он может переключиться на одну из личностей. В нем еще много неизвестного. Мне до сих пор интересно, почему Ева Адамс так долго молчала. С момента появления данной личности пациент стал вести себя похабно, и все время просит зеркало.

– Я могу с ним поговорить сейчас?

– Думаю, это возможно. Но не в палате. У нас есть комната встреч, в которой все будут в безопасности. Никто никому не навредит.

– Тогда позвольте мне ждать в этой комнате, пока Натаниэля не приведут.

– Разумеется.

В палату к Натаниэлю зашел санитар и сказал:

– К тебе пришли.

Натаниэль, сидя в своей любимой позе – под стеночкой, обняв колени, сказал:

– Ко мне? Ты не ошибся, милый?

Он выглядел насмешливым и наглым.

– Я сказал, к тебе пришли. Поднимайся! – сказал санитар, пытаясь поднять Натаниэля с пола.

– Кто? – сказал Натаниэль, отмахнувшись локтем и продолжая сидеть.

– Боб Дилан. Он ждет тебя. Поднимайся!

Глаза Натаниэля загорелись ярким пламенем. Он был очень не против поговорить со старым знакомым.

С руками за спиной Натаниэля завели в ту самую комнату, в которой через пластиковое стекло сидел Боб. Он сразу же встал со стула, увидев Натаниэля, который выглядел нездоровым. Его волосы были черными и ложились ему на плечи. Его лицо было явно полнее от того, что видел Боб в лице Евы Адамс, когда та застала его в Ницце. От постоянных инъекций и депрессий его кожа на лице была синей и напухшей. Его лицо было не узнаваемым. Но его глаза! Все те же бездонные черные глаза, совсем печальные, но не лишенные узнаваемой инфантильности Натаниэля. Они прежние. Разве что более обжигающие.

Натаниэль, посмотрев в виновные глаза Боба, увидел в них страх. Страх к нему и пред ним. И усевшись на стул, он не отрывал от Боба свой взгляд. Тот чувствовал себя угнетенным. Натаниэль не знал, чего он хочет больше, то ли радоваться, то ли убить Боба. Боб, пытаясь приспособиться к видимой для него картине, собрал всю волю в кулак и сказал неуверенным голосом:

– Натаниэль?!

– Привет, Боб. – сказал он сдержанно.

– Как ты? – спросил Боб, после чего нашел в себе смелость сесть с внимательным видом.