Текст книги "Версия Барни"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

11

Прошедший в жестокой борьбе референдум 30 октября 1995 года не посрамил проверенных временем избирательных традиций нашей la belle province. Я следил за процессом по телевизору в «Динксе» вместе со всей нашей тамошней компашкой. Вот уж действительно еле-еле! НЕТ независимости – 50,57 %; ДА – 49,43 %. Однако не прошло и нескольких дней, как мы узнали, что на самом деле наше поражение было не так уж и близко. Счетная комиссия, вся из назначенцев нашего сепаратистского правительства, оказывается, отвергла что-то около 80 000 бюллетеней – главным образом в округах, где наиболее явными были как раз федералистские настроения. Бюллетени признавали испорченными из-за того, что крест на них был то слишком жирный, то слишком блеклый, то кривой, то вылезал за пределы клеточки.

Когда я был в седьмом классе, миссис Огилви как-то раз повернулась к классу своей зажигательной задницей и написала на доске:

КАНАДА ЭТО:

а. диктатура

б. постколониальная слаборазвитая демократия

в. теократия

Из этих ответов не подходит ни один. В действительности Канада – это дурдом, невыносимо богатая страна под управлением идиотов, и ее доморощенные проблемы как в кривом зеркале отражают беды и тяготы окружающего мира, где голод, расовые конфликты и вандалы у власти, к несчастью, не исключение, а правило. Подхваченный этой спасительной мыслью, я унесся домой и только налил себе стаканчик на сон грядущий, как зазвонил телефон. То был Серж Лакруа. Ему срочно понадобилось со мной увидеться. [Боюсь, что к этому моменту дневник моего отца становится недостоверным, даже несколько путаным, и вообще страницы рукописи могли оказаться сложенными в случайном порядке. Референдум происходил 30 октября 1995 года, а события, о которых говорится далее, имели место около года спустя. – Прим. Майкла Панофски.] Что-нибудь за полгода до этого, просматривая поставленный Сержем эпизод «Макайвера из Конной полиции Канады», я повернулся к Шанталь и говорю:

– Не верю. Гнать его надо. Сегодня же и уволь его, ладно?

– Сделайте это сами.

Но я трус и поэтому не смог – ну как я его уволю, когда он столько лет у меня проработал! Я продолжал тянуть, несмотря на то, что его работа становилась день ото дня все хуже. Однако теперь, когда он сам напросился прийти в двенадцать дня ко мне в офис и наверняка попросит прибавки, сделать это мне будет проще, и я решил: буду действовать, а Шанталь станет моим свидетелем.

– Садитесь, Серж. Чем могу быть полезен?

– Я сразу, без обиняков. Понимаете, ваш друг доктор Гершкович установил, что после моего приключеньица в парке «Лафонтен» я стал ВИЧ-носителем. А теперь он диагностирует у меня СПИД в полный рост.

– А, черт, Серж! Как я сочувствую!

– Я еще могу работать, но я пойму, если вы пойдете на расторжение контракта со мной.

– Между прочим, – подала голос Шанталь, – как раз вчера Барни просил меня переписать твой контракт. Он хочет урезать твой процент с тиражирования.

– Как – зная то, что с ним случилось? – будто со стороны услышал я свой вопрос. При этом я делал Шанталь страшные глаза и жалел, что не прикусил вовремя язык.

– Да. Почему бы и нет? – сказала она.

– Мне нужен совет, Барни.

Что ж, пошли втроем перекусить в «Хуторок».

– А что Питер? – спросил я.

– Похоже, Питер из числа немногих счастливчиков. Кажется, он невосприимчив. Барни, в Нью-Йорке есть один страховой маклер, который покупает полисы страхования жизни у таких, как я. Я пишу завещание в его пользу, а он мне выдает авансом семьдесят пять процентов суммы, причитающейся в случае смерти. Что вы на это скажете?

– Скажу, что незачем иметь дело с такого рода кровососами. Сообщите мне, сколько вам нужно, и я дам в долг. Шанталь, по-моему, ты как раз это и хотела предложить, а?

– Да.

Когда Серж ушел, Шанталь задержалась, и мы еще выпили.

– Знаете что, Барни? А вы не такой уж плохой человек.

– Да ну, плохой, плохой. Ты обо мне и половины не знаешь. Имя моим грехам легион. Вот я и пытаюсь хотя бы некоторые загладить, пока еще есть время.

– Ну, будь по-вашему.

– Господи, да среди моих знакомых скоро будет мертвых больше, чем живых. Почему вы с Савлом все не женитесь?

– Ну здрасьте! Мне что же – монетку подбрасывать? Кого мне слушать – вы одно говорите, мать другое, и все мне добра хотят.

– Мне не нравится, когда ты ссоришься с Соланж.

– А вы почему на ней не женитесь?

– Потому что на днях вернется Мириам. Вот давай на спор! Для пацана, обязанного именем герою комикса, я не такой уж и придурок, как ты считаешь?

– Барни, я все хотела спросить вас одну вещь.

– Не надо.

– Тогда, много лет назад, вы действительно убили человека?

– Думаю, что нет, но бывают дни, когда я не так уж и уверен. Нет, не убивал. Я бы не смог.

12

Бывают дни, когда моя память не лучше мутного калейдоскопа, а временами наоборот – действует идеально. Сегодня у меня, кажется, в моторе не троит и в голове не клинит, так что скорей-скорей за стол и пером к бумаге, которой последнее время я избегал и, не ровен час, завтра снова начну от нее шарахаться. Я не лгал о тех последних двух днях [Трех днях. – Прим. Майкла Панофски.] с Букой, но рассказал не все. На самом деле Бука Великий и Ужасный, когда приехал ко мне «переламываться», уже не был тем другом, которого я чтил. Бесцельно прожитые годы и пропущенные через мозг наркотики – не говоря уже о времени, которое стирает, и лихорадке, которая сушит, – помутили ему разум, исказили его индивидуальность и даже внешний вид. [Парафраз строк «Колыбельной» У. X. Одена: «Любовь моя, челом уснувшим тронь / Мою предать способную ладонь. / Стирает время, сушит лихорадка / Всю красоту детей, их внешний вид, / И стылая могила говорит, / Насколько детское мгновенье кратко…» [360]360
  Перевод П. Грушко.


[Закрыть]. – Прим. Майкла Панофски.] Он, например, уже не был щедр на похвалы другим писателям, кроме Макайвера, – конечно, ведь тот когда-то «подавал надежды», – да и того если хвалил, то только в пику мне. И вот еще что. После того как он исчез, в ходе одного из моих рейдов по местам его лёжек и водопоев в Нью-Йорке обнаружилось, что в последнее время на нем прочно утвердилось клеймо человека, который обещал больше, чем делал.

Когда мы подъехали к моему дому в Хэмпстеде, чтобы ему очередной раз ширнуться, он сказал:

– Ого, да ты, видать, разбогател!

– Бука, не смеши меня. Я в долгу как в шелку. Не надо было мне соваться в телепродюсерство. Если бы не реклама и производственные фильмы-пособия (а их делать так или иначе приходится), я бы давно уже всплыл брюхом вверх.

Буку очень позабавил наш разноуровневый дом и страсть Второй Мадам Панофски к его обустройству. Огромное зеркало в золотой чешуйчатой оправе. Сборище фарфоровых кошек на каминной доске. Чайный сервиз чистого серебра и графин для виски из горного хрусталя на буфете.

– Тут кое-чего не хватает, – сощурился он.

– Чего?

– Целлофановых чехлов на абажурах.

Неожиданно для самого себя я грудью встал на защиту Второй Мадам Панофски.

– Можешь насмехаться как угодно, а мне вот нравится, что она тут нагородила, – соврал я.

Бука неспешно подошел к книжному шкафу, взял Кларину книжку «Стихи мегеры», наметанным глазом сразу вычленил две строки со сбоями размера и с неподобающим удовольствием громко их прочитал.

– Тут как-то тетка одна брала у меня интервью. Из журнала «Лайф». «Какой была Клара в период ее творческого взлета?» – спрашивает. Какой-какой – сумасшедшей, отвечаю. Маниакальной клептоманкой. Всеобщей подстилкой. «Какой ваш любимый или самый подходящий к случаю анекдот о Кларе Чернофски?» Всё, уходите. Fiche le camp. Va te faire cuire un oeuf [361]361
  Убирайтесь. Здесь вам не выгорит (фр.).


[Закрыть]. «Когда вы решили общение сделать родом занятий?» Ну ни хрена себе! «Вас угнетает то, что вы не так знамениты, как Клара?» Да уходи же ты! «При всем моем уважении к вам я думаю, вы страдаете от низкой самооценки». Ну елы-палы! А все же я так и не понял, зачем ты на Кларе женился?

– А ты-то почему не женился?

– А – нет?

– А – да?

– Сними галстук и обвяжи им мне руку.

Прежде чем удалось засунуть иглу в вену, два раза он облился кровью, попадая не туда, куда надо, потом по дороге на озеро дремал, стонал, бормотал какие-то нечленораздельные жалобы – видимо, его мучили невыносимые кошмары. За столом во время обеда снова умудрился заснуть, и я уложил его в постель. На следующее утро я уехал в Монреаль, там слишком много выпил и, когда вернулся еще днем позже, но зато раньше, чем меня ждали, нашел Великого и Ужасного в кровати со Второй Мадам Панофски.

– Это твоя вина, – борясь с безостановочным хихиканьем, простонал Бука. – Выезжая из города, ты должен был позвонить.

Взбешенная до истерики жена, сидя за рулем «бьюика», орала:

– Тоже мне, друг называется! И что ты теперь собираешься с ним делать?

– С ним? Что делать, что делать… Убить его, вот что делать, а потом, может быть, и до тебя с твоей мамочкой доберусь!

– Fuck you! – взвизгнула она, вдарила по газам и рванула вперед так, что из-под задних колес брызнул гравий. Ну, а мы с Букой вдарили по «макаллану».

– Тебе бы надо зубы повышибать, Бука, – сказал я, но тоном скорее игривым.

– Только сперва я должен искупаться. А! Еще она меня про Клару все пытала. Ты знаешь, как я сейчас вспоминаю, мне кажется, я был для нее не более чем удобным таким deus ex machina. Хотела рассчитаться с тобой за ту женщину, что у тебя в Торонто.

– Минуточку, – сказал я. Сбегал в спальню и вернулся со старым отцовским табельным револьвером, который положил на стол между нами. – Что, испугался? – спрашиваю.

– Да подожди ты с этим, дай сперва поплаваю с-маской-с-трубкой.

– Бука, ты можешь мне оказать одну услугу?

– Например?

– Я хочу, чтобы ты согласился быть соответчиком на моем бракоразводном процессе. Всего-то и надо, чтобы ты подтвердил, что я пришел домой к возлюбленной жене и обнаружил тебя с ней в постели.

– А, так ты это специально, негодяй, подстроил!

– Да нет же, нет. Честно.

– Использовал меня как наживку!

– Неправда. Но, может быть, пришло время и тебе ради меня раз в жизни выложиться.

– Это как понимать?

– Да как! Сколько раз я тебя за эти годы выкупал из долговой ямы!

– А-а.

– Вот тебе и а-а.

– То есть ты наперед купил меня с потрохами?

– Черт!

– А что, если я брал у тебя деньги, потому что больше ты все равно ничего дать не способен?

Эта его фраза повисла в воздухе и долго там трепыхалась, пока я не ответил каким-то не своим голосом:

– Между прочим, мне ведь для тебя, Бука, в долги влезать приходилось.

– О, это уже становится интересно!

– Ладно, in vino veritas [362]362
  Истина в вине (лат.).


[Закрыть].

– Только не говори мне, что тебя в твоей дворовой школе учили латыни.

– Вот те на! Это уже удар ниже пояса.

– Нет. Скорее ты у нас что-то распоясался. Ты старый друг или ты – блин – бухгалтер?

– Считай как тебе нравится. Но раз уж пошел такой разговор, скажи-ка ты мне, куда девался тот твой роман, которого так ждет литературный мир?

– Это ты спрашиваешь как друг или как инвестор?

– И так, и этак.

– Я над ним в поте лица работаю.

– Бука, а ведь ты мошенник.

– Что, подвел тебя?

– Когда-то ты был писателем, и чертовски хорошим, а стал обычным наркоманом с претензиями.

– Ага, не оправдал твоих надежд. Мне было положено удивить мир, чтобы ты мог потом хвастать: «Если бы не моя помощь…»

– Слушай, ты жалок.

– Э, нет. Я скажу тебе, кто жалок. Жалок тот, кто настолько пуст, что ему нужны чьи-то чужие достижения, чтобы оправдать собственную жизнь.

Я все еще барахтался, сраженный этим ударом, а он улыбнулся и говорит:

– Что ж, если ты не против, пойду купнусь.

– Хотелось бы знать, почему, взяв в руки чью-нибудь книгу – чью угодно, – ты теперь не можешь ее не высмеять?

– Потому что именно теперь и печатают, и хвалят зачуханную дребедень. А я не опускаю планку, в отличие…

– Ты хотел почитать настоящего писателя? Вот, взгляни, – сказал я и бросил ему книжку Сола Беллоу «Гендерсон, король дождя».

– Когда-то Лео Бишински все понять не мог: «И как ты, – говорит, – терпишь этого незнайку из Монреаля?»

– На что ты конечно же отвечал, что терпишь, потому что мы друзья.

– Да господи боже ты мой, я же вел тебя, учил всему на свете! Совал тебе в руки нужные книги. И вот во что ты превратился. Телевизионный проныра. Женатый на вульгарной дочке богатенького папы.

– Ну не такой уж и вульгарной, раз ты ее только что оприходовал.

– Ну оприходовал, и – если уж говорить о твоих женах – не только ее. Клара, говорю, ну что ты в нем нашла? Как, говорит, что? Кормильца! Вот тут с ней не поспоришь. Но то, что она так рано умерла, для ее карьеры был просто ход конем!

– Бука, может, мне все-таки дать тебе по мозгам? Сколько в тебе дерьма накопилось!

– Зато я правдив! – сказал он.

Я не мог больше это выдерживать. Пребывал в полном ужасе. Ну и, как есть я безнадежный трус, ухватился за юмор. Сгреб револьвер и наставил на него.

– Ты будешь моим свидетелем или нет? – рявкнул я грозно.

– Об этом я подумаю в тимении глубин, – сказал он, встал и, шатаясь, побрел туда, где лежали мои ласты-масты.

– Ты так напился, куда тебе плавать, балбес чертов!

– А давай вместе.

Вот тут я над его головой и бабахнул. Но лишь в последнюю секунду поднял руку с револьвером выше цели. Так что, если я и не стал убийцей по факту, то по намерению – точно.

13

– Что случилось? – спросила Шанталь.

– Не могу вспомнить, где оставил машину. И не надо на меня так смотреть. Это с кем угодно может случиться.

– Пойдемте, – сказала она.

На Маунтен-стрит ее не оказалось. То есть, извините, на рю де ла Монтань. На Бишоп тоже.

– Кто-то ее угнал, – сказал я. – Не иначе какой-нибудь из обожаемых твоей матерью сепаратистов.

Пошли по Мезонёв (бывшему Дорчестерскому бульвару). [На самом деле бульвар до 1966 года назывался Бернсайдовским. – Прим. Майкла Панофски.] Вдруг она показывает и вопрошает:

– А это что такое?

– Если проболтаешься Соланж, будешь уволена.

В субботу я собирался днем поспать, уже совсем задремал было, вдруг звонит Соланж. Вопрос на засыпку:

– В котором часу мы вечером встречаемся?

– Мы? А зачем?

– Так ведь игра.

– А, да ну! Я, пожалуй, не поеду сегодня.

– Как , пропустишь хоккей?

– Знаешь, что я тебе скажу? Хватит с меня хоккея. Да и устал я что-то.

– Но это, может быть, последний раз, когда играет Грецки!

– Да ну, делов-то.

– Ушам своим не верю.

– Хочешь, отдам билеты? Сходите с Шанталь.

Через десять дней, если верить Шанталь, я надиктовал ей одно и то же письмо в третий раз за неделю. Выходя из кабинета, я, говорят, машинально вынул из кармана ключ, но не мог понять, зачем он нужен.

– На что это вы уставились? – спрашивает Шанталь.

– Ни на что.

– А что это у вас в руке?

– Ничего.

– Барни!

Я показал.

– А теперь скажите мне, что это такое.

– Да знаю я, знаю, черт побери! Почему ты спрашиваешь?

– Нет, вы скажите!

– Пожалуй, я бы присел куда-нибудь…

А уже следующее, что я помню, – это как возвращаюсь я из «Динкса» вечером домой, открываю дверь в квартиру, смотрю, а там меня караулят Соланж и Морти Гершкович. Черт! Черт! Черт!

– Я понимаю, Морти, времена нынче трудные, но только не говори мне, что вы теперь так и рветесь посещать пациентов на дому!

– Соланж подозревает у тебя переутомление.

– А у кого его нет – в нашем-то возрасте!

– Или это просто опухоль в мозгу. Надо сделать сканирование и магнитный резонанс.

– Да хрена с два. И не буду я больше ни транквилизаторов твоих пить, ни антидепрессантов. Я еще помню времена, когда врачи были врачами, а не работали дилерами за проценты от фармацевтических компаний.

– Да зачем же мне прописывать тебе антидепрессанты?

– Сейчас я хочу налить себе рюмочку. И вы оба присоединяйтесь – выпейте на дорожку.

– Ты ощущаешь депрессию?

– Конечно: Шанталь отобрала у меня ключи от машины и не отдает.

– Приходи завтра с утра ко мне в кабинет. Прямо в девять и приходи.

– Еще не хватало!

– Мы придем, – заверила его Соланж.

Морти оказался не один. В кабинете был еще кто-то. Толстый такой, назвался доктором Джефри Синглтоном.

– Вы кто – мозгоправ? – спросил я.

– Да.

– Тогда я вот что вам скажу. Я не имею дела с шаманами, экстрасенсами и психиатрами. Шекспир, Толстой, да даже хотя бы Диккенс знали о человеке больше, чем любому из вас может в страшном сне привидеться. А вы все – шайка шарлатанов, вам платят дикие деньги, а что вы знаете? – самые азы людских проблем, тогда как писатели, которых я упомянул, знают суть. Плевать мне на все ваши стандарты и шаблоны, которыми вы пытаетесь мерить человека. А как легко вас покупают, делая свидетелями в суде! Один работает на защиту, другой на обвинение – называется «эксперты сторон», – и оба кладут в карман изрядные гонорары. Эти ваши интеллектуальные игры приносят людям больше вреда, чем пользы. А из того, что последнее время пишут, я понял, что от увещеваний на кушетке вы, подобно моему приятелю Морти, к тому же съехали на химию. Вот это два раза в день от паранойи. А это пососи перед едой от шизофрении. А вот у меня, например, от всех болезней – первачок и табачок. Чего и вам желаю. За консультацию с вас двести долларов.

– Нам надо бы провести кое-какой анализ.

– Не выйдет: перед приходом сюда я пописал.

– Нет, вы не поняли, это скорее тест. Он много времени не займет. Воспринимайте его как игру.

– Что за снисходительный тон!

– Барни, ну хватит уже.

– Это точно ненадолго?

– Точно.

– Ну хорошо, ладно. Давайте.

– Какой сегодня день недели?

– Я ж говорил, что это будет чушь какая-то. Черт! Черт! Черт! День, который перед вторником.

– Так какой же?

– Сперва вы.

Однако сбить его не удалось.

– Так. Сейчас… Суббота, воскресенье… Понедельник.

– А какое число?

– Слушайте, вы не на то дерево лаете. Я никогда не мог запомнить ни номер моей машины, ни номер карточки соцстраха, а когда выписываю чек, всегда прошу кого-нибудь подсказать дату.

– А какой сейчас месяц?

– Апрель. О! Попал. Какой я молодец!

– Время года?

– Ну, ребята, иду на золотую медаль. Апрель – стало быть, лето.

По щекам Соланж заструились слезы.

– Что с тобой? – удивился я.

– Ничего.

– Какой нынче год?

– По календарю моего народа или согласно христианскому летоизмельчению? В смысле исчислению.

– От Рождества Христова.

– Тысяча девятьсот девяносто шестой.

– А где мы?

– Детская игра. Мы в кабинете доктора Гершковича.

– На каком этаже?

– В нашей семье сыщиком был мой отец, а не я. Мы ехали в лифте. Соланж нажала кнопку, и готово дело. Что дальше?

– В каком мы городе?

– В Монреале.

– В какой провинции?

– Так, сейчас будет потеха. Мы живем в благословенной провинции, которая затиснулась между Альбертой [Онтарио. – Прим. Майкла Панофски.] и еще одной такой же на континенте Северная Америка, Земной шар, Вселенная, как я писал в четвертом классе на коричневой бумажной обложке такой тетрадки – как она называлась-то? – где записывают задания на дом.

– А в какой мы стране?

– В Канаде пока что. Это Соланж у нас сепаратриска.Извините, не выговорил. Она у нас «за». То есть чтобы Квебек был отдельно. Так что нам надо следить за собой – вдруг что-нибудь не то с языка сорвется!

– Повторяйте за мной следующие слова. Лим…

– Боже ты мой: она сепара -тистка! Утро для меня не лучшее время.

– Лимон, ключ, шарик.

– Лимон, ключ, шарик.

– А сейчас я хочу, чтобы вы начали с цифры сто и считали в сторону уменьшения, вычитая по семь.

– Слушайте, до сих пор я был очень терпелив, но это уже чересчур. Не буду я этого делать. Я могу. Но не буду, – сказал я, закуривая «монтекристо». – Ха! Скусил тот конец, что и требуется. За это мне дополнительные баллы дадут?

– Будьте так добры, прочтите, пожалуйста, слово «охват» по буквам задом наперед.

– Вы в детстве читали про Дика Трейси?

– Да.

– Помните, когда он сделался тайным агентом, он называл себя «кищыс». Это «сыщик» наоборот.

– Так как насчет слова «охват» наоборот?

– «Т», «в», «а» и так далее. О'кей?

– Припомните, пожалуйста, те три слова, которые я просил вас повторить чуть раньше?

– А можно я спрошу?

– Да.

– Вы бы не нервничали во время такого теста?

– Нервничал бы.

– Апельсин там был. Ну, одно из тех ваших слов. Я вам и другие два скажу, если вы мне назовете Семерых Гномов.

– Что у меня в руке?

– Да как ее, был-ля! Не шариковая ручка, а эта, хрен ее разбери – а вы знаете, куда макароны откидывают? В дуршлаг! Во как!

– Что у меня надето на руке?

– Да этот, по которому время смотрят. Будильник!

– Извините, – пискнула Соланж и убежала в приемную.

– А теперь возьмите, пожалуйста, эту газету в правую руку, сложите пополам и опустите на пол.

– Нет уж. Хватит. Вы мне вот что скажите. Как я с этим вашим детским тестом справился?

– Ваша мама была бы довольна.

– То есть вы не станете надевать на меня смирительную рубашку?

– Нет. Но я бы посоветовал вам показаться невропатологу. Следует кое-что уточнить.

– Насчет работы мозга?

– Надо действовать методом исключения. Возможно, вы страдаете не только переутомлением. И это может быть не просто безобидная забывчивость, нередкая в вашем возрасте.

– Что, может быть опухоль мозга?

– Не стоит сейчас делать скоропалительные заключения. Вы живете один, мистер Панофски?

– Да. А что?

– Просто спрашиваю.

На следующий день я обманом проник в библиотеку Макгиллского университета и глянул в энциклопедию:

Когда Альцгеймер в 1907 году описывал болезнь, которая теперь названа его именем, он расценивал ее как атипичную форму тотальной деменции… с прогрессирующим распадом памяти и корковыми очаговыми расстройствами… Повторяемость болезни внутри одного рода в различных случаях может свидетельствовать как о доминантной, так и о рецессивной форме наследственности… Болезнь Альцгеймера морфологически неотличима от старческого слабоумия;…Сьорген и др. (1952) указывают на то, что в роду, где имелись случаи болезни Альцгеймера, частота старческого слабоумия выше статистически ожидаемой…

О господи! Кейт. Савл. Майкл. За что мне это, Мириам?

Патология

В основе заболевания лежит диффузная атрофия головного мозга, преимущественно его коры, характеризующаяся большей очаговостью, чем при других видах старческого слабоумия. При коронарном микротомировании видна однородная атрофия извилин, расширение борозд, уменьшение массы белого вещества и вентрикулярные вздутия.

А что, может быть, может быть…

Клинические проявления

Первое проявление – легкая потеря памяти. Домохозяйка забывает, куда положила шитье, у нее подгорают котлеты, в магазине она забывает сделать одну-две покупки. Работник умственного труда забывает о назначенных встречах или застывает в смущении посередине лекции, силясь подобрать нужное слово. Болезнь прогрессирует медленно и ощутимее может не проявляться год или больше…

– Морти, это я. Извини, что домой звоню. У тебя есть минутка?

– Конечно. Телевизор только прикручу…

– Это Альцгеймер, да?

– Мы пока не уверены.

– Морти, мы знаем друг друга тыщу лет. Не пудри мне мозги.

– Ну ладно. Есть такая вероятность. Дело в том, что твоя мать умерла от…

– Да хрен с ней, с матерью. У нее и смолоду шариков не хватало. Что с детьми-то будет?

– Да может так, а может этак. Честно.

– Но все же лучше бы им не иметь в роду подобной дряни. Черт! Черт! Черт! Савл как прочтет в газете про какую-нибудь болезнь, тут же ее у себя и находит.

– Ну, мы ведь назначили на завтрашнее утро и компьютерное сканирование, и магнитный резонанс. Я заеду в восемь, захвачу тебя.

– Мне надо улаживать дела, Морти. Сколько мне осталось?

– Если это Альцгеймер, а тут у нас еще большой вопрос – провалы памяти могут и пропадать, и появляться. Я бы сказал, год у тебя еще есть, пока…

– Пока не начну пускать слюни?

– Давай не будем заранее ничего утверждать, скоро узнаем точно. Слушай, я сегодня вечером свободен. Хочешь, зайду к тебе?

– Нет. Но все равно спасибо.