Текст книги "Версия Барни"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

3

Сценарий, который мы писали на Лонг-Айленде, фильмом так и не стал, однако меньше года спустя, в тысяча девятьсот шестьдесят первом, Хайми позвонил мне из Лондона.

– Приезжай. Сделаем вместе другой фильм. Такая классная намечается фигня, что я уже заранее лауреатскую речь готовлю.

– Хайми, у меня и дома дел по горло. Каждую неделю выходные провожу в Торонто с Мириам или она ко мне сюда прилетает, и мы вместе идем на хоккей. Почему бы тебе не найти себе на этот раз настоящего писателя?

– Мне не надо настоящего писателя. Мне нужен ты, дорогуша. Это будет на основе рассказа, права на который я купил сто лет назад.

– Но я же не могу вот прямо так все бросить и уехать.

– А я уже купил тебе билет первого класса на завтрашний рейс из Торонто.

– Да я-то ведь в Монреале!

– Можно подумать, большая разница! Это ведь тоже в Канаде?

На улице был мороз минус пятнадцать. В доме развал – уволилась очередная уборщица. В холодильнике гадость и плесень. Квартира пропахла табачищем и пропотевшими нестираными рубашками и носками. В те дни я обычно утро начинал с черного кофе, усиленного коньяком, и черствого рогалика, который приходилось размачивать в воде и греть в заросшей жиром духовке. Со Второй Мадам Панофски я к тому времени уже развелся. И стал отверженным. Судом я был оправдан, но обществом признан убийцей: считалось, что мне невероятно повезло выйти сухим из воды, причем считали так чуть не все поголовно. Я начал предаваться детским играм. Если «Монреаль канадиенз» забросят десять шайб подряд или если в субботу Беливо забьет три гола, то в понедельник утром от Буки придет открытка, в которой будет сказано, что он прощает мне ту дикую вспышку, те жестокие слова, которые – клянусь! – были сказаны просто так и ничего не значили. Я отыскивал все новых и новых старых общих знакомых – то в Париже, то в Дублине, то в Чикаго… Писал я и в этот их шибко артистический штетлв Аризоне – есть там такая полудеревня-полуголливуд, где неудачливые продюсеры в ковбойских сапожках ходят по ресторанам здорового питания, в которых нельзя курить и всякий хлеб насущный поедается с чесноком и витаминными таблетками. Неподалеку оттуда делали атомную бомбу, а еще там где-то жил Д. Г. Лоуренс со своей этой – как ее… А место называется Санта-трата-там. [Санта-Фе, штат Нью-Мексико. – Прим. Майкла Панофски.] Однако никто от Буки никаких известий не имел, а некоторые даже возмущались: «Ты что нам очки втираешь, сволочь?!» Прошелся по его любимым местам в Нью-Йорке: «Сан-Ремо», «Львиная голова»…

– Москович? – задумался бармен из «Сан-Ремо». – Да его же, по-моему, убили где-то в Канаде.

– Его убьешь, пожалуй!

В то время у меня еще и с Мириам были проблемы – это позже она и во мне, и вокруг меня все переменила раз и навсегда. А тогда колебалась. Выйти за меня замуж и переехать в Монреаль значило бросить работу на радио Си-би-си. Более того: она считала, что у меня трудный характер. Я позвонил ей.

– Поезжай, – одобрила она. – Лондон пойдет тебе на пользу, да и мне надо немного побыть одной.

– Нет, не надо.

– Когда ты приезжаешь, я не могу думать.

– Почему?

– Ты меня подавляешь.

– Значит, так: пообещай мне, что, если я в Лондоне задержусь больше чем на месяц, ты прилетишь и несколько дней побудем вместе. Это же не так трудно.

Она пообещала. Тогда почему бы и нет? – подумал я. Работой меня там не замучают. А деньги нужны позарез, при том что Хайми от меня требуется всего лишь дружеское участие. Чтобы кто-то сидел за машинкой и хохотал над его шутками, пока он туда-сюда расхаживает, накручивает телефонный диск, кашляет, харкает, болтает с чувихами, агентами, продюсерами или со своим психиатром: «Я только что вспомнил нечто важное!»

Фильм Хайми оказался его типичной сборной солянкой, чем-то вроде лоскутного одеяла, финансовая целостность которого обеспечивалась тем, что Хайми заранее запродал его на корню всем, кому только можно, – в Великобританию, Францию, Германию и Италию. Когда-то курчавые черные волосы стали у него пепельно-седыми, появилась манера трещать суставами и скрести ногтями больших пальцев подушечки ладоней, так что кожа на них болезненно краснела. Райхианского психоаналитика он бросил, сменил на последовательницу Юнга и ходил к ней каждое утро.

– Она потрясающая! Волшебница. Ты должен глазом. Одни сиськи чего стоят!

Уже тогда Хайми мучился бессонницей, глотал транквилизаторы, а иногда и кокаинчик нюхал. Прошел ЛСД-терапию у модного в те годы Р. Д. Лэнга. Угнетало его главным образом то, что в Голливуде его услуги уже не требовались. Большинство агентов и студийных начальников в Беверли-Хиллз на его звонки не отвечали вовсе, либо через несколько дней ему перезванивала какая-нибудь мелкая сошка, причем однажды его даже попросили повторить имя по буквам.

– Ты, сынок, знаешь что? – возмутился Хайми. – Перезвони мне, когда у тебя поменяется голос.

Но уж зато, как мне и было обещано, мы славно вместе побесились в шикарном номере отеля в Дорчестере, снятом Хайми: уж он и горничную стихи писать уговаривал, и официанта убеждал организовать из персонала профсоюз… Мы курили сигары «монтекристо», за работой посасывали бренди с содовой и то и дело заказывали в номер копченую лососину, икру и шампанское.

– Самое смешное, Барни, что мы тут можем застрять навсегда: я далеко не уверен, что у моих спонсоров хватит денег оплатить счет.

Да при моих еще звонках в Торонто – дважды в день!

– Слушай, – вдруг вспоминал, бывало, Хайми посреди работы над какой-нибудь сценой, – ты шесть часов уже не разговаривал с твоей зазнобой. Может, она передумала?

Однажды под вечер – дней, может быть, через десять после начала нашей совместной работы – я позвонил, потом еще и еще раз, но никто не подходил к телефону.

– Она же говорила мне, что вечером будет дома! Ничего не понимаю.

– Слушай, я думал, мы работаем!

– Она дрянной водитель. А у них там сегодня утром был дождь со снегом. Вдруг она попала в аварию?

– Она пошла в кино. Или обедает с подружками. Слушай, давай немного поработаем.

И только в пять утра (по лондонскому времени) трубку сняли. Голос я узнал сразу.

– Макайвер, мерзавец, какого черта ты там делаешь?

– Кто говорит?

– Кто-кто… конь в пальто! Барни Панофски, вот кто, и сию же секунду дай мне Мириам.

Смех на заднем плане. Звон бокалов. Наконец она подошла.

– О господи, Барни, ты почему еще не спишь в такой час?

– Ты не представляешь, как я переволновался. Ты же сказала, что будешь вечером дома!

– Да ведь у Ларри Кифера день рождения. Он всех нас пригласил на ужин, а потом я позвала ребят выпить на сон грядущий.

– Я звонил раз десять, не меньше. Почему ты мне не позвонила?

– Я думала, ты уже спишь.

– А Макайвер там откуда взялся?

– Он старый приятель Ларри.

– Не верь тому, что он будет обо мне говорить. Ни одному слову его не верь. Он патологический лгун.

– Барни, у меня тут полный дом гостей, мне очень неловко. Ложись спать. Поговорим завтра.

– Ноя…

– Извини, – произнесла она напряженно, – я забыла. Как же я так? Чикаго сегодня победило Детройт. Три: два. Бобби Халл забил две шайбы. Так что общий счет серии теперь ничейный.

– Да я же не поэтому звоню. Плевать мне на их счет. Я потому, что с тобой…

– Спокойной ночи, – сказала она и повесила трубку.

Я решил пару часиков подождать и перезвонить снова – якобы извиниться, а на самом деле убедиться в том, что она осталась одна. К счастью, поразмыслив здраво, я счел эту идею порочной. Но все равно я был в ярости. Как веселился там, должно быть, этот мудак Макайвер! «Ты хочешь сказать, он звонил тебе из Лондона, чтобы узнать хоккейный счет? Ну он дает дрозда!»

Удача то улыбалась Хайми, то грозила ему разорением, но всегда он жил как принц крови. Почти каждый вечер мы посещали «Каприз», «Мирабель» или «Белого слона». Поскольку компания состояла из нас двоих, все внимание Хайми было обращено на меня, и он был очарователен – прирожденный рассказчик, обаятельный и неутомимый. Но если за соседним столиком обнаруживалась какая-нибудь голливудская шишка, он съеживался, превращался в просителя и произносил перед досадливо кривящимся болваном одну и ту же затверженную речь о том, как было бы чудесно поработать с ним вместе, или (в другом варианте) о том, как гениален был его (шишки) последний, недооцененный, недопонятый фильм. «И я говорю так не только потому, что это вы меня слушаете!»

За пару дней до того, как Мириам должна была наконец прилететь в Лондон, я попытался всерьез поговорить с Хайми, но это было ошибкой.

– Она очень ранима, поэтому ты уж, пожалуйста, сделай над собой усилие, постарайся не быть вульгарным.

– Да, папочка!

– А насчет твоего последнего «открытия», этой идиотки Дианы… Давай договоримся, что, пока Мириам здесь, она не будет обедать с нами.

– Так… Ну а если, скажем, сидим мы в ресторане и мне надо сделать пи-пи. Прикажешь руку поднимать и спрашивать разрешения?

– И воздержись от скабрезных голливудских сплетен. Они на нее тоску наводят.

Но оказалось, мои опасения насчет того, как Мириам воспримет Хайми, были излишни. Едва увидев его в первый раз за обедом в «Белом слоне», она пришла от него в восторг. Мерзавец! – его шуткам она смеялась куда охотнее, чем моим. Она вспыхивала и расцветала. А самое удивительное, что малоприличные россказни про Бет Дэвис, Богарта (которого он называл Боуги) и Орсона Уэллса, упоминаемого просто по имени, слушала раскрыв рот. А я лишь таял от любви и глупо улыбался в ее присутствии, но был при этом явно de trop [69]69
  Лишний (фр.).


[Закрыть].

– Он говорил мне, что вы умная, – сказал Хайми, – но ни разу не сказал, какая вы красивая!

– Должно быть, он сам этого еще не заметил. Для него красив только тот, кому удастся хет-трик [70]70
  * . ..хет-трик… —три гола за один матч.


[Закрыть]или кто забьет решающий гол в овертайме.

– Зачем же выходить за него, когда вот он я – весь у ваших ног?

– А он что, сказал, что я выхожу за него замуж?

– Я не говорил. Клянусь. Я сказал, я надеюсь,сказал , может быть,ты согласишься…

– Мириам, почему бы нам не пойти куда-нибудь перекусить вдвоем, пока этот нудникбудет сидеть у меня за машинкой?

Перекусить? Они исчезли на целых четыре часа, и когда Мириам, сама не своя, в конце концов доплелась до нашей комнаты, язык ее не слушался, так что она еле добралась до постели. Ужин для нас был мной уже заказан в «Капризе», но мне не удалось стащить ее с кровати.

– Сходите с Хайми, – проговорила она, перевернулась на другой бок и снова задрыхла.

– О чем вы с ней болтали так долго? – спрашивал я потом приятеля.

– Да так… О том о сем.

– Ты напоил ее допьяна.

– Ты кушай, кушай , бойчик.

Наконец Мириам улетела назад в Торонто, а наши с Хайми бдения продолжились. Для Хайми адом были не другие люди, как для Камю [На самом деле это сказал Жан-Поль Сартр. – Прим. Майкла Панофски.], а их нехватка. Когда, сославшись на усталость, я уходил из «Слона» или «Мирабели», он перемещался за соседний столик и, компенсируя отсутствие приглашения, укладывал всех наповал анекдотами о тех, чьи имена котируются на рынке. Или присаживался к бару и, если там обнаруживалась одинокая женщина, начинал приставать к ней с разговорами.

– Вы, кстати, знаете, кто я?

Как-то раз дошло до такого, о чем и вспоминать тошно. В «Белый слон» зашел с группой поклонников Бен Шан. Когда-то Хайми приобрел рисунок Шана и теперь решил, что это дает ему право подсесть к чужому столу. Ткнул в Бена Шана пальцем и говорит:

– Когда увидите Клиффа, передайте ему от меня, что он скотина и стукач.

Клифф – естественно, имелся в виду Одетс: он сплоховал перед Комитетом по антиамериканской деятельности и назвал много имен.

Над столом нависла гробовая тишина. Шан невозмутимо сдвинул очки на лоб и, недоуменно вглядываясь в Хайми, спросил:

– А от кого, скажите, я должен ему это передать?

– Ладно, – стушевался Хайми, съежившись, будто из него выпустили воздух. – Не важно, забудем.

Он пошел прочь и в тот миг показался мне старым дурнем, пьяным и совсем сбитым с толку.

Наконец, несколько месяцев спустя, настал день, когда мы с Хайми уселись в просмотровом зале в Беверли-Хиллз и перед нами по экрану побежали титры. Читаю:

ФИЛЬМ СНЯТ ПО РАССКАЗУ БЕРНАРДА МОСКОВИЧА

Меня аж передернуло.

– Гад, сволочь! – заорал я, стаскивая Хайми за шкирку с кресла и что есть силы тряся. – Ты почему не сказал мне, что фильм делается по рассказу Буки?

– Щепетильный ты наш, – придя в себя, сказал он и ущипнул меня за щеку.

– Мало на меня и без того уже свалилось, так теперь все скажут, что я его посмертно эксплуатирую!

– А знаешь, что мне во всем этом деле не нравится? Если он такой добрый друг и при этом жив, почему не пришел к тебе на суд?

В ответ я размахнулся и умудрился в третий раз сломать Хайми его дважды ломанный нос, а у меня, надо сказать, давно чесались руки это сделать – еще с тех пор, как он увел Мириам на тот четырехчасовой перекус. В ответ он двинул меня коленом в пах. Мы продолжали молотить друг друга, стали кататься по полу, и понадобились трое охранников, чтобы разнять нас, но и после этого мы продолжали осыпать друг друга бранью.

4

Любви в семье Панофски подвластны все. Взять хоть отца моего, к примеру. Инспектор полиции Иззи Панофски отбыл из земной юдоли прямо-таки весь в ней по уши. Тридцать шесть лет назад (сегодня как раз день в день) он умер в монреальском массажном салоне на столе от сердечного приступа после оргазма. Когда я приехал забрать тело, девица-гаитянка, на вид, пожалуй, действительно потрясенная, отвела меня в сторонку. Нет, никаких последних слов отца она мне не передала, зато сообщила, что Иззи преставился, не подписав чека, которым собирался оплатить ее услуги. Как сын и наследник, я заплатил за последний любовный выплеск отца, присовокупив щедрые чаевые и извинившись за неудобства, причиненные заведению.

Сегодня, в годовщину смерти отца, я совершил ежегодное паломничество на кладбище «Хевра Кадиша» [71]71
  «Святое сообщество» (иврит).


[Закрыть], где вылил на его могилу бутылку виски «краун роял», а в качестве закуски положил на могильный камень кусок хлеба с копченым мясом средней жирности и соленый огурчик. Был бы наш Бог справедлив – только ведь куда там! – мой отец в небесах нежился бы в самом шикарном борделе с непременным буфетом и баром, оборудованным бронзовыми поручнем и плевательницей и снабженным запасом сигар «белая сова», а также телевизором, настроенным на круглосуточный спортивный канал. Но Бог, с которым мы, евреи, крепко повязаны, жесток и мстителен. На мой взгляд, Иегова был к тому же первым еврейским эстрадным комиком, партнер которого Авраам исполнял при нем роль простака. «Возьми сына твоего, – сказал Господь Аврааму, – единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе». И наш Абрамчик, первый из чересчур таки расплодившегося с тех пор племени евреев-подхалимов, оседлал осла и сделал, как было велено. Устроил жертвенник, разложил дрова и, связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник поверх дров. «Папочка-а, – взвыл обескураженный Исаак, – вот: вижу жертвенник, вижу дрова, но где же агнец для всесожжения?» В ответ Абрамчик простер руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего. В этот момент Иегова, хохоча во всю глотку, послал вниз ангела, который сказал: «Э! Э! Постой-ка, Абрамчик. Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего». И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот назади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо сына своего. Однако сомневаюсь я, чтобы отношения между Абрамчиком и его сыном Иззи когда-либо вновь стали прежними.

Меня заносит. Знаю. Знаю. Но это мой единственный, мой перворожденный рассказ, и я собираюсь его рассказывать в точности так, как пожелаю. Поэтому вам сейчас придется, сделав небольшой зигзаг, ненадолго заехать на территорию, которую Холден Колфилд уничижительно назвал когда-то дерьмом в стиле Николаса Никльби. Или Оливера Твиста? Нет, Никльби. В этом я уверен. [В действительности Дэвида Копперфилда. См.: Дж. Д. Сэлинджер, «Над пропастью во ржи», с.1. Литтл, Браун, Бостон, 1951. – Прим. Майкла Панофски.]

Однажды Клара меня спрашивает:

– Как вышло, что твои предки эмигрировали в Канаду, разве нет других мест? Я думала, евреи все ехали в Нью-Йорк.

Я объяснил, что родился канадцем, потому что мой дедушка, ритуальный резник, не придумал, где взять три бумажки – две по десять и одну в пять долларов. На дворе стоял 1902 год, когда новобрачные Мойша и Малка Панофски отправились в Будапешт в «Общество содействия еврейской иммиграции» на собеседование к Семке Деброфски.

– Нам нужны билеты в Нью-Йорк, – сказал мой дедушка.

– Ой, а Сиам вам уже не хорош? В Индию вам не надо? Конечно, я понимаю. Вот, беру трубку, сейчас звоню в Вашингтон. И что я скажу президенту? Я скажу: Тедди, у тебя на Канал-стрит или мало приезжих? Тебе не надо еще больше тех, кто ни бэ ни мэ по-английски? Ну так я тебе помогу! У меня тут стоит пара шлеперов [72]72
  Нищих, приживал (идиш).


[Закрыть], которые таки хотят поселиться в Нью-Йорке. Если это гольдене [73]73
  Золотая (идиш).


[Закрыть]мечта твоего детства, Панофски, она стоит пятьдесят долларов американских денег, и деньги – вперед!

– Пятьдесят долларов мы не имеем, господин Деброфски.

– Шутите? Так я вам вот что скажу. У меня сегодня день скидок. За двадцать пять долларов я могу вас обоих отправить в Канаду!

Моя мать была не из тех типичных еврейских мамаш, что наизнанку ради сына вывернутся, на любые жертвы пойдут, лишь бы сделать ребенку жизнь чуть получше. Вернувшись из школы, я распахивал дверь и орал:

– Ма! Я пришел.

– Тшшш, – обычно отзывалась она, приложив палец к губам: сидела у приемника, слушала очередной сериал – «Пеппер Янг», «Матушка Перкинс» или «Мужчина в семейном кругу». Только во время рекламной паузы снисходила: – Там ореховая паста есть – в холодильнике. Поешь сам.

Ребята с нашей улицы мне завидовали – еще бы: моей матери до фонаря было и какие отметки у меня в школе, и когда я прихожу вечером домой. Она читала «Фотоплей», «Серебряный экран» и другие журналы для киноманов. Очень беспокоилась, что будет с Ширли Темпл теперь, когда она становится девушкой-подростком; болела за Кларка Гейбла и Джимми Стюарта, чтобы они благополучно вернулись с войны; и чтобы Тайрон Пауэр обрел наконец настоящую любовь. Другие матери с улицы Жанны Манс [74]74
  * Жанна Манс– Французская аристократка (1606–1673), основавшая в 1644 г. первую в Монреале больницу.


[Закрыть]насильно пичкали сыновей «Охотниками на микробов» Поля де Круи – в надежде, что это побудит детишек заинтересоваться медициной. Или, выкраивая из продуктовых денег, копили на очередной том «Книг знания» – так на Американском континенте называлась британская «Детская энциклопедия» Артура Ми 1910 года издания, – пусть в начале гонки под названием «Жизнь» у ребенка будет хоть какое-то преимущество! Дюнкерк, битва за Британию, Пёрл-Харбор, оборона Сталинграда – все эти события проплывали стороной, как тучки небесные, зато эстрадные ссоры Джека Бенни с Фредом Алленом глубоко ее волновали. Персонажи, которых мы в те времена называли не иначе как клоунами, были для нее куда роднее и реальнее собственного сына. Она писала письма Честеру Гулду [75]75
  * Честер Гулд —художник, автор серии комиксов со сквозным героем сыщиком Диком Трейси.


[Закрыть], в которых требовала, чтобы Дик Трейси непременно женился на Тесс Трухарт. Когда в газетном сериале «Терри и пираты» Рейвен Шерман умерла на руках возлюбленного, Дьюда Хенника, моя мать была в числе тех многих тысяч читателей, кто послал телеграммы соболезнования.

Мой папа, в котором росту было почти сто восемьдесят сантиметров, «Шалунью Мариэтту» с Нельсоном Эдди и Джанетт Макдоналд ходил смотреть минимум пять раз, пуще всякой другой музыки обожал песенку под названием «Зов влюбленного индейца» и мечтал пополнить собой ряды Королевской конной полиции, но его отвергли за недостаточностью роста. Тогда, решив вступить хотя бы просто в полицию Монреаля, он отправился в «День шантрапы» навестить Вундеркинда.

Джерри Динглмэн, известный под кличкой Вундеркинд, обычно руководил бизнесом из квартиры-пентхауса на крыше своего шикарного игорного заведения на дальнем берегу реки Святого Лаврентия, но по средам принимал местную гопоту в убогой конторе, выгороженной с краю танцзала в «Тико-Тико» – одном из нескольких ночных клубов, которыми он владел. В ближнем кругу Вундеркинда среды назывались «Днями шантрапы», и с десяти до четырех просители валили валом.

– А чего это тебя в мусора потянуло, больше заняться нечем? – удивился просьбе отца Динглмэн.

– Я буду вам признателен по гроб жизни, мистер Динглмэн, если вы, ну, вроде как поможете мне вступить на избранное поприще.

Вундеркинд позвонил Тони Фрэнку, после чего сказал отцу, чтобы тот сходил к доктору Евстахию Сен-Клеру за медицинским свидетельством.

– Но сперва, Иззи… Сперва что надо сделать?

– Принять ванну?

– Молодец! С твоим умом ты станешь сыщиком просто вмиг.

Однако через месяц Вундеркинд зашел на пару стаканчиков с бутербродами в закусочную «У левита» и удивился, увидев, что мой отец по-прежнему за прилавком и по-прежнему режет мясо.

– Ты почему еще не в форме? – спросил он.

– Доктор Сен-Клер сказал, что я негоден из-за оспинок, которые остались у меня на лице после прыщей.

Динглмэн вздохнул. Покачал головой.

– А он не сказал тебе, что это излечимо?

Что ж, Иззи Панофски снова записался на прием к доктору Сен-Клеру, но на сей раз был научен и вложил в анкету стодолларовую купюру, так что свидетельство получил. «В те времена было строго, – рассказывал мне однажды отец, прикусив уже сильно пожеванную «белую сову». – Если ты гой, пусть у тебя плоскостопие, пусть брюхо висит, примут за милую душу, приезжай откуда хочешь, хоть с мыса Гаспе, и ведь брали – этаких брали жирных увальней, но уж и деньги брали: хочешь, чтобы зачислили, – плати. С самого начала… – помолчав, вновь заговорил он, но прежде чем продолжить, защемил одну ноздрю пальцем и выстрелил из другой как из гранатомета. – Н-да, гм… С самого начала проблем было хоть отбавляй. Судья, который принимал у меня присягу, пьянчуга пучеглазый, смотрел так, будто я привидение какое. Даже не выдержал, спросил: "Вы разве не еврей?" А в школе полиции, где нас учили борьбе и всякой джиу-джитсы, тоже гоико мне вязались почем зря. На все лады проверяли. Красноносые шикерыирландцы и франкоканадские хазерим [76]76
  Пьяницы… свиньи (иврит).


[Закрыть]. Болваны пустоголовые. В том смысле, что я хотя бы седьмой класс кончил и на второй год ни разу не оставался. Ни разу!»

На первом своем участке, в Нотр-Дам-де-Грас, мой чересчур рьяный папочка произвел слишком много задержаний, и его перевели поближе к центру города. Патрулируя улицу Сен-Катрин, он был бдителен и вскоре поймал карманника – прямо напротив театра «Капитоль», где в это время как раз выступала Хелен Кейн, единственная певица в мире, удостоившаяся чести стать персонажем мультсериала – ее изобразили в виде развязной завлекушечки Бетти Буп, «Девчонки Буп-па-Дуп-а-Дуп». Мой честный папа ожидал получить за свое усердие благодарность в приказе, однако, напротив, двое детективов втащили его в заднюю комнатку отделения и там принялись стращать. «Хочешь здесь дальше работать, – заявили ему, – не вздумай больше таскать сюда парней вроде этого. У них лицензия, если ты понимаешь, что это слово значит».

Другие мусора вздымались как на дрожжах, жируя на жуликах и их адвокатах, но папу моего купить было нельзя. «Тут понимаешь какое дело, Барни, – объяснял он мне. – Я не мог не быть честным. Ну то есть фамилия-то как-никак Панофски, и я не мог допустить, чтобы сказали: ага, конечно, жид продажный! Приходилось себя держать, чтобы ни-ни, а то мне так и говорили: ты только поскользнись, мы тебе всё припомним; меня повесили бы к чертовой матери».

С годами мой несгибаемо честный папочка помрачнел, видя, как красноносые ирландские шикерыи франкоканадские хазерим,которых он же сам и принимал на службу, быстро обгоняют его чинами. Девять лет Иззи оставался сержантом-детективом. «Когда меня наконец повысили, произвели в инспекторы, знаешь что они сделали? Вспоминать тошно: пошли в профсоюз и там наплели, будто бы я не сдал экзамен по стрельбе. Я ведь гонял подчиненных в хвост и в гриву. Баловства не допускал. И они ненавидели меня зверски. Вот и пошли, наябедничали в профсоюз».

Неприятностей по службе у Иззи Панофски было хоть отбавляй.

«Между прочим, когда я сдавал экзамен на повышение, в комиссии был такой Жильбер, и вот он мне и говорит: слушай, почему евреи шустрее нас соображают? А я говорю, у меня есть два ответа. Нет, не в том дело. Никакого суперменства тут нет. Простой пример: если ты пса начнешь гонять пинками, ему придется быть настороже, придется шустрей тебя стать. Ну а нас пинают уже две тысячи лет. Мы даже не шустрее, просто мы всегда настороже. А второй мой ответ – это история про ирландца и еврея. – Вы почему умнее нас? – спрашивает ирландец. Ну, мы такую рыбу едим особую, – отвечает еврей. – Да у меня, кстати, есть одна. – И он показывает ее ирландцу. – Господь всемогущий, – говорит ирландец, – вот бы мне такую рыбу! – Нет проблем, – говорит еврей, – давай десять баксов. Ну, тот дает. Взял рыбу, присмотрелся и говорит: – Э! Тоже мне особая рыба, это ж селедка! На что еврей отвечает: – Ну, что я говорил? И не съел еще, а уже стал умнее».