Текст книги "Версия Барни"
Автор книги: Мордехай Рихлер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)
Так что я приготовился к визиту феминацистки,как окрестил такого рода публику Раш Лимбо [151]151
* Раш Лимбо(р. 1951) – популярный американский радио– и телеведущий.
[Закрыть]. В носу, видимо, запонка, в сосках колечки и в каждой руке по кастету. Немецкая каска времен Второй мировой. Ботинки-говнодавы… Но нет, открываю дверь, стоит юная скромница, девочка-тростинка, темненькая, причем волосы не подстрижены под мальчика, а свободно лежат по плечам, да еще и мило улыбается, блестит бабушкиными очочками, вся такая изящная в платье от Лоры Эшли и туфлях-лодочках. Она сразу покорила меня тем, что восхитилась фотографиями звезд чечетки, развешанными у меня по стенам: Уилли Негритенок Ковен – создатель ритм-вальса; Козлоногий Бейтс, пойманный в полете; Братья Николас – честь и слава «Коттон-клаба»; Ральф Браун; молодые Джеймс, Джин и Фред Келли в костюмах гостиничной обслуги (фотография сделана в театре Никсона в Питтсбурге, год тысяча девятьсот двадцатый); и, конечно, великий Билл Боджанглз Робинсон, снятый в цилиндре, фраке и белом галстуке – фото что-нибудь года тридцать второго. Мисс Морган выставила магнитофончик, выложила пачку заготовленных вопросов, для разгона выступив с обычным «Как вы с Кларой познакомились?», «Чем она вас привлекла?» и так далее и так далее, и наконец пустила первую стрелу:
– Во всех источниках, которые я сумела отыскать, говорится, что вы, похоже, были безразличны к великим дарованиям Клары как поэта и художника и никак ее не поддерживали.
Мне было забавно, и я решил поддразнить мисс Морган.
– Позвольте вам напомнить о том, что сказала однажды в церкви Марика де Клерк, жена бывшего премьер-министра Южно-Африканской Республики: «Женщины незначительны. Наше дело обслуживать, лечить раны, дарить любовь…»
– А, так вы из этих, – потускнела она.
– «Если женщина вдохновляет мужчину на добро, – сказала мадам де Клерк, – он добр». Можно сказать – ну, хотя бы просто для затравки спора, – что Клара не выполнила это свое предназначение.
– А вы не выполнили свое по отношению к Кларе?
– Случившееся было неизбежно.
У Клары была боязнь пожара. «Это ведь пятый этаж, – скулила она. – У нас не будет никаких шансов!» Услышав неожиданный стук в дверь нашего номера, впадала в оцепенение, поэтому друзья приучились сперва объявлять о себе голосом: «Это Лео» или «Это Бу-ука! Страшный-ужа-асный! Кладите ценности в пакет и суйте под дверь!» Жирная пища вызывала у нее рвоту. Еще она страдала от бессонницы. Но если дать ей хорошенько хватануть винца – засыпала, что, впрочем, не было однозначно хорошо, потому что ей снились кошмары, от которых она просыпалась вся дрожа. Не доверяла незнакомцам, а друзей так и вовсе подозревала во всех смертных грехах. Все вызывало у нее аллергию – ракообразные, моллюски, яйца, шерсть животных, пыль и любой, кто не реагировал на ее присутствие. Месячные приносили головную боль, судороги, тошноту и приступы раздражения. То и дело надолго нападала экзема. В комнате под окном она держала заткнутый глиняный горшок, «кувшин Беллармини» [152]152
* …«кувшин Беллармини»… – по имени кардинала Роберто Франческо Беллармини (1542–1621) – католического богослова, иезуита.
[Закрыть], полный ее мочи и обрезков ногтей, – это чтобы отгонять злые чары. Пугалась кошек. Высоты страшилась ужасно. От грома ежилась и каменела. Боялась воды, змей, пауков и людей как таковых.
Читатель, я на ней женился!
Не потому что я в те дни был похотливым двадцатитрехлетним мальчишкой, а она такой уж пантерой в постели. Наш роман, какой ни на есть, постельными изысками не блистал. Клара, с ее маниакальным кокетством и скабрезным недержанием речи, со мной, во всяком случае, вела себя так же ханжески благонравно, как ее мать, о ненависти к которой она кричала на всех перекрестках; в том, что она клеветнически именовала «моими тридцатью секундами трения», она мне отказывала то и дело. Или стойко терпела. Или делала все от нее зависящее, чтобы убить всякую радость, какую мы могли выцедить из наших все более редких и никчемных соитий. Уж сколько лет прошло, а вспоминаются одни ее наставления.
– Нет, ты сначала вымой его горячей водой с мылом и, кстати, не вздумай в меня кончать!
Однажды она снизошла до того, чтобы сделать мне минет, и тут же ее вытошнило в раковину. Уничтоженный, я молча оделся, вышел вон и поплелся по quais [153]153
Набережным (фр.).
[Закрыть]к площади Бастилии и обратно. По возвращении обнаружилось, что она собрала чемоданчик, сидит на кровати скрюченная и дрожит, вопреки многослойности шалей.
– Надо было мне уйти, не дожидаясь твоего прихода, – натужно проговорила она, – но мне нужны деньги, чтобы снять где-нибудь другую комнату.
Почему я не дал ей уйти, пока можно было сделать это безнаказанно? Зачем подхватил на руки, стал укачивать, успокаивать ее хныканье? Зачем раздел, уложил в постель и гладил по головке, пока она не сунула большой палец в рот и ее дыхание не стало ровным?
Весь остаток ночи я сидел рядом с кроватью, курил сигарету за сигаретой и читал тот роман про Голема в Праге – этого, ну, как его, он еще другом Кафки был [154]154
* …он еще другом Кафки был… – Густав Майринк (1868–1932), австрийский писатель, всемирную славу которому принес роман «Голем»; правда, Голема выдумал не он – он лишь использовал историю, которую сочинил в XVI в. рабби Иуда Лев Бен Бецалель Пражский.
[Закрыть], – а рано утром пошел на рынок и купил ей на завтрак апельсин, круассан и йогурт.
– Ты тот единственный мужчина, что для меня очистил апельсин, – сказала она, уже работая над первой строкой стихотворения, вошедшего теперь в великое множество антологий. – Ведь ты не выкинешь меня на помойку, правда же? – спросила она голосом маленькой девочки, которая подлизывается к мамочке.
– Нет.
– Ты по-прежнему любишь свою сумасшедшую Клару, правда же?
– Честно говоря, не знаю.
Почему в том моем тогдашнем опустошении я не дал ей сразу денег и не помог переехать в другую гостиницу?
Моя проблема в том, что я не способен проникать в суть вещей. Пусть от меня ускользают мотивации и побуждения других людей – это со мной давно уж, – но как можно не знать причины собственных поступков?
Потом несколько дней Клара была само покаяние – послушная, вроде бы даже любящая, даже в постели она всячески меня поощряла, и лишь напряженность, фригидность тела выдавала ее, говорила, что ее пыл наигран.
– Ах, как хорошо. Как чудесно, – повторяла она. – Как ты мне нужен там, внутри.
Хрена с два. А вот была ли нужна мне она, тут можно поспорить. Нельзя недооценивать того, как много в каждом из нас от заботливой мамки-няньки, даже если это такой вздорный, сварливый тип, как я. Заботясь о Кларе, я чувствовал себя человеком благородным. Доктором Барни Швейцером. Матерью Терезой Панофски.
Вот и сейчас – сижу с сигарой в зубах в два часа ночи за шведским бюро, за окном двадцатиградусный морозный Монреаль, и строчу, строчу, пытаясь наделить хоть каким-то смыслом мое невразумительное прошлое; нет, списать свои грехи на счет юности и наивности не выходит, зато перед мысленным взором как живые встают те мгновения жизни с Кларой, воспоминания о которых греют по сей день. Она была великой насмешницей, могла заставить меня хохотать над самим собой, а этот дар не следует недооценивать. Бывали у нас и моменты идиллически безмятежные, я их тоже очень любил. Лежал, например, на кровати в нашей крохотной гостиничной комнатенке и притворялся, будто читаю, а сам следил за Кларой, как она работает за столом. Нервная, дерганая Клара совершенно спокойна. Сосредоточенна. Увлечена. На лице ни следа так часто портившего ее смятения. Я был непомерно горд тем, как высоко ее рисунки и опубликованные стихи оценивали другие, более сведущие люди, нежели я. Предвкушал, как буду выступать ее хранителем, защитником. Как обеспечу ее всем необходимым для продолжения работы, освобожу от забот о сиюминутных проблемах. Отвезу домой в Америку и построю ей мастерскую где-нибудь за городом, с верхним светом и пожарной лестницей. Буду укрывать от грома, змей, кошачьей шерсти и злых чар. Буду греться в лучах ее славы – этакий преданный Леонард [155]155
* Леонард —муж Вирджинии Вулф.
[Закрыть]с его вдохновенной Вирджинией. Однако в нашем случае мне придется быть настороже, а то как бы она, обезумев, не забежала вдруг в глубокую воду с карманами, полными тяжелых камней. Йоссель Пински (тот выживший узник концлагеря, что стал потом моим партнером) парочку раз встречался с Кларой и не разделял моего оптимизма.
– Всяких этих цирлих-манирлих в тебе не больше, чем во мне, – говорил он. – И зачем мучиться? Она мешугена [156]156
Ненормальная (идиш).
[Закрыть]. Вали от нее, пока не поздно.
Но в том-то все и дело, что было поздно.
– Ну, ты, конечно, хочешь, чтобы я сделала аборт? – вдруг огорошила меня она.
– Постой, постой! Минутку! – всполошился я. – Дай подумать. «Господи, – только и вертелось при этом у меня в голове, – мне двадцать три года. Христос всемогущий!» Пойду пройдусь. Я ненадолго.
Пока меня не было, ее опять вырвало в раковину. Возвращаюсь, смотрю – спит. Разгар дня, три часа пополудни, а Клара, с ее вечной бессонницей, крепко спит. Прибрался получше и час еще ждал, когда она встанет с кровати.
– А, явился, – проговорила она. – Герой-любовник.
– Я могу поговорить с Йосселем. Он кого-нибудь найдет.
– А то и сам справится. Ковырнет крючком от вешалки. Только я-то уже решила рожать. С тобой, без тебя – не важно.
– Если ты собираешься заводить ребенка, то мне, видимо, следует на тебе жениться.
– Это ты так предложение мне сделал?
– Я озвучиваю это как вариант.
– Ой, спасибо вам, ваше ашкеназское [157]157
* Ашкенази —евреи восточноевропейского рассеяния.
[Закрыть]высочество! – Клара сделала реверанс, потом выскочила из комнаты и бросилась вниз по лестнице.
Бука был непреклонен:
– Что значит – это твоя обязанность?
– Ну а разве нет?
– Ты еще хуже спятил, чем она. Заставь ее сделать аборт!
В тот вечер я искал Клару повсюду и в конце концов нашел в «Куполь», где она сидела за столиком одна. Я наклонился и поцеловал ее в лоб.
– Я решил жениться на тебе, – сказал я.
– Ух ты ах ты. Мне даже не надо говорить «да» или «нет»?
– Если хочешь, можем проконсультироваться с твоей «Книгой И-дзин».
– Мои родители на свадьбу не приедут. Для них это унижение. Миссис Панофски.Словно жена какого-нибудь шубника. Или владельца мелочной лавки «Все по оптовым ценам».
Я снял для нас квартиру в пятом этаже на рю Нотр-Дам-де-Шамп, и мы расписались в mairie [158]158
Мэрии (фр.).
[Закрыть]шестого аррондисмана. На невесте была шляпка-«клош» (мягкий колпак, натянутый по самые глаза), дурацкая вуаль, черное шерстяное платье до щиколоток и белое боа из страусовых перьев. Когда ее спросили, берет ли она меня в законные мужья, в стельку пьяная Клара подмигнула распорядителю и говорит:
– У меня пирог в духовке. Куда денешься?
Шаферами при мне были Бука и Йоссель, принесли подарки. Бука подарил бутылку шампанского «дом периньон» и четыре унции гашиша, запрятанного в вязаные голубенькие пинетки; Йоссель – набор из шести простыней и банных полотенец из отеля «Георг V»; Лео – подписанный набросок и дюжину пеленок; Макайвер же принес номер журнала «Мерлин» с его первым напечатанным рассказом.
Во время свадебных приготовлений я наконец улучил момент, чтобы заглянуть Кларе в паспорт, и каково же было мое изумление, когда я обнаружил, что ее фамилия Чернофски.
– Можешь не волноваться, – успокоила меня она. – Ты заполучил себе настоящую шиксуголубых кровей. Дело в том, что, когда мне было девятнадцать, я с ним сбежала, и в Мексике мы поженились. Это мой учитель рисования. Чернофски. Наш брак длился всего три месяца, однако стоил мне всех моих денег. Отец лишил меня наследства.
После того как мы переехали в нашу квартиру, Клара стала все больше засиживаться по ночам – что-то царапала в тетрадках или сосредоточенно раздумывала над своими, будто навеянными кошмаром, рисунками пером. Потом спала до двух или трех часов дня, выскальзывала на улицу и где-то пропадала, а вечером подсаживалась к нам за столик в кафе «Мабийон» или «Селект» и вела себя как преступница.
– А между прочим, миссис Панофски, интересно, где вы были весь день?
– Не помню. Гуляла, наверное. – Потом, покопавшись в пышных юбках, она объявляла: – Вот, я тебе подарок принесла! – и вручала мне банку pâté de foie gras [159]159
Паштета из гусиной печенки (фр.).
[Закрыть], пару носков или (однажды и такое было) дорогую серебряную зажигалку. – Если родится мальчик, – сказала она, – я назову его Ариэль.
– А что? Звучит естественно, – одобрил Бука. – Ариэль Панофски.
– А я бы назвал его Отелло, – сказал Лео с кривой ухмылкой.
– Да пошел ты, Лео, – отмахнулась от него Клара, и ее глаза вдруг загорелись мрачным огнем: ею овладел один из все более частых приступов необъяснимо дурного настроения. Она повернулась ко мне: – А может, если хорошо подумать, лучше Шейлок?
Как ни странно, когда Клару перестало по утрам тошнить, играть с нею в семейную пару оказалось очень даже занятно. Мы ходили по магазинам, обрастали кухонной утварью, купили детскую кроватку. Клара смастерила мобайл, чтобы над ней повесить, и нарисовала на стенах детской кроликов, белочек и сов. Я конечно же занимался готовкой . Спагетти болоньезе– лапша, откинутая на дуршлаг. Салат из рубленой куриной печенки. И мое главное достижение, мое pifce de resistance – обвалянные в сухарях телячьи отбивные с картофельными латкеспод яблочным соусом. К нам часто приходили на обед Бука, Лео с какой-нибудь из своих девчонок и Йоссель, а однажды даже Терри Макайвер, а вот Седрика, который не явился на наше бракосочетание, Клара у себя в доме терпеть отказалась.
– Почему? – спросил я.
– Какая разница. Просто не хочу его здесь видеть.
Йосселя она тоже не очень-то привечала.
– У него плохая аура. И я ему не нравлюсь. И я не хочу знать, что вы там с ним вдвоем затеваете.
И вот однажды я усадил ее на диван, подал стакан вина и говорю:
– Я должен съездить в Канаду.
– Что-о?
– Всего-то недели на три. Ну, максимум на месяц. Йоссель каждую неделю будет приносить тебе деньги.
– Ты не вернешься.
– Клара, не заводись.
– Но почему в Канаду?
– Мы с Йосселем организуем совместный бизнес по экспорту туда сыров.
– Ты шутишь! Торговать сырами. Позорище! Клара, ты, кажется, была в Париже замужем? Да. За писателем или за художником? Нет, за пархатым торговцем сырами.
– Клара, это деньги.
– Но это ж ведь подумать только! Я тут одна с ума сойду. Я хочу, чтобы ты поставил мне засов на дверь. А что, если пожар?
– А что, если землетрясение?
– Слушай, а может, у тебя с этими сырами так здорово пойдет, что ты и меня в Канаду выпишешь, и мы вступим в гольф-клуб, если они не перевелись еще там, и будем приглашать людей играть в бридж. Или в маджонг. А ни в какие такие блядские общества женщин при синагоге я вступать не стану и обрезание Ариэлю делать не будут. Я не позволю.
Мне удалось зарегистрировать в Монреале компанию, я открыл офис и нанял старого школьного приятеля Арни Розенбаума, чтобы он вел в нем дела, – и все это за три недели лихорадочной беготни. И Клара потихоньку привыкла, даже с удовольствием предвкушала очередной мой отъезд – а я летал в Монреаль каждые полтора месяца, – лишь бы я вернулся, нагруженный банками с арахисовым маслом, букетами цветов и по меньшей мере двумя дюжинами пакетиков изюма в шоколаде. Как раз во время этих моих отлучек она по большей части и написала, и проиллюстрировала рисунками пером свою книгу «Стихи мегеры», которая выходит нынче уже двадцать восьмым изданием. В нее включено стихотворение, посвященное «Барнабусу П.». Сие трогательное излияние начинается словами:
Я был в Монреале, вовсю там, что называется, крутился, Клара ходила на седьмом месяце, и тут вдруг как-то ранним утром мне в отель «Маунт Роял» позвонил Бука.
– Думаю, тебе стоит взять трубку, – сказала Абигейл, жена моего старого школьного дружка, которого я определил управляющим в наш монреальский офис.
– Слушаю.
На проводе оказался Бука.
– Давай по-быстрому, бери билет и первым самолетом дуй в Париж.
Приземлившись – черт, да как же тогда аэропорт назывался? Ведь он не был еще имени де Голля. [Аэропорт Шарля де Голля никогда ни под каким другим названием не существовал. Имеется в виду, вероятно, Ле Бурже. – Прим. Майкла Панофски.] Н-да… так вот, стало быть, приземлившись на следующий день в семь утра, я кинулся прямо в Американский госпиталь.
– Я пришел повидать миссис Панофски.
– А вы ей кто – родственник?
– Я ей муж.
Молоденькая медсестричка, полистав блокнотик, глянула на меня с внезапным интересом.
– Доктор Мэллори хотел бы с вами сперва переговорить, – сказала регистраторша.
Мне он сразу не понравился, этот доктор Мэллори, осанистый мужчина с бахромкой седых волос вокруг лысины – от него веяло невероятным самомнением, такие пациента в упор не видят, если сложность случая не достойна его великого врачебного таланта. Он пригласил меня присесть и сообщил, что ребенок родился мертвым, однако миссис Панофски, здоровая молодая женщина, несомненно сможет родить еще. Игриво улыбаясь, он добавил:
– Я конечно же говорю вам это в предположении, что вы и есть отец ребенка.
Он замолк, видимо ожидая официального подтверждения.
– Ну да, я.
– В таком случае, – проговорил доктор Мэллори, щелкнув цветными подтяжками и явно наслаждаясь эффектом заранее заготовленного выпада, – вы должны быть альбиносом.
С бьющимся сердцем вникая в эту новость, я окинул доктора Мэллори самым, как мне хотелось надеяться, угрожающим взглядом.
– Ладно, я с вами еще свяжусь.
Клару я нашел в палате для родивших, где лежали еще семь женщин, некоторые уже нянчили новорожденных. Она, должно быть, потеряла много крови. Была бледна как мел.
– Каждые четыре часа, – сказала она, – мне к грудям прикладывают присоски и сцеживают молоко, будто я дойная корова. Ты виделся с доктором Мэллори?
– Да.
– Он мне все: «Ну вы народ!.. Ну народ!..» И сует чуть ли не в нос, сует бедное сморщенное тельце, как будто оно из помойного бака выскочило и на него набросилось.
– Он обещал, что я смогу забрать тебя домой завтра утром, – сказал я, сам удивившись тому, как спокойно звучит мой голос. – Приду пораньше.
– Я не хитрила с тобой. Клянусь, Барни. Я была уверена, что ребенок твой.
– Как же это, черт возьми, ты могла быть в этом уверена?
– Это было всего один раз, и мы оба были в стельку.
– Клара, нас тут, похоже, очень внимательно слушают. Так я зайду, значит, завтра утром.
– Меня здесь уже не будет.
У себя в кабинете доктора Мэллори не оказалось. Зато на столе лежали два билета первого класса на самолет до Венеции и клочок бумаги с подтверждением, что ему зарезервирована комната в отеле «Палаццо Гритти». Я записал номер комнаты, кинулся на ближайший почтамт и заказал разговор с отелем «Палаццо Гритти».
– Это говорит доктор Винсент Мэллори. Я хочу отменить заказ номера с завтрашнего вечера.
Последовала пауза: клерк рылся в бумажках.
– Совсем отменить? Все пять дней?
– Да.
– В таком случае боюсь, что вы теряете задаток, сэр.
– Да пошел ты, дешевый мелкий мафиозо! Нашел чем удивить, – сказал я и повесил трубку.
«Бука, мой вдохновитель, мог мной гордиться. Наш главный мастер злых розыгрышей выделывал с людьми штуки куда худшего свойства», – подумал я и отправился куда глаза глядят. В ярости. Я был готов убить кого угодно. В конце концов оказался, бог знает как, в кафе на улице Скриб, где заказал двойной «джонни уокер», на ценнике заявленный как «уакёр». Прикуривая одну сигарету от другой, я с удивлением заметил в дальнем углу зала Терри Макайвера, угнездившегося за столиком с женщиной в возрасте, разодетой и непомерно накрашенной. На мой непосвященный взгляд, его «стройная и, в общем, не дурная собой» Элоиза представляла собой коренастую бабищу с отечным лицом, на котором явственно проступали усики. Поймав мой взгляд и не меньше моего изумившись, Терри снял со своего колена ее перегруженную перстнями руку, что-то ей прошептал и вразвалочку пошел к моему столу.
– Это занудная тетка Мари-Клер, – сказал он со вздохом.
– Да ну? Я бы сказал, влюбленная тетка Мари-Клер.
– Знаешь, она сейчас в таком состоянии, – зашептал он. – Ее пекинеса сегодня утром задавила машина. Представь. А у тебя-то чего такой жуткий вид? Что случилось?
– Да все сразу, но я бы сейчас предпочел в это не вдаваться. Ты что, неужто поябываешь эту старую кошелку?
– Черт, тише ты, – зашипел он. – Она понимает по-английски. Это тетка Мари-Клер.
– О'кей. Ладно. А теперь вали-ка на хрен, Макайвер.
Он ушел, но не раньше, чем сам отвесил мне прощальную плюху.
– На будущее, – сказал он, – я буду тебе весьма признателен, если ты перестанешь за мной следить.
Макайвер с этой своей «теткой Мари-Клер» выскочили из кафе, даже не допив того, что у них было в бокалах, и уехали, но не в «остине-хейли», а в довольно-таки потрепанном «форде-эскорте». [ «Форд-эскорт» начали выпускать в Англии только в январе 1968 года. – Прим. Майкла Панофски.] Лжец, лжец, лжец этот Макайвер!
Я заказал еще один двойной «джонни уакёр», а потом отправился на поиски Седрика. Нашел в его любимом кафе, где собирались тусовщики из «Пэрис ревью» и куда часто приходил Ричард Райт [161]161
* Ричард Райт(1908–1960) – американский писатель, негр, с 1951 г. жил в Париже, где и умер.
[Закрыть], – это было кафе «Турнон» в конце улицы Турнон.
– Седрик, чувак, дружище, мне надо с тобой поговорить, – сказал я и под локоток, под локоток принялся выталкивать его из зала.
– Да можно же и здесь поговорить, – уперся он, высвобождая руку, и указал мне на свободный столик в углу.
– Позволь я куплю тебе выпить, – сказал я.
Он заказал vin rouge [162]162
Красное вино (фр.).
[Закрыть], а я – порцию виски.
– Ты знаешь, – начал я, – много лет назад мне папа сказал однажды, мол, самое худшее, что с человеком может случиться, это если он потеряет ребенка. Что на это скажешь, чувак?
– Ты что-то хочешь мне сообщить? Тогда давай, чувак, рожай уже.
– Да. Это верно. Очень в тему. Но я боюсь, что новость-то хреновая, Седрик. Ты сегодня потерял сына. То есть – как бы это… посредством моей жены. А я пришел сюда выразить тебе мои соболезнования.
– Ий-ёт-т-т-т.
– Ага.
– Я-то и понятия не имел!
– Вот и я тоже.
– А что, если он и не мой?
– Вот это уже занятный поворот.
– Хрен-ново-то как, а, Барни?
– А мне каково?
– А ничего, если и я кое-чего спрошу?
– Валяй.
– На кой черт ты вообще на Кларе женился?
– Потому что она забеременела, и я посчитал это своим долгом перед моим будущим ребенком. Теперь моя очередь спрашивать.
– Давай.
– Ты что, трахал ее всю дорогу? И до того, и после?.. Я к тому, что мы все-таки были женатой парой.
– А она что говорит?
– Я сейчас тебя спрашиваю.
– Ий-ёт-т-т-т.
– А я думал, ты мне друг.
– Да при чем тут это!
И вдруг я, как бы со стороны, услышал собственные слова:
– Понимаешь, здесь для меня граница. Заводить шашни с женой друга… Я бы никогда не смог.
Он заказал еще выпить; на этот раз по моему настоянию мы чокнулись.
– Событие как-никак, – сказал я. – Не правда ли?
– И что ты теперь с Кларой будешь делать?
– А слабо забрать ее у меня, а, па-по-чка?
– Нэнси, пожалуй, не одобрит. Трое в постели. Н-нет, не мой стиль. Но все равно, спасибо тебе за щедрость.
– Да что уж там – я ведь от души.
– Вот это-то и греет.
– На самом деле я думаю, такое предложение с моей стороны – ох как расизмом отдает!
– Ха, Барни, чувачок, ты же не будешь связываться со злобным ниггером вроде меня. Я ведь могу и бритовкой чикнуть.
– Это мне не пришло в голову. Давай-ка лучше выпьем еще.
Когда patronne [163]163
Хозяйка (фр.).
[Закрыть]принесла нам очередную порцию, я, пошатнувшись, встал, поднял бокал.
– За миссис Панофски, – сказал я. – С благодарностью за удовольствие, которое она доставила нам обоим.
– Ты сядь, а то упадешь.
– И то верно.
Тут меня вдруг затрясло. Пытаясь проглотить булыжник, застрявший в горле, я сказал:
– Ты знаешь, Седрик, честно говоря, я понятия не имею, что теперь делать. Может, мне следует тебя ударить?
– Да черт подери, Барни, очень неприятно говорить тебе это, но я же был у нее не один!
– Да ну?
– А ты и этого не знал?
– Нет.
– Она же на всех кидается.
– Да уж прямо на всех! На меня не кидается.
– Давай знаешь что? Закажем по паре чашек кофе, а потом можешь дать мне по морде, если тебе от этого станет легче.
– Хочу еще виски.
– О'кей. Теперь послушай старого дядюшку Римуса [164]164
* Дядюшка Римус– герой книг Джоэля Чендлера Харриса (1848–1908), написанных в духе негритянского фольклора.
[Закрыть]. Тебе всего двадцать три года, а она законченная психопатка. Беги от нее подальше. Разведись с ней.
– Видел бы ты ее. Кровопотеря страшная. Жуткий вид.
– А у тебя что – лучше?
– Боюсь, как бы она чего с собой не сделала.
– О, Клара куда более крепкий орешек, чем ты думаешь.
– Слушай, а кто ей… это ты спину ей так расцарапал?
– Чего?
– Значит, кто-то другой.
– Все, ладно, хватит. Finito. Дай ей неделю оклематься, а потом пусть валит.
– Седрик, – пробормотал я, внезапно вспотев, – что-то все кружится. Я блевану сейчас. Сведи меня в сортир. Быстрей.
