Текст книги "Версия Барни"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Второй Мадам Панофски в кухне не обнаружилось, не было ее и в супружеской кровати, которая оказалась уже заправленной. Быть может, мучимая теми же тревогами, что и я, она тоже встала рано, а теперь пошла искупаться? Жара, во всяком случае, к этому располагает. Что, если написать записку – дескать, ладно, согласен на развод, – оставить на кухонном столе и в темпе свалить отсюда? Нет, это была бы трусость, – подумал я . Ну и что, что трусость?.. Нет, Барни, нет, так поступать ты не должен.Я решил разбудить Буку и обсудить свою проблему с ним. И тут – здрасьте пожалуйста! – лежат, голубки – моя жена и мой лучший друг, нежатся в постели. Я поверить не мог такой удаче.

– Так-так-так! – сказал я с наигранным возмущением.

– Черт. – Вторая Мадам Панофски нагишом соскочила с кровати, цапнула свою ночнушку и убежала.

– Сам виноват, – сказал Бука. – Ты же должен был позвонить перед выездом из города.

– С тобой я разберусь позже, подонок! – гаркнул я и бросился за Второй Мадам Панофски в нашу спальню, где она уже одевалась.

– А я-то ехал, спешил, думал, сейчас помиримся, – заговорил я, – вдохнем новую жизнь в наше супружество, а ты – смотрю, валяешься в кровати с моим лучшим другом!

– Это был несчастный случай. Честно, Барни.

Недаром через мой офис прошли кипы телесценариев, сплошь состоящих из словесных клише, – мне было где брать реплики для диалога.

– Ты предала меня, – сказал я.

– Я принесла ему еду, как ты просил, – захныкала она. – Его бил озноб, простыни все мокрые, и я легла с ним рядом – просто чтобы согреть его, а он начал делать всякие вещи, и я была как воск в его руках, потому что ты не прикасался ко мне месяцами, а я же не каменная, одно цеплялось за другое, ну и вот… По-моему, я даже и не понимала, что происходит, а потом было уже поздно.

– Моя жена и мой лучший друг! – воскликнул я.

Она потянулась ко мне, хотела успокоить.

– Не тронь меня, – отпрянул я, надеясь, что не пережимаю.

– Давай все разговоры об этом отложим, – сказала она. – Сейчас я не могу, сейчас я так несчастна!

– Это тынесчастна?

Вся в слезах, она схватила сумочку, сдернула с гвоздя ключи от машины и побежала по лестнице вниз, я за ней.

– Я буду у мамы, – бросила она через плечо.

– Скажи ей, что мы разводимся!

– Сам скажи. Нет, не смей! Ей сегодня вечером к зубному. Пломбировать канал.

У самой машины она развернулась ко мне лицом.

– Если бы ты любил меня, то никогда бы не оставил наедине с таким мужчиной.

– Я верил тебе!

– Вы лишены моральных устоев – люди вроде вас с Букой. Я так неопытна, а он такой… Я понятия не имела, что происходит. Казалось, он в таком смятении, в такой печали, и я подумала, эта его рука… думала, он сам не сознает, что гладит меня там, что это случайно… то есть я притворилась, что не замечаю – не хотела выглядеть дурой и мещанкой, затевать ссору. Я ведь – ну, он же твой лучший друг, и я… он… Ах, да какая разница! Что бы я ни делала, тебе все будет не так.

Она села в машину и опустила стекло.

– Черт. Еще и ноготь сломала. Надеюсь, ты доволен? Все на меня орешь, а ведь это он начал, богом клянусь – этот твой лучший друг. Наверняка он и первую твою жену трахал – он такой! Тоже мне друг называется. И что ты теперь собираешься с ним делать?

– С ним? Что делать, что делать… Убить его – вот что делать, а потом, может быть, и до тебя с твоей мамочкой доберусь!

– Мамочкой. Черт. Как я ей покажусь в таком виде – всю косметику забыла на трюмо. Мне нужен мой карандаш, глаза подкрашивать. И мой диазепам…

– Так поди да возьми.

– Fuck you! – взвизгнула она, вдарила по газам и рванула вперед так, что из-под задних колес полетел гравий. Когда она уже точно исчезла из виду, я каким-то невероятным танцевальным махом взлетел на крыльцо, лишь чуть придерживаясь за перила. Потом очень даже лихо отколол шим-шам и да-паппл-ка, чуть было не попавшись ей за этим занятием на глаза, потому что она, взревев двигателем, задним ходом вернулась и снова опустила окошко.

– Ладно, развлекайся себе с твоей блядью в Торонто, кто я такая, чтобы возражать, – ты мужчина, а я нет, такова жизнь. Но ты хоть знаешь теперь, что в ответ можешь получить той же монетой. Довольно поганое ощущение, не правда ли?

– А, так моя жена – мороженая рыба?

– Хочешь развод? Всегда пожалуйста. Только он будет на моих условиях, ублюдок, – сказала она и снова унеслась, ломая шестерни передач и едва не врезавшись в дерево.

Ий-яба-даба-ду! Ну, Барни Панофски, ты родился с подковой в заднице. Со звонком Хьюз-Макнафтону я решил повременить, но теперь я совершенно не нуждался ни в проститутке, ни в частном сыщике. На-хре-наонина-ммм! Собрался, стер с лица ухмылку и с достаточно суровым, как я надеялся, видом пошел в дом разбираться с Букой. Небритый, он уже стоял внизу – тощая жердь в семейных трусах – и уже нащупал, тащил из бара бутылку «макаллана» восемнадцатилетней выдержки и два стакана.

– Здесь внизу попрохладнее, правда же?

– Ты отымел мою жену, сукин ты сын!

– Мне кажется, прежде чем обсуждать это, надо выпить.

– Выпить! Я даже не позавтракал еще.

– Завтракать еще рано, – сказал он и налил нам обоим не разбавляя.

– Как ты мог такое со мной сделать?

– Я это с ней делал, а не с тобой. А если бы ты позвонил, выезжая из Монреаля, неловкой ситуации можно было бы избежать. Я, пожалуй, пойду поплаваю.

– Нет уж, ты погоди! Так это я, получается, виноват?

– Ну, в каком-то смысле да. Ты пренебрегал супружескими обязанностями. Она сказала, что ты семь месяцев не занимался с ней любовью.

– Она тебе так и сказала?

– Ну что, поехали? – Он поднял стакан.

– Поехали.

– Заходит она ко мне в комнату, – начал он рассказ, вновь разливая по стаканам, – ставит поднос и садится ко мне на кровать в такой коротю-усенькой ночнушечке. Ну, было уже довольно жарко, я могу ее понять, но подозреваю, был, был в этом некий намек. Подтекст какой-то . Сколь! [305]305
  Твое здоровье (швед.).


[Закрыть]

–  Сколь.

– Отложил я книгу. Джона Марканда – «Искренне ваш Уиллис Уэйд». Вот, кстати, еще один романист, жестоко недооцененный. В общем, после несколько принужденного обмена вежливыми банальностями («Как жарко, правда?» – «Я так много слышала о вас». – «Как вы добры, что возитесь со мной в моем состоянии», и т. д. и т. п.) и парочки неловких пауз… Слушай, я правда пойду поплаваю. Можно я возьму твои ласты-масты?

– Черт тебя побери, Бука!

Он налил нам еще, и мы оба закурили «монтекристо».

– Я полагаю, нам, самим придется сегодня готовить завтрак, – сказал он. – Ála tienne! [306]306
  Твое здоровье (фр.).


[Закрыть]

– Конечно. Но ты продолжай, продолжай.

– А потом, совершенно безо всякого с моей стороны понуждения, она принялась рассказывать о ваших семейных проблемах, ожидая от меня получить совет. Мол, домой тебя калачом не заманишь, чуть не каждый вечер ты просиживаешь в баре в компании пьяных неудачников и очень редко когда снисходишь до того, чтобы прийти домой прямо с работы; за столом ты с ней не разговариваешь, а ешь, уткнувшись в книгу. Или в «Хоккей ньюс» – не знаю уж, что это такое. Когда она приглашает к вам обедать другие семейные пары, своих старых подруг, ты на них наскакиваешь. Если у них правые взгляды, ты им доказываешь, что Вторую мировую войну выиграли Советы и когда-нибудь Сталина признают человеком столетия. А если они левые, с пеной у рта клянешься, что есть научные данные, доказывающие, что негры находятся на низшем интеллектуальном уровне и чрезмерно сексуальны, при этом превозносишь Никсона. Каждый раз, когда вы приходите к ее родителям обедать в шабат, ты свистишь за столом, чем оскорбляешь ее мать. Она вышла за тебя замуж вопреки возражениям отца, выдающегося интеллектуала, и что теперь? Ты пренебрегаешь ею в постели, а тут еще выясняется, что у тебя любовница в Торонто. Слушай, я подглядел, что у вас в холодильнике есть яйца под майонезом. Как ты думаешь, а?

Мы переместились за кухонный стол, взяв с собой бутылку и стаканы.

–  Лехаим! – сказал он.

–  Лехаим.

– Должен заметить, насчет поболтать она сама не своя. Как заведет, не остановишь, я думал, у меня мозга за мозгу заскочит. А потом она наклоняется убрать поднос, и там такие сисечки мелькнули! А она снова села ко мне на кровать и давай хныкать, так что мне просто ничего не оставалось, как только обнять ее и попытаться успокоить, а она и при этом все равно лепечет без умолку. Я начал ее поглаживать там, сям, и в ее протестах – таких тихих, вкрадчивых – мне послышалось явное приглашение. «Ах, ну зачем…»; «Ну не надо, перестаньте сейчас же…»; «Ах, пожалуйста, только не там…» Потом, притворяясь, будто не отвечает на мои ласки, она перешла к рассказу о том, какой ей вчера снился сон, и при этом добровольно поднимает руки, чтобы мне удобней было снять с нее ночнушку, и тут – слышь, самое забавное – я решил, что единственный способ заставить ее заткнуться – это трахнуть ее, вот так оно и произошло. Бутылка-то, смотри, кажется, пуста.

Я пошел, принес еще одну.

–  Чин-чин, —сказал он и потянулся за кухонным полотенцем, чтобы вытереть вспотевшую грудь. – Окна-то все открыты?

– Надо бы мне зубы тебе повышибать, Бука.

– Только сперва я должен искупаться. А! Еще она кучу вопросов задавала про Клару. Мне кажется, я был для нее не более чем удобный такой deus ex machina [307]307
  Бог из машины (лат.).


[Закрыть]. Она хотела рассчитаться с тобой за ту женщину, что у тебя в Торонто.

– Минуточку, – сказал я. Сбегал в спальню и вернулся со старым отцовским табельным револьвером, который положил на стол между нами. – Что, испугался? – спрашиваю.

– Да подожди ты с этим, дай сперва поплаваю с-маской-с-трубкой.

– Бука, ты можешь мне оказать одну огромную услугу.

– Да ради бога, все, что захочешь.

– Я хочу, чтобы ты согласился быть соответчиком на моем бракоразводном процессе. Всего-то и надо, чтобы ты подтвердил, что я пришел домой к возлюбленной жене и обнаружил тебя с ней в постели.

– А, так ты это специально, негодяй, подстроил! Воспользовался слабостью старого друга! – ухмыльнулся он, подставляя пустой стакан.

Я сгреб револьвер и наставил на него.

– Ты будешь моим свидетелем или нет?

– Я обдумаю это в пучинах вод, – сказал он, встал и, шатаясь, побрел туда, где лежали мои ласты-масты.

– Ты так напился, куда тебе плавать, балбес чертов, – заспорил я и побрел за ним, по-прежнему держа револьвер в руке.

– А давай вместе, – предложил он, начиная спускаться по крутому травянистому откосу к воде. – Нам обоим это очень не помешает. Ям-бубу-дуду совсем трез-ву-ву сам бум.

– Лично я пойду прилягу. Тебе бы тоже не помешало. Взгляни на себя, ты же на ногах еле стоишь. Не надо, Бука!

– Кто будет в воде вторым, моет посуду!

– Стой, – заорал я. – Стой, стрелять буду!

Оценив мою шутку, Бука дико захохотал. Он еще помедлил, надевая ласты, дважды при этом упал, потом прямо в ластах побежал вниз по склону.

– Поберегись! – крикнул я и выстрелил, направив ствол гораздо выше его головы.

Бука вскинул руки вверх, будто сдается.

– Kamerad, – воззвал он ко мне. – Kamerad! Nicht schiessen! [308]308
  Товарищ! Не стреляй! (нем.).


[Закрыть]– Потом зигзагами спустился по откосу, пробежал по причалу и, плюхнувшись в озеро, исчез под водой.

Вернувшись в гостиную, я лег и только начал засыпать, как зазвонил телефон.

– Я звоню сообщить вам, что в ближайшем будущем моя дочь будет жить у меня. Мне поручено предупредить вас, чтобы вы не пытались вступать с ней в общение; с любыми вопросами обращайтесь к Хайману Гольдфарбу, в Квебек.

– Ай, Златовласка, до чего же ты злобная баба!

– Как вы смеете!

– И передайте ей от меня, что у Мириам Гринберг голос вовсе не противный. У нее прекрасный голос, – сказал я и повесил трубку.

Вот ведь трепло! – подумал я. Взял и сразу все выдал. Хьюз-Макнафтон меня за это ох не похвалит!

Встав на четвереньки, я дополз до дивана и мгновенно провалился в сладостный сон. Проспал, мне показалось, несколько минут, когда какой-то рев, вроде самолетного мотора, сотряс комнату, и мне приснилось, что я лечу, а мой самолет падает. Силясь выйти из ступора, я ничего не мог понять. Где я? В Монреале? В квартире Мириам? На даче? Еле встав, ковыляя на ватных ногах, я выбрался на веранду, пытаясь определить источник рева. То был пролетающий аэроплан, но он теперь был уже так далеко, что понять, натовский ли это бомбардировщик с базы в Платтсбурге или трансатлантический лайнер, я не сумел. Тут я заметил, что на дворе сумерки. Поглядев на наручные часы, с удивлением обнаружил, что спал больше трех часов. Скользнув обратно в дом, я плеснул себе в лицо холодной воды, подошел к лестнице на второй этаж и стал звать:

– Бука!

Нет ответа.

– Эй, просыпайся, Бука-Букашка!

Но его не было ни в его комнате, ни где-либо еще в доме. Вырубился, должно быть, на причале, подумал я, но его и там не было . О Господи, неужто утонул? Нет, нет, только не Бука! Пожалуйста, Господи!Футов на сорок от пристани озеро все еще мелкое и прозрачно до дна. Я прыгнул в лодку, дернул стартер мотора и стал кружить по воде, вглядываясь в дно, все больше и больше впадая в панику. В конце концов кинулся снова в дом и стал звонить в местную полицию. Ждал их два нескончаемых часа, приехали, и я выдал им несколько отредактированную версию того, что произошло. Я не стал говорить о ссоре со Второй Мадам Панофски, даже не упомянул, что она вообще была на даче. Однако сообщил, что мы с Букой пили и что я умолял его не ходить купаться.

На поверхности тело Буки не плавало, и полицейские на катере, вышедшем из Меркинз-Пойнт, осмотрели весь берег, но ничего не нашли.

– Может быть, он где-нибудь в водорослях запутался? – предположил я.

– Нет.

День спустя, уже вечером, полицейские вернулись, и с ними следователь.

– Меня зовут Шон О'Хирн, – представился детектив. – Думаю, нам надо бы немножко поболтать.

С тех пор как Бука плюхнулся в озеро, я больше его не видел. Готов поклясться на головах внуков – я рассказал в точности то, что было, но он и до этого много раз пропадал, и я никогда не терял надежды. Не проходит ни дня, когда я не ждал бы открытки из Ташкента, Нома или Аддис-Абебы. Или, еще лучше, чтобы он подкрался ко мне в «Динксе» сзади и прямо в ухо гаркнул: «Бу-у!»

Ладно, хватит об этом. Буке сейчас стукнуло бы семьдесят один год – нет, семьдесят два, – и я не понимаю, почему он не появился хотя бы только для того, чтобы раз и навсегда обелить меня, снять подозрения.

Книга III
Мириам
1960–

1

Как я говорил уже, все начиналось кошмарно. Дерганый, как подросток, я не находил себе места, считая дни до встречи с Мириам – до той встречи, что, как я думал, станет решающей. В Торонто я решил прилететь накануне вечером, вселиться в «Парк-Плазу» и – ни капли в рот и ни ногой из номера. Взял с собой книжку Апдайка «Кролик, беги», но никак не мог заставить себя вчитаться. Раскрыл «Нью рипаблик», а там статья про то, как сенатор Кеннеди победил Хэмфри на предварительных выборах в Западной Виргинии – ну победил и победил: помня, какая сволочь был его папаша Джо Кеннеди [309]309
  * Джозеф Патрик Кеннеди(1888–1969) – бизнесмен, дипломат, с 1937 по 1940 г. был послом в Великобритании, предрекал победу Германии в Европе и считал правильной изоляционистскую политику США.


[Закрыть], я и от сына ничего путного не ждал. Фотографию, что красовалась на первой полосе «Нью-Йорк таймс» – ликующий Никита Хрущев показывает обломки сбитого самолета-шпиона «У-2», – я тоже не нашел интересной. Отшвырнул от себя и книгу, и журналы с газетами и выключил прикроватную лампу. Сон не шел, с неизбежностью материализовалась миссис Огилви, и вот уже она, облизнув губы кончиком языка, начинает расстегивать пуговки того платья, что было ей чуть маловато. [На с. 218. («ИЛ», 2007, № 9) – …одета в тесное – как она только влезла в него – летнее платье. – Прим. Майкла Панофски.]

– И ничего у тебя не выйдет, надменная ты империалистическая шлюха, – сказал я. – Я Мириам даже с женой не изменяю, чего же ради я буду валять дурака с тобой!

Уж я и ворочался. И метался . Помни: смотреть надо прямо в глаза – в эти ее голубые очи, за которые умереть не жалко, – но НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не на грудь. И не на ноги. Животное.Еще и еще раз я репетировал анекдоты, которые ей, возможно, понравятся и вознаградят меня появлением ямочек на ее щеках, а истории о себе я отбирал такие, чтобы они меня высвечивали нужным образом как бы исподволь; все, что, на мой взгляд, попахивало саморекламой, я с возмущением отвергал. Надеясь успокоить нервы, закурил «монтекристо», после чего бросился в ванную чистить зубы и вычистил даже язык, настолько я боялся запаха изо рта. Возвращаясь к кровати – так уж угодно было судьбе, – вынужден был пройти мимо моего мини-бара. Не худо бы все там проверить, может, орешков кешью пожевать. Да и глоточек пропустить не помешает. А в три часа утра я с ужасом обнаружил на стеклянном столике дюжину пустых шкаликов из-под виски, водки и джина . Пьяница. Слабак.Мучимый ненавистью к себе, я вновь залез в кровать и принялся вызывать в себе картинку с Мириам на моей свадьбе, как она с удивительной грацией движется в этом своем многослойном шифоновом коротком платье. А какие глаза! А эти голые плечи! О господи, что, если в баре я встану с ней поздороваться, а она заметит, что у меня стоит?Мысленно я сделал себе заметку, чтобы непосредственно перед ланчем отдрочить – в качестве превентивной меры. Потом заснул, но лишь на короткое время, после чего буквально выпрыгнул из кровати, ругая себя на чем свет стоит: ты проспал, идиот, теперь ты опоздаешь!Начал лихорадочно одеваться и только тогда сообразил взглянуть на часы. Было шесть утра. Черт! Черт! Черт! Я разделся, принял душ и побрился, снова оделся и пошел болтаться по улицам до семи, когда в гриль-баре «Принц Артур» начинают подавать завтрак.

– На время ланча я заказывал столик, – сказал я метрдотелю. – Хотелось бы, чтобы он был у окна.

– Боюсь, что столики уже все зарезервированы, сэр.

– Вон тот, – сказал я и сунул ему двадцатку.

Вернувшись в номер, я заметил, что на телефоне вспыхивает красная лампочка. Значит, пока меня не было, мне кто-то звонил. Сердце сильно забилось . Она не сможет. Она передумала.«Я не встречаюсь с мужчинами, которые дрочат в гостиничных сортирах». Но звонила, оказывается, Вторая Мадам Панофски. Я перезвонил домой.

– Ты забыл на столике в прихожей свой бумажник, – сказала она.

– Не может быть!

– Вот он, у меня в руке, со всеми твоими кредитными картами.

– Н-да, от тебя что-нибудь хорошее услышишь, пожалуй!

– По-твоему, это я виновата?

– Я что-нибудь придумаю, – сказал я, вешая трубку. И тут вдруг подступила такая тошнота, что я пулей бросился в туалет. Обняв унитаз, я стоял на коленях, и меня вновь и вновь выворачивало наизнанку . Поздравляю, Барни, теперь от тебя будет вонять, как из канализации.Что делать? Я снова разделся, снова принял душ, зубной щеткой чуть не стер с зубов всю эмаль, прополоскал горло, сменил рубашку и носки и опять пошел на улицу. Пройдя три квартала, встал как вкопанный, вспомнив, что попросил метрдотеля в 12.55 поставить у нашего столика ведерко с бутылкой шампанского «дом периньон» . Сколько в этом рисовки!Столь утонченная женщина, как Мириам, наверняка сочтет это нарочитым. Этаким толстым намеком. Словно я ставлю себе целью соблазнить ее. «Думаешь, купил мне бутылку шампанского, так можно сразу в кровать тащить?» А у меня ни в коем случае нет таких нечистых помыслов . Честно-честно.Что ж, вновь возвратился в гостиницу, отменил шампанское. Но вдруг она все-таки, как это ни маловероятно, согласится зайти ко мне в номер? Что-то ведь все же есть во мне хорошее!

–  Вот вам простенький тест, Панофски. Отметьте галочкой минимум три положительные черты характера из следующих десяти.

–  Fuck you!

Окинул на всякий случай взглядом комнату – ба: кровать не застелена! Позвонил администратору, пожаловался, потом в рум-сервис – заказал дюжину красных роз и бутылку «дом периньон» с двумя бокалами.

– Но, мистер Панофски, вы ведь только что отменили заказ на шампанское.

– Я отменил шампанское в баре «Принц Артур», а сейчас речь идет о шампанском в номер – хорошенько охлажденном и не раньше двух часов дня, если это вас не затруднит.

К полудню я со стертыми ногами, мучимый жутким похмельем, усталый, эмоционально измотанный, решил, что чашка черного кофе в баре на крыше будет мне спасением, но почему-то вдруг взял да и заказал вместо кофе «кровавую мэри». Вертя в пальцах бокал, обнаружил, что остается куда-то вбить еще три четверти часа, а в бокале одни кубики льда. Что ж, заказал вторую. Вынул из кармана приготовленный список разговорных тем. Смотрела ли она фильм «Психоз»? Читала ли «Гендерсон – король дождя» Сола Беллоу? Что она думает о встрече в Нью-Йорке Бен-Гуриона с Аденауэром? Должен ли быть казнен Карил Чессман [310]310
  * …казнен Карил Чессман… – Имеется в виду нашумевшая в начале 60-х история с закоренелым рецидивистом, которого за последнее преступление приговорили в Калифорнии к смерти, двенадцать лет казнь откладывали, а он за это время написал четыре книги, и две из них были экранизированы. В конце концов его все равно отравили газом.


[Закрыть]? После третьей «кровавой мэри», обретя покой и уверенность, я посмотрел на часы – 12.55! И тут меня вновь обуяла паника . Вот дьявол, я же забыл утром отдрочить, а теперь уже поздно. Да и реквизит. Все ведь осталось в номере!Я знал, что ее отец – социалист, поэтому взял с собой книжку «Свобода в современном государстве» Гарольда Ласки [311]311
  * ГарольдДжозеф Ласки(1893–1950) – британский политолог, влиятельный член лейбористской партии, в 30-е годы увлекшийся марксизмом.


[Закрыть]и последний выпуск журнала «Нью стейтсмен». Сломя голову ринулся в свой номер, сунул «Нью стейтсмен» в карман пиджака и сел за стол в баре «Принц Артур» в час ноль две, а тут и Мириам подоспела – смотрю, метрдотель уже ведет ее к столу. Встав поприветствовать ее, я кое-как прикрыл торчок ресторанной салфеткой. О, как она была хороша в стильной кожаной черной шляпе и черном шерстяном платье, подстриженная короче, чем при нашей первой встрече! Я прямо изнывал от желания сделать ей комплимент по поводу ее внешности, но побоялся, как бы она не сочла это излишней куртуазностью. Бестактным – с места в карьер – приставанием.

– Как здорово, что я наконец вижу вас, – сказал я. – Выпьете?

– А вы?

– Да так… разве что «перье». Хотя повод есть, как вы считаете? Как насчет бутылки шампанского?

– Ну, даже не знаю…

Я подозвал официанта.

– Принесите нам, пожалуйста, бутылку «дом периньон».

– Но вы же только что отмени…

–  Просто принесите, и все, будьте добры.

Прикуривая одну сигарету от другой, я пытался вспомнить хоть одно из отрепетированных bon mots [312]312
  Острот (фр.).


[Закрыть], но все, с чем я сумел выступить, было:

– Жарко сегодня, не правда ли?

– По-моему, нет.

– Да и по-моему тоже.

– Да?

– АвысмотрелиГендерсонкорольдождя?

– Простите?

– Гендерсонкороль… в смысле «Психоз»!

– Нет еще.

– Я думаю, сцена под душем… Но что думаете о ней вы?

– Я думаю, надо сперва посмотреть.

– А, да, конечно. Естественно. Можно бы и сегодня вечером, если вы…

– Но вы-то наверняка уже смотрели.

– Ах да. Правильно. Я забыл. «Черт! Он что, в Монреаль, что ли, поехал за этой несчастной бутылкой шампанского?» Как по-вашему, – спросил я, уже начиная плавать в поту, – правильно сделал Бен-Гурион, что согласился встретиться в Нью-Йорке с Эйзенхауэром?

– Вы, наверное, хотели сказать – с Аденауэром?

– Господи, ну конечно!

– А что – вы пригласили меня на интервью? – спросила она. И вот они, долгожданные ямочки на щеках.

Я готов был тут же на месте умереть и отправиться в рай. Не смей опускать взгляд на ее грудь. Держи его на уровне глаз.

– А, вот же он!

– В рум-сервисе спрашивают, остается ли в силе ваш заказ на вторую бутылку, ту, что вы просили принести в ваш…

– Вы не могли бы просто налить, и все?

Мы сдвинули бокалы.

– Передать не могу, до чего я рад, что вы сегодня все-таки пришли, – сказал я.

– Ну, вам ведь тоже, видимо, непросто было выкроить для меня время в плотном графике деловых встреч.

– Да я же только ради вас и приехал!

– А мне казалось, вы говорили…

– А, конечно. Бизнес. Да, да, я тут по делу.

– Вы что, пьяны, Барни?

– Разумеется, нет. Наверное, надо что-нибудь заказать. На всякую комплексную удешевленку не смотрите. Берите, что хочется. Что же это они кондиционер здесь не поставили! – сказал я, расслабляя узел галстука.

– Но тут совсем не жарко.

– Да. То есть нет, не жарко.

На первое она заказала гороховый суп, а я – непонятно зачем – суп из лобстера, блюдо, которое ненавижу. Помещение бара покачивалось и колебалось, а я все силился сказать что-нибудь умное, какой-нибудь афоризм, переплюнуть самого Оскара Уайльда; думал, думал и говорю:

– Вам нравится жить в Торонто?

– Мне нравится моя работа.

Я досчитал до десяти, а потом говорю:

– Я развожусь.

– Ах, я вам сочувствую.

– Намсейчаснеобязательновэтовдаваться, ноэтозначит, чтоуваснебудетпричинуклонятьсяотвстречсомной, потомучтояужебольшенебудуженатым.

– Вы говорите так быстро, что я не уверена, правильно ли я вас понимаю.

– Я говорю: скоро я больше не буду женатым.

– Ну, очевидно, раз вы разводитесь. Но я надеюсь, вы делаете это не из-за меня?

– Что же еще-то я могу сделать? Я люблю вас. Отчаянно.

– Барни, вы же меня не знаете.

Тут – надо же такому случиться! – над нашим столом склонился пышущий гневом Янкель Шнейдер, которого я не видел с тех пор, как мы были десятилетними мальчишками и учились в начальной школе. Не то чтобы совсем уж призрак Банко [313]313
  * Банко– один из шекспировских персонажей – соперник Макбета, убитый по его приказу.


[Закрыть], но что-то вроде.

– А, вот тот мерзавец, который мне в детстве не давал проходу, доводил до белого каления, все передразнивал, как я заикаюсь, – раздалось у меня над ухом.

– Не понимаю, о чем вы?

– А вы, значит, имеете несчастье быть его женой?

– Пока нет, – уточнил я.

– Что такое? – удивилась Мириам.

– Может, ты хотя бы к ней с этим лезть не будешь?

– Он смеялся над тем, как я заикаюсь, и я ночами все волосы из головы повыдергал, а матери приходилось меня буквально за шкирку, пинками гнать в школу . Зачем ты это делал?

– Мириам, я не делал этого.

–  Какое тебе в этом было удовольствие?

– Я даже не уверен, черт тебя дери, что помню, кто ты такой!

– Годами я мечтал о том, как я буду за рулем, а ты – на переходе через улицу, и я тебя сшибу и раздавлю. Понадобилось восемь лет психоанализа, чтобы я решил, что ты этого не стоишь. Ты пакость, Барни, – сказал он, затянулся последний раз сигаретой, после чего бросил ее мне в раковый суп и ушел.

– Господи Иисусе, – сказал я.

– Я думала, вы сейчас его ударите.

– Ну не при вас же, Мириам!

– Мне говорили, что у вас гнусный характер, и, когда вы слишком много выпьете, вот как сейчас, например (что вас не слишком-то красит), вы начинаете напрашиваться на драку.

– Макайвер?

– Я этого не сказала.

– Что-то мне нехорошо. Сейчас стошнит.

– До туалета добраться сумеете?

– Какой стыд.

– Вы можете —?..

– Мне надо лечь.

Она помогла мне добраться до номера, где я немедленно пал на колени, рыгая в унитаз и звучно пердя . Я желал, чтобы меня закопали заживо. Утопили и четвертовали. Разорвали пополам лошадьми.Что угодно, только не это. Она намочила полотенце, вытерла мне лицо и довела в конце концов до кровати.

– Как это унизительно!

– Шшш, – сказала она.

– Вы возненавидите меня и больше не захотите видеть.

– Ах, помолчите, – сказала она, вновь промокнув мне лоб влажным полотенцем, потом заставила выпить стакан воды, поддерживая мне затылок прохладной ладонью. Я решил больше не мыть голову. Никогда. Вновь откинувшись, я закрыл глаза в надежде, что комната перестанет вращаться.

– Я полежу минут пять и буду в порядке. Не уходите, пожалуйста.

– Попробуйте заснуть.

– Я люблю вас.

– Да. Конечно.

– Мы поженимся, и у нас будет десять детей, – сказал я.

Когда я проснулся – примерно через пару часов, – она сидела в кресле, скрестив свои длинные ноги, и читала «Кролик, беги». Сразу я голос подавать не стал, а воспользовался тем, что она вся ушла в чтение, чтобы как следует насладиться зрелищем такой красоты рядом с собой. Слезы текли по моим щекам. Сердце сжималось. Если время сейчас остановится навсегда, я не стану жаловаться. Наконец я сказал:

– Я знаю, вы больше не захотите меня видеть. И я не виню вас.

– Я собираюсь заказать вам бутерброд и кофе, – сказала она. – И, если вы не возражаете, бутерброд с тунцом себе. Есть хочется.

– Наверное, от меня жутко воняет. Вы не уйдете, если я по-быстрому приму душ?

– Я смотрю, вы меня считаете легко предсказуемой.

– Как вы можете такое говорить?

– Вы ведь ожидали, что я приду к вам в номер.

– Конечно нет.

– Тогда для кого здесь шампанское и розы?

– Где?

Она показала.

– О-о.

– Вот вам и о-о.

– Сегодня я вообще не знаю, что делаю. Я как сам не свой. Полный распад. Сейчас позвоню в рум-сервис и скажу, чтобы унесли.

– Нет, вы этого не сделаете.

– Не сделаю.

– Ну, так и о чем мы будем говорить? О фильме «Психоз» или о встрече Бен-Гуриона с Аденауэром?

– Мириам, я не могу вам лгать. Ни сейчас, ни вообще. Янкель говорил правду.

– Какой Янкель?

– Тот человек, что подошел к нашему столику. Я заступал ему дорогу на игровую площадку и говорил: «Т-т-ты в к-к-к-ровать п-п-п-писаешь, п-п-пиздюк?» А когда он вставал в ужасе от необходимости отвечать у доски перед классом, я принимался хихикать, так что ему уже ни слова было не вымолвить, и он срывался на плач. «М-м-м-мол-лодец, Я-я-я-янкель!» – потешался я. Зачем я только делал это?

– Но неужто же вы думаете, что я могу на это ответить?

– Ах, Мириам, если бы вы только знали, как я на вас рассчитываю!

И тут я вдруг почувствовал – с болью и радостью одновременно, – как по моей душе пошел будто весенний ледоход. Я нес какую-то околесицу, что-то бормотал (боюсь, что совсем бессвязно), путая злоключения и обиды детства с историями про Париж. От рассказа о том, как Бука покупал героин, я возвращался к жалобам на мать, на то, что она была ко мне равнодушна. Я рассказал Мириам про Йосселя Пински, про то, как он пережил Освенцим, а теперь коротает дни в баре на улице Трумпельдора [314]314
  * Иосиф Трумпельдор(1880–1920) – национальный герой Израиля, политический и общественный деятель, организатор отрядов еврейской самообороны в Палестине; убит арабами.


[Закрыть]в Тель-Авиве, занимаясь всякого рода гешефтами.Однажды я с его подачи уже торговал крадеными египетскими древностями и теперь посчитал, что она должна знать и об этом. Как и о том, что я занимаюсь «степом». От байки про то, как Иззи Панофски «бросили на мораль», я перескочил к тому вечеру, когда Макайвер читал свою прозу в магазине Джорджа Уитмена, а потом почему-то плавно перешел к приключениям Хайми Минцбаума. Рассказал про pneumatique, которая доставила мне письмо слишком поздно, в результате чего Клара так рано и бессмысленно ушла и снится мне теперь ночами, гниющая в гробу.

– Так это вы, значит, тот Калибанович из ее стихотворения.

– Да, это я.

Я объяснил ей, что на Второй Мадам Панофски женился вопреки… нет, из чувства вины перед Кларой… нет, назло, чтобы отомстить за ее представление обо мне. При этом я поклялся, что никогда никого не любил, пока на собственной свадьбе не увидел Мириам. Потом смотрю – за окном уже сумерки, а наша бутылка шампанского пуста.

– Может, пойдем куда-нибудь, поужинаем? – спросил я.

– Давайте сперва просто погуляем.

– Прекрасная идея!

Самодовольный Торонто никогда не был городом моей мечты. Не город, а всеканадская бухгалтерия. Но, оказавшись в громе и суете часа пик на Роуд-авеню теплым вечером начала мая, я чувствовал в душе весну и был в том настроении, когда хочется всех обнять, простить и рассказать им, как сладостно жить на свете. Весна действительно вступала в свои права: на деревьях вовсю лопались почки. Если пучки гвоздик, выставленных в ведрах у дверей магазинов, были и впрямь подозрительны (есть мнение, что их оранжевый и лиловый цвет – это всего лишь краска из баллончиков), то букеты нарциссов своей чистотой и непорочностью все искупали. Да и некоторые из офисных девушек, парами попадавшихся нам навстречу, были неоспоримо хороши. В своем восторге я, наверное, слишком широко улыбнулся при виде молодой матери, катившей мимо нас прогулочную коляску с малышом, потому что она нахмурилась и ускорила шаг. В кои-то веки я без раздражения смотрел, как потный спортсмен в шортах изображает бег на месте, вместе с нами ожидая, когда переменится цвет светофора.