Текст книги "Версия Барни"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

6

– Виндзорский вокзал, – сказал я шоферу. – И побыстрее.

У меня в запасе было всего несколько минут, но – черт! черт! черт! – движение остановила толпа ликующих хоккейных болельщиков. Машины непрестанно сигналили и еле ползли. Дудели дудки. Посреди проезжей части скакали пьяные, выделывали замысловатые коленца и орали: «Мы первые! Мы первые!»

С сердцем, бьющимся чуть не в горле, я все же ухитрился в последний миг схватить купейный билет на ночной поезд до Торонто. Мириам я нашел в третьем вагоне, она сидела, углубившись в «Прощай, Колумбус», первую книгу Филипа Рота, и тут я, глупо ухмыляясь, плюхнулся на сиденье рядом с ней, как раз когда поезд дернулся и пошел.

– Привет, – сказал я.

– Глазам своим не верю, – сказала она и захлопнула книгу.

– Я тоже, и тем не менее.

– Если вы не сойдете с поезда, когда мы остановимся в Монреаль-Весте, то сойду я.

– Я люблю вас.

– Не смешите меня. Вы меня даже не знаете. Слышите? В Монреаль-Весте! Или вы, или я. Давайте, решайте быстро.

– Если сойдете вы, то и я сойду.

– Как вы могли вытворить такое в день своей свадьбы?

– Вот – вытворил.

– Вы просто напились до безобразия. Сейчас я позову проводника.

Я показал свой билет.

– Барни, пожалуйста, не мучьте меня больше. Сойдите с поезда в Монреаль-Весте.

– А если сойду, вы согласитесь пообедать со мной в Торонто?

– Нет, – сказала она, вскочила и сдернула сумку с сетки над головой. – Я ухожу к себе в купе и запираю дверь. Спокойной ночи.

– Не очень-то вы приветливы. Ведь я теперь в таком дурацком положении!

– Вы сумасшедший. Спокойной ночи.

Я все-таки сошел в Монреаль-Весте [Мои сомнения насчет хронологии описываемых событий получили подтверждение, когда я обнаружил, что хоккейный матч 9 апреля 1959 года закончился в 22.29, тогда как ночной поезд на Торонто отправляется в 22.25, следовательно, когда отец узнал окончательный счет, у него никак не могло быть времени домчаться до Виндзорского вокзала и вскочить в мамин поезд. Однако, когда я обратился за разъяснениями к матери, у нее задрожали губы. «Так и было, – сказала она. – Все так и было». Тут она заплакала, и я решил больше с этим к ней не приставать.

Я не сомневаюсь ни в правдивости отца, ни в свидетельской добросовестности матери, но думаю, Барни просто кое-что перепутал. Вероятно, Мириам вышла из отеля «Ритц» в конце второго периода, в 21.41, а такси отца попало в толпу болельщиков, когда он уже возвращался со станции Монреаль-Вест. Есть еще и такая возможность, что ночной поезд на Торонто вышел в тот день с опозданием. Я дважды писал в компанию «Канадиен пасифик», пытаясь от них добиться, в какое именно время вышел ночной поезд на Торонто 9 апреля 1959 года, но ответа жду до сих пор. – Прим. Майкла Панофски.], стою на платформе и, качаясь, смотрю, как поезд – чух-чух-чух – набирает ход, покидая станцию. И тут – здрасьте пожалуйста – вижу, как Мириам машет мне из окошка рукой и к тому же – клянусь, мне не показалось! – смеется. Во мне все так и взыграло. В приливе новой надежды я побежал за поездом, хотел опять вскочить на подножку. Споткнулся, упал, при этом порвал брюки и оцарапал колено. Выйдя в город, чудом поймал такси.

– В «Ритц», – скомандовал я. – Ничего сегодня была игра, скажи?

– Oui-da! Мое давление подскочило выше крыши, – сказал шофер. – C'est le стресс.

Робко стучась в дверь нанятых новобрачными на ночь апартаментов в «Ритце», я крепился, готовясь к худшему, но Вторая Мадам Панофски, как ни странно, встретила меня объятиями, чем еще больше усилила мое чувство вины.

– Слава богу, ты цел! – выдохнула она. – Я уж не знала, что и думать.

– Пришлось немного проветриться, – сказал я, прижимая ее к себе.

– Это не удивительно, но…

– Наши выиграли даже без Беливо и при том, что Ракета сидел на скамье запасных. Неслабо, да?

– …что же ты, мне-то мог бы сказать? Мы беспокоились, места себе не находили!

Тут только я заметил, что в кресле сидит тесть – кипит, вот-вот взорвется.

– Она хотела, чтобы я позвонил в полицию – не было ли несчастных случаев. Я же решил, что куда прозорливее будет проверить близлежащие бары.

– Ой, мамочки! Что с твоим коленом? Погоди, принесу полотенце, промою.

– Да не суетись ты, пожалуйста. – И, уже обращаясь к тестю, с лучезарной улыбкой: – Не хотите ли с нами выпить на посошок?

– Я уже достаточно сегодня навыпивался, молодой человек. Равно как, без всякого сомнения, и вы.

– Ну, тогда наше вам с кисточкой.

– И что – я должен принять на веру, будто бы вы полтора часа слонялись по улицам?

– Папа, он цел и невредим, остальное не важно.

Проводив папашу, Вторая Мадам Панофски усадила меня в кресло, намочила в ванной полотенце и возвратилась промывать мое оцарапанное колено.

– Если больно, скажи, пупсик, и я не буду.

– Как все несправедливо. Ты заслуживаешь мужа получше меня.

– Но теперь об этом уже поздно думать, правда же?

– Я плохо себя вел, – сказал я, и непрошеные слезы заструились по моим щекам. – Если хочешь подать на развод, я не буду стоять на твоем пути.

– Ах, какое ты чудо, – сказала она и, встав на колени, принялась снимать с меня туфли и носки. – А сейчас тебе надо поспать.

– Как, в нашу первую брачную ночь?

– Я никому не скажу.

– Ну нет! – возмутился я и принялся мять ее груди, но тут, видимо, откинулся вновь на спинку кресла и захрапел.

7

В былые времена я позволял себе надеяться, что, когда нам с Мириам будет по девяносто с лишним, мы угаснем одновременно, как Филемон и Бавкида. А милосердный Зевс возьмет, коснется своим кадуцеем, да и сварганит из нас два дерева, чтобы они ласкали друг дружку ветвями зимой и сплетались листьями по весне.

Кстати, о деревьях. Вдруг вспомнилось, как однажды под вечер на веранде нашего домика в Лаврентийских горах мы с Мириам сидели в обществе Шона О'Хирна, который то и дело поглядывал на озеро, где полицейские водолазы когда-то искали Буку. Буку, которого, если верить мне, в последний раз я видел, когда он зигзагами сбежал с холма, в два прыжка проскочил причал и, уклонившись от моей пули, плюхнулся в воду. Удивив меня неожиданной поэтичностью слога, О'Хирн вдруг поглядел на меня в упор, потом показал на деревья и говорит:

– Интересно, что сказали бы эти вязы, если бы могли говорить.

– Да что вы, О'Хирн, – откликнулась Мириам. – Тут и гадать нечего. Они сказали бы: «Мы не вязы. Мы клены».

За годы, прошедшие со времени исчезновения Буки, я даже не знаю, сколько раз я сидел на пристани, заклиная его выйти невредимым из вод. Да что там, только позавчера я видел сон, в котором Бука, протрезвевший от долгого купания, действительно вылез на причал. И принялся вытряхивать воду из уха, прыгая на одной ноге.

«Бука, не бери в голову. Я все это говорил не всерьез. Даже не знаю, что на меня нашло».

«Да ладно, мы же старые друзья, – сказал он и обнял меня. – Хорошо, что ты такой плохой стрелок».

«Эт-точно».

Но вернемся в реальность. В утреннем выпуске «Газу» сегодня напечатали такую историю, что диву даешься; надо ее вырезать и послать очаровательной мисс Морган из передачи «Кобёл с микрофоном».

ФЕМИНИСТКИ ВОЗМУЩЕНЫ КАНДАЛАМИ ДЛЯ ЖЕНЩИН

В прошлом году в Алабаме мужчин-заключенных, скованных вместе ножными кандалами, вывели на большие дороги, заставив их по двенадцать часов в день подрезать кусты и ремонтировать обочины, однако те направили губернатору ходатайство, в котором говорилось, что такое обращение равносильно дискриминации по половому признаку. В своем ответе глава Комиссии по исполнению наказаний Алабамы заявил: «Нет причин, по которым нельзя было бы поступать так же и с женщинами». Он направил приказ начальнику Государственной женской тюрьмы имени Джулии Татуайлер в Уитампке, пригороде Монтгомери, которым предписал не позже чем через три недели начать, выводя на работы женщин, также сковывать их одной цепью. Хотя трудиться они будут не на дорогах. Женщин обеспечат работой прямо на зоне, где им придется копать огороды, косить траву и собирать мусор.

Через столько лет, все еще снедаемый чувством вины, я все никак не могу приступить к описанию несчастного моего медового месяца со Второй Мадам Панофски в Париже, где в каждом кафе мне виделся призрак Клары, а настроение портила тоска по Мириам. В довершение всего к тому времени в витрине магазина «Ла Юн» уже красовалась Кларина фотография. На ней она сидит за столиком кафе «Мабийон» и, если приглядеться, поодаль можно различить Буку, Лео Бишински, Хайми Минцбаума, Джорджа Плимптона, Синбада Вайля, Седрика Ричардсона и меня. А годом позже Седрик уже принял участие в демонстрациях студентов Сельскохозяйственного и Технологического колледжей, когда они блокировали кафетерий универмага в Гринсборо (Северная Каролина), протестуя против того, что там не обслуживают негров. Тогда же (по-моему, это был тысяча девятьсот шестьдесят третий) Седрик разошелся с Мартином Лютером Кингом и примкнул к Малколму Иксу [248]248
  * Малколм Икс(1925–1965) – идеолог «черного национализма», герой борьбы афроамериканцев за свои права.


[Закрыть], а потом и вообще ушел в подполье где-то в Чикаго – тогда его еще не сопровождали повсюду телохранители, эти его Дети Порока [Они называются «Дети Пророка». – Прим. Майкла Панофски.] или как там у них эти головорезы, действующие от имени пророка Илии, именуются. Впрочем, я опять забегаю вперед.

Фотография в магазине «Ла Юн» стояла на стопке экземпляров недавно переведенной книги Клариных стихов, которая, если мне в кои-то веки не изменяет память, к тому времени выдержала в Соединенных Штатах уже шестое издание. Мало того: на тот момент ее «Стихи мегеры» были опубликованы на шестнадцати языках, так что фонд, созданный Норманом Чернофски, как это ни удивительно, греб деньги лопатой. И тут, дабы отдать должное предполагаемым Клариным пристрастиям, Норман взял в совет директоров фонда двух черных феминисток, посеяв тем самым семена собственной гибели.

Подозревая, что маленькая, неказистая гостиница на Левом берегу может не устроить Вторую Мадам Панофски, я заказал нам номер в отеле «Крийон». И очень правильно сделал, поскольку она все еще не пришла в себя после фиаско нашей первой брачной ночи, что вполне понятно.

Я должен, между прочим, отметить, что единственный раз, когда мы со Второй Мадам Панофски до того были вдвоем, – это три суматошных дня, которые мы провели в Нью-Йорке, причем я там ее почти не видел – она вовсю порхала туда-сюда. Нам еще предстояло зайти дальше взаимных щупаний и поглаживаний, в ходе которых, помнится, однажды она высвободилась из моих объятий и, воскликнув: «Тайм-аут!», принялась запихивать груди обратно в лифчик и оправлять юбку на коленях.

– Ух! – говорит. – Еще бы чуть-чуть…

А любовью мы впервые занялись на нашей кровати в отеле «Крийон», и я с удивлением обнаружил, что она не девственна.

Вообще везти Вторую Мадам Панофски в Париж было ошибкой. Ну да, конечно, теперь я мог позволить себе все эти дорогие рестораны, мимо которых в пятьдесят первом году проходил не оглядываясь: «Гран Вефур», «Лаперуз», «Тур Д'Аржан», «Клозери де Лила». Однако, сидя на террасе «Кафе де Флор» в хорошем костюме рядом с ойсгепутцт [249]249
  Разодетой в пух и прах (идиш).


[Закрыть]новобрачной, я смотрел на проходящие мимо юные расхристанные парочки – кто в обнимку, кто за ручку – и чувствовал себя слишком уж похожим на тех богатых туристов, над которыми мы с Кларой, бывало, насмехались, когда сиживали здесь вместе. Это меня раздражало.

– Да отложила бы ты свой дурацкий путеводитель! Хотя бы на время, пока мы сидим здесь.

– Тебе стыдно за меня?

– Да.

– Так же, как из-за того биде?

– Вовсе не обязательно было спрашивать горничную. Я бы и сам тебе объяснил, зачем эта штуковина.

– Ты говоришь на иврите?

– Нет.

– У тебя есть университетский диплом?

– Нет.

– И что – мне за тебя стыдно?

Я начал тихо закипать.

– Мы торчим здесь уже битый час, а ты сказал мне максимум слов восемь. Я не хочу показаться неблагодарной, спасибо, что уделил мне столько внимания, но долго мы еще собираемся здесь сидеть?

– Ну, рюмку допью…

– Так. Уже одиннадцать слов. Я сюда не для того приехала, чтобы оплакивать смерть твоей первой жены.

– Да и я не для того.

– Ты беспрерывно твердишь, будто мой отец ужасный сноб, и в то же время считаешь меня недочеловеком, потому что я подумала, а не ванночка ли это для ног. Полюбовался бы ты на себя в зеркало, не хочешь?

– Не решаюсь.

– Знаешь, я не желаю больше здесь сидеть и смотреть, как ты глядишь в пространство. Нам ведь только четыре дня осталось, а у меня еще множество дел, – сказала она и вынула из сумочки лист бумаги, поделенный на три столбца: «Обязательно», «Хорошо бы» и «Если успеем». – Встретимся в нашем отеле в семь. И сделай милость, постарайся явиться достаточно трезвым, чтобы можно было идти обедать. Со своей стороны я бы это – скажем так – от души приветствовала.

По мере того как наша комната заполнялась ее покупками, я начинал себя чувствовать персонажем пьесы того румына – ну, вы поняли, кого я имею в виду. Который написал про то, как Зеро Мостель превратился в слона. [Эжен Ионеско (1912–1994), румыно-французский драматург театра абсурда, автор «Лысой певицы», «Урока» и других пьес. – Прим. Майкла Панофски.] Нет, в бегемота. Пьеса называлась «Стулья»… – да, точно, а автора звали так же, как того парня, что был менеджером бейсбольной команды «Экспо» в первые годы ее существования. Его звали Джин Моуч. Спортивного деятеля, конечно, а не драматурга . Румын по имени Джин?Ай, да какая разница! В той пьесе сцена постепенно заполняется мебелью, пока для персонажей уже и места не остается, и нечто похожее происходило с нашим гостиничным номером, мало-помалу превращавшимся в полосу препятствий.

В ошеломлении я наблюдал, как пространство на крышке комода от края и до края заполняется бутылочками духов, одеколонов, шампуней, каких-то масел; помады выстроились рядами, как патроны; одна на другой высились упаковки мыла, ароматизированного разными отдушками; коробки со спреями, солями для ванн, пудрами; вот появилась натуральная морская губка; прибавились баночки с тонизирующими кремами и тюбики с загадочными мазями; карандаши для бровей; наборы косметики и к ним запасные блоки. Куда ни ступи, везде я спотыкался о коробки и сумки из магазинов, что на бульваре де ла Мадлен, на рю дю Фобур Сент– Оноре, на рю де Риволи, на авеню Георга Пятого и на бульваре Капуцинов. Наряды, с соответствующими аксессуарами, приобретались в бутиках Коррежа, Кардена, Нины Риччи. Вот вечерняя сумочка от Ланвена. И не зря у Второй Мадам Панофски университетский диплом! Я уже давно лягу спать, а она все сидит и аккуратно, бритовкой выпарывает красноречивые лейблы знаменитых кутюрье, чтобы отправить их домой по почте, а на их место вшивает ярлыки канадских фирм «Итон», «Огилви» и «Холт Ренфрю», которые специально привезла из Монреаля.

Мы, конечно, посетили Лувр, «Королевские корты» и музей Родена, где, вооруженная перечнем его основных работ, она быстро взглядывала на табличку, сверяла ее со своим перечнем и шла к следующему экспонату. На четвертый день нашего пребывания в Париже она обрадованно сообщила, что все необходимое мы уже видели и теперь можно перейти к той части списка, что под грифом «Хорошо бы».

Я человек импульсивный, из тех, кто лучше наделает ошибок, нежели будет жалеть об упущенных возможностях, и одной из самых грубых моих ошибок было молниеносное ухаживание и женитьба на Второй Мадам Панофски, но это меня отнюдь не извиняет, поскольку вел я себя в свой медовый месяц преотвратно. Должно быть, она не знала, что и думать, поскольку меня бросало из крайности в крайность – то я бывал угрюм, то проникался чувством вины и, становясь внимательным сверх меры, бросался помогать ей в нашей совместной деятельности. Однажды вечером, разыграв восторг от ее последнего туалета от Диора или Ланвена, который она продемонстрировала мне в нашем номере, я повел ее обедать в один из ресторанов из ее списка, а потом стал лукаво расспрашивать о родственниках, которых видел на нашей свадьбе, – этих богатых олрайтниках,глаза бы мои их больше не видели; с наигранным интересом я выслушивал ее ответную болтовню и наконец, как бы внезапно вспомнив, сказал:

– Да, между прочим: была там, кажется, еще одна девица – забыл, как ее звали, – в таком шифоновом многослойном платье для коктейлей, причем она, похоже, была о себе очень высокого мнения – не могу сказать, чтобы я разделял его.

– Мириам Гринберг?

– Да, что-то вроде. Она тоже из родственников?

– Едва ли. Ее даже и не приглашал никто.

– Ты хочешь сказать, что она имела наглость явиться незваной? Н-да, ну и нахалка!

– Она пришла с моим двоюродным братом Сеймуром.

Изобразив зевок, я спросил:

– А он что – ее бойфренд?

– Откуда мне знать?

– Впрочем, какая разница. Давай зайдем в «Мабийон», выпьем на сон грядущий.

– Если ты считаешь, что еще мало выпил, то пойдем лучше в «Гаррис бар».

Моя вооруженная всяческими списками дама, оказывается, ко всему подготовилась: изучив руководства по сексуальному общению (вряд ли хранимые в Еврейской публичной библиотеке), она сделала выписки на карточках, нарисовала схемы. К моему удивлению, она все знала – как надо «упиваться розой» (или, что то же самое, «нырять в муфточку»), как производят «отсос потрохами», «играют на флейте» или, отчаянно сдавив двумя пальцами, делают мужчину «стойким саксонцем»; знала о существовании позы «69» и даже «венской устрицы», хотя последнюю не очень-то еще и применишь: а ну-ка, девушка, – три, четыре! – скрестите ноги у себя на затылке! Каждую ночь я умолял ее не испытывать на мне очередной изыск. Но когда речь шла о ее удовольствиях, Вторая Мадам Панофски была настойчива и непреклонна. Она воспринимала жизнь как экзамен, который надо сдавать непрерывно.

– Интересно, что она нашла в твоем двоюродном брате Сеймуре?

– А что, мы уже всё? – спросила она, вытирая рот краем простыни.

– Это тебе решать, не мне.

– Ф-фе. Не могу понять, что люди в этом находят!

Она пошла в ванную. Долго чистила зубы. Потом полоскала горло. Потом вернулась.

– Да, ты что-то спрашивал – что-то важное?

– Да нет, совершенно ничего важного, просто я удивляюсь, что она могла найти в твоем братце Сеймуре, он же такой обормот.

– Ты о ком?

– Ах, я никак не могу запомнить, как ее зовут. Ну, ту девицу в голубом шифоновом платье.

– А-га. А-га. – Устремив на меня строгий взгляд, она осведомилась: – Ну-ка, скажи мне, в чем я была сегодня за ланчем?

– В платье.

– Ну да, конечно. В платье. Не в комбинации . А какого оно было цвета?

– Ай, да ну тебя.

– Ты что, на эту Мириам Гринберг глаз положил или как?

– Успокойся. Я просто не могу понять, что она нашла в Сеймуре.

– Так у него же машина «остин-хейли». И шестиместная парусная яхта – на каком-то из островов Вест-Индии. А в наследство ему достанется целый квартал по Шербрук-стрит и не знаю даже сколько торговых центров. Ничего себе обормот.

– Ты хочешь сказать, что она охотница за богатыми женихами?

– Знал бы ты, сколько раз я видела ее в этом же самом голубеньком платьице, ты бы вообще обалдел – ему, наверное, лет десять, да и вообще, это же prêt-à-porter [250]250
  Готовое платье (фр.).


[Закрыть], и она наверняка цапнула его на какой-нибудь январской распродаже в универмаге «Мэйси». Вот и скажи – почему бы ей не хотеть улучшить свое материальное положение?

А еще были ее ежедневные телефонные переговоры с мамочкой.

– Я буду краткой, мы уже на выходе. Нет, не ужинать, здесь еще только семь часов. Нет, чуть-чуть выпить: apèritifs. Идем в cafe на Монпарнас. Как называется? «Dòme» – так, кажется. Да, я помню, что говорила тетя Софи, и воду пью только бутылочную. Вчера вечером? А, мы ужинали в потрясающем ресторане, называется «Тур д'Аржан», тебе бы там понравилось – там можно подняться на самый верх в лифте, и чудный вид открывается: залитый огнями Нотр-Дам, у меня даже возникло такое чувство, будто сейчас на какой-нибудь горгулье повиснет Чарльз Лафтон [251]251
  * Чарльз Лафтон(1899–1962) – английский актер. Снимался, в частности, в фильме «Горбун из Нотр-Дам» (1939).


[Закрыть]. Да шучу, шучу. У них коронное блюдо «утка табака», причем каждая пронумерована, и к ней дают открытку с твоим номером – я пошлю ее тебе завтра утром. А знаешь, кто там сидел, и всего за два столика от нас? Одри Хепберн! Да, я знаю, Джуэл большая ее поклонница, но у меня для нее есть кое-что другое. Нет , не могла.Ему было бы за меня неловко. Мне не позволено было даже взять меню на память! Я ведь не жила в Париже на десять центов в день, поэтому, на его взгляд, я вроде как военный преступник, а то и похуже. Да ну, шутка же. Нет, ма, мы прекрасно ладим. Что? А! – на мне было новое платье от Живанши, вот погоди, сама меня в нем увидишь, и обними папочку крепко-крепко и передай от меня тысячу раз спасибо. Что? Ну просто – черный шелк с шерстью и еще с таким бантом, подчеркивающим высокую талию, а юбочка коротенькая, едва колено закрывает. Н-нет, мешковатые уже отошли. С ними покончено. Ты только не говори ни слова Пирл или Арлине, пусть сами убедятся – когда они столько денег выкинули на то, что теперь стало просто какими-то прошлогодними шматас. Да перестань ты беспокоиться, пожалуйста.Когда мы вечером возвращаемся – не важно, рано, поздно, – мои жемчуга каждый раз запирают в сейф. Да, да, да. Кинокамеру тоже, я помню, какая она дорогая. Честно говоря, я кинокамеру оттуда и не беру. Он мне не разрешает с нею ходить по улицам, а то вдруг кто-нибудь примет нас за туристов! А, сейчас вспомню. Начала я с копченой семги, она была такая нежная-нежная. Нет, здесь ее не подают со сливочным сыром. Нет, Барни заказал улиток в домиках. Да, я знаю. Но он их любит. Нет, ну зачем мне-то. Или эти устрицы – вот еще! А хлеб – пришлось попросить, чтобы Барни убрал его от меня подальше, а то бы я его весь съела, да еще масло, оно из Нормандии, так и тает во рту. Потом мы оба ели утку, а на десерт crèpes [252]252
  Блинчики (фр.).


[Закрыть]. Вино? Ой, я даже не знаю, но оно было красное и стоило ему кучу денег – да нет, я не к тому, чтобы он жаловался, но на официанта впечатление произвел, это уж точно: тот совсем по-другому стал на нас смотреть, а то сперва морщился, будто от нас дурно пахнет. Да, закончил, как всегда, кофе и сигарой. Ну, и рюмочкой коньяка, особого, – нет, не двумя. Они тут возят по проходу такую большущую тележку с бутылками. Нет, бокалы они здесь не подогревают. Да, но «Руби Фу» это еще не везде и это еще не конец света, а в Париже, где бы мы ни были, бокалы не подогревают. Да, я же сказала, он выпил две. Что? Хорошо, я передам, но тут ведь ему не надо садиться за руль, чтобы домой нас отвозить, и потом у нас же медовый месяц! Веселиться? Конечно. К чему, к чему это может привести в старости? Да ладно тебе. Что? Это сказал тебе доктор Зелигман? Правда? Ну, у него пока такой проблемы точно нет, где бы тут по дереву постучать. Что значит – я тебя оскорбляю? Я же теперь замужняя женщина. Мне можно. Да, ма-а-ам. Конечно. Я бужу его в семь, потом чищу зубы и мою голову, а потом – угадай что? – мы вместе принимаем душ, только папочке не говори, он будет в шоке. Да и ты, наверное, сейчас покраснела. Да я шучу. Ох, видела бы ты, какие нам тут выдали банные халаты, а мыло в номере, между прочим, «ланвен». Да конечно, обязательно! Я вообще-то уже сунула в один из чемоданов три куска для тебя – вот, кстати, спасибо, что напомнила, надо купить еще чемодан для обновок. Ма, я знаю, что дядя Герчик может достать их для меня по оптовой цене, но – понимаешь? – мне-то нужно здесь и сейчас! Я не кричу на тебя. Нет, я не повышаю голос. Ты это вообразила. Что? Платья в талию снова в моде, а у меня пока что талия имеется. Да вовсе я не грубиянничаю.Сколько раз надо повторять, что для зрелой женщины у тебя потрясающая фигура. Нет, оно от Диора. Да, утром надену. Ой, как на меня все смотрели! Оно из бледно-голубой чесучи, внизу plisse, а воротник такой – как пелеринка, а сверху я надеваю новое пальто, оно от Шанель, кардиган из шерстяного бежевого букле с отделкой темно-синим шелком. Я надену его в синагогу на Рош Ашана [253]253
  * Рош Ашана– Еврейский Новый год (празднуется в сентябре – октябре – 1-го числа седьмого месяца Тишрей).


[Закрыть], Арлина умрет на месте. Вот погоди – увидишь, какие у меня теперь туфли! а сумочка! Скажи папочке, что он меня жутко балует, но я – так уж и быть, не жалуюсь. Ты только ничего ему не говори, а то ведь я ему купила шелковый платок в «Гермесе», и жемчужные запонки, и рубашку у Кардена, а что я купила тебе – не скажу, но, думаю, тебе понравится . Ма, клянусь, я о твоей фигуре говорила без всякого сарказма!Уверена: большинство женщин твоего возраста тебе завидуют. Нет, ни Ирвинга, ни Джуэл я не забыла. И вовсе это не было бы «на меня похоже». Все, что есть в твоем списке, я постепенно покупаю. Мам, перестань. Никто никаких фотографий рабби Горнштейну не пришлет. Разумеется, прежде чем идти вместе под душ, дверь номера мы запираем, да и вообще – в наше время и в нашем возрасте это никакое не преступление. Ничего плохого в телесных радостях нет. Да, да, да. Я знаю, что тебя волнует только мое благополучие, но давай сейчас не будем в это вдаваться . Я не говорю, что ты меня пилишь.Что значит у меня такой тон? Вот только не начинай. Кстати, Барни вычитал в «Геральд трибюн», будто «Монреальцы» продают Дуга Харви, и хочет знать, правда ли это. Я знаю, что ты никогда не читаешь спортивные страницы,но тебе что – трудно глянуть? Ма, как тут красиво – это не передать. Что? Нет, неправда. Я вовсе не говорю, что Монреаль некрасивый город. Бог мой, какая же ты сегодня обидчивая! Если бы я не знала, что этого не может быть, могла бы подумать, что у тебя месячные . Я не злобствую.Я понимаю, когда-нибудь и я доживу до этого, но, когда доживу, надеюсь, я буду легче смотреть на вещи. Ну вот, опять ты начинаешь. Ну голос у меня такой, другого нет, а если тебе он не нравится, мне лучше сразу повесить трубку. О'кей, о'кей. Извини меня. Нет, ходить по магазинам он терпеть не может, но за ланчем мы конечно же встречаемся. Что? Оно называется «Брассери Липп». Он ел choucroute [254]254
  Кислую капусту (фр.).


[Закрыть], по-нашему зовере кройт,они этим славятся. Нет, погоди-ка, он начал с устриц . Ма-ма! Я их не ела!Но, честно говоря, не потому, что религия запрещает. Я ела яйцо под майонезом и семгу с картофелем фри. Нет, он пил пиво, а я белое вино. Ма, всего-то один стаканчик. Нет, по возвращении домой я не собираюсь записываться в «Анонимные алкоголики». Что потом? Потом он вернулся в отель вздремнуть. Слава богу, не знал, что я иду покупать белье и бюстгальтеры, это единственное, ради чего он может пойти со мной. Ему приносят стул, он садится и сидит, смотрит на проходящих женщин, улыбаясь, как кот, который только что съел канарейку . Ма, ты что, хотела бы, чтобы он был как твой несчастный братец Сирил?Нет, почему сразу гомосексуалист? С чего бы это? Как-никак член нашей уважаемой семьи. Он просто пятидесятипятилетний холостяк, который до сих пор живет с матерью, выписывает все мыслимые и немыслимые журналы по бодибилдингу и, несмотря ни на какие запреты, все норовит подобраться поближе к бассейну ассоциации еврейских юношей, когда там эти самые юноши купаются. Уж его гоняли-гоняли! Ну хорошо, прошу прощения. Его не гоняли. Это сплетня. Он сам туда перестал ходить. Но я считаю, что мы все наносим ему колоссальный психологический вред, заставляя притворяться тем, чем он не является. Нет, тут ты не права. Барни считает его очень умным. Ему он нравится. Они даже ходили вместе обедать, причем не раз, представляешь? Сегодня? А, сегодня в клубе на Пляс Пигаль выступает какой-то чечеточник, Барни хочет его посмотреть. Да, мам. Он хоккейный болельщик и он любит чечетку, и что, мне из-за этого с ним разводиться? А теперь мне правда-правда пора, мы уже совсем-совсем выбегаем. От Барни большой привет тебе и папе. Нет, я не выдумываю. Он сам попросил, чтобы я это сказала. Ну, пока, завтра еще поговорим.