Текст книги "Версия Барни"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

5

Эй, нани-нани – вот, выхватил для смеха из сегодняшней «Глоб энд мейл»:

«ВЕРНАЯ» ЖЕНА УБИВАЕТ МУЖА И ПОЛУЧАЕТ СРОК УСЛОВНО

После 49 лет брака забота о больном – «слишком тяжкое испытание»

Верная 75-летняя жена, убившая тяжело больного мужа перед самым празднованием их золотой свадьбы, вчера вышла на свободу из зала уголовного суда в Эдинбурге.

Бедной страдалице дали два года условно после того, как она призналась, что в июне прошлого года задушила мужа подушкой, собираясь затем покончить с собой с помощью чрезмерной дозы снотворного. Суд принял во внимание то, что они с мужем были «преданными и любящими супругами» в течение сорока девяти лет. Однако, когда с муженьком, с этим хамом, который всегда думал только о себе, случился обширный инфаркт, наложившийся на хроническую почечную недостаточность, его жене стало слишком трудно о нем заботиться, и она впала в депрессию. Ц-ц-ц, бедняжечка! Ее адвокат [В Шотландии адвокат, выступающий в уголовном процессе, до недавнего времени назывался стряпчим, а после реформирования судопроизводства официально именуется адвокатом-солиситором. – Прим. Майкла Панофски.] объяснил, что уход за мужем в последнее время становился для нее «все более неподъемной ношей». «В ночь убийства, – сказал он, – муж пытался встать с кровати, она велела ему снова лечь, а он не подчинился. Тогда она ударила его и, когда он упал, положила ему на лицо подушку, причинив смерть от удушья». Вице-председатель Высшего уголовного суда Шотландии сказал, что он удовлетворен приговором, ибо было бы неправильно в данном случае подвергать ее наказанию, связанному с лишением свободы. «Этот случай по-настоящему трагичен, – сказал он. – Бывает, что оказываешься в ситуации, совладать с которой не способен. Совершенно ясно, что преступление, если таковое при этом совершается, происходит в период умственного помрачения либо депрессии, вызванной перенапряжением».

Сия трогательная история любви и верности, вышедшей этим престарелым битникам боком, напомнила мне об одном из немногих оставшихся у меня приятелей септуагинариев, и я в тот же вечер пошел на Вестмаунт-сквер, купил коробку бельгийских шоколадных конфет и отправился с визитом к Ирву Нусбауму, которому хотя и стукнуло уже семьдесят девять, но он все так же бодр и по-прежнему активно занимается делами общины. Ирв (дай бог ему здоровья) постоянно пребывает в страхе за судьбу нашего народа, но сейчас его больше заботит референдум. Не далее как вчера самый оголтелый из атакующих защитников Проныры предупредил les autres [238]238
  Всех прочих (фр.);зд.: всех нас.


[Закрыть], что если мы в массовом порядке проголосуем против, то нас накажут.

– Что ж, это хорошая новость, – прокомментировал Ирв. – Тем самым наш болван побудил еще тысячу нервных евреев взяться за чемоданы. И спасибо ему. Но пусть они лучше выбирают Тель-Авив, чем между Торонто и Ванкувером.

– Ирв, ну что с тобой делать! До чего же ты злобный старикашка!

– А ты вспомни, как в дни нашей молодости юные пепсоглоты [Слово «пепсоглот» является бранным. Это жаргонное наименование франкоканадцев. Считается, что они за завтраком пьют пепси-колу. – Прим. Майкла Панофски.] маршировали по Мэйн-авеню, скандируя «Смерть жидам», а газету «Девуар» нельзя было читать – возникало впечатление, будто ее редактирует Юлиус Штрайхер [239]239
  * Юлиус Штрайхер(1885–1946) – нацистский политик и пропагандист антисемитизма. Главный редактор газеты «Штюрмер», подводившей идеологическую базу под политику геноцида. В предвоенные годы был гауляйтером Франконии. Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала.


[Закрыть]! Ты должен помнить: в те времена были закрытые отели в Лаврентийских горах, куда евреев не пускали ни под каким видом, а в здешние банки евреев и кассирами не брали, пусть у тебя даже жена нееврейка, все равно. Мы, как идиоты последние, жаловались, изо всех сил боролись с дискриминацией! А теперь вот задним числом вдумайся, и, если тебя тоже волнует судьба Израиля и выживание еврейского народа, тебе станет ясно, что антисемитизм – это перст Божий!

– И что? Ты полагаешь, надо провоцировать погромы?

– Ха-ха-ха. Ты что думаешь, я шучу? Мы теперь в моде, нас чуть не везде берут с распростертыми объятиями, и молодым уже нет резона жениться на шиксе.Ты оглядись вокруг! Евреи появились в правлениях банков, в Верховном суде и даже в федеральном правительстве. Харви Шварц, эта марионетка Гурского, сидит в сенате. Самая неразрешимая проблема с Холокостом в том, что он сделал антисемитизм неприличным. Впрочем, сейчас весь мир стоит на голове! Ну вот к примеру: если ты сейчас пьяница, это что? Это болезнь. Если ты убиваешь собственных родителей, подкрадываешься к ним сзади с двустволкой и сносишь им головы, как те двое ребятишек из Калифорнии, тебе что нужно? Понимание. Перерезаешь горло жене и гуляешь на свободе, а почему? Потому что ты черный. Извини, пожалуйста, я оговорился – ты афроамериканец. Ты гомосексуалист? – ну ладно, хорошо, таки чего же ты от нас-то хочешь? А! – ты хочешь, чтобы на тебе женился рабби!.. Когда-то о любви не смели говорить впрямую, а теперь знаешь, что вынуждено прятать свой лик? Антисемитизм. Слушай сюда, дружище, не для того мы пережили Гитлера, чтобы наши дети ассимилировались и еврейский народ исчез. Вот скажи ты мне, как ты думаешь, Дадди Кравиц и на этот раз сумеет выйти сухим из воды?

– Использование закрытой информации в коммерции – трудно доказуемая вещь.

(Последний раз я встретил Дадди в аэропорту Торонто, он шел в сопровождении блядчонки-секретарши.

«– Эй, Панофски, вы в Лондон? Сядем вместе!

– Да я вообще-то сперва в Нью-Йорк лечу, там на "конкорд" пересяду, – сказал я, торопливо добавив, что плачу за билет не я, платит Эм-си-эй [240]240
  * Эм-си-эй– крупнейшая голливудская компания «Music Corporation of America».


[Закрыть].

– Ты думаешь, я не могу себе позволить лететь "конкордом"? Вот шмук [241]241
  Дурень, тупица (идиш).


[Закрыть]! Летал я на нем! Летал, и мне не понравилось. В этот "конкорд" садишься, а там одни мультимиллионеры. Такое не по мне. Д. К. лучше полетит первым классом в семьсот сорок седьмом, с вылетом прямо из Монреаля, чтобы можно было пройти в хвост через клуб и эконом-класс: пусть все эти засранцы, которые на меня сверху вниз поглядывали, увидят, какой я крутой, и подавятся».)

– Я даже надеюсь, – продолжал тем временем Ирв, – что эта их хренова «Парти Квебекуа» наконец выиграет референдум и устроит хороший переполох среди евреев, которые здесь еще остались. Только я советую им на сей раз отправляться в Тель-Авив, Хайфу и Иерусалим. Да. Пока Израиль не заполонили черные Ефиопляне или эти новые русские иммигранты, которые в большинстве своем никакие даже и не евреи. Каково, а? Семьсот пятьдесят тысяч русских иммигрантов! Израилю самому уже грозит сделаться очередной гоишестраной. Но несмотря ни на что израильтяне – это единственные антисемиты, на которых мы еще можем рассчитывать. Давай смотреть в лицо фактам: ведь они ненавидят евреев диаспоры. Заговори ты там на идише, тебя тут же головой в унитаз засунут: «А, ты, видимо, очередной еврей из гетто!» Я столько лет жизни на них угрохал, столько денег собрал, через вот эти руки прошло по меньшей мере пятьдесят миллионов долларов, а приезжаю к ним, и мне говорят, что я плохой еврей, потому что не послал туда своих детей жить и воевать с арабами!

Заметочка в коллекцию капризов судьбы.

Моя первая жена Клара никаким другим женщинам не уделяла ни секунды, а в загробной жизни оказалась феминистской святой, зато Вторая Мадам Панофски , йента, [242]242
  Болтунья, сплетница (идиш).


[Закрыть]которая до сих пор из кожи вон лезет, чтобы посадить меня в тюрьму за убийство, – так вот она действительно превратилась в воинствующую феминистку. Я за ней приглядываю и узнал, например, что каждый Песах она объединяется с шестью другими брошенными женами, этакими современными Боадицеями [243]243
  * Боадицея– вдова короля бриттов Прасатагуса, в 60 г. возглавившая восстание против римлян по всей Восточной Англии. Поначалу бритты одерживали победы, вырезали 9-й легион римлян, захватили много мелких сел и даже сожгли рынок, конюшню и два амбара в Лондоне, но Рим прислал подкрепление и восстание было подавлено. Сама Боадицея отравилась.


[Закрыть], и они вместе устраивают чисто женский седер. Начинают с того, что пьют за Шехину – согласно каббале это женская ипостась Всевышнего. Вздымая вверх поднос с мацой, они поют:

 
Вот блюдо Седера. Блюдо Седера плоско,
И женщина плоска, как это блюдо,
Она пейзаж истории не застит…
 

Потом идут такие слова:

 
Почему матерям в эту ночь
Так горько?
Они лишь готовили, мыли, стирали —
 
 
Не ели. Они подавали, служили, но не
 
 
Славили Бога. Потом
Им читали о предках-отцах;
Где наши матери, где?
 

Грозные воительницы, сочинившие сию пародию на пасхальную агаду [244]244
  * …пасхальную агаду… – часть Талмуда, представляющая собой притчи, нравоучительные наставления, полезные советы, случаи из жизни отдельных людей. Здесь речь идет о пасхальных чтениях (главным образом из истории Исхода), состоящих из вопросов и ответов на них.


[Закрыть], убеждены, что Мириам, сестру Моисея, только пинали и шпыняли, несправедливо забыв о ее заслугах. Почему, например, в Книге Исхода нет упоминания о колодце Мириам? Да вырезали его, вон он – валяется на полу в монтажной! Зато в устном предании говорится, что это Мириам надо сказать спасибо за то, что сынов Израиля по всей пустыне сопровождал колодец со свежей, вкусной водой. А когда Мириам умерла, колодец высох и исчез.

Дочь рабби Гамалиэля сказала: «Есть гнев в наследии нашем. В пустыне Мириам и Аарон упрекали Моисея: "Одному ли Моисею говорил Господь? не говорил ли Он и нам?" [245]245
  Четвертая книга Моисеева. Числа. 12:2.


[Закрыть]И сошел Господь в облачном столбе, и вот Мириам покрылась проказою, как снегом, Аарон же не пострадал. С Мириам поступили как с дурной дочерью, которой отец плюнул в лицо и выгнал на семь дней из стана, пока не будет ей даровано прощение».

Ах, Мириам, Мириам, как томится по тебе мое сердце! Плюну я в лицо Блэра, в твое же – никогда.

Сегодня у Мириам день рождения. Ее шестидесятилетие. Будь она со мной, ей бы подали завтрак в постель. Было бы редереровское шампанское «кристаль» и белужья икра, не говоря уже о шестидесяти длинночеренковых розах и шелковом пеньюаре – элегантном, но весьма игривом. И, может быть, еще то дико дорогое жемчужное колье, что я видел в салоне «Биркс». Не то что Герр Профессор Доктор Хоппер, который небось – и-эх! – расщедрится на набор химикатов для определения степени загрязненности воздуха. Или на пару практичных туфель, изготовленных без использования кожи животных. Нет, вот – придумал. Он подарит ей записи песен китов. Ха-ха-ха.

Я договорился с кем-то встретиться за ланчем, но не могу вспомнить, где и с кем. Звонить Шанталь, чтобы она сверилась с записями, рука не подымается – она и так уже из-за моих частых провалов памяти поглядывает на меня с подозрением. И напрасно, беспокоиться совершенно не о чем. В моем возрасте это дело обычное. Взял, звякнул в «Хуторок под оливами», спросил, не заказывал ли я у них столик. Не заказывал. В «Экспрессе», в «Ритце» – тоже нет. Тут позвонила Шанталь.

– Я звоню, чтобы напомнить вам, что у вас встреча сегодня за ланчем. Вы помните где?

– Разумеется, помню. Что за развязный тон!

– А с кем?

– Шанталь, я могу взять и уволить тебя – в два счета.

– Встретиться вы должны с Норманом Фридманом в гриль-баре «У Мойши» в час дня. Если я не путаю. Может быть, с моей матерью, но тогда «У Готье». Но раз вы сами все помните, значит, это не важно. Пока-пока.

Норман Фридман когда-то был в числе тех двухсот с лишним гостей, что собрались на моей свадьбе в отеле «Ритц-Карлтон». Смокинги, вечерние платья. Бука вусмерть обдолбанный, равно как я вусмерть злой – еще бы: пропадает дорогой билет на стадион «Форум». Черт! Черт! Черт! «Монреальцы», того и гляди, четвертый раз подряд отхватят Кубок Стэнли, а я этого не увижу! Но сделать я ничего не мог: когда до меня дошло, что происходит накладка, отложить свадьбу было уже невозможно. Между прочим, вспомните: в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году сборная Канады была лучшей хоккейной командой всех времен. Представьте: Жак Плант на воротах, Дуг Харви, Том Джонсон и Жан-Ги Тальбо держат оборону, а впереди Морис и Анри Ришары, Берни Жоффрион, Дики Мур, Фил Гойетт, Эб Макдоналд и Ральф Бэкстрем. Но – увы! – в финале «Монреальцы» оказались без их лучшего организатора и стратега. Большой Жан Беливо неудачно упал во время третьей полуфинальной игры против Чикаго и выбыл на весь остаток сезона.

Нас мгновенно провозгласили мужем и женой, я поцеловал супругу и кинулся в бар:

– Какой счет?

– Пару минут назад Маховлича удалили за подножку, и Бэкстрем забил. [Бэкстрем забил на пятой минуте. В атаке участвовали Жоффрион и Мур. – Прим. Майкла Панофски.] Так что один-ноль, но это еще только начало первого периода. Им здорово не хватает Беливо, – проинформировал меня бармен.

Среди такого количества совершенно не знакомых мне людей я чувствовал себя не в своей тарелке, настроение было – кому бы в глаз дать, и вдруг все переменилось. Раз и навсегда. «Гори, маскарадный зал! Здесь нищий во мгле ослеп», – пропел когда-то оглушительным басом Говард Кил. [На самом деле это пропел Эзио Пинца в мюзикле «Зюйд-вест», который шел на Бродвее четыре года и девять месяцев. – Прим. Майкла Панофски.] Напротив меня в толпе стояла женщина, красивее которой я не видел в жизни. Черные как вороново крыло длинные волосы, влекущие голубые глаза, стройная, с кожей цвета слоновой кости, в голубом коротком пышном платье из многослойного шифона, и вдобавок двигалась с поразительной грацией. И – о, это лицо, эта несравненная красота! Эти нагие плечи. При взгляде на нее я почувствовал укол в сердце.

– Кто та женщина, которой что-то втолковывает Меир Коэн? – спросил я Ирва.

– Фу, бесстыдник! Или ты хочешь сказать, что тебе через час уже надоело быть женатым? Положил глаз на другую женщину?

– Не смеши меня. Любопытствую, вот и все.

– Не помню, как ее звать, – почесал в затылке Ирв, – знаю только, что Гарри Кастнер пытался подкатывать к ней – что-нибудь с полчаса назад, – и уж что там она ему сказала, неизвестно, только он стал весь белый. У этой девушки острый язычок, доложу я вам. Ее родители умерли, и с тех пор она живет в Торонто.

Сама красота, она стояла одна, но что-то ее насторожило. Меир Коэн отставлен, и уже другой соискатель спешит к ней с бокалом шампанского. Поймав на себе мой взгляд, увидев, что я уже и шаг к ней сделал, она потупила голубые глаза – такие, что за них и умереть не жалко, – повернулась ко мне спиной и двинулась по направлению к кучке гостей, среди которых стоял этот мерзавец Терри Макайвер. Смотрел на нее не я один. И тощие, с костистыми спинами, и толстомясые, с перетяжками от корсетов, чьи-то жены – все мерили ее неодобрительными взглядами. Тут ко мне вернулась Вторая Мадам Панофски – кончился танец, который она танцевала с Букой.

– Твой друг такой печальный человек, такой ранимый, – сказала она. – Надо нам что-нибудь сделать, как-то помочь ему.

– Ему ничем не поможешь.

– Тебе, по-моему, следует подойти, поговорить с твоим другом Макайвером. Мне кажется, ему одиноко.

– Да пошел он!

– Тш! Вон за тем столиком позади нас – мой дедушка.Но ты же сам Макайвера пригласил!

– Терри ходит на все мои свадьбы.

– Что? Мило, смешно, молодец. Почему бы тебе не выпить еще? Твой отец уже напился; если он опять начнет рассказывать случаи из служебной практики, моя мать сгорит со стыда.

– Слушай, скажи-ка мне, а кто та женщина, к которой только что подошел этот придурок Гордон Липшиц?

– А, та… Тут у вас не выгорит, мистер Сердцеед. Вы для нее не кандидат. Нет, правда, сделай что-нибудь, уйми отца. Вот, сунь это в карман.

– Что это?

– Чек на пятьсот долларов от Лу Зингера. Не люблю занудствовать, но мне кажется, пить тебе уже хватит.

– Что значит – я для нее не кандидат?

– Да то, что знала бы я, что она почтит нас своим присутствием, я уж конечно устроила бы встречу с оркестром. Ты собираешься мне сказать, что находишь ее привлекательной?

– Ну конечно нет, дорогая.

– Могу поспорить, что у нее туфли сорок второго размера, да и то жмут. Ее зовут Мириам Гринберг. Моя сокурсница по Макгиллу. Она была стипендиаткой и старалась соответствовать – еще бы, плату за обучение ей было бы не потянуть. Ее отец работал на фабрике, а мать брала шитье от закройщика. Выступает как пава – скажите пожалуйста! – а ведь выросла в квартире без горячей воды на Рашель-стрит. У моего дяди Фреда когда-то было несколько таких квартир; он говорит, легче вышибить воду из камня, чем квартплату из некоторых таких вот съемщиков. Умудряются сбежать прямо посреди ночи. В суд подавать? Бесполезно. Дядя Фред меня обожал. Говорил: пышечка ты моя, вот украду и съем. Сокурсники-мальчишки хотели сделать Мириам Королевой зимних балов. Ей-богу, не пойму – не такая уж она симпатичная, особенно ноги, но это был бы первый раз, когда Королевой выбрали еврейку. Она сказала «нет». Бесс Майерсон не отказалась стать «Мисс Америкой», ее это не унижало, но она… что ж, она ведь не была – гм-гм – интеллектуалкой. Не устраивала демонстраций из того, что читает «Партизан ревью» и «Нью рипаблик», а эта придет, в аудитории на стол выложит – смотрите, что я читаю! Ну как же! А я думаю, что, если заглянуть к ней в комнату, нашелся бы там и «Космополитен». Как-то раз у нас там был дебютный концерт молодого скрипача – сейчас не помню, как его фамилия, – так она в том же самом своем будничном черном платье долларов максимум за тридцать (это еще если в хорошем магазине покупать) вышла на сцену его аккомпаниатору листать ноты. Тоже мне цаца. Переехала сейчас в Торонто, хочет на радио устроиться. Ну, с ее голосом надежда есть. Твой отец опять в бар пришел. Говорит с доктором Мендельсоном . Сделай что-нибудь.

– Как, ты сказала, ее фамилия?

– Гринберг. Тебя познакомить?

– Нет. Пойдем потанцуем.

– Смотри, бармен тебе что-то сказать хочет.

– Ах, да. Я же велел ему, если возникнут проблемы… Извини. Я на минутку.

– Кончился первый период, – сказал бармен. – Наши ведут три – ноль. По голу у Жоффриона [Жоффрион забил на четырнадцатой минуте. Атаку подготовили Бэкстрем и Харви. – Прим. Майкла Панофски.] и у Джонсона. [Джонсон забил на семнадцатой минуте с подачи Бэкстрема. – Прим. Майкла Панофски.] У их вратаря уже поджилки трясутся.

– Да, но боюсь, как бы наши не перешли теперь к обороне – «Кленовые» сейчас как нажмут! Маховлич и Дафф могут еще здорово наломать нашим бока.

Вырулив с невестой в круг танцующих, я всячески старался вести ее так, чтобы оказаться ближе к Мириам, танцевавшей с Макайвером. Подобраться удалось вплотную, я даже аромат почуял; вдыхал, запоминал. «Джой» – причем самая чуточка, легкий намек, по одному прикосновению к вискам, под коленками и к подолу платья, как я узнал впоследствии. Однажды, годы спустя, лежа с Мириам в постели, я вылил рюмку коньяка ей на грудь, стал слизывать и говорю: «Ты знаешь, если бы тебе, коварная, действительно хотелось завлечь меня в сети прямо в ту мою свадебную ночь, тебе следовало не "джоем" прыскаться, а Эссенцией Мясной Коптильни. Возбуждает до безумия, а главное, все под рукой – ингредиенты продаются в "Кулинарии Шварца". Я бы все смешал, аромат нарек бы "Нектаром Иудеи" и взял копирайт на название». А тогда, на свадьбе, я с разгону налетел на Мириам, сказал «Извините», и тут Вторая Мадам Панофски говорит:

– Чтоб я не видела больше, как ты бегаешь узнавать у бармена счет матча. У нас сегодня свадьба или что? В конце концов, это оскорбительно!

– Я больше не буду, – соврал я.

– Твой папочка подсел к столу рабби. О, мой бог, – простонала она, подталкивая меня в ту сторону. Но было поздно. За длинным столом сидело человек двенадцать, в том числе рабби с женой, Губерманы, Дженни Рот, доктор Мендельсон с женой, кто-то еще, кого я не знал, и все пребывали в полном шоке, а пьяного Иззи Панофски неудержимо несло.

– Вот когда меня на мораль бросили, – во всю глотку вещал он, – тут я их поближе узнал, понял, стал' быть, что такое мадама. Некоторые прямо такие – о! – парижанки и очень даже ничего. А девушек в каждом заведении бывало человек по двадцать, двадцать пять, не меньше; ты приходишь, мадама открывает дверь и говорит: «Les dames au salon» – понятно, да? – и они все выходят, выбирай, кого хошь.

– Разрешите напомнить вам, что за столом присутствуют женщины, – сказал рабби своим приторным голоском.

– Да ну? Мне кажется, им уже больше двадцати одного. И это еще мягко сказано!Шучу, шучу, девочки. Всю ночь никто из нас не выдерживал, это ж такой, понимаашь ли, хоровод начинался, такой калейдоскоп – вы меня поняли, да? А в некоторых из этих борделей даже и мебель имелась приличная.

– Папа, можно тебя на два слова?

– Грязь? Да вы с ума сошли! Рабби, вы могли бы там кушать с пола! А какие кровати – о! – и всех, знаете ли, систематически… Вы меня поняли, да? А в комнату дают такой большой кувшин, таки они его тебе там первым делом моют!

– Папа, невеста хочет потанцевать с тобой.

– Что ты меня перебиваешь!

– Прошу прощения, – сказала жена рабби, вставая из-за стола; за нею неохотно последовали еще две дамы.

– Между прочим, в те времена это стоило доллар за палку, а всякое там мыло, полотенце и тому подобное было за счет девчонки, так что сплошь и рядом она вроде и поработала, а все равно остается должна заведению. Потом еще разносчики разные там ходили – хитрованы, – по ходу дела продавали всякую всячину. Кстати, доктор, как, вы сказали, ваша фамилия – Мендельсон?

– Бесси, ну иди же сюда, с тобой хотят потанцевать.

– Постойте, постойте… ну да, Шмуль Мендельсон! Мы звали его Стоячок, потому как – хотя что я буду вам объяснять? – подмигнув, осклабился мой отец. – Был такой один разносчик. Не ваш ли папаша?

– Иду-иду, – отозвалась Бесси.

В конце концов я все же поднял отца со стула и препроводил в бар, где сразу же спросил бармена о счете второго периода.

– Одну Жоффрион пропихнул между ног Бауэра, а потом еще одну заколотил Бонен. [В действительности счет увеличил сначала Палфорд – на пятой минуте; ассистировали Армстронг и Брюэр. Бонен забил на десятой минуте в составе тройки с Анри Ришаром и Харви, что же касается Жоффриона, то он тоже забил, но лишь на двадцатой минуте, а помогали ему Бэкстрем и Джонсон. – Прим. Майкла Панофски.]

– Надо же, у него уже десятая шайба!

– Все правильно. Но когда Харви удалили за подножку, Палфорд одну сквитал. Так что теперь пять – два в пользу наших.

– Я думал, они тут все будут крутые, не подступись, – говорил мне тем временем отец. – А они милые, приветливые люди, как выясняется. Нет, правда: никогда в жизни мне не было так хорошо. Что ты смеешься?

– Пойдем, пойдем, – сказал я, приобняв его. Состроив грозную гримасу, он взял мою ладонь и прижал к своему боку, где у него, оказывается, висел табельный револьвер. Тот самый револьвер, что в итоге загубит мне жизнь. Ну, почти загубит.

– Голым я больше не хожу никуда, не-ет, – пояснил он. – Вот пристанет кто-нибудь к тебе, ты скажешь мне, а уж я ему устрою продувку мозгов.

На том мы и порешили, а пока что поставили бокалы на стойку, сели рядышком – отец и сын – и потребовали дальнейшего угобжения. Бармен, однако, стоял, чесал в затылке. Зажмурился. Состроил кислую мину.

– Простите, сэр, но здесь только что были ваша жена и тесть и распорядились, чтобы ни вам, ни вам больше не наливать.

Отец вытащил из кармана бумажник, раскрыл его и показал бармену значок.

– Вы говорите с представителем закона!

Перегнувшись через стойку, я достал ближайшую бутылку «джонни уокера блэк лэйбл» и налил нам обоим виски не разбавляя.

– Где этот надутый болван? – заозирался я.

– Не надо, – сказал отец. – Такой чудесный вечер. Не сбивай меня с настроения.

Тесть обнаружился за столом на восемь человек, где он с важным видом вещал:

– «Как безумен род людской!» [246]246
  * «Как безумен род людской!»– Уильям Шекспир. Сон в летнюю ночь. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]– написал когда-то Шекспир, и был поразительно прав, этот Бард с Эйвона! Вот мы, например, джентльмены, – сидим здесь, ведем неторопливую беседу, размышляем о человеке и человечестве, о кратком нашем пребывании в сей юдоли скорби, обмениваемся мыслями в окружении родных и старых друзей. А ведь даже сейчас, покуда мы здесь сидим, с похвальной умеренностью вкушая благородный плод лозы, на стадионе «Форум» порядка семнадцати тысяч душ орут и беснуются, все силы своих крошечных мозгов сосредоточив на мельтешении черного резинового диска, которым перебрасываются по льду и отбирают друг у друга люди, никогда не читавшие Толстого и не слушавшие Бетховена. Уже одного этого достаточно, чтобы проникнуться отчаянием и утратить веру в человечество, не правда ли?

– Извините. Должно быть, произошла какая-то ошибка, – вклинился я. – Бармен говорит, будто вы распорядились не обслуживать меня и моего отца по части спиртного.

– Никакой ошибки нет, молодой человек. Моя дочь в слезах . На своей собственной свадьбе!А ваш уважаемый отец, молодой человек, весьма серьезно огорчил жену рабби. Кроме того, из-за него рано ушли мои добрые друзья Мендельсоны.

– Из-за того, что отец доктора Мендельсона торговал вразнос мелкой розницей и любил щупать девиц в борделях?

– Это вы так говорите. А я бы хотел вам напомнить, что девичья фамилия миссис Мендельсон – Гурски. Кому-нибудь следует отвести вашего отца домой, не то он примется рассказывать очередную отвратительную историю или вообще уткнется лицом в салат.

– Если кто-нибудь попытается вывести отсюда отца, я уйду с ним.

– И потом – как вы могли сюда, где собрались мои родные и друзья, притащить таких… таких… Хорошо, я скажу это: таких хулиганов! Вот тот ваш приятель, – сказал он, указывая на Макайвера, который сидел за столом один и что-то быстро писал, – едва поговорив с человеком, тут же убегает и что-то записывает. А вон тот, – он кивнул в сторону Буки, – был обнаружен за туалетным столиком в дамской комнате. Сидел и втягивал что-то носом через соломинку. В дамской – я повторяю – комнате!

Последовали еще какие-то упреки, но я уже не слушал: в поле зрения опять попала осаждаемая поклонниками Мириам, и я с видом лучезарного идиота направился к ней. Пол танцевальной части зала качался и уходил из-под ног, но я кое-как собрал моряцкие ноги в кучку и подплыл прямиком к ней, на ходу делая знаки другим поклонникам, чтоб расходились, причем в руке у меня была зажженная сигара, которой я орудовал не слишком осторожно.

– Нас не представили, – сказал я.

– Мое упущение. Вы ведь жених . Мазл тов! [247]247
  Традиционная еврейская здравица; букв.: добрая планета (иврит).


[Закрыть]

– Н-да. Возможно.

– Я думаю, вам лучше сесть, – сказала она, направляя меня к ближайшему стулу.

– Вам тоже.

– Разве что на минутку. Уже поздно. Я поняла так, что вы занимаетесь телевидением.

– Артель напрасный труд.

– Ну, зря вы так.

– Это название моей фирмы.

– Вы шутите, – сказала она.

И тут – бог ты мой, ура! – я удостоился легкой улыбки. Ах, эта ямочка на щечке! Эти голубые глаза, за которые и умереть не жалко. Эти нагие плечи.

– Ничего, если я задам вам нескромный вопрос?

– Какой?

– Какого размера обувь вы носите?

– Тридцать девятого. А что?

– Я бываю в Торонто довольно часто. Давайте как-нибудь вместе пообедаем?

– Думаю, это ни к чему.

– А мне бы очень хотелось.

– Что за странная идея, – проговорила она, пытаясь ускользнуть. Но я задержал ее, ухватив за локоть.

– У меня в кармане пиджака два билета на самолет, который завтра летит в Париж. Полетели вместе!

– А мы успеем попрощаться с новобрачной?

– Вы самая красивая женщина из всех, кого я видел в жизни.

– За нами наблюдает ваш тесть.

– Во вторник мы сможем позавтракать в «Брассери лип». Я возьму напрокат машину, и мы поедем в Шартрез. Вы были когда-нибудь в Мадриде?

– Нет.

– На узких улочках, разбегающихся от Пласа Майор, мы ели бы вкуснющие tapas. И cochinillo asado в «Каса Ботин».

– Знаете что? Я – так и быть – сделаю вам одолжение: притворюсь, что этого разговора не было.

– Переезжайте ко мне. Будем жить вместе и любить друг друга. Пожалуйста, а, Мириам?

– Если я не уйду сейчас же, я опоздаю на поезд.

– Я разведусь с ней, как только вернемся. Сделаю все, что хотите. Только скажите «да». Мы даже брать с собой ничего не станем. Все, что понадобится, купим на месте.

– Извините, – сказала она и ускользнула, оставив в моих ушах шелковистый шорох.

Посрамленный, я переместился к столу, за которым царил мой отец в окружении зачарованных молодых пар.

– А, вы про тот, что на Онтарио-стрит, – говорил он. – Мы были как раз напротив, в Четвертом отделе. Облавы в публичных домах – дело святое, а как же. Тут ведь в чем закавыка: тебя бросили на мораль, а ты молодой парень, ну и естественно – офицер внизу остается, а мы наверх, где спальни, всё тихой сапой, чтобы не спугнуть, вы ж понимаете! Ну, тут такое шоу начинается!..

Мириам была все еще в зале, но уже в пальто; она о чем-то поговорила с Букой и что-то ему передала. Затем Бука подошел к нашему столу (отец в это время уже начал следующую историю) и сунул мне сложенную бумажку, которую я развернул на коленях и под прикрытием скатерти прочел:

Окончательный счет: Монреаль – 5, Торонто – 3. Поздравляю. [Команда Торонто в третьем периоде забила дважды. На тринадцатой минуте Маховлич (подготовил Гаррис и Эйман) и на семнадцатой Олмстед в силовой игре с подачи Эймана. – Прим. Майкла Панофски.]

– Бука, – сказал я. – Я влюблен. Впервые в жизни я по– настоящему, всерьез, непоправимо влюблен.

Конечно же я не знал, что в этот момент вплотную за моей спиной стояла Вторая Мадам Панофски, которая тут же кинулась мне на шею.

– Так ведь и я тоже, дорогой мой, и я тоже, – умилилась она.

Я чувствовал себя кругом виноватым, на душе было тягостно, что скрывать. Но все равно я через пару минут выскользнул из зала отеля «Ритц» и вскочил в первую машину из очереди такси, ожидавших у подъезда.