Текст книги "Версия Барни"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

– Ты копаешь себе глубокую яму, Арни.

– Франсина однажды ходила к тебе относить документы и говорит, что застала тебя в дурацкой соломенной шляпе, одетого валетом червей и к тому же в чечеточных туфлях. Ха-ха-ха. Фред Астер, дай глянуть на твои лавры. Дуп-диду-дидуп, выступает Джин Келли [212]212
  * Джин Келли(1912–1996) – американский танцор, актер, хореограф и кинорежиссер.


[Закрыть]Панофски! Ну мы и посмеялись над тобой! Так что сам туда же ступай, поц из давнего далёка, я передать тебе не могу, как я рад, что отсюда сваливаю.

И выскочил.

В ярости бросившись из кабинета, я попытался догнать Арни, но чуть не лоб в лоб столкнулся с Тедом.

– Это твоя вина, Тед! Ты уволен. С сегодняшнего дня ты здесь больше не работаешь.

– Что вы там такое бормочете? Хоть убей не разберу, только сдается мне, кто-то сегодня чуток перебрал.

– Ты у меня больше не будешь тут издеваться над Арни. Выгребай все из стола и убирайся.

– А как насчет моего контракта?

– Получишь жалованье за шесть месяцев, и дело с концом. Bonjour la visite [213]213
  Спасибо за визит (фр.).


[Закрыть].

– В таком случае я свяжусь с вами через адвоката.

Черт! Черт! Черт! Что я наделал? Я мог бы обойтись без Арни, от него только лох ин дер копф [214]214
  Дырка в голове (идиш).


[Закрыть], но без крутых связей в гоишебанке я пропаду! Перед внутренним взором сразу замелькали векселя, которые завалят всю поверхность моего стола завтра же утром. Отзывы займов. Комиссии, проверки. Всевозможные чиновники, роющиеся в бумагах.

– На что это вы все уставились? – рявкнул я.

Головы сникли.

– Ваш местечковый Гитлер подумывает о сокращении штатов. Миниатюризация в действии. [На самом деле слово «миниатюризация» вошло в язык только в сентябре 1975 года, когда «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт» сообщила читателям: «Всякое дальше, выше, больше– в прошлом. Теперь все должно быть маленьким, еще меньше, совсем крошечным. Инженеры из Детройта называют нынешнюю тенденцию «миниатюризацией». Шесть лет спустя, когда в 1981 году разразился экономический спад и компании начали увольнять сотрудников тысячами, слово «миниатюризация» стало расхожим и в этом его смысле. – Прим. Майкла Панофски.] Так что, если кто-то здесь подыскивает себе другую работу – флаг ему в руки. А древко – знаете куда. Незаменимых у нас нет. Вы все тут одноразовые. Как туалетная бумага. Счастливо оставаться.

В жутком настроении, готовый провалиться сквозь землю от стыда за дикую сцену, разыгранную перед сотрудниками, я направился прямо в «Динкс» искать поддержки.

– У тебя выдался трудный день на работе, ми-илый? – спросил Джон Хьюз-Макнафтон.

– Знаешь что, Джон? Эти твои шуточки совсем не так остроумны, как тебе кажется. Особенно когда ты с утра зенки залил. Как сейчас, – отбрил его я и двинулся в бар отеля «Ритц».

Было, наверное, часов восемь вечера, когда я оттуда вывалился, кое-как влез в такси и поехал к Арни в его пустынный и еле обжитой Шомеди. Дверь отворила Абигейл.

– Ты что, посмел явиться сюда? – в ужасе прошипела она.

– Я к нему пришел, не к тебе, – сказал я, протискиваясь мимо.

– Это Говноед пришел, Арни. К тебе.

Арни выключил телевизор.

– Я уже побывал сегодня у адвоката и предупреждаю: то, что ты сейчас хочешь сказать, тебе надо говорить не мне, а ему. Потому что, по мнению Лазаря, у меня хорошие основания взыскать с тебя за моральный ущерб. Увольнение несправедливо.

– Но это ж ты сам уволился.

– Сперва ты его уволил, – сказала Абигейл. – Он так и написал в своем заявлении.

– Я сяду – не возражаете?

– Садись.

– Арни, я тебя сегодня не увольнял. Я позвал тебя, чтобы сказать, что я увольняю Теда, – сказал я и повторил по слогам: – Те-да.

– О боже! – простонал Арни, обхватил голову руками и стал раскачиваться.

– Не распускай нюни. У меня и так уже сегодня что-то чересчур долгий день.

– Ну и как?

– Что как?

– Ты уволил Теда?

– Да.

– Наконец-то, – сказала Абигейл.

– У вас тут какая-нибудь выпивка водится?

Арни кинулся к буфету.

– Вот – с бар-мицвыКрейга персиковая настойка осталась. Постой. Есть же еще что-то в бутылке виски «чивас регал».

– Да не пьет он «чивас». Он пьет… ах, да откуда мне знать? Что-то я ничего уже не соображаю. Несу сама не знаю что. Сейчас дам бокал.

– И что же будет теперь? – спросил Арни и опять стал раскачиваться, но уже с руками, зажатыми между ног.

– Ну, ты мне наговорил сегодня много резкостей.

– Я был не в своем уме. Я все беру назад. Абсолютно. Хочу, чтобы ты знал, что я восхищаюсь твоими величайшими достижениями. Ты мой учитель.

– Я сейчас умру, – пробормотала Абигейл.

– Арни, – сказал я, залпом проглотив виски, остававшееся в бутылке, – сейчас ты можешь сделать одно из двух. Либо ты увольняешься с выплатой годового жалованья, либо завтра с утра возвращаешься на работу. Обсуди это с матерью твоих детей.

– Скажи ему, что ты хочешь должность и зарплату Теда.

– Я хочу должность и зарплату Теда.

– Я слышал, что она сказала. Ответ – нет.

– Почему?

– Арни, ты слышал мое предложение. Обсуди его с Абигейл и дай мне знать, – сказал я вставая.

– Тебе не следует садиться за руль в твоем состоянии, – сказал Арни. – Подожди минутку. Я тебя отвезу.

– Я приехал на такси. Ты мог бы взять да вызвать мне еще одно, а? Сделай-ка это, Арни, пожалуйста.

Абигейл дождалась, когда Арни исчезнет в кухне, и говорит:

–  Мой керамический горшочек. И стеклянная миска.Если обнаружится их отсутствие, он обвинит женщину, которая у нас убирает.

– Но я же не доел еще кашу, – сказал я.

3

23 октября 1995 г.

Дорогой Барни,

каждому свой альбатрос [215]215
  * …каждому свои альбатрос… – отсылка к «Сказанию о Старом Мореходе» (1797–1798) С. Т. Колриджа. Старый моряк неизвестно зачем убил альбатроса и во искупление этого греха претерпел неисчислимые беды и страдания.


[Закрыть].

С первого дня, как ты появился в Париже, трогательно неуклюжий, плохо образованный, бесцеремонный, было безоговорочно ясно (и мне, и другим, чьи имена я могу назвать), что тебя снедает зависть к моему таланту. Зависть завистью, но ты еще и подольститься ко мне пытался, симулируя дружбу. Меня, конечно, не проведешь. Но я сжалился над тобой и с интересом наблюдал, как ты червем вползаешь в доверие компании шутов гороховых, с лукавым самоуничижением претендуя на вакантную должность всеобщего бесплатного фактотума.

Для Клары – кошелек. Для Буки – пудель на поводке. Задним числом я, конечно, ругаю себя за потворство, потому что, не познакомь я тебя со всеми, бедная Клара Чернофски была бы жива по сей день, и жив был бы Бука, хотя последний – увы – куда большая потеря для наркодилеров, чем для беллетристического братства. Будучи наблюдателем la condition humaine [216]216
  Людских нравов (фр.).


[Закрыть], после произошедшего с Букой я иногда задаюсь вопросом, как ты можешь продолжать отправления своей жизнедеятельности, став виновником двух безвременных смертей? Но уж заснуть тебе, поди, трудновато!

Говорят, твой дед по матери был старьевщиком, и это, на мой взгляд, очень симптоматично, особенно в свете того обстоятельства, что ты – надо же, какая чудная симметрия! – кончил тем, что сделался поставщиком телевизионного хлама для hoi polloi [217]217
  Быдла ( греч.).


[Закрыть]. Зная твой мстительный характер, я даже не удивился, что ты, фиглярствуя, назвал особенно порнографичный свой сериал «Макайвером из Канадской конной полиции». Как не удивлялся, видя твои страдания в Зале имени Стивена Ликока, когда я читал при переполненном зале. Но какой же я глупец, что поверил, будто существует грязь, до которой даже ты не можешь опуститься. Поздравляю, Барни! Последний твой злобный выпад застал меня врасплох. Дело в том, что я прочел хулиганскую рецензию твоего сына на мою книгу «О времени и лихорадке» в газете «Вашингтон таймс». Бедный склеротик Барни Панофски! Годы порока сделали его таким немощным, что пришлось нанимать сына, чтобы тот выполнил работенку, за которую папаше взяться страшно.

Хотя я никогда не снисхожу до того, чтобы отвечать или даже читать критические разборы моих трудов (большинство из которых хвалебные, следует отметить), в данном случае я счел себя обязанным написать литературному редактору «Вашингтон таймс», чтобы он себе отметил, что диатриба Савла Панофски инспирирована личной враждой ко мне его отца.

С уважением, Терри Макайвер.

4

Сейчас вам может показаться, что меня опять куда-то заносит. Но нет. Это я специально. Мистер Льюис, наш классный руководитель, обожал читать нам волнующее, немеркнущее стихотворение Генри Ньюболта «Барабан Дрейка»:

 
Если хоть один дон
Увидит Девон,
Я выйду из порта Рая!
И, врага удалив,
Очищу Пролив,
В боевой барабан ударяя.
 

Однако, как утверждает сегодняшняя «Нью-Йорк таймс», сэр Генри Ньюболт (что это? как можно?) был, оказывается, притворщиком. Ну да, строчил патриотические вирши, но уклонился от военной службы во время Англо-бурской войны: его, дескать, миссия в том, чтобы, оставаясь дома, поддерживать боевой дух нации. Легенда же о боевом барабане Дрейка – и вовсе чистой воды фальшивка его собственного изобретения. А в действительности поэт, сам себя подававший как воплощение викторианских добродетелей, будучи женат, всю жизнь состоял в связи со свояченицей – в Лондоне трахал жену, а во время частых наездов в деревню – ее сестру. У. X. Оден когда-то написал:

 
Время – это злой палач
Тех, кто прям, кто мчится вскачь,
Да и красоты знаток —
Он уж ей отмерит срок!
 
 
Словесам – благоволит:
В песне жив любой пиит,
Будь он трус, чванливый хам, —
Ты воспой, и аз воздам!
 

Ну, может, так, может, нет. Однако мне ни разу в жизни не попадался писатель или художник, который бы не был саморекламшиком, хвастуном и продажным лжецом на поводу у трусливой алчности и отчаянного стремления к славе.

Хемингуэй, этот забияка и рубаха-парень, несмотря на присущий ему встроенный детектор лжи и дерьма, все свои подвиги на Первой мировой войне сочинил, сидя за машинкой. Милый дедушка Льюис Кэрролл, любимец многих поколений детворы, отнюдь не был тем человеком, на которого можно спокойно оставить десятилетнюю дочь. «Товарищ» Пикассо в оккупированном Париже вовсю заискивал перед фашистами. Если Сименон действительно оттрахал десять тысяч женщин, я съем свою соломенную шляпу. Одетс стучал на старых друзей в Комитет по антиамериканской деятельности. Мальро воровал. Лиллиан Хелман врала так, что тошно делается. Приятный во всех отношениях Роберт Фрост на самом деле был форменный подлец и сукин сын. Менкен был оголтелым антисемитом, но в этом ему далеко до отчаянного плагиатора Т. С. Элиота; впрочем, я таких много могу назвать. Ивлин Во был карьеристом, а Фрэнк Харрис, думаю, так и помер девственником. Подвиги Жана-Поля Сартра в Сопротивлении весьма сомнительны, зато позднее он стал апологетом ГУЛАГа. Эдмунд Уилсон мухлевал с налогами, а сэр Стэнли Спенсер [218]218
  * Клиффорд Одетс(1906–1963) – американский драматург, киносценарист, актер, режиссер; придерживался леворадикальных взглядов. Генри Луис Менкен(1880–1956) – американский журналист, эссеист, критик, лингвист . Фрэнк(наст. имя Джеймс Томас) Харрис (1856–1931) – американский журналист, писатель, критик и биограф, известный главным образом благодаря своей малоправдоподобной и перенасыщенной сексуальными сценами автобиографии . Эдмунд Уилсон(1895–1972) – американский публицист, литературовед, прозаик . Стэнли Спенсер(1891–1959) – английский художник.


[Закрыть]был сущий жлоб. Лоуренс Аравийский всех книг в оксфордской библиотеке явно не перечитал. А Марко Поло к Китайской империи подходил, скорее всего, не ближе, чем это позволяют прогулки по пьяцца Сан-Марко. О чем речь! – были бы установлены точные факты, бьюсь об заклад, оказалось бы, что старина Гомер обладал стопроцентным зрением!

Я сбежал на территорию культуры, поехал в Париж в надежде обогатиться общением с чистыми сердцами, с «непризнанными законоустроителями мира», а домой вернулся с твердым решением никогда больше не иметь касательства ни к писателям, ни к художникам.

Кроме Буки.

После моего отбытия Буку видели то в Стамбуле, то в Танжере, то на острове у берегов Испании. Как его? Нет, не Майорка, другой. Крит? Да ну, что за глупости. Тот, который изгадили хиппи. [Ибица. – Прим. Майкла Панофски.] В общем, первое письмо от Буки я получил в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом, через два года после моего возвращения в Монреаль, и пришло оно из буддийского монастыря на острове, который прежде назывался Формоза [На самом деле это письмо от Буки пришло в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, причем из Нью-Йорка, а не с Тайваня; Бука написал его, впервые побывав на рок-концерте. – Прим. Майкла Панофски.], а теперь именуется как-то по-другому – ну точно как кока-кола, заново родившаяся под названием «кола-классик». Хрен с ним. В моем возрасте уже необязательно держаться в курсе. Вот у меня в руках рекламная газетка, призывающая смотреть фильмы с участием очередного мрачного дылды в паре со старлеткой типа «груди на блюде», при этом и тот, и другая загребают по десять миллионов долларов за одно только появление в кадре, а я даже не знаю, как их звать. Судите сами. Женщинам, которые делались звездами экрана, раньше приходилось надевать на себя косынки и темные очки, чтобы их не узнавали на улицах, а теперь им для этого достаточно надеть хоть что-нибудь.И раз уж я так расшалился: вот понятия не имею, что такое «отстой», «умат» и «улет», а также зачем продвинутые молодые люди, собираясь в ресторан, говорят, что идут курить бамбук. И «аськи» у меня нет, и понять, кто такой Логин, я не могу, хоть тресни! И я не чатился онлайн, и никогда не буду.

Бука писал:

Человечество, вопиюще несовершенное, еще не закончило эволюционный виток. В далеком будущем – и по логике развития, и ради удобства – гениталии как мужчин, так и женщин воздвигнутся там, где у нас сейчас головы, а содержимое наших акротериев и прочих всяких куполов сползет туда, где прежде были органы пола. Это позволит молодым и старым вставляться, минуя лирические преамбулы, утомляющие предварительные игры и неизбежную возню с пуговицами и молниями. Они обретут способность осуществлять, как советовал Форстер, «простое подключение» – прямо на перекрестке, пока горит красный, или в очереди в кассу супермаркета, или на скамье синагоги, в церкви… Выражение «факаться», или, как говорят люди благовоспитанные, «заниматься любовью», сменится на «оттолкнуться набалдашниками» – ну, навскидку: «Шел я тут по Пятой авеню, вижу, идет такая – «зю?» – типа ля-ля-фа в оба глаза. Что поделаешь, оттолкнулись набалдашниками».

Побочным следствием новой утонченной реальности станет то, что бордель или иной вертеп разврата, как запретное место, куда ходят удовлетворять низменные страсти, уступит место библиотеке – а как же: чтобы духовно общаться не абы как, а со всеми грамматическими удобствами, надо ведь будет расстегиваться и спускать штаны! Правда, под постоянной угрозой, что застукает спецотряд по борьбе с грамотностью. А новым социальным злом станет интеллигенция. Вспомнишь потом, где ты впервые об этом прочел.

Терри вернулся в Монреаль через год после меня, чтобы вступить в наследство; отцовскую книжную лавку превратил в пиццерию, но вот что удивительно, не устаю поражаться: когда мы впервые пересеклись (это было на Стэнли-стрит), мы ведь буквально бросились друг другу в объятья, радуясь случайной встрече, и, чтобы за нее выпить, вместе двинулись в «Тур Эйфель» в полной уверенности, будто когда-то были закадычными друзьями и вместе сучили лапками все те шебутные два года на левом берегу Сены. Битый час у нас ушел на всякие «а помнишь». Да как же я забуду вечер, когда мы всей компанией пошли на концерт Шарля Трене, а потом ели луковый суп на Центральном рынке! Или тот раз, когда в баре на Монмартре Бука сел за рояль, сделав вид, что он Коул Портер, и нас всех без конца поили бесплатно… Потом мы с Терри de haut en bas [219]219
  Свысока (фр.).


[Закрыть]прошлись насчет провинциального городка, куда – ладно уж, так и быть – соблаговолили вернуться, и насчет того, что улица Сен-Катрин, главная магистраль, которая когда-то казалась средоточием всего цивилизованного мира, теперь, на наш взгляд, что? – ла-а-ажа-лажа-лажа. Господи, подумал я, как же это я не замечал, что Макайвер-то, оказывается, в доску свой парень, да и про меня он в тот вечер, я уверен, думал то же самое. Я обещал позвонить – если не завтра, то послезавтра точно, и он заверил меня в том же. Но он не позвонил, и я тоже. Зря, наверное. Потому что, сделай один из нас первый шаг, я думаю, мы стали бы друзьями. Это была развилка, и мы на ней разошлись. Но это была не единственная развилка в моей жизни. О! Куда там.

Едем дальше. Лео Бишински поселился опять в Нью– Йорке – завел себе студию в Гринич-Виллидже и успел уже стать предметом неудобочитаемой критики в самых recherché [220]220
  Продвинутых (фр.).


[Закрыть]художественных журналах. Да и великолепный первый роман Седрика Ричардсона своим появлением поверг критику в самый настоящий экстаз. Я впрямую, без всякой задней мысли послал ему хвалебное письмо, на которое он не ответил. Это меня задело. Все же мы когда-то были больше чем друзьями. И повязаны ого как крепко!

Он мне все: «Ну вы народ!.. Ну народ!..» И сует чуть ли не в нос, сует бедное сморщенное тельце, как будто оно из помойного бака выскочило и на него набросилось.

И все, больше я о Седрике не слышал, пока его фотография не появилась в «Нью-Йорк таймс» на первой полосе. Окровавленного, со сломанным носом, его поддерживали под руки двое ухмыляющихся толстожопых патрульных из полиции штата Кентукки. Он принял участие в попытке записать двенадцать черных детей в школу для белых, последовала драка, полетели камни, и ему досталось. За массовую драку вместе с ним было арестовано и десять белых. Что до меня, то, вернувшись из Парижа, где мне до смерти надоело гробить свою жизнь на всех этих дрочил от искусства, я твердо решил начать новую жизнь. Как это Клара когда-то сказала? «Когда вернешься домой, чтобы делать деньги (да куда ты денешься – с твоим характером), и женишься на приличной, понимающей в торговле еврейской девушке…» Что ж, пусть она за меня оттуда, с небес, порадуется, подумал я. С сегодняшнего дня у Барни Панофски начинается размеренная буржуазная жизнь. Загородный клуб. На стенах сортира карикатуры, вырезанные из журнала «Нью-Йоркер». Подписка на журнал «Тайм». Карта «Америкэн экспресс». Членство в синагоге. Атташе-кейс с цифровым замочком. И т. д. и т. п. и пр.

Прошло четыре года, и я вырос из торговли сыром, оливковым маслом, старыми «DC-3s» и крадеными древнеегипетскими поделками, но все еще возвращался мыслями к Кларе, сегодня снедаемый виной, назавтра дерзостно освобожденный. Купил себе дом в монреальском пригороде Хемпстеде. Не дом, а само совершенство. Там было все: гостиная с уютным уголком на три ступеньки ниже уровня пола; камин, сложенный из природного камня; огромная, чуть не в рост человека, кухонная печь, мягкое освещение, кондиционирование воздуха, в туалетах сиденья и сушилки полотенец с подогревом, в подвале бар с водопроводом, внешняя отделка стен – алюминиевый сайдинг, в пристройке гараж на две машины, а в гостиной еще и венецианское окно. Восхитившись своим приобретением (так-то вот! – пускай теперь Клара в гробу перевернется), я обозрел его и увидел, чего не хватает. Немедленно пошел, купил баскетбольную корзину и пришурупил ее на должное место над гаражными воротами. Теперь оставалось лишь завести жену и пса по кличке Пират. Опять поворотный момент. У меня уже было 250 000 долларов в банке, но я продал все свои предприятия, выручив еще мезумон,после чего зарегистрировал ЗАО «Артель напрасный труд» и снял в центре города офис. Засим, не откладывая дело в долгий ящик, пошел искать недостающий член уравнения – так сказать, бриллиант в корону реба Барни. Это же всеми признано: одинокий состоятельный мужчина обязательно должен хотеть жениться. Да. Но хотеть – это еще не все. Чтобы добыть себе правильную Мадам, сперва я должен был заработать репутацию в приличном обществе.

С этой целью я решил просочиться в официальные, так сказать, еврейские круги, где и решают, кого считать столпом общества, кого подпоркой, а на кого надежда как на гнилой забор. Для начала я вызвался в добровольцы по сбору средств на «Общее еврейское дело», чем и объясняется мое появление однажды вечером в конторе у хитроватого, но явно не чересчур одухотворенного фабриканта одежды. На стене позади стола, за спиной коренастенького, улыбчивого Ирва Нусбаума была привинчена табличка «Человек года». Еще там висела пара бронзовых детских ботиночек. Фотография Голды Меир с автографом. На другой фотографии Ирв был снят в момент, когда он от имени Друзей университета Бен-Гуриона в Негеве вручает Бернарду Гурски диплом доктора филологии. На пьедестале стояла модель шестиметровой яхты, которую Ирв держал во Флориде, – хорошее, правильное судно под названием «Царица Эсфирь» (в честь собственной жены, а не библейской Мисс Персия). А уж фотографии гадких и несносных его детишек валялись тут, там, сям, да и вообще повсюду.

– А вы не слишком ли молоды для этого? – спросил Ирв. – Обычно средства собирают люди… ну, скажем, более зрелого возраста.

– Чтобы хотеть внести свою лепту в развитие Израиля, человек не может быть слишком молод.

– Выпить не желаете?

– Да, неплохо бы кока-колы. Или содовой.

– А как насчет виски?

– Да ну! У меня весь день еще впереди, я так рано не пью, но вы пожалуйста, вы не стесняйтесь!

Ирв осклабился. Ну ясно: вопреки тому, что обо мне говорят, я не пьяница. Этот экзамен я сдал. И был зачислен на ускоренные тактические курсы.

– Сперва я доверю вам всего несколько адресов, а там посмотрим, – начал Ирв. – Теперь слушайте здесь. Правила игры. Никогда не посещайте объект в его офисе, где он, засранец, царь и бог, а вы очередной момзер [221]221
  Негодяй (идиш).


[Закрыть], пришедший за подачкой. Куда легче навешать ему лапши насчет нуждающегося Израиля, встретив его в синагоге, но там его обрабатывать не надо. Дурной тон. Все равно что менялы в храме. По телефону назначьте встречу, и тут важнейшее дело – время дня. Завтраки отпадают: вдруг ему ночью жена не дала или было не заснуть из-за изжоги. Идеальное время – ланч. Выберите небольшой ресторанчик. Чтобы столы стояли как можно реже. Такое место, где не приходится кричать. И чтобы с глазу на глаз. Черт. В этом году у нас нехорошо. Сильно упало количество антисемитских выходок.

– Да-а. Какая жалость, – сказал я.

– Не поймите меня превратно. Я против антисемитизма. Но каждый раз, когда какой-нибудь гондон рисует на стене синагоги свастику или переворачивает надгробье на одном из наших кладбищ, люди становятся нервными, они звонят мне, и они таки сами предлагают! В общем, если в этом году так и дальше пойдет, вам надо будет ваш объект брать за шкирку и мордой его, мордой в Холокост. Освенцимом его по башке. Бухенвальдом. Тем, что в той же Канаде военные преступники до сих пор гуляют и в ус не дуют. Говорите ему так: «Вы можете поручиться, что такое не произойдет снова, даже здесь? – и куда мы тогда пойдем?» Израиль это наш страховой полис – вот вы им как говорите.

Мы снабдим вас кое-какой интимной информацией о доходах вашего объекта, и если он начнет плакаться, говорить, что у него нынче голый год выдался, вы скажете: чушь, и назовете цифры. Но не те цифры, с которыми он ходит в налоговую. Настоящие цифры. Скажете ему, что теперь, когда мы вступаем в сражение с этим долбофакером Насером, его вклад в нынешнем году должен стать больше. А если начнет юлить, вы его буба-майнсес [222]222
  Бабкины сказки (идиш).


[Закрыть]не слушайте, а между делом вставьте, что в Элмридже (или где там его загородный клуб находится) все будут знать до цента, сколько он внес, и приток заказов к нему может пострадать, если станет известно, что он скупердяй. Кстати, я понял так, что вы занялись телевизионным бизнесом. Как помощь с кастингом понадобится, я к вашим услугам!

Помощь с кастингом? В джунглях шоу-бизнеса, кишащих доносчиками, мошенниками и ядовитыми змеями, я был как ребенок, которому шнурки завязывать и то помогать надо. Деньги утекали рекой, я ими как кровью исходил. Мой первый пилотный проект (его идею продал мне жулик, который клялся, будто он соавтор одной из серий «Перри Мейсона») был началом сериала про частного сыщика, у которого «свой, особенный кодекс чести». Этакий канадский клон Сэма Спейда [223]223
  * Сэм Спейд– герой романа «Мальтийский сокол» (1930) Дэшила Хэммета (1894–1961).


[Закрыть]. Режиссировать фильм Национальный комитет по кинематографии прислал какого-то загнанного мерина, главную роль отдали актеру из Торонто, на которого можно было смело положиться только в том, что он будет пьян еще до завтрака. «Это наш Оливер», – говорил о нем его агент, утверждавший, будто тот отвергает предложения сниматься в Голливуде просто из принципа. При этом женщина, взятая на роль его подружки, оказалась его бывшей любовницей, о чем меня почему-то в известность не поставили, а она как увидит его при подготовке к съемкам какого-нибудь эпизода, так сразу в слезы. Результат получился невероятно, ошеломительно плох, так плох, что я не решался никому этот фильм даже показывать, но у меня он до сих пор на кассете, и, когда совсем одолевает депрессия, я его смотрю, чтобы посмеяться.

Я оказался таким ловким сборщиком пожертвований, что Ирв даже пригласил меня на свою серебряную свадьбу – ужин для избранных с танцами, происходивший в отдельном зале ресторана «У Руби Фу», где все были в вечерних платьях и смокингах, причем те, что в смокингах, все, кроме меня, зарабатывали столько, что с них можно было стрясать как минимум по двадцать тысяч долларов в год одних только пожертвований в пользу Израиля, не говоря уже о всякой прочей помощи общине. Вот там-то я и встретил мегеру, которая сделалась моей второй женой. Черт! Черт! Черт! И вот теперь мне шестьдесят семь лет, я стал усыхающим старцем, у которого с конца когда надо толком не течет, а так все время капает, но по сей день я не могу понять, как меня угораздило вляпаться в этот второй брак, из-за которого я беднею каждый месяц на десять тысяч долларов – и это еще без поправки на инфляцию. Подумать только: ее отец, этот чванливый старый боров, когда-то опасался меня,считая охотником за приданым. Оглядываясь назад и пытаясь найти хоть какое-то оправдание своему идиотизму, какое-то отпущение грехов, я стараюсь думать, что тогда это был просто не я, а пародирующий меня зомби. Притворяющийся удалым гешефтмахером,которого видела во мне и очень не одобряла Клара. Ох уж этот комплекс вины! Он заставлял меня пить в предутренние часы и бояться лечь, потому что во сне сразу возникнет Клара в гробу. Гроб, в соответствии с требованиями еврейского Закона, был сосновый и с дырочками, чтобы набег червей на чересчур юный труп произошел как можно скорее. Глубина – два метра. А там, на этой глубине, гниют ее груди. «…За обедом сможешь потчевать друзей из "Общего еврейского дела" рассказами о том, как жил с мерзкой гадиной Кларой Чамберс». И уж я теперь разгулялся, хлебал респектабельность полным ротом,чтобы доказать призраку Клары, что изображать приличного буржуазного еврейского мальчика я могу еще и лучше, чем она способна была себе представить. Иногда этак остановишься, на самого себя глянешь, и оторопь берет – ишь ты, лицедей какой, почему никто не аплодирует? В период молниеносного – всего один месяц – ухаживания за бомбой замедленного действия, которой оказалась Вторая Мадам Панофски, был, например, такой вечер, когда я повел ее ужинать в отель «Ритц», там пил чересчур много даже по моим меркам, а она без умолку щебетала о том, какую она при содействии знакомой декораторши интерьеров конфетку сделает из этой моей хемпстедской начиненной респектабельностью мышеловки.

– А как ты повезешь меня домой, – спросила она, – в твоем состоянии?

– Что ты, – ответил я и, чмокнув ее в щечку, сымпровизировал реплику, которую только моя «Артель напрасный труд» и могла бы принять к постановке: – Я никогда не прощу себе, если из-за моего «состояния» с тобою что-нибудь случится. Ты слишком дорога мне. Мы бросим мою машину здесь и возьмем такси.

– Ах, Барни!  – что-то больно уж восторженно отозвалась она.

Вообще-то я зря написал: Ах, Барни! – что-то больно уж восторженно отозвалась она. Это я злобствую. И лгу. Правда состоит в том, что, когда я встретил ее, я был эмоциональным калекой и пил почти непрерывно, наказывая себя за то, что иду наперекор собственной природе, однако у Второй Мадам Панофски жизненной силы хватало на двоих, а кроме того, она очень хорошо чувствовала комическое и обладала остроумием совершенно особого, только ей присущего толка. Как и тот блаженной памяти старый блядун Хайми Минцбаум, она обладала качеством, которое больше всего восхищает меня в других людях, – аппетитом к жизни. Нет, больше того. Нацеленная в те дни на пожирание всего, что только можно употребить по части культуры, – а употребить она теперь могла хоть весь прилавок книжного рынка в Браун-Дерби, – она читала не переставая. Но читала Вторая Мадам Панофски не для удовольствия, а чтобы быть на уровне. Утром в воскресенье садилась за книжное обозрение «Нью-Йорк таймс» и прорабатывала его так, словно готовилась к экзамену. Отмечала только те книги, которые могут стать предметом обсуждения на светских мероприятиях; безотлагательно их заказывала и проглатывала с умопомрачительной скоростью: «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, «Общество изобилия» Джона Гел– брайта, «Помощник» Бернарда Маламуда, «Одержимые любовью» Джеймса Гоулда Коззенса. Самым страшным грехом, с ее точки зрения, была пустая трата времени, в чем я вновь и вновь обвинялся, потому что стоило мне в баре расслабиться, и я мог на несколько часов сцепиться языками вообще неизвестно с кем. Помимо того, что и так слишком подолгу точил лясы с уволенными на пенсию хоккеистами, пьяными спортивными комментаторами и мелкими мошенниками.

Поехав на три дня развеяться в Нью-Йорк, мы остановились в «Алгонкине», поселившись в двух отдельных комнатах, на чем настоял именно я, – мне очень уж хотелось во всем следовать тому, что я считал правилами приличия. И я бы этой поездкой был вполне доволен, если бы бродил где ни попадя, слонялся по барам и книжным лавкам, но она составила плотный график, в который впихала столько, что у нормального человека на это ушло бы недели две. В театр надо было ходить и днем, и вечером: «Двое на качелях», «Восход в Кампобелло», «Мир Сьюзи Вонг», «Эстрадник». То и дело ее расписание повелевало все бросать и мчаться куда-то на край света в магазин народных промыслов или в ювелирный салон, рекомендованный журналом «Вог». Несмотря на стертые ноги, утром она все равно в момент открытия первая врывалась в универмаг Бергдорфа Гудмана, оттуда спешила к Заксу и дальше, на Канал-стрит, в такие местечки, о которых знают только настоящие cognoscenti [224]224
  Знатоки (ит.).


[Закрыть], – туда, где можно было буквально за гроши купить платья нового «мешковатого» силуэта от Живанши. Собираясь лететь в Нью-Йорк, она нарочно оделась в старое, чтобы весь этот гардероб без сожалений выкинуть в мусоропровод гостиницы, как только она купит себе первый новый наряд. И наоборот, в день нашего вылета обратно утром порвала все компрометирующие чеки с распродаж, оставив только те, которые услужливые продавщицы для нее сфабриковали, – например, чек на 39,99 долларов за стопятидесятидолларовый свитер. Когда садились в самолет, на ней было бог знает сколько пар белья и блузок, надетых одна на другую, а на выходе она с шуточками прошла мимо монреальского таможенного инспектора, вовсю флиртуя с ним en français.

Да, Вторая Мадам Панофски представляла собой образчик того человеческого типа, который все кому не лень высмеивают и поливают грязью, – этакая американо-еврейская фифа, но она каким-то образом добыла-таки нечто похожее на живой огонек из остававшейся от меня тогда полумертвой головешки. Когда мы встретились, она уже успела отработать сезон в кибуце и окончила Макгилл по специальности «психология», после чего пошла работать с трудными детьми в заведении при Центральной еврейской больнице. Они ее обожали. Она умела их рассмешить. Вторая Мадам Панофски вовсе не была плохим человеком. Если бы она не попала в мои руки, а вышла замуж за действительно, а не притворно приличного человека, она была бы сейчас образцовой женой и матерью. И не превратилась бы в озлобленную и страшно растолстевшую каргу, с головой ушедшую в «Нью эйдж» [225]225
  * «Нью эйдж»– в модном в 80-е годы эклектическом религиозном учении «Нью эйдж» (новая эра) все смешано в кучу – от йоги и астрологии до пришельцев из космоса и летающих тарелок. Типичные атрибуты – карты таро и магические кристаллы. Большая роль отводилась экстрасенсам и контактерам.


[Закрыть], трясущуюся над какими-то кристаллами и без конца таскающуюся на консультации к контактерам. Мириам сказала мне однажды: «Кришна имел право разрушать, а ты, Барни, нет». О'кей, о'кей. Что ж, попробую ближе к истине.