Текст книги "Версия Барни"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

16

Нет, подождите. Еще не время. К дому на озере, где будут Бука, О'Хирн, Вторая Мадам Панофски и пр., я подойду чуть погодя. Обещаю. А сейчас настал момент передачи «По вашим заявкам». Час Мириам. Черт! Кажется, что-то случилось с моим радиоприемником. Может, сдохли эти – как они там называются… Ну, вы поняли – такие хреновинки, в которых дух, ток и свет. Ее голос слышится, только если до конца ввести громкость. Что-то у меня тут все начинает распадаться. Вчера вечером барахлил телевизор. То заорет, то замрет. А когда мне его наконец настроили, меня от него оторвал стук в дверь. Это был сын соседа снизу.

– Вы что к телефону не подходите, мистер Панофски?

– Почему не подхожу? Подхожу! А что случилось, Гарольд?

– Моя мама спрашивает, чего у вас телевизор так орет? Не могли бы вы сделать его потише?

– У твоей мамы, должно быть, очень тонкий слух, но – ладно, я его прикручу.

– Спасибо.

– Ой, Гарольд, подожди.

– Да, сэр?

– Вопрос на засыпку. Если у тебя радио не фурычит, на что бы ты в первую очередь стал грешить? Оно не от сети работает, а такое – ну, облегченное, чтобы ходить с ним туда-сюда.

– А, портативное.

– Ну да, а я разве не так сказал?

– Наверное, вам надо проверить батарейки.

Гарольд ушел, а я налил себе на два пальца «карду» и глянул, что там сулит в столь поздний час программа телевидения. «Багровый пират» с Бертом Ланкастером. «Серебряная чаша» с Полом Ньюменом и Вирджинией Мэйо. «Девушка из ФБР» с Цезарем Ромеро, Джорджем Брентом и Одри Тоттер. Нет уж, спасибо; но как заснуть? Что ж, пришлось отлавливать в туманных закоулках былого верную миссис Огилви, припоминая то воскресенье, когда она, одолжив у кого-то остиновский седан, пригласила меня поехать на пикник в Лаврентийские горы. Помню, меня изумило то, что мама даже приготовила нам в дорогу еду. Жуткие какие-то изыски ее собственного изобретения. Комбинированные бутерброды – на одних в слякоти недоваренного яйца лежали куски банана, другие представляли собой два куска хлеба с ореховым маслом, между которыми были расплющены сардинки.

– Не забывай: ты должен быть приличным, вежливым мальчиком, – напутствовала меня она.

Водителем миссис Огилви была плохоньким, паркуясь, умудрилась запрыгнуть на тротуар. Одета в тесное – как она только влезла в него? – летнее платье без рукавов, которое спереди было сверху донизу на пуговицах. На красный свет тормозила так, что шины шли юзом, трогалась рывком, у нее не раз глох двигатель, но мы в конце концов все-таки безаварийно выбрались на природу.

– А ты плавки взял? – спросила она.

– Забыл.

– Ах, боже мой, и я тоже забыла купальник!

Она потянулась приласкать меня, и «остин», вильнув, выкатился на встречную полосу.

– А знаешь, чья это машина? Мистера Смизерса. Он дал ее мне, чтобы я за это согласилась поехать с ним кататься лунной ночью. Фу. Ничто не заставит меня уединиться с ним на заднем сиденье. У него разит изо рта.

Мы нашли полянку и расположились на одеяле, она открыла свою корзину. Баночка пасты из килек под названием «закуска джентльмена». Шпротный паштет. Оксфордский мармелад. Булочки. Два пирога с мясом.

– Так. Я придумала игру. Ты становишься к тому дереву derrifre ко мне и считаешь до vingt-cinq en frangais. А я беру ка– кую-нибудь bonne-bouche [292]292
  Спиной… двадцати пяти по-французски… лакомую (фр.).


[Закрыть]шоколадную конфетку с ликером и где-нибудь у себя прячу. Ты меня обыскиваешь. Нашел – съел. Только надо ее оттуда, где была, слизать, и без рук. Давай: на старт, внимание, марш! Только не подглядывай!

Ну, понятно – обернувшись, я обнаружил, что она голая лежит на одеяле, а шоколадки расположены точно там, где я и ожидал.

– Быстрее. Они начинают таять, и становится – а-я-яй! – щекотно.

Набравшись терпения, я ждал, когда она начнет стонать и ерзать, постепенно слабея, и наконец улучил миг, чтобы, отпрянув, вытереть запястьем рот. К моему удивлению, она вдруг подняла ноги да как даст мне пяткой по зубам!

– И ты знаешь, и я знаю, что ничего этого никогда не было. Предатель. Лгун. Ты все придумал, онанист паршивый, чтобы опорочить доброе имя приличной женщины, всеми уважаемой учительницы высшего разряда… настоящей лондонки, пережившей немецкие бомбежки (ах, какой тогда был у всех душевный подъем!) – и вдруг – нате вам! – отправили в эту тифсте провинц [293]293
  Глухомань (идиш).


[Закрыть], в отсталый доминион, где ЧАЙ В ПАКЕТИКАХ… Ты все это придумал, потому что страдаешь старческой дегринголадой [294]294
  От фр.degringolade – упадок, маразм.


[Закрыть]и надеешься возбудиться, чтобы выдавить из себя пару капель спермы на простыню. Она у тебя кончается, дурень, ее надо беречь! Весь этот пикник ты придумал, чтобы…

– Да ни черта подобного! Ты взяла меня на…

– Конечно. Но дальше того, чтобы неуклюже, мальчишески-торопливо тискать меня, ты так и не продвинулся – тем более что вдруг явился тот мужлан, абориген франкоканадец – это ж надо, какие чукчи сходят здесь за французов! – и сказал, что мы вторглись в его владения. Остальное ты сочинил, потому что ни одна нормальная женщина никогда уже на тебя не посмотрит, развратный ты, усыхающий, испещренный печеночными пятнами вислобрюхий старый еврей, а с недавних пор к тому же и почти глухой, если уж совсем честно. Ты выдумал эту похотливую сказку потому, что до сих пор все медлишь, тянешь, готов сочинять любую дребедень, лишь бы не касаться правды о том, что произошло тогда у тебя на даче. Ну-ка, вон с кровати и марш в сортир, пора произвести маленькое жалкенькое пи-пи, которым едва ли наполнишь мензурку. Эх, бедный Бука!

17

Связь с Букой я поддерживал постоянно, он присылал мне краткие загадочные открытки оттуда, где в данный момент находился. Марракеш. Бангкок. Киото. Гавана. Кейптаун. Лас-Вегас. Богота. Бенарес:

По причине отсутствия миквы [295]295
  Скопление вод (иврит) – бассейн для ритуального омовения при синагогах.


[Закрыть]для очищения использую Ганг.

Читаю Грина (правда, Генри). Честера (правда, Альфреда). А также Рота (правда, Йозефа) [296]296
  * Генри Грин(наст. имя Генри Винсент Йорк, 1905–1973) – английский писатель, автор многочисленных романов; друг Грэма Грина, чье полное имя Генри Грэм Грин. Альфред Честер(1928–1971) , Йозеф Рот(1894–1939) – австрийский писатель и журналист еврейского происхождения.


[Закрыть].

А еще была открытка из того города в Кашмире – ну как же он называется? [Шринагар. – Прим. Майкла Панофски.]– куда все наркоши ездят затариваться ганджубасом. В детстве у меня на стене комнаты висела карта, на которой после высадки союзников в Европе я отмечал продвижение фронтов. А тогда, в конце пятидесятых, я держал в офисе глобус, чтобы следить по нему за странствиями моего друга, этакого современного скитальца по его собственным «Трясинам отчаяния» [297]297
  * «Трясины отчаяния»– отсылка к «Пути паломника» Джона Баньяна (1628–1688), где упоминается «Трясина отчаяния».


[Закрыть]. Изредка его рассказы появлялись в «Пэрис ревью», «Зеро» и «Энкаунтере». В конце концов Бука (куда денешься?) осел в одной из мансард Гринич-Виллиджа и стал завсегдатаем «Сан-Ремо» и «Львиной головы». Женщины, что называется, толпились у его ног. Среди них в один прекрасный вечер, к изумлению присутствующих, мелькнула Ава Гарднер. Он приковывал к себе внимание – нет, вызывал даже нечто вроде благоговения у юных и прекрасных дам тем, что всегда молчал, а уж если высказывал, то сразу приговор. Однажды, например, когда всплыло имя Джека Керуака, буркнул:

– Сила – это еще не все.

– Да и зачем писать с силой? – сказал присутствовавший при этом я. – Этак можно и машинку сломать. [На самом деле сей перл первым и при большом стечении народа выдал Трумэн Капоте. – Прим. Майкла Панофски.]

Аллена Гинзберга Бука тоже ни во что не ставил. Однажды, как раз когда я там тоже был, обольстительная юная дама, пытаясь произвести впечатление, сдуру процитировала при нем первые строки «Вопля»:

 
Я видел, как лучшие умы поколения в губительном помешательстве,
голодные и раздетые, истерически
шляются ночи напролет по негритянским кварталам,
злобно нарываясь на то, чтобы им дали в глаз…
 

Бука почесал в затылке:

– Лучшие умы? А поконкретнее нельзя? Имена, явки…

– Я вас не понимаю.

– Исайя Берлин? Нет, староват. Но ведь не мистер же Трокки?

Среди Букиных постоянных собутыльников были Сеймур Крим и Анатоль Бруайар [298]298
  * Исайя Берлин(1909–1997) – английский философ, дипломат. Александр Трокки (1925–1984) – шотландский писатель, наркоман, автор нашумевшего романа «Книга Каина» . Сеймур Крим(1922–1989) – американский журналист и эссеист . Анатоль Бруайар(1920–1990) – американский писатель и литературный критик.


[Закрыть]. В одном Бука представлял собой полную противоположность Хайми Минцбауму – он никогда не сыпал именами, зато на адрес кафе «Львиная голова» запросто могло прийти письмо с Кубы с пометкой «для Буки», и от кого бы вы думали? – от Хемингуэя! Или зайдет вдруг Джон Чивер, пригласит его на ланч. А то забредут Норман Мейлер или Уильям Стайрон, так тоже ведь – присядут, поговорят с ним, а если его нет, осведомятся, куда подевался. Билли Холидей после ее катастрофического заключительного турне по Франции и Италии тоже наведывалась, искала с ним встречи. Приходила Мэри Маккарти. И Джон Хастон [299]299
  * Джон Хастон(1906–1987) – американский режиссер, сценарист, актер.


[Закрыть]. После того как фрагменты Букиного незаконченного романа появились в «Нью америкэн ревью», он и вообще стал живой легендой, но я-то знал, что все это им написано еще в Париже лет десять тому назад. Тем не менее Бука постепенно приобрел репутацию автора величайшего американского романа современности, хотя и не совсем еще завершенного. Редакторы самых уважаемых издательств Нью-Йорка наперебой, с чековыми книжками в руках, вокруг него увивались, стараясь завлечь. Как-то раз один из них прислал за Букой лимузин, чтобы отвезти его на тщательно организованный и срежиссированный обед в Саут-гемптоне, и тут – здрасьте пожалуйста! – оказывается, Буки-то и нет – уехал в гости к подружке в Саг-Харбор, так что роскошный экипаж прибыл в поместье издателя пустым, отчего ореол загадочности вокруг Буки обозначился еще резче. Другой редактор пригласил его на ланч в «Русскую чайную». Источая елей, спросил:

– Нельзя ли посмотреть еще какие-нибудь страницы вашего романа?

– Это было бы нескромностью, – отвечал Бука, уткнувшись в платок прохудившимся носом. – Никак не могу справиться с этой простудой!

– Может быть, мне поговорить с вашим агентом?

– А у меня нет агента.

Сам будучи лучшим своим агентом, Бука отвечал уклончиво или вовсе уходил от ответа, а контракты ему предлагали очень выгодные. Чем дольше он тянул с окончательной договоренностью, тем выше взлетали ставки гонорара. В конце концов Бука все же подписал с издательством «Рэндом-хаус» договор, по которому один аванс выражался суммой с шестью нулями, что теперь в порядке вещей, но это был еще пятьдесят восьмой год, тот год, когда «Монреальцы» взяли третий Кубок Стэнли подряд, а «Бостонских мишек» в пятой встрече разнесли со счетом 5:3. Жоффрион и Морис Ришар забили по шайбе в первом периоде; Беливо и опять Жоффрион во втором; а в третьем заколотил Дуг Харви – пушечным ударом с расстояния в сорок футов. Так что с памятью у старого Барни Панофски все в порядке, и не о чем тут говорить. Макароны откидывают в дуршлаг. Семеро гномов – это Засоня, Ворчун, Чихоня, Профессор, Весельчак и еще два каких-то. [Скромник и Молчун. – Прим. Майкла Панофски.] Институт Вейцмана находится в Хайфе. «Человека в сером фланелевом костюме» написал… нет, не Фредерик Уэйкман, кто-то другой. [Слоун Уилсон. – Прим. Майкла Панофски.] А Наполеона разбили неподалеку от городка, про который Костыль Джонс сочинил дурацкую песенку:

 
Не вода, не аква-ватер
Подмочила мне кроватер;
Я лишился дара слова —
ВАТЕРЛОО! ВАТЕРЛОО!..
 

Да, но я ведь говорил о Буке. Эти деньги он отчасти просадил в очко и chemin de fer, отчасти пропил, пронюхал, а что осталось, спустил по локтевой вене, а когда она от него спряталась, стал колоться в щиколотку и даже в язык. А потом звонит ко мне в офис. Был бы у меня дар предвидения, я бросил бы трубку. Но нет.

– Мне бы на твоей дачке перекантоваться какое-то время, – сказал он. – Хочу соскочить с иглы. Приютишь?

– Конечно.

– Только мне нужен метадон.

– У меня есть приятель врач, Морти Гершкович. Он достанет.

Я встретил Буку в аэропорту и поразился, как он исхудал со времени нашей последней встречи; его лоб постоянно орошался капельками пота, стекавшими по щекам несмотря на холод – погода была для конца июня нетипичная.

– Давай отметим встречу классным завтраком в «Эль-Рицо», – сказал я, взяв его под руку, – а потом поедем ко мне в Лаврентийские горы, – где, как я уведомил его, нас ждала Вторая Мадам Панофски.

– Нет, нет, нет, – испугался он. – Сперва тебе придется отвезти меня туда, где я смогу ширнуться.

– Ты ж говорил, что приехал, чтобы завязать?

– Только один раз, последний, или я просто вымру.

Мы поехали ко мне домой, где Бука сразу скинул пиджак, закатал рукав рубашки, обвязал руку галстуком и принялся выполнять сгибания-разгибания, вращать ею, дрыгать и всячески нагружать, пытаясь заставить пропавшую вену выступить, а я в это время грел зелье в ложке. Понадобились три кровопускания, прежде чем удалось правильно ввести шприц.

– Наверное, Форстер как раз под этим и разумел «простое подключение», – рискнул сыронизировать я.

– «Простите, я могу вас спросить: зачем вам шприц?» – заинтересовался аптекарь. – «Отчего же. Просто я готовлю ветчину по-техасски, а для этого ее надо всю обколоть "Джеком дэниэлсом"».

– Ну, теперь поехали завтракать?

– Я – нет. Но я рад тебя видеть.

– Я тоже.

– Сколько таких сигар ты выкуриваешь за день?

– Не считал никогда.

– Не увлекался бы ты ими, они вредные как черт-те что. Слушай, а что получилось из твоего приятеля Макайвера?

– Да ничего толком-то.

– А ведь подавал надежды, или мне казалось?

– М-м-м.

Одетая в лучшие тряпки, на крыльце нас ждала Вторая Мадам Панофски и выглядела очень привлекательно, даже сексуально – это мне честность повелевает «отдать ей должное», как говорится. Она затратила массу сил, в лепешку разбилась, готовя нам обед при свечах. Но Бука задремал уже над первым блюдом (супом-пате из дробленого гороха), его голова стала склоняться, а тело оползать, временами подергиваясь. Я увел его в комнату, которая для него была предназначена, сгрузил на кровать и показал, где для него оставлен метадон. Потом вернулся к обеденному столу.

– Жаль, что так получилось, – сказал я.

– Я старалась, весь день стояла у плиты, а ты уже по дороге успел напоить его допьяна, молодец!

– Это не так.

– А теперь тебе придется сидеть и разговаривать со мной, изображая мир и согласие. Или мне принести тебе журнал?

– Ты знаешь, он ведь очень болен.

– И я не хочу, чтобы он курил в постели. Не хватало, чтобы он поджег дом.

– Он не курит. Говорит, что это вредно для здоровья.

– Ты куда пошел? Я еще баранину не подавала. Или ты тоже есть не хочешь?

– Просто хотел плеснуть себе виски.

– Так возьми и поставь бутылку на стол, чтобы не вскакивать и не бегать каждые две минуты.

– Балдеж. Неужто мы проживем пару дней без ссор?

– Ты еще ничего не знаешь. Во вторник я сдавала твой костюм в чистку, вынимала все из карманов и вот что я там нашла.

Ой-ёй-ёй. Чек из магазина «Ригал флористс», где я произвел покупку дюжины красных длинночеренковых роз.

– А, это, – проговорил я и потянулся за бутылкой.

– Я подумала, ах, как это мило с его стороны. Вымыла вазу и не смела весь день из дому шагу ступить – вдруг пропущу доставку!

– Наверное, они не нашли наш коттедж.

– С каждой минутой у тебя нос все длиннее и длиннее.

– Ты намекаешь, что я лгу?

– Намекаю? Нет, дорогушенька. Я прямоэто говорю.

– Кошмар.

–  Для кого ты их покупал?

– Между прочим, вся эта история совершенно невинна, но я отказываюсь подвергаться беспардонному допросу в моем собственном доме.

– Которой из твоих шлюх предназначались эти розы?

– Тебе будет ужасно неловко, когда розы вдруг окажутся здесь завтра утром.

– Только если ты огородами проберешься в магазин и оттуда по телефону закажешь еще дюжину . Если ты держишь где-нибудь квартиру с проституткой, то я хочу это знать!

– А что – думаешь, только одну?

– Я жду! Отвечай мне на вопрос!

– Я могу запросто доказать свою невиновность и ответить на твой вопрос прямо вот так, – сказал я и щелкнул пальцами, – но я не буду этого делать, потому что мне не нравится твой тон, и вообще все это оскорбительно.

– И я здесь единственная, кто ведет себя неправильно?

– Несомненно.

–  А теперь скажи мне, кому предназначались эти розы.

– Актрисе, которую мы пытаемся привлечь к участию в пилотной серии нового проекта.

– Где она живет?

– По-моему, где-то в Утремоне. Только ведь – откуда ж мне знать? У меня для этого секретарша есть.

– Где-то в Утремоне?

– На Кот-Сан-Катрин-роуд, кажется.

– А если подумать?

– Слушай, не морочь мне голову. Баранина замечательная. Правда – очень вкусно. Почему бы нам не насладиться обедом, как это делают нормальные, цивилизованные люди?

– Я позвонила в «Ригал флористс», сказала, что я твоя секретарша…

– Как ты посмела лезть не в свое…

– …и тамошний администратор спросил меня, не хочешь ли ты отменить свое распоряжение посылать каждую неделю дюжину длинночеренковых красных роз по некоему адресу в Торонто. Я сказала нет, но надо бы проверить, правильно ли у них записан адрес. Тут, наверное, он что-то заподозрил, потому что говорит: «Я пойду посмотрю, а потом вам перезвоню». И я повесила трубку. А теперь говори, как зовут твою блядь в Торонто.

– Так, всё, я не собираюсь оставаться здесь больше ни секунды, – сказал я, вскакивая с бутылкой «макаллана» в руке. – И терпеть допрос я больше не намерен!

– Сегодня спать будешь во второй гостевой комнате, а если твой приятель, этот наркоман, захочет узнать почему, скажи ему, чтобы спрашивал у меня. Он знает, что ты берешь уроки чечетки?

– Расскажи ему. Я не возражаю.

– Не могу дождаться, когда же ты предстанешь перед ним в соломенной шляпе и с тростью. Выглядишь ты при этом как форменный дебил.

– Ну, наверное, – согласился я.

– Мой отец тебя насквозь видел. Если бы я послушала его (земля ему пухом), не оказалась бы в таком положении.

– То есть не вышла бы замуж за человека из низов.

– По любым меркам я привлекательная женщина, – сказала она дрогнувшим голосом. – Неглупая, образованная . Зачем тебе кто-то еще?

– Давай-ка пойдем спать. Поговорить можно будет и утром.

Но она уже вовсю плакала.

– Зачем ты женился на мне, а, Барни?

– Это я – да, маху дал.

– На нашей свадьбе я подошла к тебе, а ты как раз говорил Буке: «Я влюблен. Впервые в жизни я по-настоящему, всерьез, непоправимо влюблен». Не передать, как я тогда была тронута. Какое чувство возникло у меня в душе! А сейчас – погляди на нас! Мы женаты чуть больше года, а ты со мной любовью уже который месяц не занимался, и за это унижение я ненавижу тебя до глубины души!

– Хочу, чтобы ты знала, – сказал я, весь во власти чувства вины, – что я не изменял тебе.

– О, как мне стыдно. Убил. Какой же ты лгун! Жалкий плебей. Животное. Давай допивай свою бутылку. Спокойной ночи.

Всю-то я бутылку не допил, но оставил едва на донышке, а когда рано утром проснулся, слышу, она говорит с матерью по телефону. Ежедневный утренний отчет Второй Мадам Панофски.

– …баранья ножка. Нет, не новозеландская. Местная. Как где, в «Делани». Ма, я прекрасно понимаю, что в Атуотере на рынке дешевле, но мне было некогда, и потом, там вечно негде машину поставить. Я помню. Конечно, я обязательно проверю счет. Я всегда проверяю. Нет, ты была абсолютно права, что сказала – оно было пережаренным и жестким. Нет, вовсе я не постеснялась, просто снаружи мне было ждать удобнее. Ма, так нечестно. Не каждый ирландец католик, и не каждый католик антисемит. Да нет, просто ребрышко какое-то упрямое попалось. Я вовсе не говорю, что ты плохо готовишь. Что? А… – суп-пате из дробленого гороха, а потом зеленый салат с сыром. Да, это ты мне дала рецепт. Я знаю, как рабби Горнштейн его обожает, а Барни – он вообще к десертам равнодушен. Господи, да ведь он из виски получает сахара столько, что никаких десертов не надо! Я скажу ему, обязательно, но он отвечает, что вовсе не стремится жить до восьмидесяти и ходить пуская слюни в маразме. Я согласна. Конечно, сейчас это не такой уж преклонный возраст. Да бог с тобой, он прекрасно знает, что у тебя диплом Макгилла и ты рецензируешь книги для женского читательского кружка при синагоге . Он вовсе не считает тебя глупой.Нет, извини, поправка: он всех считает глупыми. Что? Он тебе так сказал? Ну, по правде говоря, вряд ли он сам-то прочел все семь томов Гиббона. Да не должна ты ему ничего доказывать! Ма, Фрэнк Харрис сам отвратный тип – ты помнишь, что он подарил тебе на Хануку [300]300
  * Ханука– праздник в честь победы еврейских повстанцев над греко-сирийскими завоевателями в 164 г. до н. э., когда был отвоеван и заново восстановлен Иерусалимский храм.


[Закрыть]? Тоже мне шутник. Что? Кем он работает? А… он писатель. Старый друг Барни, еще со времен Парижа. Москович. Бернард Москович. Нет, он не канадец. Да, настоящий писатель. Ма, ты не единственная, кто о нем никогда не слышал. Прошу прощения, но я ничего подобного не говорила. Я знаю, что ты человек очень начитанный. Ма, у меня тон вовсе не снисходительный.Давай не будем в это вдаваться. Я говорю обычным, нормальным тоном. Такая уж я уродилась. Нет, ну вот не смогла я вчера, у меня здесь столько дел было! Я не забыла, и я звоню тебе не по обязанности. Я правда люблю тебя и понимаю, как тебе не хватает теперь папы, и что я у тебя осталась одна – это я тоже понимаю. И – раз уж мы об этом заговорили – хочу, чтобы ты не думала, будто я считаю, что тебе не следует красить волосы, просто локоны, которые он тебе делает… у них вид чересчур девчоночий для женщины твоего возраста. Мама, я очень хорошо понимаю, что когда-нибудь и я доживу до такого же возраста; я только и надеюсь, что, когда придет мое время, я буду выглядеть так же привлекательно, как ты . И вовсе я тебя не осуждаю.Ты сама себе противоречишь. Если я что-то говорю тебе, я осуждаю, а если не говорю и намекнет кто-то другой, тогда мне на тебя наплевать и я вовремя не предупредила . Я не сказала, что кто-то на что-то намекает.Мам, я тебя умоляю. Да, конечно, мы в следующем месяце вместе поедем в Нью-Йорк. Я передать тебе не могу, до чего мне не терпится. Но ты, мама, уж пожалуйста, не обижайся, но когда тебе четырнадцать, не надо зря тратить время, пытаясь влезть в платьице двенадцатилетней. Подожди. Стоп. Никогда мне не было за тебя стыдно. Когда мне будет столько лет, сколько тебе, иметь такую фигуру, как у тебя, – это будет большим везением. Нас же за сестер принимают – разве не так подумали те продавщицы в «Блуминдейле»? А этот – помнишь, он сказал, что мы можем взять из выставленного все, что захотим, по оптовым ценам? Да ну, какие шутки. Слушай, а тебе не кажется, что Кац на тебя глаз положил? Ну при чем тут неуважение? Да, мне тоже никто не заменит папу. Но ты знаешь, немножко все же не тот у Каца товар. Да нет, не то чтобы совсем уж какие-то дешевые шматас,это не так. У него сплошь прекрасные копии того, что он видел на парижских показах мод, если, конечно, не принимать во внимание машинную строчку. Но вот берешь что-то у него, вроде одета как куколка, а придешь на вечеринку – глядь, хоть на одной женщине, но обязательно точно такая же вещь. Что ты говоришь, как это тебя не пригласили на юбилейный обед к Гинзбергам, тебя же всегда приглашали! Ма, это ты вообразила. Не может быть, чтобы старые друзья бросили тебя, когда не стало папы. Неправда, нет такого, чтобы людям неприятно было сидеть за столом с вдовой. В твоей возрастной группе это должно быть нормальным явлением. Прости. Я не хотела тебя обидеть. Ма, это не равнодушие, и я вовсе не жду, когда ты умрешь. Вовсе ты мне не в тягость. Но в твоей возрастной группе подобные вещи случаются. Такова жизнь . Мама, ты не могла бы не высказывать за меня те мысли, которых у меня, может, вовсе и не было?Неужто мы не можем больше говорить откровенно? Или теперь спокойно беседовать мы способны только о погоде? Ма, ну давай договорим, не могу же я оставить тебя в таком настроении. Ма, умоляю. Сейчас же прекрати. Ну что ты носом хлюпаешь . Да вовсе я не раздражаюсь.Знаешь что, позвони Малке, наверняка она так же одинока, как и ты, вместе сходите куда-нибудь пообедать, потом в баре, может, сумеете подклеить пару мальчиков. Ма, это шутка. Я отлично знаю, что ты никогда ничего подобного не сделаешь. Ну да, я знаю, она никогда за себя не платит. Ну и что? Нельзя сказать, чтобы ты была такая уж бедная. Что значит, что я хочу этим сказать? Да ничего, абсолютно . Мама, я никогда не спрашивала, какое он оставил наследство, и сейчас тоже не хочу об этом слышать.Черт. Если ты так думаешь, то завещай все обществу защиты животных, мне плевать. Или ты думаешь, я такое чудовище? Знаешь, что я в эту самую минуту чувствую? Унижение! А сейчас я должна с тобой попрощаться и… Мам, только в больном воображении может родиться такая мысль, будто бы я всегда ухитряюсь к концу разговора все переиначить, чтобы получилось, что обидели меня. Что? Да ладно тебе. Я сказала тебе обидные вещи?Ну, приведи пример. Ага. Ага. Черт. Если ты считаешь, что тебе идут эти локоны Ширли Темпл, ходи с ними. И знаешь еще что? Когда следующей зимой поедешь с Малкой во Флориду, купи себе бикини. Размером с носовой платочек. Но не рассчитывай тогда, что я приеду навестить тебя. А теперь я вешаю трубку и… Да вовсе это не обычный мой приступ злобы. Ма, вот жаль, что мы не записывали разговор на магнитофон, я бы его сейчас перемотала и дала тебе послушать, хотя бы с тем, чтоб доказать, что я ни слова не сказала о целлюлитных отложениях. У тебя до сих пор великолепные ноги. А сейчас я действительно должна вешать трубку, у меня столько дел, столько дел! Барни передает привет, целует. Нет, я не просто так это говорю. Ну, до свидания, всё, пока.

Все утро после вчерашней ссоры мы со Второй Мадам Панофски были друг с другом преувеличенно вежливы. Я варил и чистил яйца для ее салата Niçoise [301]301
  Как в Ницце (фр.).


[Закрыть], а она, с пониманием отнесясь к моему состоянию, сделала мне «кровавую мэри». Но молчание в кухне стояло гнетущее, пока она не включила радио, решив развлечься воскресной утренней программой Си-би-си. Писатель из Торонто жаловался, что ни один книгопродавец не выделяет его произведениям места в витрине, потому что автор не американец и не британец. «Ад, – сообщил он в заключение своей речи, – это каждое утро новый чистый лист бумаги в твоей машинке». Вторая Мадам Панофски прибавила громкость.

– Ушам своим не верю. У него берет интервью Мириам Гринберг!

– А это еще кто такая?

– Я ее противный голосок где угодно узнаю. Как только ей удалось так пробиться? Разве что передком поработала. В университете поговаривали, что она это умеет.

– Правда?

– Ты не мог бы открыть для меня ту банку анчоусов?

– Конечно, дорогая.

Бука лежал в постели весь мокрый и спуститься к завтраку был не в состоянии. Я отнес ему еду на подносе, а затем известил Вторую Мадам Панофски, что поеду в офис подписать кое-какие бумаги (помимо прочих неотложных дел), но потом непременно к ужину вернусь.

– Смотри, будь осторожен в дороге, – напутствовала она меня, подставляя щеку для поцелуя.

– Да, конечно, – отвечал я любезно. – А, кстати! Тебе ничего не надо из города привезти?

– Да вроде нет.

– Перед тем как ехать обратно, я на всякий случай позвоню.

В «Динксе» меня ждал сердитый Хьюз-Макнафтон.

– Что за срочность? – спросил он.

– Мне нужен развод.

– Прямо завтра утром?

– Именно.

Законы Квебека основаны на наполеоновском кодексе, и в 1960 году в этой богобоязненной провинции дела о разводах решались чуть ли не на уровне Палаты общин, а основанием признавалась только супружеская измена.

– Deo volente [302]302
  Бог даст (лат.).


[Закрыть], – сказал Хьюз-Макнафтон, – она закрутит интрижку, и ты сумеешь это доказать. Что ты хмыкаешь?

– Заставишь ее изменить мне, как же!

– Тогда надо, чтобы она сама подала на развод. Она пойдет на это?

– Мы это с ней еще не обсуждали.

– Если она соглашается, тогда обычно процедура такая: я нанимаю проститутку, и вас в каком-нибудь убогом мотеле в Кингстоне или еще где-нибудь частный детектив с безупречной репутацией обнаруживает in flagrante delicto [303]303
  На месте преступления (лат.).


[Закрыть].

– Ну так пошли.

– Не так быстро. Сперва она должна на эту комедию согласиться. Кроме того, никуда не денешься от платы по прейскуранту. Lex talionis [304]304
  Закон равного возмездия (лат.).


[Закрыть]. Ее адвокат может содрать с тебя три шкуры – и сейчас заплатишь, и будешь платить до скончания века. Я испытал это на собственном опыте, дитя мое.

– На такое дело мне ничего не жалко.

– Это ты сейчас так говоришь. Все сперва так говорят. А пройдет лет пять, оглянешься издали, все увидится по-иному, и начнешь обвинять меня. Далее: я не хочу лезть не в свое дело, но вся эта срочность – из-за того, что ты увлекся другой женщиной, проказник? Она ждет ребенка?

– Нет. И я не увлекся. Я ее люблю.

– Это в какой-то мере объясняет глупость твоего поведения. Ты бы сперва поговорил с женой, может, она согласится обойти закон, тогда мы с ее адвокатом, глядишь, и договорились бы заранее, чтобы тебе оставили стул, стол, кровать и вторую пару носков.

– Она наследница огромного состояния.

– Господи, Барни, да ты прямо не от мира сего. Какое это имеет отношение к делу?

– Черт, сколько сейчас времени?

– Да восьмой час уже. А что?

– Я обещал к ужину вернуться.

– За руль тебе в таком состоянии садиться нельзя. Кроме того, я только что заказал нам еще по одной.

Я пошел к висевшему в углу телефону-автомату.

– Так я и знала: ты, как в город приедешь, сразу пьянствовать, – сказала она. – И что мне прикажешь делать? Развлекать твоего гостя? Я с ним едва знакома.

– В его состоянии он сейчас из комнаты носу не высунет. Точно. Принеси ему только что-нибудь поесть. Свари пару яиц. Бутерброд. Банан. Будь проще.

– Иди ты к черту.

– Завтра я приеду к ланчу.

– Стой. Не смей бросать трубку. Я тут с ума сойду. Все утро мы вели себя как два робота, словно ничего не случилось. Это просто пытка. Я должна знать, на каком я свете. Мы собираемся как-то приводить наш брак в порядок или нет?

– Разумеется, дорогая.

– Я так и думала, – сказала она и повесила трубку.

Хьюз-Макнафтон за это время успел расплатиться.

– Ну что, перемещаемся в «Джамбо»? – спросил он.

– Почему бы и нет?

– Ты ей сказал, что хочешь развестись?

– Да.

– А что она?

– Да и катись, говорит, колбаской.

– Я засек время нашей консультации, вышло три часа с минутами. При ставке сто пятьдесят в час ты должен мне четыреста пятьдесят, а сейчас у нас уже получается овертайм.

Было душно, стоял первый за лето вечер тяжкой жары, которая обещала установиться на много дней, и кондиционер в «Джамбо» не справлялся. Бар был полон – всё какие-то неприкаянные одиночки, но мы все же нашли место в тихом уголке.

– А что, если она не пойдет навстречу? – спросил я.

– Ты, по-моему, сказал…

– Нет, ну а вдруг?

– Тогда все затянется невесть на сколько и обойдется гораздо дороже. Барни, что бы ты ни делал, ты не должен признавать, что в кого-то влюблен. Жены на удивление чувствительны к этому. Да что там – бывает, они даже мстят! Лучшая стратегия для тебя – это уйти из дома, но чтобы она не думала, будто ты торопишься с разводом.

Из «Джамбо» мы перешли в монреальский «Пресс-клуб», так что домой я попал в четвертом часу утра. Но проснулся все равно в шесть. Был подавлен. Чувство вины сменялось тревогой. Я и за Буку волновался, и боялся, что, во-первых, жена измучает меня, пока согласится подавать на развод, а во-вторых, условия будут продиктованы ее матерью на пару с каким-нибудь безжалостным и цепким крючкотвором из их знакомых. Я побрился, принял душ, влил в себя жбан кофе, закурил «монтекристо» и поехал на дачу, проговаривая про себя разные варианты прельстительно-увещевательной речи (тебе же, дескать, будет лучше, если разведемся), но все они даже в моих собственных ушах звучали как-то диковато.