Текст книги "Версия Барни"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Я пережил скарлатину, свинку, два ограбления, мандавошек, удаление всех зубов, замену тазобедренного сустава, обвинение в убийстве и трех жен. Первая давно лежит в могиле, зато Вторая Мадам Панофски, услышав мой голос, тотчас начинает орать и даже по прошествии стольких лет сперва крикнет: «Убийца, куда ты девал его тело?» – и только после этого хряснет трубку. Вот Мириам – она бы со мной поговорила. Может быть, даже посмеялась над такой проблемой. Ах, сама эта квартира веселилась бы с нею вместе. Наполнилась бы ее ароматом. Ее любовью. Загвоздка в том, что к телефону скорей всего подойдет Блэр, да и телефон его я из записной книжки вымарал, после того как последний раз пытался позвонить.

– Я бы хотел поговорить с моей женой, – сказал тогда я.

– Она уже не ваша жена, Барни. Кроме того, вы явно находитесь в состоянии алкогольного опьянения.

«Алкогольного опьянения»! Каков интеллигент!

– Конечно, я пьян! Времени-то – четыре утра!..

– Вот именно: четыре утра, и Мириам спит.

– Пускай спит, я с тобой поговорю. Я разбирал тут ящики стола и нашел потрясающие ее фотографии в голом виде – тех времен, когда она жила со мной. Так вот, интересуюсь: хочешь, я тебе их отдам, чтобы ты знал хотя бы, какова она была в ее лучшие годы.

– Какая же вы дрянь, – процедил он, вешая трубку.

И то верно. А все равно моя взяла, и со стаканом виски в руке я заплясал по комнате шим-шам-шимми [31]31
  * …шим-шам-шимми… – сейчас это скорее набор стандартных движений, применяющийся при обучении степу, чем собственно танец. Однако первоначально (в 20-е годы XX в.) шим-шам-шимми задумывался как комический танец, изображающий неудачные стариковские попытки танцевать степ.


[Закрыть]великого Ральфа Брауна.

Этого Блэра многие считают прекрасным человеком. Ну как же: выдающийся ученый! Даже мои сыновья защищают его. Мы понимаем твои чувства, говорят они, но он умный и тонкий человек, и он предан Мириам. Дерьмо. Крыса бумажная. Осёл во профессорстве. В Канаду Блэр приехал из Бостона в шестидесятых – бежал от призыва в армию, как Дэн Куэйл и Билл Клинтон – ну и, конечно, теперь в глазах своих студентов он герой. Что до меня, то черт меня подери, если я понимаю, как можно Сайгону предпочесть Торонто. Как бы то ни было, я раздобыл номер его факса на кафедре и, вдохновляясь мыслями о том, как мог бы разгуляться на этом поприще Бука, временами сажусь и запускаю ему какую-нибудь пулю.

Факс Герру Доктору Блэру Хопперу (бывшему Гауптману [32]32
  * …бывшему Гауптману… —Имеется в виду Бруно Гауптман (1899–1936), американец немецкого происхождения, преступник, в 1935 г. похитивший и убивший двухлетнего сына знаменитых авиаторов Чарльза и Анны Линдберг (Чарльз в 1927 г. совершил первый беспосадочный перелет через Атлантику).


[Закрыть]) от «Сексорама новелтиз»

ACHTUNG!

МАТЕРИАЛ ЛИЧНОГО ХАРАКТЕРА

СЕКРЕТНО

Дорогой Герр Доктор Хоппер!

В ответ на ваш запрос от 26 января сообщаем, что мы приветствуем Вашу идею введения в колледже Виктория когда-то принятого в университетах Лиги Плюща обычая заставлять избранных студенток позировать голыми для фотографий спереди, в профиль и сзади. Ваше предложение применять при этом пояса с чулками и прочие подобные аксессуары находим весьма заманчивым. Этот проект имеет, как Вы справедливо указываете, громадный коммерческий потенциал. Однако, прежде чем принять Ваше предложение по выпуску нового набора игральных карт, мы должны оценить качество реальных фотографий.

Искренне Ваш, Дуэйн Коннорс, «Сексорама новелтиз»

P. S. Подтверждаем получение возвращенного Вами календаря «Мальчики – оближешь пальчики» за 1995 год, но вернуть Вам деньги за него мы не можем, так как на нем имеется множество пятен, а страницы «Август» и «Сентябрь» слиплись.

Ноль часов сорок пять минут. Держу макаронную хренотень в испещренной печеночными пятнами руке, морщинистой, как шкурка ящерицы, и все равно не могу соотнести с ней никакого названия. Отбросив прочь, наливаю в стакан пальца на два виски, снимаю трубку и звоню старшему сыну в Лондон.

– Хэйо, Майк! Шесть часов, пора вставать. Время отправляться на утреннюю пробежку.

– Не знаю, как у вас, а у нас тут, между прочим, еще без четверти.

На завтрак мой педантичный сын сжует хрустящие хлопья с йогуртом, потом выпьет стакан лимонной водички. Ну и народ пошел!

– У тебя все в порядке? – спрашивает он, и у меня от его заботы чуть слезы на глаза не наворачиваются.

– Все тип-топ. Но у меня проблема. Как называется штуковина, на которую откидывают макароны?

– Ты пьян?

– Разумеется, нет.

– Тебя разве доктор Гершкович не предупреждал? Начнешь сызнова, и конец, ты же убьешь себя!

– Да я клянусь тебе здоровьем внуков, больше месяца уже не пил ни капли. Даже не ем в ресторанах coq au vin [33]33
  Петух в вине (фр.).


[Закрыть]. А теперь ответь, пожалуйста, на мой вопрос!

– Пойду сниму трубку в гостиной, здесь повешу, и тогда поговорим.

Жену будить не хочет. Фашист, на здоровье помешанный.

– Але, вот и я. Это ты про дуршлаг?

– Ну конечно же дуршлаг! Так и вертелось на языке. Еще чуть-чуть, и сам сказал бы.

– Таблетки регулярно принимаешь?

– А как же. Ты давно с матерью общался? (Это у меня как-то само вырвалось, ведь обещал себе никогда больше про нее не спрашивать!)

– Они с Блэром четвертого октября приезжали и три дня у меня гостили по пути на конференцию в Глазго. [На самом деле, судя по моим записям, Блэр и моя мать приехали тогда седьмого октября, а конференция была в Эдинбурге. – Прим. Майкла Панофски.]

– Да наплевать мне на нее совсем. Ты и вообразить не можешь, как приятно знать, что никто не будет тебя пилить за то, что снова забыл поднять стульчак. Однако, непредвзято говоря, я думаю, она заслуживает лучшего.

– То есть тебя?

Тут я взбрыкнул и говорю:

– Передай Каролине: я где-то вычитал, что, когда салат срезают, он истекает кровью, а у моркови, когда ее выдергивают из земли, бывает травматический синдром.

– Знаешь, папа, едва я представлю себе, как ты там совсем один в пустой квартире…

– Между прочим, именно сегодня я не один. Вызвал эскорт. Или надо говорить «интим-обслугу»? В общем, ночует у меня одна – жлобы вроде меня раньше говорили «телка». Можешь и матери рассказать. Не возражаю.

– А почему бы тебе не прилететь сюда, может, у нас немного поболтаешься?

– Потому что в том Лондоне, каким я его помню, даже в самом стильном ресторане обязательное первое блюдо – серо-бурый «виндзорский» суп либо грейпфрут с торчащей посредине как сосок засахаренной вишней, а большинство из тех, с кем я там водился, померли, да и пора им уже. Универмаг «Харродз» стал чем-то средним между церковью и общеевропейской помойкой. А в Найтсбридже, куда ни плюнь, сплошь богатые японцы – ходят, снимают друг друга на видео. «Белому Слону» давно капут, «Айсаус» тоже загнулся, да и «Этуаль» тоже уже не тот. До того, кто трахает леди Ди и во что перевоплотился Чарльз – в тампон или барабанную колотушку, – мне нет никакого дела. В паб вообще не войдешь – сплошной дзынь-блям игральных автоматов да рев варварской музыки. Да и наши там становятся как сами не свои. Если он закончил какой-нибудь оксфорд-кембридж или зарабатывает больше сотни тысяч фунтов в год, так он уже и не еврей, а «выходец из еврейской среды», что, в общем-то, не совсем одно и то же…

С Лондоном меня ничто особенно не связывает, хотя однажды, в пятидесятые, я прожил там три месяца, а в другой раз два – в тысяча девятьсот шестьдесят первом, даже пропустил розыгрыш Кубка Стэнли. Помните, как раз в том году наши разлюбезные «Монреаль канадиенз» за шесть игр растеряли всю спесь, а в полуфинале их разгромили чикагские «Черные ястребы». До сих пор жалею, что пропустил вторую игру, которая была в Чикаго, – «Ястребы» выиграли ее 2:1, причем второй гол забили в овертайме на пятьдесят третьей минуте. Судья Далтон Макартур (гад, между прочим, – вечно лез не в свое дело) за подножку удалил Дики Мура – это в овертайме-то! – тем самым дав возможность Марри Бальфуру забить решающий гол. Возмущенный Toy Блейк (он тогда был у наших тренером) выскочил на лед, хотел дать Макартуру в глаз и был оштрафован на 2000 долларов. А в Лондон я в шестьдесят первом летал для работы над совместным проектом с Хайми Минцбаумом, но как-то так получилось, что между нами произошла отвратительная драка и несколько лет мы не разговаривали. Хайми родился и вырос в Бронксе, так вот он – да, он англофил, но одно дело он, а другое я.

Британцам просто нельзя верить. Когда ты с американцами (или канадцами, это без разницы), с ними что видишь, то и имеешь. Но если в Хитроу в соседнее с тобою кресло «боинга» сядет этакий запинающийся, скромный и скучный старый англичанин – явно заштатный клерк какой-нибудь из Сити – и, прижав к узлу галстука двойной подбородок, тут же уткнется в газету «Таймс» с кроссвордом, не дай вам бог проявить к нему малейшее неуважение. Мистер Мак-Мямля окажется обладателем черного пояса по дзюдо, а в прошлом у него парашютный прыжок в сорок третьем году в долину Дордони, где он лихо пустил под откос парочку поездов, после чего выжил в гестаповских застенках благодаря сосредоточенности на том, что впоследствии стало каноническим переводом «Гильгамеша» с шамаш-урюкского, хотя теперь, конечно, да, – теперь его чемодан полон самых прельстительных платьев и белья супруги, а в Саскатун Саскачеванский он направляется не просто так, а на ежегодный слет трансвеститов.

Опять Майк зовет меня приехать, пожить в их загородной квартире. Закрытая территория. Отдельный вход. А как обрадуются чертенята-дети, они ведь обожают «Пятницу 13-го». Сколько сладостной жути даст им общение с дедом! Но я ненавижу быть дедом. Ну что из меня за дед – неприличие сплошное! Я-то себя вижу тем прежним, каким я был лет в двадцать пять. Ну, максимум в тридцать три. Но не в шестьдесят же семь, когда от тебя так и веет тленом и разбитыми надеждами. Изо рта несет плесенью. Суставы плачут по смазке. Мало того: теперь, когда я стал счастливым обладателем пластмассового тазобедренного сустава, я даже естественному распаду и то подвержен не полностью! Когда меня будут хоронить, экологи выйдут на демонстрацию протеста.

В один из недавних моих ежегодных визитов к Майку и Каролине, прибыв весь увешанный гостинцами для внучат и Ее Превосходительства (как прозвал Каролину мой второй сын Савл), в качестве главного дара, этакого pièce de résistance [34]34
  Основного блюда (фр.).


[Закрыть], я привез Майку ящик сигар «коибас» – мне его специально доставили с Кубы. Я эти сигары от сердца с кровью оторвал, но я надеялся ими порадовать Майка, с которым у меня сложные отношения, и он действительно просиял. Или мне померещилось? Спустя месяц один из его сотрудников, Тони Хейнз, который Каролине приходится двоюродным братом, оказался в Монреале в командировке. Он позвонил, сказал, что у него подарок от Майка – половина копченой семги из «Фортнама» [35]35
  * «Fortnum and Mason PLC»– магазин на Пикадилли.


[Закрыть]. Договорились встретиться, выпить в баре «Динкс». Достав коробку сигар, Тони предложил мне «коибу».

– О! – сказал я. – Вот это да! Спасибо.

– Не меня благодарите. Это мне надень рожденья подарили Майк с Каролиной.

– Ну надо же, – пробормотал я, придавленный очередной семейно-родственной обидой. Или воспарив от нее, как учила Мириам. «Кто-то коллекционирует марки, – однажды сказала она, – кто-то любит собирать спичечные этикетки. А живя с тобой, дорогой мой, надо любить обиды».

В тот мой приезд Майк и Каролина отвели мне комнату наверху, там все было последний писк, все от «Конрана» и от «Дженерал трейдинг компани». На тумбочке у кровати букет фрезий и бутылка «перье», но никакой пепельницы. В поисках чего-нибудь, что можно под нее приспособить, я открыл ящик тумбочки и наткнулся на пару порванных колготок. Обнюхав их, сразу опознал запах. Мириам. Они спали на этой кровати с Блэром, они осквернили ее! Задрав простыни, я принялся разглядывать матрас в поисках красноречивых пятен. Не нашел. Ха-ха-ха! Что, профессор Хрен Крючочком, облажался? Герр доктор Хоппер, бывший Гауптман, перед сном, наверное, читал любимой вслух! Свои дурацкие pensées [36]36
  Измышления (фр.).


[Закрыть]по поводу расизма Марка Твена. Или гомофобии Хемингуэя. Тем не менее я принес из ванной бутыль хвойного спрея и хорошенько обрызгал матрас. Потом кое-как перестелил кровать и лег. Простыни сморщились, сбились в путаный клубок и оказались все на мне. И жуткая хвойная вонь по комнате. Я широко открыл окно. Сразу окоченел. Брошенный муж, обреченный гибнуть от воспаления легких в кровати, которую когда-то одарила своим теплом Мириам. Красотой своей одарила. И осквернила вероломством. Что ж, бывает – в ее возрасте женщины, страдая от перепадов настроения и так называемых приливов, иногда начинают, не помня себя, воровать в магазинах. Если ее арестуют, вот возьму да и откажусь поручиться за ее моральный облик! Или нет, я скажу, что у нее всегда ручонки пошаливали. Пускай ее сгноят в каталажке. Мириам, Мириам, как томится по тебе мое сердце!

Майк, дай бог ему здоровья, богат так, что аж самому стыдно. Видимо, от стыда он до сих пор носит волосы хвостиком и джинсы (от Ральфа Лорана, разумеется, – а вы как думали!), да хорошо хоть не серьгу в ухе. От курток «неру» и кепок «мао», тьфу-тьфу, вроде отошел уже. Он – генерал от недвижимости. Владелец самых суперских домов в Хайгейте, Хэмпстеде, Свисс-коттедже, Айлингтоне и Челси; он их скупил еще до того, как навалилась инфляция, и сдает поквартирно. Крутит какие-то офшорные делишки – об этом не знаю и знать не хочу, – кроме того, работает с фьючерсами на товарной бирже… Они с Каролиной живут в модном Фулхэме, а я Фулхэм помню по тем временам, когда там еще не было молодых самодовольных кривляк яппи с мозгами набекрень. Еще у Майка с Каролиной есть datcha недалеко от Ванса, в отрогах Приморских Альп, где склоны сплошь в виноградниках. За три поколения шагнуть из штетла [37]37
  Местечко, городок в Восточной Европе, где разрешалось селиться евреям (идиш).


[Закрыть]в производители вина «шато Панофски»! Ничего не скажешь, лихо!

Да, еще Майк – совладелец ресторана для сливок общества. Он у него в Вест-Энде, в Пимлико и называется «The Table», но повар там скорее заносчив и груб, нежели действительно блещет талантом, – нынче это запросто и даже de rigueur [38]38
  Непременно (фр.).


[Закрыть], не правда ли? Майк слишком молод, чтобы помнить Пёрл-Харбор или о том, что случилось с канадцами, взятыми в плен в этом, как его, ну, такой был неприступный форпост на Дальнем Востоке. Но это не там, где заря мгновенна, как зарница, а где Сассун, но не тот Сассун, который поэт, пацифист и при этом Зигфрид [39]39
  * Зигфрид Сассун(1886–1967) – английский поэт и романист, известный своими антивоенными стихами. Участник Первой мировой войны, был дважды тяжело ранен и награжден орденом, но оставался в строю, благодаря чему его антивоенные протесты звучали еще весомее.


[Закрыть], а тот, что… стоп. Сингапур? Нет. То место звучит как горилла в дурацком фильме с Фэй Рэй. Конг!Гонконг, конечно же. И вот что я скажу вам: я знаю, где Веллингтон разбил Наполеона, – под Ватерлоо, и я знаю, кто написал «Человека в сером фланелевом костюме». Меня вдруг само осенило. «Человека в сером фланелевом костюме» написал Фредерик Уэйкмэн, а в фильме снимались Кларк Гейбл и Сидни Гринстрит. [ «Человека в сером фланелевом костюме» написал Слоун Уилсон (1955), а Фредерик Уэйкмэн – автор романа «Дельцы», положенного в основу фильма, где снимались Кларк Гейбл, Дебора Керр и Сидни Гринстрит. («MGM», 1947). Недавно появилась его цветная версия – цвет сделан с помощью компьютера. – Прим. Майкла Панофски.]

В общем, Майк, будучи слишком молод, чтобы помнить Пёрл-Харбор, в начале своей карьеры массу денег вложил в японский рынок и в один прекрасный момент прогорел. Зато потом, работая с нефтью, греб деньги лопатой, с лихвой компенсировал потери, удвоил состояние и снова всего лишился, ввязавшись в губительную спекуляцию фунтами стерлингов в 1992 году. А на Билла Гейтса он поставил еще тогда, когда никто об электронной почте слыхом не слыхивал.

Да, мой сын, мой первенец – мультимиллионер, но он таки имеет свою совесть, как в социальном, так и в культурном смысле. Он член попечительского совета ультрамодного театра и поддерживает потрясающе смелые постановки, в которых голенастые дочки знаменитых родителей изображают каканье на сцену, а студенты Королевской театральной академии самозабвенно притворяются, будто е… блядей. Ars longa, vita brevis [40]40
  Жизнь коротка, искусство вечно (лат.).


[Закрыть]. Он (и с ним еще человек двести с гаком) спонсирует ежемесячный журнал «Красный перец» – «феминистский, антирасистский, антиглобалистский и с экологическим уклоном»; с подкупающим чувством юмора он и мое имя добавил к перечню подписчиков. В последнем номере «Красного перца» я обнаружил рекламу общества «Лондон лайтхаус» с призывом вносить в их фонд пожертвования. Картинка такая: стоит нездорового вида молодуха, под каждым глазом фонарь, смотрится в зеркальце. Подпись: ОНА РАССКАЗАЛА МУЖУ, ЧТО ВИЧ-ПОЛОЖИТЕЛЬНА. ЕМУ НЕ ПОНРАВИЛОСЬ.

А что бедный балбес должен был делать? Праздновать? Вести ее в ресторан?

Как бы то ни было, но я обеими руками подпишусь под словами Сола Беллоу: от тоски умирают чаще [41]41
  * «От тоски умирают чаще»– название одиннадцатого романа Сола Беллоу (1987).


[Закрыть]. Или от рака легких – это я как первый кандидат говорю.

Ну да, действительно, Майк покупает грибы шиитаке, японские водоросли, рис нишики, суп хиромисо и прочие сукияки в дорогущем магазине Харви Николса, но, оказавшись на Слоун-стрит, никогда не забудет купить экземпляр «Горячих фактов» у нищего на углу. Еще у него в Фулхэме есть художественная галерея, которая заслужила совершенно определенную репутацию тем, что дважды подвергалась обвинению в непристойности. Они с Каролиной взяли за правило покупать работы еще не снискавших известности художников и скульпторов, которые, как называет это Майк, «ходят по острию». Мой суперсовременный меценатствующий сын любит блатной рэп, информационные потоки (не путать с библиотеками), любит всех и вся поносить, приятно проводить время, обожает Интернет, все то, что «круто», и всяческие языковые клише, свойственные его поколению. Майк никогда не читал «Илиаду», Гиббона, Стендаля, Свифта, Сэмюэла Джонсона, Джордж Элиот, да и никого из других ныне развенчанных расистов и евроцентристов, зато нет ни одного из скандально знаменитых новых прозаиков и поэтов, чью книгу Майк не заказал бы у Хатчарда, лишь бы автор принадлежал к «очевидному меньшинству». Бьюсь об заклад: он не стоял часами, созерцая портрет королевского семейства Веласкеса – ну, вы меня поняли, я имею в виду тот, который в «Прадо» [ «Менины». – Прим. Майкла Панофски.], – а вот если его пригласят на vernissage, где ожидается увидеть распятие, плавающее в моче, или гарпун, торчащий из окровавленной женской задницы, – он тут как тут, и его чековая книжка при нем.

– Кстати, – сказал я, только чтобы продлить трансатлантическую беседу, – я ничего не хочу у тебя выпытывать, но ты с сестрой давно общался?

– Смотри! Ты прямо как мама становишься!

– Это не ответ.

– А ей бесполезно звонить. Кейт либо уже в дверях и убегает, либо у нее гости, и как раз сейчас она не может говорить.

– Что-то это не очень на Кейт похоже.

– Да ладно, пап. Тебя послушать, она прямо ангел. Конечно, она всегда была твоей любимицей!

– Ну и неправда, – солгал я.

– А вот Савл – тот звонил вчера, спрашивал, что я думаю по поводу его последней диатрибы в этой его неофашистской газетенке; тоже – нашел где печататься! Да ведь я-то ее только с утренней почтой получил! Он совсем спятил, ей-богу. Битых четверть часа вводил меня в курс воображаемых проблем со здоровьем и склок на работе, а потом стал меня поносить, обзывая ресторанным социалистом, а Каролину скрягой. С кем он сейчас живет, я могу спросить?

– Я смотрю, британцы восстали, потому что их телят угоняют во Францию и держат там в загоне, вместо того чтобы размешать в номерах отеля «Крийон». Каролина тоже во всем этом участвует?

– Ну и не остроумно, папа. Так приезжай, не тяни, погостишь у нас, – сказал Майк уже другим, напряженным голосом, и я понял, что в комнату вплыла Каролина, со значением глянув на часики – она же не знает, что звонок оплачиваю я!

– Конечно-конечно, – проговорил я и с чувством отвращения к себе повесил трубку.

Почему я не мог просто сказать ему, что я его люблю, и поблагодарить за то, сколько радости он давал мне год за годом?

Что, если это окажется наш с ним последний разговор?

«Но смерть, как Вам известно, – писал Сэмюэл Джонсон достопочтенному мистеру Томасу Уортону, – не принимает прошений и действует, никакого внимания на нужды и удобство смертных не обращая».

А вдруг мы с Мириам не воссоединимся никогда?

2

В литературных журналах мы привыкли читать про писателей, которых в свое время не оценили по достоинству, и редко когда прочтешь о том, что кое-кого надо действительно гнать в шею – бумагомарак вроде Терри Макайвера, у которых достоинств просто нет, вот они изо всех сил и пыхтят, и надувают щеки, кичась какими-то своими мелкими, никчемными успехами. К примеру, тем, что его, видите ли, перевели на исландский или пригласили на фестиваль искусств стран Содружества в Окленд, где собирается горстка «писателей из регионов» (кажется, так этих несчастных теперь положено именовать), политкорректно разбавленная должной толикой грамотеев, наученных почти без ошибок писать на маори, эскимосском или еще каком-нибудь туземном наречии. Однако мой старый приятель, по отношению ко мне занявший в последнее время позицию этакой немезиды, после долгих лет прозябания обрел-таки немногочисленную, но крикливую толпу поклонников с арраratchik'ами от канадской литературы во главе. В теперешней Канаде этот гондон стал в каждой бочке затычка – вещает и по радио, и по ТВ, да еще и лекции какие-то читает!

Впервые мы с этим мерзавцем, с хвастливым этим саморекламщиком познакомились через его отца, на которого он в своей книжонке тоже напропалую клевещет. Мистер Макайвер-старший был единоличным владельцем книжного магазина «Спартакус», что на Западной Сен-Катрин, и чудеснейшим, добрейшей души человеком. Тощий шотландец, выросший в трущобах Глазго, он был внебрачным сыном прачки и сварщика с верфи, погибшего в битве на Сомме. Мистер Макайвер всячески подталкивал меня к чтению таких авторов, как Говард Фаст, Джек Лондон, Эмиль Золя, Эптон Синклер, Джон Рид, Эдгар Сноу, и русского, ну, вы его знаете, ленинский лауреат, как же его?.. Ах, да идите вы с вашим Солженицыным! Ну давай, Барни! Ты ведь знаешь!По воспоминаниям его детства еще фильм в России снят великолепный. Черт, вертится на языке! Зовут Макс… нет, Максим… А фамилия – как гоише [42]42
  Гоише – нееврейский (идиш).


[Закрыть]рассол… маринад… Максим Огуркин? Нет, это смешно. Максим Геркин? Да ну, какое там . Горький! Максим Горький.

Кстати, ходить в магазине приходилось как по лабиринту, пробираясь между стопками старых книг, высящимися там, сям и повсюду; одно неловкое движение, и они рухнут, так что, когда Макайвер в шлепающих тапках водил меня в подсобку, локти следовало особо не растопыривать. Подсобка – это был его алтарь, чтилище. Светя локтями сквозь дыры древнего, распадающегося кардигана, он там усаживался за конторку с убирающейся внутрь крышкой на шарнирах и вел семинары о пороках капитализма, угощая студентов бутербродами с клубничным джемом и чаем с молоком. Если им не на что было купить последний роман Олгрена или Грэма Грина или первый роман… ну, того, молодого в те времена американца, – а, вспомнил: Нормана Мейлера! – он ссужал их совершенно новым экземпляром, взамен требуя лишь пообещать, что книгу вернут не чересчур замызганной. На обратном пути через лавку благодарные студенты воровали книги, а через неделю ему же их и продавали. Пару раз залезли в кассу; бывало, подсовывали поддельные чеки на десять – двадцать долларов и тогда уже в лавке больше не показывались.

– Стало быть, едешь в Париж, – искоса глянул он на меня.

– Н-ну да.

Этим подтверждением я, как и следовало ожидать, вывернул на себя целый ушат сведений о Парижской коммуне. Которая была обречена, как берлинская Лига Спартаковцев.

– Ты не возражаешь, если я попрошу тебя передать моему сыну посылку? – спросил он.

– Да конечно, конечно.

В тот же вечер я зашел за ней в квартиру Макайверов, где было жарко и душно.

– Пара рубашек, – перечислял мистер Макайвер. – Свитер, который ему связала мать. Шесть банок лосося. Блок сигарет «плейерз майлд». Ну вот, всякие такие вещи. Терри хочет стать писателем, но…

– Что – но?

– Но кто же не хочет?

Когда он вышел на кухню поставить на огонь чайник, миссис Макайвер сунула мне конверт.

– Передайте Теренсу, – шепнула она.

Младшего Макайвера я нашел в маленькой гостиничке на рю Жакоб, и, что удивительно, мы с ходу покорешались. Посылку он бросил на незастеленную кровать, но конверт разрезал немедленно.

– Ты в курсе, чем она заработала эти деньги? – спросил он, придя в сильное волнение. – Ну, вот эти самые сорок восемь долларов.

– Понятия не имею.

– Чужих детей нянчила. Натаскивала отстающих по алгебре и французской грамматике. Ты тут кого-нибудь знаешь, Барни?

– Да я всего-то здесь три дня, и ты первый, с кем я сподобился поговорить.

– Ты вот что: приходи к шести в «Мабийон» и жди меня там, я тебя кое с кем познакомлю.

– Да я даже не знаю… Где это?

– Тогда жди меня внизу. Нет, погоди. Что мой отец – по-прежнему проводит свои дурацкие семинары со студентами, которые за его спиной смеются?

– Многие любят его.

– Он дурак. И хочет, чтобы я стал таким же неудачником. Чтоб по его стопам пошел. Ладно, не прощаемся.

Естественно, автор был столь любезен, что прислал мне сигнальный экземпляр своей еще не вышедшей книги «О времени и лихорадке». Я уже дважды сквозь нее продрался, карандашом отмечая места, содержащие наиболее вопиющую ложь и самые дикие оскорбления, и сегодня утром позвонил своему адвокату, мэтру Джону Хьюз-Макнафтону.

– Могу ли я привлечь за клевету человека, который заявил в печати, будто бы я мучил своих жен, что я хитрый жулик, присосавшийся к бюджетным фондам, при этом пьяница со склонностью к насилию и, возможно, к тому же убийца?

– А что, похоже, он все правильно обрисовал. И чем ты недоволен?

Не успел я повесить трубку, звонит Ирв Нусбаум из фонда «Общее еврейское дело», тамошний capo di tutti capi [43]43
  Босс всех боссов (ит.) – титул крестного отца в мафии.


[Закрыть].

– Ты видел сегодняшнюю «Газетт»? Жуткие новости. Прямо в своем «ягуаре» у подъезда собственного особняка на Саннисайд вчера вечером застрелен адвокат наркомафии, и такую бодягу развели – на всю первую полосу. Хоть еврей, и то слава богу. Зовут Ларри Беркович. Ну и потеха сегодня предстоит. Вот сижу тут, просматриваю, кто какие перечисления нам сделал…

Следом за ним позвонил Майк с очередной секретной биржевой наводкой. Не знаю, из каких таких источников мой сын черпает информацию закрытого характера, но впервые это было еще в 1989 году, когда он чудом отыскал меня в отеле «Беверли Уилшир». В Голливуд я в тот раз приезжал на один из их телефестивалей, где даже призы дают, хотя должны были бы давать электрический стул – тому режиссеру, что сляпал «самый яркий» рекламный клип. Я-то приезжал не за наградой – всего лишь искал рынок сбыта для своего хламья. Майк с места в карьер:

– Покупай акции «Тайм-Уорнер»!

– Ни тебе «здрасьте», ни «как, дорогой папочка, поживаешь»…

– Как только я повешу трубку, звони своему брокеру.

– Я журнал «Тайм» даже и читать-то больше не могу. Почему я должен в него вкладывать?

– Пожалуйста, сделай, что я сказал!

Я сделал и, как последняя скотина, предвкушал, с каким удовольствием стану обвинять его в том, что потерял кучу денег. Но через месяц и «Уорнер», и «Парамаунт» подпрыгнули, и мои акции больше чем в два раза поднялись в цене.

Опять меня занесло куда-то далеко вперед. Там, в Беверли-Хиллз, заменяя собой одного моего горе-работничка, я вынужден был ублажать двух профессионально неграмотных деятелей с телевидения Эн-би-си. Повел их на обед в «Ла Скала»; помня, о чем предупреждала меня на прощанье Мириам, я дал себе зарок быть вежливым. «Лучше бы ты кого-нибудь другого в Лос-Анджелес послал, – сказала тогда она. – А то ведь обязательно кончится тем, что ты напьешься и наговоришь всем гадостей». И вот после третьей рюмки я вдруг заметил за другим столиком Хайми Минцбаума с телкой, да такой юной, что годилась ему во внучки. После той ссоры в Лондоне мы с Хайми, если сталкивались на каком-нибудь из интернациональных перекрестков шоу-бизнеса (в «Ма Мэзон», «Элайн», «Айви», «Л'Ами Луи» и т. д. и т. п. и пр.), много лет уже приветствовали друг друга не более чем просто кивком. Он мне время от времени попадался и всегда с какой-нибудь собачьим взором на него поглядывающей соискательницей статуса голливудской старлетки. Иногда – то в одном ресторане, то в другом – до меня доносился его сиплый голос: «Как сказал мне однажды Хемингуэй…» или «Мерилин была гораздо умнее, чем большинство из нас думает, но Артур ей был совершенно не пара».

Однажды, году в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом, мы с Хайми все же обменялись парой слов.

– Значит, Мириам не вняла моему совету? – буркнул он. – Все же вышла за тебя.

– Мы, между прочим, очень счастливы в браке.

– И когда ж это браки начинались несчастливо?

Вот и в тот вечер, двадцать пять лет спустя, мы снова пересеклись. Он кивнул, я кивнул. С тех пор как я последний раз его видел, Хайми явно сделал подтяжку лица. Выкрасил волосы в черный цвет и щеголял в пилотской кожаной куртке, джинсах явно от какого-то кутюрье и кроссовках адидас. И надо же такому случиться, что в уборной мы чуть не столкнулись лбами.

– Ты полный кретин, – сказал он. – Когда мы сдохнем, это будет очень надолго, и то, что в основу фильма, который мы замышляли в Лондоне, был положен рассказ Буки, там будет совершенно не важно.

– Мне это важно.

– Потому что тебя гложет вина?

– Спустя столько лет мне кажется, что как раз Бука меня предал.

– Большинству это видится немножко по-другому.

– Следовало бы ему появиться – хотя бы на моих похоронах.

– Что – думаешь, восстанет из мертвых?

– Да нет, прилетит откуда-нибудь, вот и все.

– Ты неисправим.

– Разве?

– Муд-дак ты… Знаешь, что я сейчас делаю? Фильм недели для Эй-би-си ТВ. Там сценарий – пальчики оближешь, так что могут получиться вещи неожиданные. Нынешняя моя подружка – фрейдистка, психоаналитик. Мы вместе пишем потрясающий сценарий, а заодно я ее трахаю, так что получаю от нее куда больше, чем имел бы от любого другого ее коллеги.

Я вернулся за столик, а там один из этих моих молодых деятелей скривился в поганейшей покровительственной улыбке и говорит:

– Что, знаете старика Минцбаума, да?

А второй только головой качает:

– Да бог с ним, в общем-то; главное, чтобы он к нашему столу не подвалил, а то как сядет на уши!

– Старина Минцбаум, – озлился я, – рисковал жизнью в авиаполку Восьмой армии, когда тебя еще на свете не было. Ты что, вообще, о себе вообразил – ты, мелкий, невыносимо скучный кретин! А ты, говнюк с башкой, забитой одним жаргоном, – повернулся я ко второму, – что, небось платишь персональному тренеру за одно то, чтобы он каждое утро засекал время, пока ты плывешь из конца в конец твоего долбаного бассейна? Ни один из вас старику Минцбауму не достоин башмаки чистить. Идите на хер! Оба!

То было в тысяча девятьсот восемьдесят девятом. Все-то я перескакиваю. Знаю, знаю, заносит. Но вот сижу тут за столом, последние дни мои убегают, мочевой пузырь заткнут увеличенной простатой, спину то и дело простреливает ишиас, на заднем плане непрестанно мысль о том, что когда-то ведь мне и вторую вертлюжную впадину заменять придется, да и эмфизема на пороге маячит… В общем, сижу, посасываю «монтекристо номер два», рядом бутылка «макаллана», и пытаюсь отыскать какой-то смысл в своей жизни, распутать ее. Вспоминая счастливые дни в Париже в начале пятидесятых, когда мы были молоды и беспутны, я подымаю бокал за отсутствующих друзей – Мейсона Хоффенберга, Альфреда Честера и Терри Саутерна, которых уже нет в живых [44]44
  * Мейсон Хоффенберг(1922–1986) – личность, довольно типичная для литературной богемы эпохи битников и хиппи. Наркоман, знаменитый своим вызывающим поведением, образованностью и многообещающим талантом. Однако написал всего три книги – все для эротической серии парижского издательства «Олимпия-пресс» (одну из них в соавторстве с Саутерном). Альфред Честер(1928–1971) – сын еврейских эмигрантов, выходцев из России, чертами личности и литературной судьбой очень схож с Букой – наряду с Хоффенбергом, Честер один из его прототипов; конец жизни у него тот же, что у Барни. В 50-е годы (как и Рихлер) жил в Париже, писал блистательные рассказы. Первый роман Честера (1957) назывался «Jamie is my heart's desire» – «Джейми, как томится по тебе мое сердце!» (ср. многократный рефрен Барни: «Мириам, как томится по тебе мое сердце!») и (по имеющимся сведениям) получился провальным. В дальнейшем Честер в основном занимался литературной критикой . Терри Саутерн(1924–1995) – сценарист и «новый журналист» (причислен к таковым Томом Вулфом). В конце жизни преподавал в Колумбийском университете и умер, подобно своему тезке из романа Рихлера, по дороге на работу.


[Закрыть]. Интересно, что сталось с той девушкой, которая на бульваре Сен-Жермен появлялась не иначе как с чирикающим шимпанзе на плече. Вернулась домой в Хьюстон и вышла замуж за зубного врача? Стала бабушкой и с удовольствием смотрит мультики про тритона Ньюта? Или умерла от передозировки, как прелестная Мари-Клер, которая знала свою родословную вплоть до Роланда из той самой «Песни»? Не знаю. Просто не знаю. Прошлое – это как заграница, там все делают по-другому, писал когда-то Э. М. Форстер. [На самом деле это писал Л. П. Хартли в романе «Посредник», с. 1. Хэмиш Хамильтон, Лондон, 1953. – Прим. Майкла Панофски.] Хотя вроде все правильно, так и было. Дело не столько в том, что мы оказались в «Городе Света», сколько в избавлении от пут нашего темного провинциального происхождения (взять хоть меня: эка! – выходец из единственной в мире страны, где тезоименитство королевы Виктории отмечается как национальный праздник). Порядка в нашей жизни не было. Абсолютно. Ели, когда проголодаемся, и спали, когда уставали. Трахались, как только найдем с кем и где, и как-то выживали на три доллара в день. Все, кроме неизменно элегантного Седрика, чернокожего американца, черпавшего средства из какого-то тайного источника, о природе которого остальные без конца гадали. Это были точно не родительские деньги. И не те жалкие гроши, что он зарабатывал рассказами, которые печатались в журналах «Лондон мэгэзин» или «Кенион ревью». Другие черные американцы с Левого берега поговаривали, будто бы Седрик – стукач, что он получает ежемесячную зарплату от ФБР или ЦРУ (это ведь были времена сумасшедшего антикоммунизма), но эту версию я отметаю как чушь собачью. Как бы то ни было, Седрик не ютился в дешевой гостиничной комнатенке, а занимал удобную квартиру на рю Бонапарт. Идиша, которого он нахватался на Брайтоне, где его отец работал дворником, ему вполне хватало для пикировок с Букой, который обращался к нему «ваша светлость шайнер ребСедрик», а порой «наш шварце гаон [45]45
  Черный гаон; гаон – духовный лидер (иврит).


[Закрыть]из Бруклина». Приятный в общении и, видимо, не озабоченный расовыми проблемами, Седрик с готовностью подхватил шуточную версию Буки, будто бы на самом деле он все врет и никакой он не негр, а проныра из Йемена, которому надо сойти за черного, чтобы стать неотразимым для бледнолицых дев, приехавших в Париж вкусить свободы за деньги, присылаемые строгими родителями. Когда Бука, признанный авторитет, хорошо отзывался о его последнем рассказе, он тепло и с уважением благодарил. Однако я подозреваю, что его благодарность была во многом наигранной. Задним числом мне представляется, что они с Букой постоянно соперничали и не очень-то жаловали друг друга.