Текст книги "Птицы небесные. 3-4 части"
Автор книги: Монах Афонский
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)
«ОСТРИЕ ИГЛЫ»
Наполнись, душа моя, красотой возлюбленного Господа, а Его Небесные очи да светят прямо в сердце твое, и мудростью Его да исполнится твой ум, чтобы ты не дремала в сонном забытье этой жизни, зная, что в тебе пребывает Господь Вседержитель. Все горячие искания твои да соединятся в предельной цели всех нескончаемых поисков и устремлений: совершенно уподобиться Святой Троице, – не в дерзости, не в горделивом помышлении, душа моя, а в смирении и кротости Святого Духа, в излиянии беcчисленных потоков покаянных слез и воздыханий, не ведая – в теле ты или вне тела созерцаешь это пресветлое диво Божие по слову Христову: «Да будут все едино, как Я и Отец едино суть». И ныне желаешь ты сказать, душа моя, что исполнилось упование твое и исповедание, когда ты говорила: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века». Поистине, теперь исполнилось оно и воскресла ты в иную жизнь, неведомую на земле, но ведомую в вечности на непреходящих и немеркнущих Небесах Святого Духа.
Возвращаясь из Лавры, мы зашли для совета на Катунаки, в келью старца Ефрема. На стук вышел келейник почившего Геронды.
После молитв у могилки старца мы уселись на лавочке возле кельи с монахом Неофитом. Услышав о наших поисках духовника, он посоветовал:
– Не ломайте себе головы, патерас. Наш Геронда Ефрем служил литургии ежедневно и так обрел дары великой благодати и слезного плача. Он всегда нам говорил: «Сокровище духовной жизни и спасения для монаха – это послушание и ежедневная литургия!» Послушание игумену Лавры вы исполняете, теперь начинайте каждый день служить литургии – вот вам мой совет!
Звонить батюшке Кириллу мы с отцом Агафодором поднимались к келье Данилеев, где стоял единственный телефон-автомат. Путь неблизкий, но нужно было звонить и отцу: я переживал за него, жившего в тесноте с двумя послушницами и мальчиком. Голос у моего старичка был бодрый:
– Здоровье хорошее, послушницы не мешают, а помогают. Приезжали проведать дочь с мужем на месяц. Пока все нормально. Знаешь, Симон, какая самая нужная часть обуви? Подошва. Так и я…
А вот разговор с отцом Кириллом встревожил меня. Мой друг, архимандрит Пимен, сообщил нам новый номер телефона батюшки, не объяснив в чем дело, и это обеcпокоило меня. Старец рассказал, что его перевели в Переделкино, в Патриаршую резиденцию, и братию монастыря он уже не видит, за исключением тех, кто приезжает в его келью, расположенную в одном из корпусов резиденции. Голос батюшки мягко дребезжал в телефонной трубке:
– Старайтесь на Афоне служить литургии, по возможности, каждый день, отец Симон, слышишь? Помни, что широкий путь – это когда мы ищем счастье для себя одного, а узкий путь– это когда мы ищем счастье для других! Передавай поклон отцу Херувиму, если увидишь…
Я шел вниз по тропе вслед за отцом Агафодором, понимая, что у старца начались сложные времена и его отделяют от братства Свято-Троицкой Лавры неспроста… Слова батюшки произвели на меня впечатление: «Вот путь, который, возможно, станет моей жизнью на Афоне – ежедневная литургия, как у Ефрема Катунакского…»
Мне очень хотелось подражать его углубленному и самоотверженному литургическому служению.
– Отец Агафодор, ты согласен помогать мне служить в Троицком храме литургии каждый день? Можем служить по очереди, если хочешь, – предложил я моему другу.
– Служите вы, батюшка, а я, по Афонской традиции, пока опасаюсь предстоять у Престола каждый день… Здесь рукополагают в священнослужители только после тридцати лет! – ответил он, явно смущенный таким поворотом в нашей жизни. – А помогать буду охотно, как благословите…
– Знаешь, отче, я решил брать записки о поминовении от паломников и молиться о всех этих людях на наших литургиях. Это и будет моим рукоделием и к тому же на хлеб заработаем… Как ты думаешь? – обратился я к иеромонаху. Он повторил свои слова:
– Как благословите!
Выбрав время, мы отправились на Новую Фиваиду, уплатив, по нашим понятиям, немалые деньги морскому такси, курсирующему между Дафни и Уранополисом. Огромный метох находился в плачевном состоянии, но братству удалось привести в относительный порядок нижний храм святых апостолов Петра и Павла и восстановить несколько келий. После исповеди мы разговорились с отцом Херувимом. Он, благодушно посматривая на нас, ворковал тихим голоском:
– Я, отец Симон, постоянно благодарю Господа, что попал на Афон. Батюшку, конечно, пришлось умолять, чтобы отпустил меня сюда. Вот Бог и привел нас встретиться… Видел, Симон, в иконостасе нашего храма икону Матери Божией «Отрада»? Прямо настоящее обретение этой иконы получилось! Всё отсюда вывезли, а кое-что, может, и разграбили, как Мамай прошел… Полез один наш брат на чердак и обрел икону – целехонькой! Благословение Самой Матери Божией… – духовник приумолк, молясь и перебирая четки. Я с умилением смотрел на его милое детское лицо со множеством морщинок у глаз. – Но бывают сильные искушения, хоть и Афон, а враг работает вовсю! Сижу я как-то здесь, в своей келье, ночью, и молюсь. Лампадка в углу горит. Смотрю, а ручка в двери тихонечко поворачивается. Я сильно испугался: «Кто там? – говорю. – Вы, отцы?» Молчание… Я быстренько – раз! И ключ в двери повернул. А дверная ручка медленно на свое место вернулась. Утром наших спрашиваю: «Отцы и братия, кто из вас ночью ко мне приходил?» А мне все говорят: «Аввочка, мы вас ночью не дерзаем тревожить! У вас днем все время исповеди, вам ночью молиться надо…» Так-то, отец Симон. Мы теперь каждый вечер с крестом вокруг корпуса ходим с тропарем Честному Кресту, чтобы врага отогнать…
– Батюшка, можно к вам на исповедь приезжать? – спросил я напоследок.
– Приезжай, приезжай, это с Карули-то? Не близко. Я там ни разу не был…
– А вы к нам приезжайте, батюшка! Все вам покажем…
Отец Херувим задумался:
– Ждите, постараюсь приехать. А как там наш старец поживает? У нас здесь нет никакой связи…
– Говорит, жив и здоров, слава Богу! Передает вам поклон. Только у него возникли искушения: его перевели в Переделкино. Он там сейчас людей принимает, – с печалью в голосе промолвил я.
– Вот оно что… Значит старец опасен стал, потому что о печатях антихриста говорит. За это его и удалили из Лавры. Нужно будет в Дафни съездить, поговорить с аввою…
Мы оставили духовника в тревожном состоянии. Это чувство передалось и мне: как теперь видеться с отцом Кириллом и когда это станет возможным?
На Каруле мы с иеромонахом начали каждый день служить литургии в Троицком храме. Пел мой друг прекрасно и даже всю литургию мог петь по-гречески. Затемно, в четыре часа утра, я шел в храм и начинал проскомидию. Теперь мы брали записки от паломников о поминовении, с которыми они передавали также и деньги, кто сколько даст. Стало жить несколько легче, тем более, что наш ладан брали в лавках Дафни и сразу же выплачивали за него драхмы.
От литургии к литургии благодать возрастала в душе, а потому все душевные переживания сопровождались ощущением блаженства. Так, в упоении ежедневными богослужениями, шел месяц за месяцем, пока я не заметил, к своему огорчению, что, хотя душа и пребывает в блаженном состоянии, тем не менее, ум мой расслабился, и появилась леность к Иисусовой молитве. Мое сердце легко пропускало всякие помыслы; меня раздражало все, что мешало служить в уединении, – и ранние крики погонщиков, и постоянный запах мочи и навоза от мулов с проходящей рядом тропы, и множество мух на нашей кухне. Русские паломники, узнав о том, что на Каруле служат два иеромонаха из России, стали беcпокоить нас частыми визитами. Я попробовал навесить на калитку замок, но ревностные посетители предпочли тогда другой путь – через каменную стену. Пришлось убегать в расщелины скал или прятаться в крохотную пещерку под тропой, со стороны обрыва. Духовное состояние мое представлялось плачевным: усилились различные мечтания, помыслы о мире и об оставленном отце свободно проникали в мой ум даже на литургии – и все это не могло не вызывать тревогу.
– Отец Агафодор, а игумен Харалампий еще жив? – как-то за обедом спросил я.
– Жив, но только он не игумен теперь. Игуменство он отдал своему чаду, который начал менять в монастыре устав старца. Отец Харалампий теперь часто сидит на пристани, рыбу ловит…
Сообщение моего напарника опечалило меня, но, тем не менее, помогло сделать простой вывод: значит, у духовника есть время, чтобы побольше поговорить с ним.
– Отче, поедем в Дионисиат, нужно у старца совета спросить о молитвенной жизни!
– Хорошо, благословите! – как всегда ответил послушный иеромонах.
Бывшего игумена мы действительно увидели на причале: в выцветшем добела подряснике и в большой соломенной шляпе, он сидел на низкой скамеечке у воды с удочкой в руках.
– Геронда, патер Симон просит разрешения задать вам свои вопросы, благословите? – отец Агафодор сделал попытку обратить на нас внимание.
Старец повернул голову в нашу сторону, затем молча взял скамеечку и, не торопясь смотав удилище, перешел в тень под стены монастыря. Мы поцеловали его крупную, в больших раздувшихся венах, крестьянскую руку.
– Геронда, помыслы одолевают меня на каждой литургии, раздражаюсь на всякие мелочи, молитвенная практика моя ослабела, хотя вот уже год ежедневно служу литургии в церкви на Каруле. Подскажите, где я ошибаюсь и что мне делать?
Старец, прищурясь, посмотрел на меня из-под края широкополой шляпы:
– Патер, молитва, как и литургия, без внимания – это утомительный и напрасный труд. Многие священники, пренебрегая вниманием и молитвой, полагают, что литургия сделает все за них. Охи, патер, охи… Само собой ничего не бывает!
– А что делать с помыслами, Геронда?
– Не отрекайся от одних мыслей с помощью последующих мыслей. Так ты будешь множить их бесконечно: просто не имей их, и они оставят тебя. К суетной деятельности ума человек привыкает быстро, а к духовной молитве и отсечению помыслов – тяжело. «Господи, просвети тьму мою!» – так молился святитель Григорий Палама.
Мой друг старался негромко переводить слова дионисиатского молитвенника. От волнения отец Агафодор даже вспотел.
– Отче Харалампие, у нас особой суеты нет. Но всегда нужно что-то делать: зима на носу, с деньгами проблема, а нам еще ремонт крыши необходимо сделать, вот помыслы и идут… – продолжал я.
– А вы поступайте так: есть деньги – делайте ремонт, нет денег – оставьте помыслы о ремонте, пребывайте в покое и молитесь, – невозмутимо отвечал духовник. – Но всегда помните: «Земля и все дела на ней сгорят». Никогда не поддавайтесь духу нескончаемой деятельности, пожирающей время молитвенной практики.
– Понятно, Геронда. Но у меня получается так: ремонта нет, а помыслы о ремонте лезут в голову!
– Ум нужно всегда держать чистым, в Боге, – это главное правило всякого монаха. Сделай свой ум свободным от всякого помысла и представления о чем – либо земном и даже небесном, – спокойно и рассудительно отвечал старец.
Он снял соломенную шляпу и с удовольствием подставил голову под легкий морской бриз.
– Разве нужно совершенно все помыслы отбросить, даже не греховные? – мне это не было понятно до конца.
– А какая у них разница, если они отвлекают от молитвы? Стань для всех помыслов, как глухой и немой ко всему внешнему! Грехопадение человека разделило ум и сердце, но молитва Иисусова вновь соединяет их, делая цельным естество человека, которое уже не нуждается ни в каких помышлениях. Оно всецело живет смирением и через него стяжает благодать. Смиришься до земли, окажешься на Небе. Осознаешь себя недостойным Бога, постигнешь Его, как Он есть. Потому что покой Божий, где нет никаких помышлений, есть сверхмысленное благо. Это нужно понять и накрепко усвоить. Любой помысел – это проявление несмирения. Отсеки в себе всякое сопротивление смирению и быстро стяжешь благодать!
– Благословите, отче Харалампие! У меня с молодости есть старец в России. Но теперь он далеко, а вопросов накопилось много, и я вынужден искать совета у Афонских отцов. Правильно ли я поступаю?
– Советников духовных может быть много, а старец всегда один. Старец – это врата к постижению истины.
– Грехи мои не дают мне прямо постичь ее, Геронда. Даже на Афоне совершаю мысленные грехи… – с огорчением сказал я.
– Накопленные грехи подобны густой тьме вокруг нас, но стоит нам зажечь свечу, как вся тьма исчезает. Вот что значит: «Постигните истину и она освободит вас», как сказал Господь Иисус Христос. «Освободит» – значит сделает зрячим духовно. Чистое и простое сердце узрит мгновенно чистого и простого Бога, Который сияет ярче полуденного солнца…
– Таким Господь явится душе в раю, Геронда?
– Стремись не в рай, стремись к спасению, которое пребывает за пределами райских обителей– это Сам Христос! Познаешь Христа, и все остальное приложится к этому… – старец многозначительно посмотрел мне в глаза. – То сердце приходит к духовной свободе, к совершенной свободе от помыслов, которое во Христе делает себя свободным от всяких помышлений о вещах мира сего. Какие там ремонты, какие там заботы и попечения и тому подобное? Бог Сам все устроит, а ты молись и делай! Ум, не имеющий никаких мыслей, и сердце, не имеющее никаких привязанностей, сливаются воедино и обретают Христа с помощью Святого Духа. Поистине, патерас, думать о вещах мира сего – неблагодарный труд… Вспоминая огонь, не согреешься, потому что это огонь мира сего, пустой, привременный. Вспоминая Бога, сердце все становится огнем, ибо это огонь Небесной Любви, огонь Небес и попаляет в душе все мирское…
Мы помолчали. Морской ветер крутил и разбрасывал по причалу сухие листья платана.
– Геронда, меня временами борют страсти, и я рассеиваюсь, как ни собираю себя в молитве.
Я ждал слово молитвенника, и оно оказалось строгим:
– Если мы, молясь, то и дело впадаем в страсти и в отвлечения ума, то этим самым предаем Бога, и тогда не помогут ни поклоны, ни четки! Даже если мы будем молиться тысячу лет, но невнимательно и впадая в страсти, ничего не достигнем… Любой помысел, любая страсть – это коготь сатаны, крючок смертного мира, который затягивает нас в греховное состояние.
– А как же помысел о Боге? – спросил я, запутавшись в понимании точного смысла его слов, переведенных отцом Агафодором. – Разве он не ведет к Нему?
– Помысел о Боге – это не Бог, это дьявольский подлог. Можно сколько угодно думать о Боге и это нисколько не приблизит нас к Нему. Покаянная молитва – вот путь к Богу, патер! Внимание в молитве означает устойчивость этого молитвенного покаяния. Ум постоянно соскальзывает со внимательного сосредоточения в молитве, как железный шар с острия иглы. Возвращать его туда снова и снова – это путь его обуздания и спасения во Христе. Восковой шар прочно держится на острие иглы и уже не падает. Так и ум, умягченный благодатью покаяния и слез, уже никогда не покидает Христа, никогда не теряет внимания…
Уже не дожидаясь моих вопросов, старец продолжал:
– В евангельских заповедях мы противодействуем грехам, не позволяя себе совершать их, размышляя о дурных последствиях подобных поступков– это дело новоначальных в вере. В стяжании непрестанной молитвы: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», что является духовной практикой опытных монахов, мы преображаем наши греховные состояния в добродетели, замещая дурные душевные состояния прямо противоположными: гнев преображается в любовь, чревоугодие – в воздержание, сребролюбие – в щедрость, похоть – в целомудрие. В непрестанной же молитве мы стяжаем благодать, а с нею – бесстрастие, через которое приходим к священному безмолвию – исихии. Это есть дело совершенных, возводящих душу в «горняя, где Христос сидит одесную Бога».
– А как мы узнаем, преодолели мы рассеянность ума или нет, Геронда? – в заключении спросил я, взглянув на моего друга.
Тот взмок от напряжения, стараясь быстро переводить вслед за старцем.
– Проверка своего молитвенного состояния в период молитвы состоит в том, что ум становится подобен спокойному морю во время штиля, а в период после молитвы – в том, порабощают ли наш ум помыслы или нет. Как Господь усмирил Галилейское море, сказав: «Умолкни, перестань!» – и сделалась великая тишина, так и благодать умиротворяет бунтующий ум и смиряет его.
– Благословите, отче Харалампие, и простите, что утомил вас вопросами! – попросил я прощения у старца, видя, что он утомлен. – Можно к вам еще приходить, если это возможно?
– Ничего, ничего, главное, чтобы вы исполняли то, что говорит духовник, – усмехнулся Геронда и надел свою старую шляпу. – А приходить, приходите, Бог благословит! Только всех своих «товарищей» оставь навсегда за порогом кельи, патер!
– Каких товарищей, отче? – не понял я.
– Помыслы, говорю, помыслы оставь, понимаешь?
– Теперь понял, Геронда! Благословите, – я наклонился, целуя его натруженную руку.
– Отче Харалампие, а если, к примеру, ум ленится на Иисусову молитву, что делать? – последний вопрос задал отец Агафодор, помогая старцу подняться и подавая ему скамеечку и удилище.
– Держи молитвенное правило по книгам, пока сердце не согреется, а потом переходи на четки…
Мы попрощались с духовником, который старческой походкой вошел в ворота монастыря. Щедрый и гостеприимный монах Дионисий, чадо старца Харалампия, нагрузил нас продуктами в монастырской кухне и поделился за чаем своими скорбями, наш друг-иконописец был печален: порядки в монастыре менялись на суету и попечения, невзирая на молитвенный устав, учрежденный старцем. На Карулю мы отправились пешком. Монах долго смотрел нам вслед, как мы уходим по тропе: нас сопровождали распростертые в синеве крылья парящих чаек – непременная принадлежность афонских морских просторов.
Все образы мира сего, что видели глаза мои, – где они? Не смогло зрение мое ни удержать их, ни насытиться ими. Все звуки, что слышали уши мои, исчезли, словно пролетающий ветер, не напитав слух мой. Все запахи цветов луговых, что вдыхал я, лишь дразнили мое обоняние и тут же исчезали, ничего мне не оставив. Все ощущения и остальное, чего касался я и прижимал к сердцу, прошли, словно туман, сквозь мои пальцы и утекли в никуда. Те страсти, что я пережил, желания, к которым устремлялся, и помыслы, которые придумал, – оказались пустышками моего ума: пробудился я, и вот, – где все это? Но Ты, единственный Боже, пребывающий со мной с первого вдоха и до сего момента, никогда не оставляешь меня, неразумного, и не только не оставляешь меня, но и заботишься неусыпно обо мне: питаешь тело мое Хлебом живым и Небесною Твоею Кровью и животворишь душу Святым Твоим Духом. Это тело мое, душу, ум и сердце Ты воскресил из небытия, затем из мира теней вывел в нетварный свет Царства Истины и возложил на главу духа моего драгоценный венец духовного блаженства – нескончаемого созерцания Божественных Твоих Тайн и неколебимого Царства Твоего.
НЕВИДИМЫЕ СТАРЦЫ
Тело ищет кусок хлеба и, найдя, удовлетворяется им. Но никогда не видел я, чтобы душа устремлялась к земной пище! Устремлялись пожелания и помыслы, но душа никогда не помышляла о насыщении прахом земным, ибо ее питание – Дух Святой, сходящий с Небес. И Его, только Его она ищет день и ночь, плача и рыдая о Нем, и не сравнить эти страдания души ни с каким голодом земным. Испытал и я голод земной, тяжко телу без плодов земных, но что дальше? Насытилось оно, обленилось и в довольстве своем возжаждало утех и наслаждений, а принятые им пища и питье не пошли впрок. Не так, не так желал бы я поступить с телом своим, видя в нем только похотливое животное; даже это бренное тело Бог преобразует в свет и благодать, когда исполнятся сроки. И дал Ты узреть, Господи, что душа преображается в нетленный свет благодати и становится Небесным духом, сияющим, как луч Божественного Солнца. И тогда тело мое и дух мой становятся выше естества, выше времени и пространства, ибо они служители духа моего, соединившегося с Тобою, Христе, соединением неизреченным, а через Тебя – и со Пресвятой Троицей. Славлю Тебя, Господи Неба и земли: «Да будет во всем святая воля Твоя непреложно во веки веков!»
С полной устремленностью души и сердца жить священной литургией взялся я за собирание рассеянного ума во время богослужения. Молитвенное правило мы совершали по кельям, невзирая на духоту и жару. В нем я старался собрать ум целиком в сердце, чтобы служить литургию собранно и сосредоточенно, не уклоняясь ни в один помысел, стоя перед престолом Божиим. Со временем это принесло свои плоды: слезы заливали мое лицо, когда приходилось выходить со Святыми Дарами из Царских врат. Во время чтения Евангелия трудно было видеть текст из-за обильных слез. Каждение приходилось совершать, вытирая слезы платком, держа его в левой руке. Такие литургии всегда сопровождало сильное умиление.
Из-за ночной жары и духоты мы стояли в храме босиком, не зная, благочестиво это или нет. Пришедший к нам на службу паломник сделал несколько фотографий нашей литургии, и мне показалось, что босые ноги не приличествуют благоговейной службе. С тех пор я всегда служил в обуви. Однажды мне захотелось послужить по греческому служебнику, но мое произношение не воспринял тонкий слух отца Агафодора. Заметив это, я вернулся к служению на церковнославянском языке. Но мне очень нравилось, когда он молитвенно пел литургию по-гречески; это как-то соответствовало всей окружающей обстановке, в которой происходили наши богослужения.
Лунная ночь… Все вокруг словно дремлет. Невозмутимая тишина Карули как бы стоит в воздухе. Барашковые облачка тянутся с моря, закрывая нарождающийся месяц. Иногда раздаются глухие всхлипывания совы, пробуждая на мгновение спящую окрестность. Из раскрытого настежь окна храма ласково и нежно веет морской бриз. Темные силуэты лодок неподвижны на матовой глади. Горячее неудержимое чувство любви к Богу и Святой Горе заливает грудь, источая из глаз обильные сладкие слезы. Если бы это было возможно, то прижал бы к ней всю Афонскую Гору, со всеми ее обитателями, родную и знакомую до каждого белесого кустика полыни.
Литургия заканчивается, когда начинают гаснуть звезды. При последних песнопениях светлеет край неба. Еще совсем рано, когда мы выходим из храма на маленький балкон дворика. Синеватые облачка медленно тают над Горой. Широкая спокойная гладь моря еще не проснулась. Многочисленные рыбацкие лодки как будто спят на воде. С голубоватыми огоньками на мачтах они похожи на спящих чаек. Всё словно молится: «Господи, Иисусе Христе, помилуй всех нас…»
Незаметно подошло время окончания годовых греческих виз и тревога охватила наши сердца; опасениями мы поделились с отцом Христодулом, бывшим полицейским и нашим благодетелем.
– Не беда, помочь можно! – решительно заявил он, закатывая рукава подрясника и огромными волосатыми руками начиная разделывать рыбу на кухне – подаяние от рыбаков в знак удачного лова в бухте Карули. – Сейчас угощу вас рыбкой и поедем в Фессалоники к моему знакомому!
Он с кем-то вечером созвонился, и утром мы очутились в офисе его друга, представительного адвоката, который предложил нам для ночлега в кабинете два кожаных дивана.
– Вот здесь будете спать. Гостиницы для вас дороговаты, поэтому ночуйте в офисе. К восьми утра будьте готовы!
Постоянный шум машин под окнами кабинета и грохот мотоциклов так и не дали нам уснуть. Утром наши благодетели – монах и адвокат – отвезли меня и отца Агафодора к какому-то офицеру из контрразведки. Оформление документов завершилось за двадцать минут. Не веря своему счастью, мы вышли из служебного здания на шумную улицу города: эти визы позволили нам еще год прожить на Афоне, не выезжая в Россию. В то время город был чист и опрятен и нравился мне своей уютностью и великими православными святынями: благодатными реликвиями святого великомученика Димитрия Солунского, мощами святителя Григория Паламы, преподобного Давида Солунского и преподобной Феодоры.
Расставшись с отцом Христодулом, который отправился на встречу с друзьями, мы поехали в пригород Салоник – женский монастырь в Суроти, где покоятся мощи старца Паисия. Благодатное место его упокоения проникло в душу каким-то особым умилением. Мне стал близок этот удивительный старец, поэтому первые переводы книг о нем, которые нам подарили в Русском монастыре, я читал с восторгом, как откровения великого святого. У его могилы мы пробыли до полудня, не желая расстаться с этим удивительным местом.
В районе рынка мы неожиданно встретились лицом к лицу с игуменом Свято-Пантелеимонового монастыря престарелым отцом Иеремией и иеромонахом Константином из монастырской канцелярии. Великодушно они предложили нам место для ночлега на своем подворье. Игумен прекрасно запомнил меня, что удивляло в его почтенном возрасте. Он всегда разговаривал со мной с доброй усмешкой на приветливом благообразном лице:
– Что, отец Симон, приготовишь нам салат? Помнишь как я тебя учил?
Наблюдая за тем, как я нарезаю помидоры, он поправлял:
– Не так, не так режешь! Разрезай помидор таким образом, чтобы середка не вываливалась… гляди!
Он ловко снова показал, как нужно готовить помидоры для салата.
– Понял? Ну, вот так… Как говорится, был сталеваром, стал поваром!
На Каруле, в этом пустынном месте, наше общение происходило в основном с отцом Христодулом. В минуты откровения он рассказал нам о редкостной встрече с одним из невидимых старцев.
По преданию Афона, невидимых старцев двенадцать человек, и живут они не по плоти, а по духу. Их не страшит ни жара, ни холод, ибо они превзошли все земные условности. Затаив дыхание, слушали мы рассказ монаха:
– Иду я как-то поздней осенью из Лавры, снега уже подсыпало по щиколотку. Возле креста присел отдохнуть. Вижу, по лесу старец идет. Волосы длинные, белые, весь обнаженный. Я ему: «Патер, патер!» Он оглянулся и начал медленно подниматься к Панагии. Я кинулся за ним, а догнать не могу. Снег вверху уже глубокий, по колено, а старец словно плывет по нему…
– А следы на снегу были? – спросил я, вспомнив из книг, что бесы следов не оставляют.
– Следы на снегу остались, глубокие, как борозды! Потом в скалах, где снега меньше, пропали… Очень близко я этого монаха своими глазами видел – настоящий, живой!
– А они причащаются? – поинтересовался отец Агафодор.
– Утверждают, что иногда они спускались в келью Яннокопуло, под Лаврой, это очень уединенное место. Там святой старец подвизался, отец Христофор. Он их причащал и общался с ними. В Лаврских документах записано…
Мы молчали, потрясенные услышанным. С тех пор мои походы по Афону соединились с сильным желанием увидеть невидимых старцев. Без всякого извещения о своем приезде внезапно на Каруле появился послушник Илья, помощник архимандрита Пимена по Ермоловскому скиту. Приехав в паломническую поездку на две недели, он категорически отказался уезжать – Афон пленил его душу. Монах Христодул оказал ему необыкновенное радушие: сам отвел его в полуразрушенную калибку, размерами полтора на два метра, стоящую на обрыве неподалеку от нас, обеспечил стройматериалами и продуктами. Мы тоже стали помогать и за несколько дней убогое его жилище стало пригодным для жизни.
Теперь у нас в храме прибавился певчий на клиросе, у послушника оказался прекрасно поставленный голос (он учился раньше в школе-студии при МХАТе). Контактный, обаятельный и смышленый, подучив греческий, он быстро снискал расположение у греков. Сам отец Христодул расположился к нему. Иеромонах Агафодор передал ему секреты производства ладана, и наше Карульское братство стало подниматься на ноги.
Ближайший сосед по келье, монах и покровитель отец Христодул, начал неоднократно намекать, чтобы мы стали его послушниками. Мы уважали его как незаурядного человека и монаха-аскета, тем не менее, наши сердца отказывались принимать его зилотство[3]3
Зилот (греч.) – ревностный человек, ревнитель Православия, отделившийся от официальной Церкви.
[Закрыть]. Он пытался поговорить со мной наедине, но увидев безуспешность этого разговора, махнул рукой:
– Учи язык, патер, учи язык! А то с тобой по душам не поговоришь…
Периодически у нас возникали споры, в которых участвовал, как переводчик, и иеромонах Агафодор. Эти противоречия углубляли расхождение между нами.
– Кто были родоначальники бесчисленных ересей? – начинал монах Христодул. – Церковные иерархи, вот кто! В древности монахи предупреждали друг друга – бойся связи с женщиной и близких общений с епископом! – утверждал он твердым голосом, не допускавшим противоречий.
Я пытался было рассказать о достойных епископах в России, но монах находил другой довод.
– Ну, там, в России, – все другое… А вы в Греции живете, поэтому здесь нужно держать ухо востро, особенно в отношении Константинополя!
Некоторые его замечания были весьма существенны. Когда мой друг стал ссылаться на то, что говорят о сотворении мира различные ученые и вообще наука, то отец Христодул строго оборвал его:
– У нас один есть авторитет – Священное Писание. Как в нем написано, это и должно считать основой нашего мировоззрения! А ученые рано или поздно придут к тому, что все их теории – обычные выдумки тщеславного безбожного ума. А все, что сказано в Библии, – несокрушимая истина!
Были у нашего благодетеля и другие ревностные суждения – он сильно превозносил монашество и считал его выше священства:
– Возьмите, например, первые века монашества, патерас: в монашеских общинах вообще не существовало иереев! Они все являлись приходящими священниками, потому что служили по субботним и воскресным дням, а также праздникам, и уходили. Даже сейчас на Афоне есть кельи, скажем, Герасимеев, в которой Герондой является монах, а послушники у него – иеромонахи. У священников больше шансов поскользнуться и лишиться чина, а монашеского чина никто не может лишить!
Несмотря на наше уважение к отцу Христодулу, отношения между нами продолжали ухудшаться. Особенно после поездки в Дивеево с отцом Агафодором, которого он взял в качестве своего переводчика. Там их разногласия достигли крайней степени и они вернулись из России полностью поссорившимися. На Каруле они положили друг перед другом земные поклоны, вслед за ними трижды сделал земные поклоны отцу Христодулу и я, пытаясь их примирить. Наш сосед даже троекратно облобызал меня в знак полного примирения, но больше дружеских отношений у нас уже не было. Охлаждение между нами стало настолько заметным, что монах уже не приходил к нам в гости и не звал к себе на беседы.
За время их отсутствия мы с Ильей залепили герметиком швы на ржавой крыше нашей каливы и, купив зеленую краску, покрасили ее. Этой же ночью поднялся такой ураган, что у нас сорвало несколько листов и даже толстое старинное железо на калибке послушника завернуло в рулон. Пришлось снова чинить обе крыши и придавливать их тяжелыми камнями. Тем временем известие о том, что трое русских поселились на Каруле достигло и Кавказа. На Афон паломником приехал помощник и послушник игумена Прохора из Ново-Афонского монастыря. Он прожил у нас неделю, попросившись переночевать, ютясь в тесной комнатке у отца Агафодора. Затем стал располагаться у него надолго, пока тот не взмолился, прося его, в свою очередь, подыскать себе другое место из-за тесноты и духоты в нашей маленькой каливе. Пытаясь подсказать послушнику правильное решение, я принялся говорить ему о воле Божией, которую сначала нужно узнать через старца. Он вспылил:
