Текст книги "Птицы небесные. 3-4 части"

Автор книги: Монах Афонский

* * *

 
Яблочным соком и дымом
Праздники осени пахнут.
Яблочным духом незримо
Октябрь распахнут.
 
 
Сумерек синяя вьюга
Реет над яблочным краем.
В сложные судьбы друг друга
Мы незаметно врастаем.
 
 
Наши пути ненароком
Он пересек не напрасно.
Сделал прозренье – глубоким,
И расставанье – прекрасным!
 
 
В путь уходя, друг уставший,
Вдоволь вдохни в этот вечер
Частью души твоей ставший
Яблочный сладостный ветер!
 

– Хорошо-то как! – Отец Пимен устало откинулся на спинку скамьи, когда после сбора урожая мы сидели во дворе за чаем. С луговых займищ доносился немолчный хор лягушек. – Знаешь, отче, я многое передумал там, на Грибзе… Но у нас на Севере тоже неплохо: и природа, и монастырь. А главное, там я нашел свое настоящее место в жизни!

– Ну что ж, дай Бог, отец Пимен! Куда Господь привел жить, то и есть наше место…

Архимандрит, не расслышав ответ, продолжал свой рассказ:

– Конечно, с личной молитвой посложнее… Иной раз падаю от усталости, лишь бы выспаться… Зато люди там какие хорошие! Опять же, Бог духовника послал известного… Ну, ты сам все увидишь, если со мной поедешь!

– Сразу на остров? – Я пока не представлял себе наш путь.

– Нет, сначала на подворье, в Питер. Потом на нашем катере в монастырь. Но прежде нужно в Сухуми встретиться с отцом Виссарионом, потом поблагодарить отца Прохора, игумена Ново-Афонского монастыря. Примерно так хотелось бы устроить наш отъезд…

– Знаешь, отче, этот отец Виссарион сильно прославился в Абхазии во время войны: сколько солдат крестил, целыми ротами, прямо на передовой! И нас всю войну поддерживал, спасибо ему! А с Ново-Афонскими монахами еще ни разу не встречался, очень интересно – поделился я своим мнением. Такое начало поездки порадовало меня.

Обговорив с послушниками Аркадием и Евгением предстоящие работы в скиту на время моего отъезда – сбор орехов и каштанов и заготовку сухофруктов на предстоящую зиму, мы улетели вертолетом в Сухуми. Монастырский водитель, набрав пассажиров и гостинцев, уехал на своей видавшей виды «Газели», спеша выбраться из Псху до начала осенних дождей.

Отец Виссарион, организовав для нас шумную хлебосольную встречу, взялся сопровождать архимандрита и меня в Ново-Афонский монастырь в сопровождении молчаливых русских генералов.

– Познакомьтесь, друг Патриарха Алексея! – торжественно представил он военным моего друга. – А это… – Абхаз хитро прищурился на меня, затем обернулся к белеющим на горизонте хребтам, вытянув в их направлении руку, и произнес: – Видите эти горы? Это все его владения, он там хозяин!

И, описав рукой полукруг, указал на меня.

Такое кавказское великодушие произвело впечатление на генералов, они заулыбались.

Отец Прохор, игумен недавно открывшегося монастыря и братии в числе десяти человек, был опытным, знающим себе цену приветливым монахом лет сорока. Когда-то он учился в Троице-Сергиевой Лавре в Академии и защитился там по теме «Преподобный Григорий Синаит и его духовные преемники». Уважительное отношение к этому прекрасному человеку скоро перешло в дружеское общение с ним и его молодым братством. Несколько удивило меня присутствие в одном из монастырских корпусов молодой худощавой женщины в подряснике с маленьким мальчиком лет пяти.

– Это наша швея, а мальчик – ее сын. Живет как монахиня. В общем, «Унесенные ветром», – усмехнувшись, объяснили мне послушники.

Перед вечерней службой женщина подошла взять благословение у отца Пимена и у меня, незаметно к нам присматриваясь. Храм монастыря был все также прекрасен в полюбившихся мне с юности росписях васнецовской школы. Медлительный звон с колокольни возвестил о начале службы. В одном из приделов монахи соорудили престол и жертвенник, и теперь в церкви зазвучали монашеские голоса. Пели они очень молитвенно и красиво. Во всем чувствовалась умелая рука игумена Прохора.

Отец Виссарион после службы позвал меня:

– Слушай, Симон, выручай! Нужно крестить семью редактора московского «Огонька»! Пока архимандрит занят гостями мы проведем этот чин вместе!

– А где мы будем крестить людей?

– Как это где? В реке конечно! – решительно сказал он.

– Там же холодно! Осень на дворе, – поежился я.

– Ерунда! Пусть терпят… Ты крести женщину, а я – ее дочь…

– Батюшка, вы старше, вы погружайте в воду женщину. А я – монах, мне лучше девочку окунать…

Мой жалобный голос не был услышан.

– Ты – монах, а я – абхаз! Понимаешь? Мне с женщинами нельзя близко общаться!

Отец Виссарион высказал это чрезвычайно воинственно. Несмотря на мои опасения, крещение супруги редактора и их дочери прошло вполне целомудренно. Вскоре поезд увез нас с отцом Пименом в Россию.

Питерское подворье удивило меня своей внушительностью: царский размах чувствовался во всех деталях интерьера. Удручало лишь одно: низкое серое небо, отсутствие зелени во дворе и торчащая за бетонным забором унылая кирпичная труба какого-то заброшенного завода. В поисках уединения для молитвы я попытался во дворе отыскать какой-нибудь укромный уголок. За стеной корпуса ходил, углубившись в себя, худой монах с острой бородкой и с четками в руках. Приметив в дальнем углу несколько больших мусорных баков, я отправился туда, но за ними молился, присев на пенек, молоденький иеромонах, который испуганно поднялся, увидев меня. Оставался еще ржавый остов микроавтобуса, но и там внутри виднелась чья-то голова.

В один из ближайших дней мы выплыли на монастырском катере из маленького порта, расположенного на берегу неоглядного свинцово-серого озера. Навстречу шла сильная волна и дул ледяной ветер. В небольшой каюте в спертом воздухе среди паломников было душно. Я поднялся, намереваясь выйти на палубу.

– Симон, ты куда? – Игумен недоумевающе посмотрел на меня, протирая обрызганные волной очки.

– Здесь душно, отче. Постою на палубе.

– Не простудись. Здесь запросто можно простуду схватить…

Хотя сильно качало и долетали водяные брызги, остаток пути я провел на палубе, вдыхая обжигающий студеный северный ветер с каплями холодной воды.

Громада острова, заросшего соснами, с возвышающейся над ними монастырской колокольней поднялась на горизонте. Вид был очень величественный. На пристани нас ожидала группа монахов, лица которых удивляли своей строгостью и серьезностью. Но в общении насельники обители оказались простыми и открытыми.

– А монахи в монастыре хорошие подобрались! Это радует, отче, – поделился я своим первым впечатлением с игуменом.

– Все ревнители Православия… – В голосе архимандрита звучала гордость за обитель и монашеское братство. – Но я думаю, тебе лучше в закрытом скиту пожить. Туда женщинам не благословляется заходить.

– А иеродиакон Херувим там живет?

– Конечно. Он теперь иеромонах и известный духовник, – улыбнулся игумен, вспоминая его. – Теперь на его окормлении и скит, и монастырь.

Вечером я отправился на исповедь к маленькому иеромонаху с большим сердцем.

– О, пустынник Симон пришел! Присаживайся сюда, нет, лучше сюда! – Духовник подвинул ко мне низенькую скамеечку для молитвы, пытаясь усадить получше. Сам он сидел на такой же небольшой табуретке.

– Приехал с игуменом? Надолго? Как там наш Кавказ?

Я не успевал отвечать на вопросы старого знакомого. По ходу беседы я высказал мнение, что знаю хорошие уединенные места в окрестностях большого Сочи.

– Скажи, скажи где такие места? – с большим интересом наклонился ухом ко мне духовник.

– Между Туапсе и Сочи, отче. Мы там в юности молились в соснах на безлюдных лесных холмах.

– А еще какие ущелья тебе показались уединенными?

– На Бзыби, ниже Псху, батюшка.

– Ты мне подробнее расскажи, отец Симон, пожалуйста!

Эта тема, похоже, очень волновала отца Херувима.

– Раньше в том горном районе находилась знаменитая «воровская» тропа. Когда джигиты угоняли лошадей с Северного Кавказа, то в узком месте каньона делали настил из бревен и переводили по нему угнанных скакунов, а потом настил разбирали. Преследователи поэтому не могли их догнать.

– Очень интересно… – задумался духовник. – Такие времена наступают, отец Симон, не приведи Господь! Говорят, что антихрист уже пришел и живет на земле. Пытается экуменизмом нас обмануть…

– Вы еще в Лавре, отче, с экуменизмом боролись! Мне монахи рассказывали о вас…

– Да, да, из-за него и выгнали! Уехал на Кавказ к пустынничкам. – Взор отца Херувима устремился куда-то вдаль, душа его, похоже, навсегда осталась в Абхазии.

– Ведь я даже воззвание написал в Лавре, чтобы люди одумались… Понимаешь, Симон, есть вера Православной Церкви, имеющей полноту ее благодати. И есть вера во Христа всех других верующих, не принадлежащих к ней и не имеющих такой благодати. Православные люди обладают правом на владение всей благодатной полнотой Православной Церкви, тогда как у всех остальных есть только церковная иерархия и вера во Христа, благодаря которой они и держатся и которая помогает им жить и в их безблагодатных учениях. Экуменизм стоит на том, чтобы объединить всех верующих во Христа и вернуться к полноте благодати, не понимая того, что она содержится лишь в Православии. И антихрист пытается этим экуменизмом совратить сердца рабов Божиих, верующих во единую Святую Соборную Православную Церковь, – и простых людей и иерархов.

– Но большинство православного народа не принимает экуменизм! В основном он всегда сверху насаждается…

Я ждал, что скажет иеромонах в ответ на мое замечание.

– В том-то все и дело! Батюшка отец Кирилл говорил, да и не только он один, что тогда начнутся такие гонения, каких не было даже при Диоклетиане. Тогда истинных храмов православных останется очень мало. Литургия будет совершаться только в горах и ущельях. Поэтому нужно заранее готовиться к этому последнему времени и подыскивать скрытые места…

– Отец Виталий писал в своих письмах, что в Абхазию антихрист не придет, – вспомнил я строки из писем этого замечательного старца.

– Вот-вот, потому мне и представляется, что я в этой обители только на время… Мое место в горах! Пока в этом монастыре отец Кирилл благословил людям послужить. Но суеты много, ох как много… Не знаю, долго ли выдержу, ох не знаю… – Затуманенным взором отец Херувим посмотрел на иконы и перекрестился.

– А как жить в горах в последние времена, батюшка?

– Во-первых, литургией! Без нее никакой молитвенной жизни не получится. Затем, молитвой Иисусовой; кто ее обретет, тому вход в Царство Небесное откроется! У вас что там на Псху? Говорят, скит есть?

– Да, отче, скит в честь Иверской иконы Матери Божией!

– Это хорошо. Храни вас Господь и Пресвятая Богородица.

После исповеди я поцеловал руку духовника и вышел. У его двери собралась целая очередь. После отца Кирилла этот человек сроднился с моей душой. «Если батюшки когда-то не станет, тогда буду обращаться к отцу Херувиму!» – решил я, и на сердце полегчало.

Иисусе Сладчайший, виждь душу мою, источающую очистительные и утешающие слезы любви к Тебе. Растоптала душа обманчивые надежды земли сей и воспарила, как белая голубка, к Небесному Престолу видения Твоего. Отринула она земную преходящую любовь и научилась в любви Христовой понимать язык птиц и зверей, отвратив слух свой от ропотного и хульного языка приверженцев мира сего, дабы слушать безмолвные вздохи любящих Тебя, Христе мой. Не отводит она взора от трисолнечного сияния Святой Троицы, в жажде обрести всю Ее целиком в таинственной сокрытости духовных созерцаний. Избрала душа цель вышеестественную, поэтому естество не может остановить ее, ибо устремилась она в Небесные обители, находящиеся за пределами рассудочного омраченного понимания, поэтому уповает душа обрести безграничные границы Святого Духа, чтобы на белоснежных крыльях любви парить в безпредельности святого и нетварного света мудрости Твоей, Боже.

В МИРЕ СКОРБНИ БУДЕТЕ (Ин. 16:33)

Среди живых вещей Твоих, Господи, бродят мертвые дети Твои, более непослушные, чем бездушные вещи. Пред Тобой чисто все земное, и лишь сердце человеческое Ты не принимаешь, ибо нечисто и своенравно оно в упорстве своем. Любой камень следует воле Твоей святой, Боже, покоясь в месте своем, а гордый и своевольный ум далече отделился от Тебя, став бездушнее неподвижных вещей. Даже лежащие камни скатываются с вершин гор, послушные повелению Твоему, а гордое сердце не подвигается к Тебе, Боже, ибо не хочет принять волны любви Твоей, ударяющиеся о каменные покровы его. Чистая радость свойственна лишь чистому сердцу, а своевольному уму – лишь злобные измышления. Даруй же всем нам, Господи, чистоту сердца и ума, коими обымем Тебя, словно двумя небесными крылами!

Сергиев Посад укрылся в туманной завесе моросящего дождя. Отворив дверь, отец чрезвычайно обрадовался, увидев меня:

– Здравствуй, сын! Здравствуй, родной! Спасибо, спасибо тебе за гостинцы и подарки! Но мне больше всего радостно оттого, что ты приехал! Надолго? Здесь все хорошо. Жив-здоров, и даже кое-что перепадает на хлеб от постояльцев: пускаю батюшек, студентов-заочников, так сказать, которые на свои сессии приезжают. А когда же мы будем переезжать на Кавказ?

– Возможно, весной, папа. Потерпи. В зиму ехать нежелательно…

Отец немного огорчился:

– Ладно, как сможешь. Еще подождем. А у меня тут история вышла… – Он засмеялся, вспоминая свою историю. – Повадился какой-то чудак с бородой и крестом на груди ко мне ходить: «Давай, – говорит, – старик, твой дом продадим, если ты к сыну хочешь уехать. У меня, мол, полно знакомых, быстро все сделаем!»

То одно предлагает, то другое – не голова, а какой-то дом бесовских советов… – Отец махнул рукой. – Еле отвадил, а то прямо уж хотел продавать…

– Ну как же, папа, с незнакомым человеком продавать дом? – встревожился я.

– Так я и говорю… Прямо бес попутал! Потом спросил о нем в Лавре, кто это такой. А мне отвечают, что это известный аферист, выдает себя за батюшку!

Мне стало ясно, что пора перевозить отца поближе к себе.

– Папа, никого не слушай, жди меня. Мы все сделаем с Божией помощью и без таких помощников.

– Конечно, сын, конечно…

Мне было его очень жаль. В Лавре я попал на монашеское правило, читаемое у отца Кирилла в келье перед трапезой. После правила, когда монахи выходили из кельи, он сказал:

– Сейчас не успеем поговорить, Симон, вечерком приходи, вечерком…

Весь поседевший, постаревший, старец казался мне лучше и роднее всех людей на свете.

– Батюшка, я так рад, что вас вижу! – Я отдал ему подарки со Псху: несколько пачек восковых свечей и мед.

– Хорошо, хорошо, вечером все и расскажешь, да…

Несмотря на вечерний час, мне повезло: у дверей старческой кельи никого не оказалось. После исповеди я рассказал об увеличении братства на Псху и о просьбе на постриг послушника Аркадия.

– Ты вот что сделай: если кто возжелает пострига и захочет стать насельником скита, принимай и постригай, да. Но сначала лучше в иноки, если молодые. Хорошо бы им в Лавре оформиться. Ты спроси на это благословение у отца наместника.

– Ясно, батюшка. А еще я посетил монастырь, где игуменом отец Пимен. Заодно проведал духовника обители – иеромонаха Херувима. Он вам кланяется.

– Так-так, а как он поживает? – Отец Кирилл даже наклонил голову, чтобы услышать мой ответ.

– Молится, спасается. Окормляет монахов и народ, едут к нему отовсюду. Только он все меня о Кавказе расспрашивал…

Старец усмехнулся.

– Понятно, понятно. Ему бы только Кавказ! Пусть пока там сидит… А сам что говорит?

– Рассказывал мне об экуменизме, об антихристе, о том, что наступают последние времена.

– Да, да, верно. Плохие идут времена. И об экуменизме и антихристе он правильно рассуждает. Мал золотник, да дорог… – Старец замолчал, опустив голову. – Судя по всему, да, идут последние времена. Ведь последняя стадия капитализма – сатанизм… «Когда увидите все сие, знайте, что близко, при дверех». Такими вещами не шутят. Что бы люди ни придумывали, как сделать жизнь лучше без Христа, а выйдет только хуже! И войны, и ненависть, и гонения – все это придет, как тать в нощи. Повсюду одна ненависть расплодится… А людей мало останется, ох мало… Однако не стоит забивать себе голову сведениями, не относящимися к спасению души. Умственное понимание Православия далеко отстоит от духовного понимания и толкования. Нужно жить не умом, а верою, ибо в уме – заблуждение, а в вере – благодать. Ведение истины есть благодать, как пишут отцы. Они не преследуют зло, они его просто оставляют, и оно гибнет.

– Отче, экуменизм, антихрист – это такие темы, что голова от них пухнет, когда у нас в скиту начинают об этом спорить.

Я понурил голову, вспоминая долгие споры на эти темы за чаем в нашей кухне.

– Пустословия избегай и в скиту не поощряй. Не впадай в болтливость, подменяющую духовную жизнь. Болтовня и пустословие – угождение плоти и чреву, а жизнь духовная – самоотречение и отвержение всякого самоугождения. Всегда наблюдай за собой: когда ты с Богом, а когда ты удаляешься от Него в пустословие и пустомыслие. На всяк день знай, что тебе нужно делать: молиться и спасаться, снова и снова приближаясь к Богу и утверждая дух свой во Святом Духе, ибо служение Богу должно быть в духе и истине. От ересей и церковных раздоров будь в стороне, много народа в этом враг запутал… – Старец печально вздохнул. – И не давай в себе никогда лености укорениться, да…

– Батюшка, сколько с нами монахов о пустыне разговаривали, о молитве, об Абхазии мечтали, а почти все остались в Лавре… – В моем голосе прозвучала грусть.

– Бывает, бывает, отец Симон, что монахи не могут вернуть первую благодать и остывают, сил не хватает, «ибо осуетились в умствованиях своих». Что долго копится, то долго устраняется. Так и разленение душевное копится понемногу. Нельзя позволять себе остывать духом, да… Горение, горение нужно иметь сердечное к Богу, отец Симон! Кстати, у меня попросил благословения поехать с тобой и присмотреться к абхазской жизни иеромонах Филадельф! Дела свои он устроил, хочет к тебе присоединиться. Ты когда едешь?

Я назвал примерную дату.

– Возьми его с собой, пусть посмотрит, подумает. Господь хочет, чтобы мы в свободном произволении пришли к познанию истины, а не силою знамений и чудес. Он желает, чтобы мы распились с Ним волей своей, как Он Сам распялся за нас Своей волей.

Отец Кирилл говорил в полумраке слабого света лампады, но казалось, что его лицо сияет на фоне икон, мерцающих позади его головы.

– Отче, когда я вступаю в духовный спор, то волнуюсь и не могу сразу найти нужные доказательства. Только потом вспоминаю, как нужно было ответить. – пожаловался я.

– Духовное рассуждение есть Божественная мудрость, и она не дается просто так, да. За нее нужно кровь пролить и смириться до зела. Эта благодатная мудрость проявляется только в мирном спокойном состоянии ума. А тот ум, который возбужден и рассеян, не может иметь никакого рассуждения. Возбужденный ум представляет собой полное заблуждение и иным быть не может. Сама природа возбужденного немирного ума есть всецелое заблуждение. Только ясный умиротворенный ум приходит к духовному просвещению и благодатному рассуждению во Святом Духе: «Духовный судит о всем, а о нем судить никто не может». Всеми силами храни в любых искушениях мир душевный, и Господь не оставит тебя!

– Скажите, пожалуйста, батюшка, как определить, правильно ли ведется духовная беседа?

Меня волновал этот вопрос, в котором я не чувствовал себя достаточно уверенно.

– Если будешь беседовать с кем-либо о Боге, то признаком правильности беседы является присутствие благодати. А разногласия и спорливость в беседах – от лукавого! Умей молиться даже в беседах с людьми, не теряй молитву ни на мгновение и так стяжешь дар духовного рассуждения. Когда находишься один, внемли Богу, а когда говоришь с людьми, внемли своему сердцу. Нужно не столько учить людей, сколько молитвой помогать им спастись!

– Батюшка, я вам очень благодарен за добрые советы! Последний вопрос, и все! – Отец Кирилл улыбнулся и посмотрел на часы, стоящие на тумбочке. – В келье на Грибзе, чтобы не забыть какие-либо важные моменты молитвенной жизни, мне пришлось их записывать. Продолжать вести такие записи или же прекратить?

– Записывай, записывай, потом пригодится…

– Простите, отче, что обременил вас вопросами, а время уже позднее, благословите!

– Бог тебя благословит! Зайди ко мне перед отъездом…

– Непременно, батюшка…

Наместник при встрече, выслушав мою просьбу с упоминанием о разговоре с отцом Кириллом, как всегда, был решителен и краток:

– Благословляю всех, кого пострижешь в монахи, зачислять в насельники Троице-Сергиевой Лавры! Пусть подают документы.

– Благословите, отец Феофан! – с благодарностью поклонился я, не ожидая столь широкого великодушия.

В один из суетных дней, когда я собирался в дорогу, меня разыскал иеромонах, о котором говорил Старец.

– Отец Симон, меня батюшка благословил поехать с тобой в Абхазию, чтобы присмотреться к вашей уединенной жизни…

– Очень рад, присоединяйся, отец Филадельф!

– А что с собой брать?

– Рюкзак побольше, ботинки покрепче и одежду попрочнее. Можно круп разных взять, тоже пригодятся!

– Понял. Почти все это я уже приготовил. Что еще?

Мне нравился этот разумный благочестивый монах.

– Отец Филадельф, а тебе бывает когда-нибудь одиноко?

– Только среди людей, – ответил он, подумав.

– Ну, для уединения это подходит! – сказал я, порадовавшись в душе за нового друга.

В оставшиеся до отъезда дни мне хотелось еще навестить монастырского схимника. В коридоре старого жилого корпуса стоял знакомый запах лекарств и ладана. Я постучал в дверь и произнес молитву.

– Аминь. – Ответивший мне старческий голос был очень слабым, как будто доносился издалека. – А, Симон, слава Богу! Держишься молодцом, выглядишь храбрецом! Очень рад, очень рад… – Схиархимандрит Михаил утомленно приподнял голову от подушки. – Что это ты привез?

Я достал из рюкзака кипарисовые заготовки для резьбы, сыр и баночку меда.

– Ну, спасибо, спасибо, дорогой… А я уж разболелся окончательно… А сыр убери, убери, теперь это уже не для меня! Закончились мои сыры, как и чревоугодие… Ведь у чревоугодника один друг – унитаз! Все внутри у меня вырезали. Теперь уж как Бог даст…

– Помоги вам Господь, отец Михаил, в ваших скорбях…

В моих словах прозвучала неприкрытая печаль.

– Знаешь, Симон, какое великое утешение имею в болезни? Только и благодарю Господа! Ведь тех, кто не имеет скорбей, Ангелы не допускают к благодати. Только в Боге мы познаем, что мы свободны, свободны именно благодаря скорбям, которые освобождают нас от всего земного. Пока вообще все не оставим, что нас держит на земле, чтобы сораспяться Христу. – Схимник помолчал немного, отдыхая. – Вот, недавно скончался отец Моисей: и жил праведно, и праведно умер. Так-то отцы уходят… Царство ему Небесное!

– Вы еще поживете, батюшка, дай вам Бог здоровья! – попытался я переменить тему. – Когда я поступал в семинарию, то был в келье у отца Моисея, мне он очень нравился. Удивительный старец. Очень прямой и искренний, никакого лукавства…

– Не должно лукавствовать человеку пред Христом. Что Бог постановил, то да приемлем со всевозможным смирением. Главное ведь что? Спасение! Правильно я говорю?

– Правильно, батюшка.

– Вот-вот, когда не ждем благодати, тогда она к нам и приходит! Все в руках Твоих, Господи! Где человек стяжает обильную благодать? В покаянии – это первое. В монашеском постриге – это второе. И третье – при рукоположении. Но покаяние – всех выше, ибо оно не дает разлениться душе.

Отец Михаил приподнял голову и перекрестился.

– Отче, так и старец Силуан Афонский говорил. Он еще о духовных бранях много сказал полезного.

Мое замечание заинтересовало схимника.

– А кто он такой?

– Русский монах, подвизался на Афоне в нашем монастыре. О нем недавно хорошая книга вышла с его собственными записями. Написал книгу его ученик, отец Софроний. Хотите, принесу вечером?

– Принеси, принеси… А что он о духовных бранях говорил?

– Сильные духовные брани таковы, что держат душу на грани отчаяния: «Держи ум во аде и не отчаивайся!» Эти слова ему сказал Господь, когда он изнемогал от вражеских нападений…

– Да, уж точно… Временами нам и падения нужны. Для опыта… – Затворник устало посмотрел на меня. – Опыт духовный нелегко дается!

Вечером я принес старцу книгу, а перед отъездом еще раз зашел к нему попросить благословения на дорогу.

– Немного почитал твою книгу, Симон, сил-то у меня мало… А записи Силуана Афонского как Псалтирь – сильно слово его!

Сморщенной старческой рукой он благословил мою склоненную голову. Это было последнее свидание со старцем, принадлежавшим к удивительному поколению подвижников, прославивших Православную Церковь в годы коммунистического безбожия.

На Соловьевской улице меня ожидала новость. Ее сообщил расстроенный отец:

– А дом не удастся продать, сын, как мы с тобой думали!

– Почему, папа?

– Говорят, закон какой-то вышел о приватизации. Нужно владение приватизировать и правильно оформить все документы. А как это делается, я совсем не знаю. И кто эти законы там выдумывает? Как с ума посходили…

Услышав это сообщение, я тоже приуныл, поскольку различные документы и их оформление – не моя стезя, но попытался подбодрить отца.

– Не огорчайся, папа, придумаем что-нибудь. Будет еще и на нашей Соловьевской улице праздник!

– Нет, сын, праздников на земле – раз-два и обчелся, а остальное – горе. Скажу тебе, что говорил мне отец и что он слышал от своего деда. Из тех людей, которых ты видишь вокруг, через сто лет никого не будет в живых. А из тех, кого не видишь, сколько умирает в больницах и тюрьмах? Кроме них, сколько людей погибает в пути, в тяжелых трудах, в тяжбах друг с другом и ссорах? Из горстки оставшихся, которых мы видим на улицах, – кто счастлив? И могут ли они удержать свое счастье? А если не могут, – счастье ли это?

– Ладно, папа, Бог даст, все сделаем. Посоветуемся с отцом Кириллом. Возможно, весной, если живы будем, займемся домом, пока еще другие законы не вышли…

Эта новость дала мне повод спросить старца:

– Батюшка, почему так происходит? Когда приедешь куда-нибудь, то сначала все идет вроде бы хорошо, а потом искушения появляются и их становится все больше?

Отец Кирилл усмехнулся:

– Потому что сказано: В мире скорбни будете! Сатана духовно слеп и ищет души словно на ощупь. А когда найдет их по помыслам, которые окружают каждую душу, то воздвигает искушения. Обороняйся терпением, а если искушение начинает одолевать – побеждай его смирением. Мир – это место ошибок, а Христос – это смиренный мир премудрости Божией.

– Дорогой батюшка, у нас с отцом как раз такое искушение: нужно дом приватизировать, идти в мэрию, ходить по кабинетам. А там везде люди неверующие, и в этих учреждениях мне полный конец – духовно все теряю! Как себя вести, если грубят или говорят с издевкой?

– Если находишься среди благочестивых людей, благодари Бога, а когда попадаешь в среду неверующих, молись о них Богу – и охраняющая благодать не покинет тебя. В чем состоит главное исполнение первой заповеди Божией? Когда даже ни на секунду внимание не отходит от Христа! Монах есть тот, кто не причастен миру. Поэтому укрепляй непрестанную молитву, сживайся с ней, и она приведет тебя к Любви Христовой, искренней, нелицемерной.

– Спаси вас Господь, батюшка! Теперь планирую отца забрать поближе на Кавказ, чтобы его здесь одного не оставлять. И как мне держать себя в отношении новых послушников, которых я совсем не знаю? Что вы посоветуете?

Я поцеловал руку духовника, а когда поднял голову, встретил его изучающий взгляд.

– Никогда ничего не планируй, отец Симон. Когда мы отказываемся от наших планов, Бог открывает Свой Промысл человеку. Посмотрим, посмотрим, как твоего отца устроить… Нужно хорошо помолиться. А в отношении братии своей кавказской запомни, что следует учиться любить людей больше, чем они любят нас, чтобы не остаться должниками любви…

Скрепя сердце я отправился в мэрию и подал документы на приватизацию дома. Там услышал следующее:

– Ожидайте решения. Мы вам сообщим.

– А сколько ждать?

– Имейте терпение. Видите, какая у нас гора документов? Ох уж эти священники! Занимайтесь своими делами, а нам дайте заниматься нашими…

С этим напутствием я вернулся домой.

Отец с нетерпением ждал моего рассказа.

– Сдал документы, папа. А когда их оформят, неизвестно.

– Будем ждать. Главное – начало… – Он явно повеселел.

С отцом Филадельфом мы прибыли в Сухуми. Теплый осенний ветерок серебрил медленно остывающее море. Желтизна чуть тронула зеленые тополя. Отдав хозяевам – матушке Ольге и дьякону Григорию подарки, мы увидели перед собой стол, уставленный пирожками и варениками с картошкой.

– Первым делом отведайте моего борща…

Хозяйка поставила перед каждым из нас по огромной тарелке, налитой до краев. Мой спутник умоляюще взглянул на меня.

– Матушка, это очень много для нас! Простите, мы не сможем столько съесть, – попытался я отказаться от обильного угощения.

– Отец Симон, Глинские отцы и голодать умели, и покушать: у них в тарелках ничего не оставалось, все съедали!

– Так то отцы, нам до них далеко…

– Ладно, ты, как старший, можешь не есть. А вот твой батюшка пусть все съест, для смирения!

Отец Филадельф стоически съел всю предложенную порцию.

– Что там старец говорит? Что нас ожидает? – матушка внимательно ждала мой ответ.

– Говорит, что последние времена идут. Придется очень плохо всем… Войны и гонения начнутся. Одна ненависть останется…

– Точно так и отец Виталий писал: такая война в мире начнется, что крови по колено будет. Человек человека станет искать и не найдет – всех злоба уничтожит. А вот в Абхазию антихрист-то и не успеет прийти, не до нее будет. А вы все, пустынники, здесь соберетесь…

– Ну, ты, мать, снова за свое, – прервал ее хозяин. – Може, так будэ, а може, и не так.

– Так, так! – твердо стояла на своем матушка. – А старец, отец Кирилл, возьмет свою палочку и пешочком сюда придет! Тогда ни поезда ездить ни будут, ни самолеты летать, ничего не будет… Ох, Господи!

После трапезы мы помолились у икон и прочитали Акафист Иверской иконе Матери Божией. Милая моей душе чета молилась усердно и сосредоточенно. За простенькими занавесками в окнах искрился последний отблеск вечерней зари, тепля в сердце тихую успокаивающую надежду и вселяя в него уверенность, что Бог рядом, в самой середине наших объединившихся в молитве сердец.

В Святом Духе Твоем, Господи, больше жизни, чем в плоти и крови тех, которые не знают и не имеют жизни в святой твоей любви. И лишь чистое сердце внемлет призывам Твоим, и еще – кающееся сердце, не дерзающее поднять изобилующие слезами очи свои на светлый образ Твой, Христе, в глубины его. Иногда далек я становлюсь от Тебя, Возлюбленный Спасе, дабы в смирении познал я, что дух мой омертвел более камней, скатившихся долу. Но с благодатью Твоей, Боже, Ты вновь пробуждаешь меня из усыпления миром, возвышаешь к молитве, надеваешь на руку перстень упования, а на главу возлагаешь святую десницу Божественного созерцания, дабы уразумел я, убогий, всесветлое осияние Троичности Твоей и узрел Тебя в свете блаженства Твоего, Боже Спасителю мой.