Текст книги "Птицы небесные. 3-4 части"
Автор книги: Монах Афонский
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 45 страниц)
Монах Симеон Афонский
ПТИЦЫ НЕБЕСНЫЕ
или через молитву к священному безмолвию
Автор сердечно благодарит компанию «Фарадей», Олега и Светлану Андриановых за помощь в издании книги. А также выражает глубокую признательность Юлии Голубевой, Маргарите Воловиковой за помощь в работе над текстом. Фотографии предоставлены иереем Александром Кобловым и Олегом Козловым.
Истинно, истинно говорю вам:
о чем ни попросите Отца
во имя Мое, даст вам.
(Ин. 16:23)
Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет.
Литургия святителя Василия Великого
ВВЕДЕНИЕ
Когда догорающая молодость прекращает свои тщетные поиски правды в высокоумной философии и перестает искать свет во мраке мнимых истин, она укрепляется и воодушевляется единственно Христом, находя в Нем действительную опору и прибежище. Тогда в жизни жаждущей спасения души, словно свет зари перед восходом солнца, появляется благодатный старец, нисходя в нее животворящим теплом своей духовной мудрости.
Зрелое и многоопытное рассуждение и бескорыстная жертвенная любовь духовного отца, архимандрита Кирилла, сформировали мою душу в Троице-Сергиевой Лавре и повели ее к стяжанию мира душевного и обретению непрестанной молитвы в пустынническом уединении на Кавказе. С его благословения началась наша отшельническая жизнь и создание в горах Абхазии скита в честь Иверской иконы Матери Божией. Своими руками монахи и послушники скита построили три церкви в отдаленных окрестностях высокогорного села Псху, спрятавшегося в необычайно красивой долине под склонами Главного Кавказского хребта. В самом селе общими усилиями сельчан и с помощью монахов начал строиться храм Пресвятой Троицы.
Но не строительство церквей, хотя в моей жизни это был самый благодатный, плодотворный и созидательный труд, привлекало сердце. Смутные и неопределенные поиски молитвы с юности в горах Таджикистана, затем в монашеских послушаниях в Троице-Сергиевой Лавре, а после – в труднопроходимых горных отрогах Абхазии под духовным руководством архимандрита Кирилла постепенно начали приносить свои плоды: молитва сама зазвучала в сердце, как благодарность Пресвятой Богородице за Ее неизреченную милость и как неисчерпаемый родник покаяния, текущий в глубинах моего существа, искавшего все большей близости с возлюбленным Христом.
Обновленный и заново родившийся в этих молитвенных поисках, я словно вступал в новую неведомую жизнь, ведомый теперь Иисусовой молитвой. Но какая-то скрытая часть моей личности все еще несла в себе тяжкий груз греховного видения и привычного рассеянного поведения, внушавших мне серьезные опасения: как бы они не повернули меня вспять, безжалостно швырнув душу в страшные жернова мира. Втайне, в самых сокровенностях души, мне все еще казалось, что эта чудесная сказка пробудившегося духа, внезапно прикоснувшегося через молитву к благодатной детской чистоте, может закончиться самым неожиданным образом.
Скит в честь Иверской иконы Матери Божией, построенный нами в Абхазии, уже начал приносить пользу другим людям, нашедшим в монашестве свое призвание. Мои уединенные кельи в высокогорье по-прежнему представлялись мне идеалом монашеского аскетизма, к приверженцам которого я причислял и самого себя. Однако, словно перейдя на новую ступень духовной лестницы, я обнаружил гораздо больше неясного и непонятного для меня, с чем теперь предстояло столкнуться лицом к лицу и каким-то новым образом постичь эту непостижимую духовную жизнь во всей ее возможной полноте. Надежда на Бога и любимого старца согревала мое сердце, и теперь все мои усилия сосредоточились на том, чтобы не потерять этот чудодейственный огонек неиссякаемой молитвы, осветившей душу.
Наша монашеская обитель, несмотря на потрясшее Абхазию жестокое военное лихолетье, продолжала оказывать помощь как насельникам скита, так и жителям Псху, а также тем, кто имел возможность попасть в эти места. Свои отшельнические годы мне хотелось закончить в полюбившихся горах, полагаясь во всем на волю Божию. Когда я на длительное время уходил в дальние лесные чащи на реке Грибза, иеромонах Ксенофонт, приехавший из одной северной обители, и постриженник скита, инок Пантелеймон, оставивший Москву и отрекшийся от мира, подвизались в скиту, расположенном на живописной поляне, окруженной ореховыми и каштановыми лесами, в двенадцати километрах от единственного в тех местах поселения.
В одну из весен, спускаясь из удаленного горного урочища на хутор Решевей, где располагался скит, я готовился к серьезному испытанию на прочность Иисусовой молитвы, утвердившейся в душе. Абхазия на долгие годы стала моей родиной и местом духовного рождения. Но Господь, возводящий душу к пределам Богопостижения, вел ее за Собой, неприметным образом устрояя мою жизнь и извещая сердце различными обстоятельствами о том, что девятилетнее отшельничество на Кавказе подходит к концу. Иные горизонты ожидали меня, скрытые пока еще туманными далями и облачными перевалами.
Любимому старцу и духовному отцу с благодарностью посвящается
ЧАСТЬ 3
ПОИСКИ БЕЗСТРАСТИЯ
И незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, – для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом.
(1 Кор. 1:28–29)
ПЕРЕМЕНЫ
Если Я сказал вам о земном, и вы не верите, – как поверите, если буду говорить вам о небесном?
(Ин. 3:12)
Ничтожен язык мой, произносящий святое слово «Бог», но дух человеческий достоин постижения безмерной любви Твоей, Боже, ибо Ты создал его во славу Твою и в служение Тебе. Знать Тебя, не постигая Тебя, во много раз лучше, чем постигать Тебя, не зная Тебя. Ибо, не зная Тебя, такое разумение есть то же самое, что и неведение. Знать Тебя через Твою благодать, Христе, и молиться Тебе – истинное начало всякой духовной жизни.
Господи, ныне Ты дал мне познать, что молитва святым именем Твоим – единственный выход из темницы помыслов для запутавшейся души, пойманной сетями лукавого мира и заключенной навечно в крепчайшие стены непрерывно укрепляющегося невежества, чей создатель – мой оземлянившийся ум. Ты, Боже, опытно открыл душе моей, что куда бы ни обратил свои усилия человек, не имеющий спасительной молитвы и прилагающий все свои силы, чтобы только вырваться на свободу, там лишь крепче укрепляются стены его заключения, еще больше растет его одиночество и отчуждение от людей и еще бдительнее жестокие стражи-страсти стерегут двери его темницы. О Иисусова молитва, ты – и противоядие от мысленной брани, и благодатное лекарство от заразной смертельной болезни неведения, учительница ума, утешительница сердца и покров души, нашедшей в тебе свое прибежище!
В середине апреля я вышел с Грибзы. Разбуженная вода зелеными буграми вздувалась на валунах. Падая с обкатанных глыб, она разбивалась о камни с шипящим грохотом, как будто ударяла в литавры. Весенний гул проснувшейся реки отдавался эхом в зеленеющих лощинах, словно множество духовых оркестров наполнило праздничным звучанием молчаливый горный простор. Будущее представлялось совершенно ясным, понятным и непременно радостным. Благодатная свобода духа, не имеющего никаких забот и попечений, беспрерывным потоком Иисусовой молитвы орошала изнутри все мое сознание и даже тело, звуча в сердце подобно торжественному гимну. Тем не менее скрытая тревога присутствовала в груди, поскольку я не знал еще во всей достоверности, как пользоваться полученным знанием в повседневных ситуациях, то и дело переворачивающих жизнь с ног на голову. Так и оказалось: проблемы ожидали меня прямо за калиткой скита.
Громкий говор в летней кухне говорил о том, что чаепитие в разгаре:
– О, Симон пришел, вот здорово!
Навстречу поспешно выбежал радостный инок Пантелеймон.
– Благослови! А зимовка в этот раз прошла удачно, так? – спросил он, пытливо разглядывая мое лицо.
– Слава Богу! О чем спорите?
Я не успел дождаться ответа. На порог вслед за иноком вышли его гости: брат Никита и математик из Москвы Николай, а также отец Ксенофонт с неизвестным мне худощавым парнем в подряснике и послушник Аркадий, оставшийся на Псху после отъезда скитоначальника. Мы столпились во дворе и неловко обменялись приветствиями, путаясь в очередности.
– Батюшка, вы вовремя пришли! – объявил отец Ксенофонт. – Мы как раз обсуждаем наши новые варианты, как нам всем лучше распределиться. Заодно познакомьтесь – это послушник Евгений из Ново-Афонского монастыря. К нам просится. С зимы живет на Псху…
– А почему ты, Евгений, ушел из монастыря? – насторожился я.
– Суетно, отче, и хочется подальше от мира. Меня в нем сильно ломало, пока не попал на Псху. Я уже отцу Ксенофонту рассказывал и вам бы хотел поисповедоваться. Надеюсь здесь духовно выздороветь…
– А как твое физическое здоровье?
– Тоже никуда не годится, – пожал плечами Евгений, поглядывая на меня из-под недоверчиво сдвинутых бровей.
– Тогда исповедь, литургия, молитва и послушания – твои лекарства. Если потерпишь все трудности кавказской жизни, непременно выздоровеешь! Только нужно полностью отстать от прежнего греха и дурных привычек. Несколько дней молитвы не избавят тебя от дурных страстей, поэтому не падай духом, но держись постоянного покаяния.
– Прошу ваших молитв, – ответил он со скупым поклоном.
– Вот что, отец, хватит стоять во дворе! Заходи присаживайся, ешь и слушай! – Инок Пантелеймон завел меня в кухню.
Мне налили тарелку борща, придвинули соленые помидоры, огурцы, вареный картофель и пахнущий теплом печи свежий хлеб.
– Как видишь, приехал снова мой брат с другом Николаем. Пока они нам здесь помогали, одна мыслишка у меня появилась… – продолжал геолог. – Хочу с братом податься на Север, истосковался! Помнишь, я тебе рассказывал: болота, дороги песчаные, брусника, клюква, комарики… Есть на Печоре сокровенные места: два дня на лодке плыть. До самого Урала – ни одной души! Вот там с братом хотим келью поставить… Что скажешь?
– Скажу откровенно: отец Кирилл еще в прошлом году говорил, что ты, возможно, уедешь на Север, и был не против, если попросишься… По-моему, тебе тесновато на Кавказе. Север все же пошире будет! Можешь ехать. Если что не получится, возвращайся в скит, – высказал я свои соображения.
– Тогда благослови, отец, на сборы меня и брата! Оставляю тебе весь свой инструмент в ящиках и все семейные серебряные ложки – можете обменять на продукты, вдруг нужда возникнет… Вряд ли я вернусь обратно! Возраст уже не тот, чтобы по стране туда-сюда ездить… А какое будет твое духовное слово, отче Симоне?
– Отец Пантелеймон, во-первых, рад за тебя, что ты в скиту сумел найти свой духовный путь в молитве и, как ни трудно тебе было, но ты все-таки пришел к послушанию!
– Отче, скажу так: насчет своего пути – это верно, но в послушаниях я еще строптив бываю, скрывать нечего…
На лицах братии появились улыбки.
– В том-то и дело, что теперь тебе предстоит взять на себя ответственность за свое спасение. И не только за себя, но и за брата. Что такое духовная свобода? Это значит пребывать в согласии с волей Божией. А чтобы пребывать в ней, благодать желает видеть в нас необходимые духовные качества, прежде всего – смирение.
– Спасибо за доброе слово, отец Симон.
Все задумались: каждый о своем. Упомяну, что жизнь распорядилась иначе: много лет спустя я услышал, что инок Пантелеймон вернулся в Абхазию и поселился где-то возле Сухуми. Но до того времени немало воды утекло.
Я заметил, что иеромонах опечалился, услышав, что его друг собрался на Север, и обратился к нему:
– Отче, а ты как поживаешь? Как молитва?
– Спаси Господи, батюшка! Все хорошо, однако в молитве еще сильно рассеиваюсь. Не знаю, почему, может быть, от усталости на послушаниях?
– Послушаний у нас не так много, чтобы уставать. В основном все наши труды – это самообеспечение, кроме, разумеется, помощи верующим на Псху – исповеди и причащения. Как бы мы ни устали, ум никогда не устает. Понаблюдай за ним: даже при сильной усталости тела он продолжает порождать один помысел за другим. Так?
– Так, отче.
– Устает лишь тело, и только ему нужен отдых. А уму нужен покой от мысленной суеты, в которую мы загоняем сами себя. Но для того мы и вышли из мира, чтобы обрести истинное уединение и покой в духе.
– Мне тоже больше всего по душе уединение, тем более что отец Пантелеймон уезжает. Он был мне как старший брат… – Отец Ксенофонт с печалью посмотрел на своего друга. – Тогда благословите мне построить повыше, на ореховой поляне, небольшой шалашик?
Этот вопрос слегка озадачил меня.
– А кто же будет служить литургии здесь в скиту и на Псху, если ты отделишься?
– Отче, не беспокойтесь! Как мы договаривались, я буду спускаться сюда по воскресеньям, а большие праздники в селе по-прежнему на мне, пока кто-нибудь на замену не появится…
– Если так, то можешь уйти на поляну. Бог благословит! Кто же тогда в скиту остается?
Во время нашей беседы послушник Аркадий смотрел на меня умоляющим взглядом:
– Батюшка, если благословите, то я бы хотел жить в скиту, который мне очень нравится. А Иверскую икону Матери Божией я всей душой люблю! – добавил он.
Евгений вмешался в нашу беседу:
– Отец Симон, благословите и мне поселиться в скиту, а то на Псху сильно уж суетно и среди женщин крутиться нет охоты…
Я посмотрел на москвича:
– Как ты, Аркадий?
– Как благословите, батюшка.
Мы распределили новым насельникам скита две наши комнаты. Послушника Аркадия, как благоговейного человека, я решил поселить в дальней комнате, где прежде совершали литургию. Евгению отдали маленькую кухню, где жил инок Пантелеймон. Новый послушник остался доволен:
– Койка подвижника! – пошутил он. – У меня теперь одна надежда – на чудо, хотя бы здоровье вернуть! Правильно я понимаю, отец Симон?
– Лучше всего поставить себе целью спасение, а здоровье к нему обязательно приложится! В жизни мне приходилось видеть, как люди в горах выздоравливали. Так, отец Виталий, который нас поддержал во время войны, выздоровел от последней стадии туберкулеза в горной пустыне, и еще трудился, грузы носил.
– А где он сейчас? – спросил Анатолий.
После болезни старец еще лет десять в Тбилиси людей окормлял. Там и его место упокоения. Он говорил, что все, кто после чудесного исцеления не выздоравливают душой, заболевают снова и тогда уже чуда не происходит.
– Это нужно запомнить. – Послушник Евгений задумался. – А пока благословите, я во дворе поставлю палатку, рядом с гостями, – попросил он.
– Отче, вы сначала подскажите, как нам жить-то вдвоем? – засомневался Аркадий. – Мы же совсем не знаем друг друга…
– Так как у нас скит, то послушание у вас должно быть на первом месте! Вот и пребывайте в послушании. Аркадий приехал в скит раньше, значит, он – старший, а Евгений пусть поживет на испытательном сроке: присмотрится к нам, а мы к нему, – объяснил я.
– Да, отче, когда вы в скиту, это понятно! – заметил новичок. – Но что делать, когда вас нет?
Отец Кирилл говорил нам в Лавре, что уступать людям – это великое умение. – Заметил я. – Благодаря ему приобретается мир душевный, который выше всех дел на свете, а с ним приходит и молитва.
– А если захочется что-нибудь сделать нужное и полезное для скита, а старший против этого, как быть?
– Слушай, Евгений, инициатива важна для мира и для мирских, а послушание – для послушников и монахов! Так нас учили в Лавре. Во всем полагайся на Аркадия и подчиняйся ему.
– Хм, подчиняйся… А если он чего-то не знает, как же ему подчиняться?
– Если возникнут недоумения, спрашивайте совета у отца Ксенофонта. Он неподалеку свой шалаш поставит.
– Тогда ладно, – согласился Евгений.
Послушник Аркадий сидел, раздумывая о нашем разговоре.
– Батюшка, а если молитва Иисусова не дается, что делать?
– В этом случае хороши каноны и акафисты, особенно монашеское правило. Читайте его, не опуская ни строчки, каждый день. В этих церковных молитвах душа находит свою собственную благодать, пусть пока и малую. А когда сердце начинает тянуться к Богу, ему более всего нужна Иисусова молитва, и оно само приходит к тому, что любит ее больше всех остальных молитв.
– Спаси вас Христос, отче. Мне очень по душе Акафист священномученнику Харалампию, можно его добавить к монашескому правилу?
– Читай его отдельно от правила, когда чувствуешь расположение помолиться этому святому. А теперь, отцы и братия, помолимся, а то мне еще палатку нужно ставить…
Быстро наступающие сумерки заставили меня поторопиться.
Мы разошлись, а я начал возиться со своей палаткой возле дома. Послышались шаги. Оглянувшись, я увидел Аркадия:
– Батюшка, давайте я вам помогу.
По его виду было заметно, что он хочет что-то сказать:
– Отче, а я все-таки побаиваюсь жить с незнакомым человеком…
– Аркадий, одному скит не потянуть, очень тяжело. Смиряйся, уступай – это твой путь спасения. За лето, пока мы вместе, все определится.
– Ох и жизнь пошла! Куда ни кинь, всюду клин! Везде свои скорби: и на Псху, и в скиту! – пригорюнился он.
– Не следует делать из скорби культ, Аркадий. Ты же послушник! Если возьмешь себе за правило, что всякие скорби – всего лишь помощники духовному росту, будет легче.
Наклонив голову, этот добрый человек покорно слушал мои советы. Но внезапно какая-то затаенная идея озарила его лицо:
– В таком случае, батюшка, прошу у вас благословения на монашеский постриг!
– Это хорошее пожелание, дорогой мой, но ты пока поживи в скиту, помолись, поучись послушанию. Бог даст, если увижусь с отцом Кириллом в Лавре, спрошу о тебе.
Аркадий отошел успокоенный.
В вечернем белесом сумраке кто-то у палатки негромко прочитал молитву. Я выглянул:
– А, отец Ксенофонт! Слушай, как твое мнение насчет нового послушника?
– Евгения? Он мне нравится, а как вам – не знаю. Мое мнение такое: пусть живет в скиту… Батюшка, а все-таки зря вы отправляете отца Пантелеймона. Он здесь нужнее.
– Согласен, отец, конечно, он здесь нужнее. Знаешь, преподобный Сергий тех учеников своих, которые имели стремление к уединению, всех благословлял на пустынножительство. И сколько потом возникло новых монастырей? Несколько десятков! Меня самого Лавра отпустила на Кавказ, поэтому и я отпустил отца Пантелеймона. Это его выбор, пусть едет, набирается опыта. Старец говорил нам, что удерживать никого нельзя: «невольник – не богомольник»!
– Это так, отче, но все-таки жаль. Вам виднее, – вздохнул, отходя в темноту звездной ночи, иеромонах.
После литургии в новой церкви в честь святого великомученика Пантелеймона наше небольшое братство с головой ушло в огородную «страду». С Василием Николаевичем, бригадиром пчеловодческого хозяйства на Псху и нашим большим другом, крепко сбитым, веселым работящим человеком лет шестидесяти, мы вспахали лошадью, запряженной в плуг, прогревшуюся и дышащую соком молодой травы каменистую землю. С братьями посадили картофель, кукурузу, фасоль и разбили грядки. В погожий майский вечер возле моей палатки, на которую надвигалась длинная тень горы, послышался голос:
– Батюшка, вы здесь?
У входа, поражая густой окладистой белой бородой, улыбался странник Анатолий, знакомый мне еще по душанбинской церкви.
– Отец Симон, а я к вам!
Этот голос всколыхнул во мне далекое прошлое, которое в его облике снова позвало в объятия непредставимых и непостижимых проявлений неистощимой милости Божией.
Молитва – это непревзойденное, Богом дарованное благодатное средство для того, чтобы смело пройти сквозь железные двери помыслов и каменные стены заблуждений, которые внешне выглядят непроходимыми. Перед ней отворяются запертые врата и расступаются неодолимые преграды, словно неосязаемый воздух, и дух человеческий исходит из угрюмой клети своего одиночества в Твои сияющие просторы, Боже, просторы святейшей любви и неохватного счастья, которые не от мира сего. Разве могу я оставить сроднившуюся с сердцем молитву, если она укрепляет крылья горячей любви к Тебе, Спаситель мой? Ибо это Ты даешь мне небесные крылья свободы и живое сердце, жаждущее любить Тебя вечно, Возлюбленный Господь!
ТАМ, ГДЕ ПОЮТ ПТИЦЫ
Воздерживаюсь я от обильной еды, Господи, дабы не отягощать алчущее чрево, но вижу, что этого мало для спасения моего, если я остановлюсь лишь на воздержании от пищи. Достаточно для тела, если оно будет легким, чтобы легко вошла в него благодать, и быстрым, чтобы быстрее снизошел в него Дух Святой. Потому удерживаю я ум свой от обильных помышлений и обжорства мечтаниями и вижу, что это более значимо для спасения. Воздерживаю душу мою от пагубных страстей и постигаю в радости, что приближается она к начаткам безстрастия, преддверию священного созерцания. Углубляю воздержание сердца моего от привязанностей земных и в изумлении зрю Тебя, Христе, в самой сердцевине сердца моего, пылающего небесным огнем – огнем любви к Тебе, и постигаю, что истинное воздержание есть совершенное удаление от всего земного и прилепление к Тебе, Господи, ради всецелого соединения с Тобою навеки.
Вид у Анатолия сейчас был иной, чем тот, каким я его запомнил, – худое скорбное лицо и поношенная заплатанная одежда. Передо мной стоял улыбающийся, довольный жизнью человек в джинсах, хороших горных ботинках и дорогой куртке.
– Это мне в Иерусалиме паломники подарили! – пояснил странник, заметив мой недоумевающий взгляд. – Батюшка, не поверите, на Псху люди трогают меня, шутят: «Теперь, Анатолий, даже на твоей одежде иерусалимская благодать! Ты у нас редкий гость – прилетел аж из самого Иерусалима!»
– Что, правда? Из самого Иерусалима?
– Нет, конечно. После прилета я еще в Москве побывал, у преподобного Сергия помолился, одну ночь в Сергиевом Посаде у вашего отца переночевал, потом сюда приехал. Вот вам и письмо от Федора Алексеевича.
За вечерним чаем собралось все братство. Странник чувствовал себя гвоздем вечера.
– Как же ты в Иерусалим попал? Расскажи, любопытно, – обратился к нему геолог, разливая всем чай.
– Как только услышал я, что первых паломников из России в Иерусалим выпустили, пришла мне в голову идея: обязательно побывать в этих святых местах! Я тогда в Троице-Сергиевой Лавре паломничал. Помолился у преподобного и поехал в Москву. Пришел в Израильское консульство, а там – от ворот поворот: «Деньги плати!» Я говорю: «Нету денег!» А мне ответ: «Нет денег, нет и документов. Освободите помещение!» Но я стою на своем: «Дайте старшего!» Вышел старший, представительный такой: «Чего вам?» – спрашивает строго. А я набрался смелости и говорю: «Хочу помолиться в Израиле, на святых местах! Прошу помочь мне добраться туда бесплатно, потому что денег у меня нет». – «Помолиться? Бесплатно? Первый раз такую просьбу слышу! Хорошо. Зайдите ко мне в кабинет». И что же вы думали? – Анатолий обвел взглядом всех нас, выдержав паузу: – Сделали мне визу и на дорогу дали денег! Я и полетел.
– Ну а как Иерусалим? – Братья не дыша слушали рассказ странника.
– Город ничего, так себе. Очень старинный и жаркий. Пыль кругом. Мне после Душанбе не привыкать. Зато благодать-то там какая, Господи! До сих пор ее в душе чувствую…
– Анатолий, не тяни! Что дальше? Видел Гроб Господень? – не выдержал послушник Аркадий.
– Не только видел, но и прикладывался! И на Голгофе прикладывался, и к камню Миропомазания, где Спасителя миром помазывали. А на следующее утро причащался у греков.
– Без исповеди? – удивился отец Ксенофонт.
– А у них никто не спрашивает про исповедь, всех причащают. Но я к одной группе русских паломников прибился, там у них батюшка был. Он и поисповедовал меня. Поглядели они на мой вид, посовещались и купили мне одежду, спаси их Господь!
– А что еще видел, Анатолий? – с большим интересом спросил я.
– Вифлеем видел, везде прикладывался, где только можно. Галилейское море, Назарет…
– А там есть русские монастыри?
– Есть, батюшка, женский Горненский монастырь под Иерусалимом, очень хороший. Мне там матушка игуменья денег дала, добрая такая… И еще Вознесенский монастырь «зарубежников» на Елеонской горе, недалеко от Гроба Матери Божией… Куда ни пойдешь, – везде благодать!
Все замолчали, потрясенные услышанным. Но странник здесь превзошел самого себя:
– Вот вам, отцы, подарки из Иерусалима! – Анатолий раскрыл свой рюкзак. – Это крестики, свечи, иконочки, освященные на Гробе Господнем! Вам, батюшка, четочки с Гроба Господня, сам освящал! Еще примите триста долларов на церковь и на поминания из Иерусалима.
– Спасибо тебе! – поблагодарил я. – А ты как?
– Кое-что есть на дорогу, мне хватит…
Братья заговорили о тех счастливцах, которые могли посетить эти удивительные места, а я удалился в палатку: «Господи Иисусе Христе, – взмолился я. – Если бы только одним глазком взглянуть на Твои Святыни! Я бы расцеловал весь Твой храм и каждый его уголок… Впрочем, как будет Твоя святая воля!»
Перед отъездом отца Пантелеймона все наше сообщество решило посетить Грибзу и на прощание послужить литургию в Троицкой церкви. Нагрузившись мукой, солью и крупами, наш караван неторопливо двинулся вверх по тропе. Вольный встречный ветер верховий дул вдоль Бзыби сильными порывами, приятно освежая наши потные лица. Шли легко и бодро. Лесные ущелья, казалось, сами неслись навстречу. После полудня начала сказываться усталость.
Наконец, после утомительного подъема по прорубленной в диких зарослях тропе, нас, усталых и истекающих потом под тяжелыми рюкзаками, гостеприимно встретила уютная церковь.
– Батюшка, хорошо, что мы с вами прорубили тропу, – порадовался Аркадий. – А то плутали бы до темноты!
Сняв рюкзаки, мы все поцеловали иконочку на кресте у кельи.
– Хорошая церковь! – похвалил Никита.
– А вот эта пристроечка, погляди – красота! – Отец Пантелеймон похлопал рукой по бревенчатой стене. – Моих рук дело! Учись, брат. Мы еще лучше на Печоре сделаем…
Под вечер птицы распелись взахлеб. Свист соловьев сотрясал горную поляну, утонувшую в нежной зелени молодых папоротников. Мягкие лучи заходящего солнца потухали в кронах деревьев, отбрасывающих длинные тени. Напротив, высоко в небе, пламенела вершина Чедыма. После чая и краткого отдыха, под могучими буками и высокими пихтами зазвучала молитва. Всенощное бдение перемежалось громким уханьем филина.
Рано утром на одном дыхании прошла литургия. За утренним чаем разговор пошел о молитвенной жизни.
– Отец Симон, как мы можем определить благодатного человека? Очень интересно послушать, – улучив момент, обратился ко мне новый послушник. – Он что, всегда веселый?
– Евгений, веселость не всегда является признаком благодати, как часто понимают люди. Отец Кирилл нам всегда говорил, что благодать – это непрерываемый мирный дух или особая тихость души, которую дает Бог, как сказано в молитве елеосвящения, «в тихости милующий».
– Это верно. Нигде в Евангелии не видно, чтобы Христос был веселый, а большей частью печальный и скорбящий, – заметил послушник Аркадий. – Только как прийти к этому миру духовному? Сколько ни молюсь, ничего не имею подобного, – с горечью произнес он.
– Потому что мы молимся рассеянно! Борьба с рассеянностью в молитве очень важна в молитвенной практике. Посмотрите, в Добротолюбии – там даже главы о молитве обозначены так: «О внимании и молитве». В этом вся суть молитвенной практики…
Мои слова братья выслушали внимательно.
– Неужели можно молиться не рассеиваясь? – спросил иеромонах Ксенофонт, пощипывая свою длинную бороду.
– Самому человеку без помощи Божией этим не овладеть. Но если мы будем неотступно прилагать усилия к стяжанию такой внимательной молитвы, Бог приходит на помощь, укрепляя нас благодатью.
– Это ясно, отче. Но как стяжать помощь Божию, все равно непонятно…
– Давай, отец Ксенофонт, посмотрим на это с другой стороны. Почему множество тех, кто постится и совершает ночные бдения, пребывает в разных телесных страданиях и ревностно подвизается, мы видим ущербными и озлобленными? Потому что подобало бы им прежде всего с помощью благодати обрести послушное, доброе и любящее Бога и ближних сердце, а затем сделать его кротким, не дерзким, милующим и сострадательным. Они не поспешили вначале избавиться от земных привязанностей к чревоугодию, сребролюбию, к почету и уважению, к пристрастию к родным и близким, отсекая эти привязанности через душевную боль и скорби. Как же им обрести помощь Божию и в чем, если они, оставив постройку духовного фундамента, начали сразу возводить кровлю – поиски помощи Божией в нерассеянной молитве и полном уединении?
Все помолчали, обдумывая услышанное.
– А я вот смотрю на вас, отец Симон, и думаю: неужели вы в разговоре не рассеиваетесь и молитва у вас не прекращается? Братья говорят, что вы молитву имеете! А меня даже сомнение берет… – Послушник Евгений недоверчиво покрутил головой. – Поделитесь…
– Отцы и братья, я и сам раньше не предполагал, что такое возможно. Находил некоторые описания непрерывной молитвы у греческих Отцов в Добротолюбии, а также у наших преподобных Нила Сорского, Паисия (Величковского), Оптинских старцев, Серафима Саровского, у святителей Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника, которого, кстати, очень люблю, но считал, что это было возможно только в те времена. «Откровенные рассказы странника» и житие преподобного Василиска, пустынника Сибирского, многое мне разъяснили, а по устным рассказам пустынножителей Кавказских понял, что немало людей стяжало непрестанную молитву. Если кто читал книгу «Граждане неба» Свенцицкого, там об этом хорошо написано. Среди монахов, которые на Кавказе подвизались, многие имели самодвижную молитву, как они ее называли… Глинские старцы, например, особенно, отец Серафим (Романцов) и отец Виталий, который в Тбилиси потом уехал, большую благодать через нее стяжали.
– Мне, батюшка, даже простая Иисусова молитва никак не дается, помыслы сбивают, сонливость наваливается. А что такое самодвижная молитва, не могу даже представить, не понимаю, – задумался иеромонах. На его смышленое лицо набежала тень.
– Пока такую молитву не имеешь, ничего не понятно. А если узнаешь хотя бы чуть-чуть, то все видишь иначе. Просто не оставляй усилий, и помощь Божия тебя не оставит, – со всей искренностью посоветовал я ему.
Инок Пантелеймон посмотрел на часы.
– Ну, хватит философствовать, честные отцы, пора и честь знать! Кто со мной вниз?
Отец Ксенофонт и Евгений присоединились к геологу, уже надевшему свою походную брезентовую штормовку. Остальные захотели остаться еще на день и заняться рыбной ловлей на Бзыби.
– Прощай, отче Симоне, и спаси тебя Христос за все доброе! Бог знает, увидимся ли еще… Прости, если в чем был неправ, и благослови! – Мы обнялись на прощание:
– Бог тебе в помощь, отче, прости и ты меня! Спасайся на новом месте так же ревностно, как подвизался здесь, в скиту!
