Текст книги "Птицы небесные. 3-4 части"

«ЛЯГУШКИ И ЛУНА»

Поистине, тот, кто увидит Христа, увидит и себя самого так, как он был задуман Отцом Небесным. Если же мы не поступаем сообразно тому, как жил и поступал Христос, как нам стать подобным Ему в вечности? Оставь же всякую суету, душа моя, и горячей любовью своей сумей привлечь к себе Истину – Сына Божия. Если видишь в себе ночь грехов и каешься, а каясь, смиряешься, то скоро коснется тебя рассветный луч благодати Божией. Стены заточения твоего созданы твоими же грехами, скорбная душа моя. Если вернешься ко благу, не увидишь вокруг себя никаких стен, а узришь лишь нескончаемый свет благодати, славу Иисуса Христа, Сына Божия. Разве может что-либо существовать кроме Тебя для сердца моего, Господи Боже?

Лесничий и пчеловод, услышав о нашем желании приобрести коня, серьезно задумались. Они долго судили и рядили, потом лесничий со всей ответственностью сказал:

– Покупка коня – дело нужное. Есть у нас на примете конь-трехлетка, вроде подходящий. Надо будет с черкесами потолковать, когда табун вниз погонят.

Василий Николаевич тоже вставил слово:

– Если в цене с пастухами сойдемся, то лошадка у вас будет то, что надо!

Цена, указанная Евстафием, соответствовала рыночным отношениям на Псху. Осталось завершить разные дела в селе. После того как закончилась исповедь сестер, Ваня взял меня за руку:

– Когда вы меня на Грибзу возьмете, отец Симон? Вы же обещали… – Он смотрел снизу умоляющими глазами.

– Возьму, Ванечка, непременно возьму! Как вернусь, пойдем в горы вместе. А ты помолись о нас, путешествующих.

– Хорошо, батюшка. Изо всех сил буду молиться!

Нагруженные кагором и подарками мы улетели вертолетом в Сухуми. В поезде пассажиры с любопытством присматривались к нам, задавали вопросы. Чувствовалось, что люди постепенно меняются и вид человека в подряснике уже не пугает их.

В Лавре отец Кирилл, рассматривая наше вино на свет, долго качал головой.

– Ну нет, служить на таком вине, с крещенской водой, нельзя ни в коем случае!

Мы с иноком переглянулись: привезли пять литров лучшего вина, – и напрасно.

– А что же с ним делать, батюшка? – спросил я.

– Жалко, столько трудов пришлось приложить, – подал голос инок, сидя на стуле сбоку от меня.

– Не знаю, не знаю… Отдайте наместнику, пусть ему будет подарок. Только на мое благословение на ссылайтесь! – улыбнулся духовник– С чем еще приехал, отец Симон?

– С заботой, батюшка. Посоветуйте, как поступить…

Я не знал, как получше изложить свой вопрос и умолк. Евстафий нетерпеливо ерзал на своем стуле.

– Слушаю, слушаю, – старец наклонил седую голову, ожидая вопроса.

– Отче, мы в основном в скиту носим грузы на себе. Но когда нужно обменять, к примеру, нашу картошку, орехи или кукурузу на крупы, то просим лошадь у села. Опять же, пахать огород, боронить или келью строить, чтобы бревна из лесу подтаскивать, снова просим людей о помощи. Сейчас у нас инок Евстафий знает, как содержать лошадь и как с ней работать. Поэтому от всех спрашиваю, батюшка: можно нам приобрести коня для скита? С ним мы вроде будем более независимы от села, и не нужно будет ставить наших друзей в затруднение, каждый раз прося у них помощи.

Старец подумал и, не спеша, промолвил:

– Что ж, дело хорошее, дело хорошее, да… Только откуда же у вас деньги, если вы обменом продуктов живете?

Легкая смешинка тронула его губы. Старец открыл ящик стола.

– Возьми, отец Симон. – Он протянул толстый конверт. – Хватит на коня вашего? Здесь около миллиона рублей. Как раз вчера один добрый человек на монашеские нужды пожертвовал.

В растерянности я не знал, как благодарить духовного отца.

– Но к лошади еще многое требуется, это все к наместнику… Теперь к нему идите, с Богом!

Мы с благословением поцеловали руку старца и отправились в кабинет к настоятелю монастыря.

– Что это у вас? Вино? С Кавказа? – отрывисто и кратко встретил нас вопросами архимандрит.

– Это вино сделал наш инок, Евстафий, отец наместник. Очень вкусное, лучше всякого кагора! Но, не зная правил, мы влили в него «для качества» немного крещенской воды. Служить на нем, к сожалению, нельзя, но угощать гостей натощак можно, – оправдывался я, красный от смущения.

– Эх вы, виноделы! Ну отдайте ваше вино келейнику!

Я достал из рюкзака копченый сыр сулугуни и мед.

– А вот за это спасибо! – Наместник с удовольствием вдохнул сырный запах. – Кавказом пахнет! Чем же вас отблагодарить?

– Отец Феофан, нам батюшка дал деньги на коня для скита. А на сбрую, подковы, седло – не хватает, – набрав в грудь воздуха, выпалил я.

– Коня хотите приобрести? Это хорошо… Как же в скиту без коня? Идите к казначею, он выдаст вам нужную сумму. Пишите прошение, я подпишу!

Евстафий от радости толкнул меня в бок локтем. Я сделал страшное выражение лица, показывая иноку, что лучше в кабинете начальства не давать волю такому ликованию.

– Кстати, у нас на конюшне можете подобрать то, что нужно для упряжи… – Настоятель поднял трубку и распорядился, чтобы нас обеспечили всем необходимым. – Если чего не хватит, то докупите в Москве…

– Благословите, отец наместник!

– Ну, везет нам, так везет! – повторял мой спутник, глядя, как белый конверт из окошка казначея перешел в наши руки. – Благословите, сейчас на конюшню поедем, посмотрим, что у них есть.

Вместе с конюхом мы долго перебирали пахнущие кожей лошадиные сбруи, смотрели подковы и кое-что выбрали, предполагая сделать основные закупки в Москве. Евстафий взял адрес конного магазина у нашего помощника и обратился ко мне:

– Разрешите, отче, я сегодня в Москву поеду и закуплю все, что нужно? – Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Отец Евстафий, ты пока помолись в Лавре, попричащайся. В магазин вместе поедем. Мне еще нужно с отцом побыть и у старца поисповедоваться.

Счастливые и радостные от удачного разрешения насущных вопросов мы отправились на Соловьевскую улицу. После приветствий, устроив гостя, мы наконец остались вдвоем с отцом.

– Что ж, сын, вот и снова свиделись… А ты ничего себе, держишься молодцом! – Старик гладил меня по плечу, припав седой головой к моей груди. Мне было слышно, как бьется его сердце.

– Ты тоже, папа, хорошо выглядишь. Не болел?

– Нет, не болел, слава Богу! А вот зуб сильно разболелся.

Он показал мне пальцем несколько торчащих обломков коренного зуба.

– Ты его сломал, папа? – отступил я на шаг, пытаясь разглядеть разрушенный зуб.

– Врачи сломали, сынок. Пошел я в больницу. Посадили меня в кресло. Тянули-тянули, не смогли вытянуть. Одни женщины кругом. Взяла одна из них настоящее зубило, приставила к зубу и как махнет молотком по этому зубилу! У меня чуть голова с плеч не слетела… Я вскочил, все пузырьки их перевернул. «Что же вы, злодеи, – говорю, – со старым человеком делаете? С ума посходили?» Они что-то мне толкуют, мол, зуб у вас, дед, какой-то не такой… А я им: «Это у вас зубы не такие! Осталось только их повыбивать вам!» – и вышел. Так и хожу теперь с обломком. Потом, правда, заходил, просил прощения…

– Болит зуб, папа? – с состраданием спросил я.

– Вроде нет, если больной стороной не есть. Ну, от холодного или горячего, конечно, побаливает, – пожаловался отец.

– Мы с тобой к хорошему стоматологу сходим, к которому лаврские монахи обращаются. Нужно вырвать эти корни, папа, а то беды потом не оберешься…

– Хорошо, сын. Вместе, значит, вместе… – согласился старик. – А ты, сынок, как живешь на своем Псху? – Он поднял не меня голубые глаза, полные любви.

– Не на Псху, папа, а на Решевей! Так наш хутор называется, – поправил я отца. – Жизнь у меня прежняя: одни хвалят, другие ругают. Особенно тяжело с теми, кто подозрителен. Вот такие мне совсем не верят. Что ни скажу, перетолковывают по-своему.

– А ты сам всегда держись правды, какой бы она ни была! Одному человеку понравился дом, выставленный на продажу. Он спросил о цене. «Один рубль», – отвечает управляющий. «А почему так дешево?» – поразился покупатель. «Видите ли, в чем дело, – сказал ему продавец. – Покойная хозяйка приказала продать дом по самой минимальной цене, при условии, что покупатель, во-первых, пожертвует на содержание ее кошки один миллион, а во-вторых, сохранит в тайне условия сделки. Таково завещание». Человек купил дом за один рубль, пожертвовав на кошку покойной хозяйки миллион. Когда знакомые спрашивали его, за какую сумму приобретен такой красивый дом, он отвечал: «Всего за один рубль». – «К чему говорить такую ложь? Этого не может быть!» – упрекали нового хозяина все знакомые. «Нет, это правда», – настаивал тот, но ему никто не верил, и все утвердились во мнении, что он чудовищный лжец. Поэтому, сын, не всякую правду людям объяснишь. Но нужно помнить, что настоящая правда всегда добрая. И за нее, бывает, нужно бороться…

– А как же тогда жить, папа? С такой правдой?

– Всегда будь повернут к людям одной стороной, – усмехнулся отец.

– Это какой же? – недоуменно спросил я.

– Доброй стороной, сынок! К людям нужно быть только добрым. И к хорошим и к нехорошим. Вообще, все люди хорошие. Это только обстоятельства бывают плохими. Поэтому в плохих обстоятельствах и нужно бороться за доброту, чтобы правду не потерять…

К иноку Евстафию отец отнесся доброжелательно.

– Толковый человек, но сильно нервный. По лицу видно. Но к тебе он всегда с уважением относится, это хорошо… Ты в горсовет собираешься идти?

– Теперь нет горсовета, папа. Теперь это называется – мэрия.

– Как название ни меняй, а содержимое одно и то же.

Постояв в различных очередях, выстроившихся у кабинетов в мэрии, я смог разузнать следующее: в документах нашего дома обнаружились неточности, и теперь следует в них внести поправки и изменения. Для выявления расхождений мэрия пришлет инженера и замерщика, о чем нас известят. А пока нужно ждать.

– Что они там, с ума посходили? Так мы никогда с тобой рядом не будем! – Отец начал надевать пальто и искать шляпу. – Сам пойду и найду на них управу!

Мне стоило больших усилий его остановить.

– Папа, не нужно ходить и волноваться! Сказали же, придут инженер и замерщик. Дело наше движется потихоньку, слишком много подано заявок на эту приватизацию…

Улучив свободное время, я пришел в отцу Кириллу, который возлежал на своем диванчике с деревянной спинкой, укрытый одеялом. В келье стоял запах лекарств. Батюшка все чаще прихварывал, и келейник делал все возможное, чтобы не обременять старца посетителями.

– Батюшка, еле к вам попал… Отец Никанор говорит, чтобы я вас не тревожил плохими новостями… Я просто посижу немного, на вас посмотрю и уйду, если благословите…

– А ты все новости говори – и хорошие, и плохие… – Духовник через силу улыбнулся, видимо, чувствуя себя не совсем здоровым.

– Дорогой отче, по вашим молитвам все произошло как нельзя лучше! Наместник выделил средства на упряжь, конюшня помогла кое-чем, а грузовое седло в магазине купим. Лошадь нам обещали на Псху присмотреть как раз за такую цену, сколько вы передали в конверте. Инок Евстафий и я очень вам благодарны! – Старец, слушая, молча кивал головой. – Одно только жаль…

При этих словах отец Кирилл внимательно взглянул на меня.

– Вроде послушников много на Псху приехало, а послушания не признают. Тут же и клевета достает… Из-за этого трудно, батюшка. Одному одно надо, другому – другое: на всех не угодишь.

Старец усмехнулся:

– Послушай, отец Симон, кто не способен ладить с разными людьми, не достиг духовной зрелости. У такого человека, как водится, тяжелый характер, да… Неужели ты хочешь завязнуть в этом?

– Нет, батюшка.

– А раз так, то запомни: когда мы всем желаем спасения, тогда каждый человек будет вызывать у нас сострадание. Это тебе мой совет.

– Спасибо, отче.

– Так испокон века ведется, каждому свое, – продолжал отец Кирилл. – Ты о своем спасении думай, тогда и остальные подтянутся! Как-то весной сидели лягушки в луже во время полнолуния и квакали: «Прыгали мы на луну, да не допрыгнули! Глупость все это! Зря только силы и время потратили. Где теперь те, которые подались луну искать? Их и след простыл… А здесь хоть и мелко, да спокойно!» Но вот наступило жаркое лето, и высохла лужа, а те лягушки, которые за луной погнались, хотя на нее и не забрались, нашли большое привольное озеро. Очень они переживали об оставшихся собратьях, которые разочаровались в поиске и погибли в пересохшей луже, но уже ничем не могли им помочь. Так-то, отец Симон… А насчет всякой напраслины никогда не беспокойся: на кого клевету не лили, тот еще Богу не молился! – Старец лежал, полуприкрыв глаза. – Ведь все дело в любви: любить людей – значит не осуждать их. Они живут как могут, а ты живи как должно жить, – ради любви! А как у тебя дела с молитвой?

Он повернул ко мне лицо, еще больше похудевшее, со впалыми щеками. Седые волосы на его голове еще поредели. Вид у батюшки стал как у милого доброго ребенка, только очень мудрого и седого. Я кратко сказал старцу о том, как непрестанная молитва учила меня и наставляла, и спросил его мнение об этом опыте.

– Это есть вторая вера, отец Симон. Первая вера – от слушания наставлений, вторая вера – от непосредственного опыта. Набирайся ума-разума. Теперь эта молитва – твой постоянный учитель. Через нее подает Господь силу разумения. Если все, что сотворил Бог, хорошо, весьма хорошо, тогда все видимое есть благо. И только ум, ослепленный эгоизмом, воспринимает в этом благе угрозу для себя и страх. Из чего следует, что нужно бороться не с людьми и обстоятельствами, а с проявлениями эгоизма собственного ума. Каждый человек живет в мире сем, глубоко погруженный в свой эгоизм, накопленный с самого рождения. Если мы не боремся с эгоистическими наклонностями, они становятся греховными мыслями и поступками, таким образом убивая нас. Поэтому, отец Симон, чтобы «возлюбить Бога до ненависти к самим себе», нет смысла искать виновников вне себя, потому что истинные виновники всего дурного и греховного и есть мы сами, как несколько лет тому назад я тебе говорил, но ты тогда еще не был готов принять этот совет. Когда ум очистится от эгоизма, он видит мир таким, каким он был сотворен Богом, – чистым и совершенным, как одно всеобщее благо. К этому образу умного благодатного видения и ведет твое сердце непрестанная Иисусова молитва.

– Батюшка, дорогой, простите меня за то, что я очень медленно усваиваю все то, что вы мне говорите! Иной раз даже с трудом вас понимаю, – смущенно признался я старцу.

– Медленное, но глубокое усвоение истины полезнее скоропалительного и поверхностного понимания. Последнее быстро теряется и плохо усваивается. К действительной духовной жизни душа возводится Богом постепенно, сама того не замечая, потому что «не приходит Царство Небесное с ожиданием». Внутреннее хранение – единственно стоящее делание в жизни. Ум страшится такого делания. Поэтому для благодатного стояния в различных скорбях, которые создает нам безблагодатный ум, необходимо мужество. Затем, конечно, требуется разумение. Сам Господь дает нам способность Духом Святым понимать слова духовного отца, сказанные им по благодати, иной раз – для опыта, а иной раз – для утешения.

– Отче святый, сомнения часто обуревают меня в уединении, правильно ли я поступаю. Одни помыслы говорят, что правильно, а другие сбивают с толку, утверждая, что мои поступки греховны.

– Есть сомнения по уже совершившемуся обстоятельству, а есть иные сомнения по предстоящему действию. – Проникновенный голос отца Кирилла окреп и налился силой. – Когда факт совершился, мы не должны роптать и противиться, чтобы не запутаться в сомнениях. Если ошиблись, то каемся и просим у Господа прощения и вразумления. Когда же нам предстоит что-то сделать и мы сомневаемся, а духовник не находится рядом с нами, для этого есть молитва Иисусова, как свидетельство свыше. Вот ею и предваряй каждое свое дело и поступок. Верь только молитве, а не помыслам, которые лживы и лукавы. Из-за греховности ум видит все шиворот-навыворот, а когда он чист, то видит все как оно есть – как мир, существующий в Боге.

– Забывчив я, отче, враг выкрадывает у меня через рассеянность памятование о том, что всякое дело следует предварять сугубой молитвой! Неоднократно корю себя за невнимательность и хорошо знаю, что всякое дело следует предварять сугубой молитвой, а внимание все еще у меня хромает.

– Конечно, конечно… Греховный ум согласен делать все что угодно, только бы не внимать сердечной молитве. Господь истребляет грех, а не души. Все беды существуют для нашего вразумления и возвращения к покаянию. Ими Бог пресекает всеобщую греховность. Если мы болеем, то больше для пользы душевной, а если здоровы, то здоровы для служения Богу и людям.

– А умираем для чего, батюшка?

– А умираем для нашего смирения, чтобы встретиться со смиренным Богом! Потому что для нас жизнь – Христос, и смерть-приобретение (Флп. 1:21). Как же нам извлечь из всего непосредственную пользу? Конечно, постоянной покаянной молитвой до последнего вздоха. Но мы знаем, что она и там не заканчивается… Почему? Потому что молитва становится сладостным делом для того, кому она открылась. Разве не так? Кавказские отцы-пустынники только ею жили и с ней ушли ко Господу… – Отец Кирилл говорил эти слова закрыв глаза, словно беседовал со своей душой. Тем не менее каждое его слово, словно гвоздь в стену, вонзалось в мое сердце.

– Даже умереть в подвиге молитвы лучше, чем бессмысленно жить, изменяя Христу в греховных помыслах, тем самым предавая Его любовь. Почему мы так поступаем? По забывчивости, потому что забываем, что предстоим пред Христом каждое мгновение. Забывчивость – большой грех для монаха, когда он забывает Бога! Борись за внимание, отец Симон, борись изо всех сил… Что для этого нужно? Конечно терпение! Как отцы нам советуют? Упал, поднимайся. Снова упал? Снова поднимайся! Так стяжается смирение. Точно так же поступай с умом. Отвлекся? Возвращай его назад. Снова ум отвлекся? Снова возвращай его в себя. И так до конца, до самого спасения…Как сказано: Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11:12).

– Понимаю, отче. Помолитесь, чтобы мне Господь дал смирение, хоть каплю… – Я глубоко вздохнул, вспомнив свои горделивые и тщеславные замашки.

– Господь наш Иисус Христос, будучи Богом, смирился до смерти крестной. Мы же из крайнего смирения нашей смертной плоти восходим к обожению, благодаря Его любви. Без благодати мы становимся смертны, с благодатью – бессмертны. Она трудно приобретается, но легко теряется. Учись хранить эту Божественную милость и беречь. Благодать есть залог нашего бессмертия во Христе…

– Батюшка, прошу прощения, но в этой земной жизни трудно верится в бессмертие…

Отец Кирилл приподнялся на локте и открыто и ясно посмотрел мне в глаза:

– Это потому, что ты еще не пришел в духовную меру. Чтобы постичь это, требуется великое разумение… Живя в теле смерти, мы видим, что страсти временами тянут нас отпасть от Божией благодати, в которой единственно мы можем действительно ощущать себя бессмертными, победившими смерть и воскресшими прежде своей смерти. Земная жизнь, отче Симоне, неизбежно поворачивается к нам одним своим лицом, и это лицо скорби. В мире скорбны будете, – так говорил Спаситель (Ис. 16:33). Не омраченная скорбями духовная радость возможна лишь на «краю желаний», то есть в вечности. А до той поры, непостижимой и истинной, с нами пребывает одно покаяние. К любой радости всегда примешивается скорбь о ее утрате. В чем состоит наш монашеский подвиг? В отречении от мира и обретении Божественной благодати. Она и есть реки воды живой, которые потекут из нашего чрева, победившего плоть. Всякое духовное знание, которое мы собираем, усваивается лишь в уединении. Совершенная мера монашества – безмолвие. Непреходящий плод – чистота сердца. Полнота монашеского совершенства – бесстрастие. Бесстрастие – это и есть сокровенный вход в бессмертие, оно само есть бессмертие, ибо Божественная любовь бесстрастна, можно сказать, без-страстная страсть… Чтобы быть человеком в истинном смысле этого слова, спасение должно стать высшей целью…

Старец умолк. На колокольне гулко пробили часы.

– Батюшка, благодарю вас, отдыхайте. Простите меня и благословите! Опять забывчивость подвела…

Я осторожно вышел из его кельи, сознавая, что старец отдавал в этих беседах последние силы. Рядом отворилась дверь: келейник молча укоризненным взглядом проводил меня.

У проходной монастыря встретился отец Филадельф, ходивший взад и вперед вдоль скамей монастырского садика.

– А я вас давно дожидаюсь. Мне батюшка благословил в ваш скит перебираться! – Он говорил это с легкой улыбкой, сдерживая свою радость. – И не только меня, еще одного монаха, Иосифа, благословил. Я вас с ним познакомлю.

Со скамьи поднялся незнакомый монах и подошел к нам.

– Я, отец Симон, давно о пустыне думаю. Мне другого пути не нужно. Только я бы хотел сначала попробовать свои силы не в скиту, а где-нибудь в сторонке, – рассудительным баском заговорил этот коренастый крепкий сибиряк, внимательно присматриваясь ко мне.

– Кто ж этого не любит, отец Иосиф? Но сразу в уединение непросто попасть. Можешь для начала в скиту пожить, определиться на будущее и место подыскать…

– Договорились. Тогда благословите нам собираться в путь!

Условившись с монахами о дате отъезда, я поспешил на встречу с иеромонахом Игнатием и Валерой, а также москвичом Михаилом, пожелавшим присоединиться к поездке. То ли по молитвам старца, то ли так уж получилось, – с нами собрались ехать на Псху еще пять человек. Моего давнего друга Андрея уже не было в Лавре, и это окрасило печалью мои сборы.

Когда отец увидел всю нашу команду в полном составе, он заулыбался.

– Вот это я понимаю! Молодцы, что так дружно собрались на Кавказ! Может и мне с вами махнуть? – Он как будто помолодел, глядя на нас.

– Папа, а замерщики?

Отец шутливо ударил себя по лбу ладонью.

– А… ну, конечно, все забыл, эх я, Семен Семеныч…

* * *

 
Теплый воздух дробит очертанья.
С непокрытой иду головой.
Отрешаюсь от воспоминанья
Недоверия встречи с Тобой!
 
 
Оставляю дурные привычки,
Отвергаю свой мысленный хлам.
Воссоздай меня, Господи, лично,
Как разрушенный варваром храм!
 
 
Воссоздай на ромашковом поле,
Там, где теплого воздуха дрожь,
Отрешаюсь от собственной воли,
Чтобы путь мой на Твой был похож!
 
 
Принимаю Твои укоризны
И, не в силах себя побороть,
Отрешаюсь от собственной жизни,
Чтоб к Твоей приобщиться. Господь!
 

Пока не придет укрепляющая и спасающая благодать Твоя, Боже, все дела мои – словно песок морской, из которого дети строят, играя, свои крепости. Тленны они и ничего не стоят в вечности. Не желаю я мзды за суетные дела мои, Господи, чтобы не удовлетворилась этим ленивая душа моя. Но углуби во мне покаяние, сделай огненными мои молитвы к Тебе. Ты – Тот, на Которого она уповает и Которого ожидает. Ни день ни ночь не принесут мне Тебя, поэтому отрекаюсь я не только от ночи и дня, но и от всякого времени, ибо Ты – единственный властитель Его, и отказываюсь от всех иных путей, ибо все они без Тебя – беспутья и тупики. Отрешаюсь от ничтожной жизни моей, которая вся есть смерть, ибо только Ты – жизнь моя и любовь.