Текст книги "Птицы небесные. 3-4 части"
Автор книги: Монах Афонский
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц)
«АФОН»
Нет иных виновников всего зла, что творится в мире, кроме меня, Боже! Ибо если бы я с юности моей уразумел смертельную опасность всякого греха, то не давал бы воли испорченному моему уму и не потворствовал бы бесчисленным своим помыслам. Тогда хотя бы малая часть этого мира очистилась от греха, и сам мир стал бы немного чище. А ныне не покладая рук исправляю я совершенные мною злые дела, подобные множеству трав по лицу земли, и с горечью вижу, как многоветвисты они и сколько корней поросло из них, и это убивает меня отчаянием. Теперь не верю я мыслям моим и не верю даже душе моей, а всю надежду возложил на Тебя, Господи, Трисиянное мое Божество, и жду, окаянный, свидетельства Твоего (Лк. 2:29): Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром. Да не осмелюсь я ни по дерзости, ни по упрямству, а лишь по благодати Твоей, надеюсь, войти в несказанный свет Твой и да не опалюсь им, окаянный я грешник.
Пока мои друзья занимались сборами, позвонил из Москвы отец Пимен, радостный и взволнованный.
– Ты в Москву собираешься?
– Собираюсь, не один, с иноком. Нам старец благословил лошадь купить и денег на покупку дал, еще наместник помог. Нужно теперь седла купить и всякие конские принадлежности.
– Вот как, обзаводитесь хозяйством? Серьезная вещь. Я вечером на «Волге» к вам заеду. Потом в Москву отвезу, – великодушно предложил архимандрит.
– Спаси тебя Христос, отче! Будем ждать…
За чаем все вместе мы еще раз обсудили наше решение – перевезти отца в Адлер.
Мой друг, откинув назад голову, изучающее всматривался в нас.
– Значит, вы серьезно решили переехать? А не жалко от Лавры уезжать и от старца? А, Федор Алексеевич?
– Жалко, конечно, а что делать? Хочется к сыну быть поближе, – решительно ответил отец.
– Что ж, в этом деле есть что-то интересное… Вы пока дом приватизируйте. У меня, Симон, дел полно, сам понимаешь… Придется тебе этим заняться. Когда документы в мэрии будут готовы, тогда и я подключусь. – Архимандрит посмотрел на отца и пошутил: – Что, Федор Алексеевич, на Черном море, может, будете жить? Все к этому идет…
– Как Бог даст, отец Пимен, как Бог даст, – рассудительно ответил тот. – Получится переехать – хорошо, не получится – останемся здесь жить.
Вечером мы с архимандритом сидели в келье у духовника. Ему стало получше, и он полулежал на диванчике, опершись спиной на высокие подушки.
– Когда оформите дом, продавайте его и переезжайте в Адлер, как наметили. Бог вас благословит! А ты, отец архимандрит, помогай отцу Симону. Один он не потянет. – Старец с любовью смотрел на нас, радуясь нашей редкой совместной встрече.
– Есть у меня одна задумка, батюшка, – промолвил мой товарищ, слегка выгнув бровь и выжидательно смотря на отца Кирилла.
– Говори, говори, какая задумка!
– Помолитесь, отче, чтобы получилось открыть скит под Адлером! Хочу в горах подыскать место для полного уединения. Есть у меня большие любители уединенной жизни, особенно отец Херувим. Снова хочет на Кавказ переехать…
– Отец Херувим? На Кавказ? – Духовник задумался, сосредоточенно и глубоко. Затем сказал: – Передай ему, пусть ко мне приедет, побеседуем. А твоя задумка хорошая. Такое скрытое место в горах не помешает, да… А когда вы домом займетесь?
Мы переглянулись с отцом Пименом.
– А мы занимаемся, батюшка. Пока на стадии приватизации застряли. Если ее удастся оформить, то весной попробуем продать наше жилище. Сейчас нужно коня купить, братию в зиму продуктами обеспечить, также отцам Филадельфу и Иосифу устроиться на новом месте, – объяснил я положение дел.
– Бог вам в помощь, отцы!
Мы попрощались со старцем и уехали в Москву, забрав инока, искать конный магазин. В магазине конного завода пахло кожей и железом. Обилие всякой упряжи привело Евстафия в умиление.
– Боже мой, чего здесь только нет! И седла, и уздечки, и вожжи, и хомуты… Нужно выбрать самое подходящее! Дайте мне время, отец Симон…
После долгого осмотра удалось купить подковы, гвозди к ним, уздечки и вожжи. Больше всего капитану понравился хомут, который он сразу надел себе на шею. Однако седел для грузовых лошадей, как мы не расспрашивали продавцов, где их достать, по всей Москве не оказалось.
– Не унывай, отец Евстафий, еще раз навестим отца наместника. Он что-нибудь придумает! – посоветовал я приунывшему другу.
Услышав о нашем затруднении, отец Феофан вновь взял трубку:
– Это конюшня? Найдите седло для рабочей лошади! Есть? Выдайте два нашим монахам! – Он положил трубку. – Поезжайте на подсобное хозяйство, там возьмете два седла: одно грузовое, другое – для верховой езды!
– Отец наместник, не знаем, как вас благодарить, слов нет! – попытался я выразить свою благодарность, слегка подтолкнув локтем растерявшегося инока. – Благодари, Евстафий!
– Благословите, отец наместник! Очень вам благодарны, – оробел инок от неожиданности.
– Бог вас благословит! Ну, кто там у нас из водителей свободен? – обратился настоятель к келейнику. – Пусть отвезут их в скит…
Нагрузившись тяжелыми седлами, каждому по одному, мы, пыхтя, втащили их в машину. – Ну и дела… – крутил головой капитан. – Вот это наместник! Орел!
– Да, человек очень благородный… – согласился я. – Повезло нам с настоятелем, что и говорить… Недаром его отец Кирилл уважает!
Разложив дома свое имущество, мы принялись его упаковывать. Отец ходил рядом, недоумевал:
– Как же вы все это потащите, ребята?
– Нас много, папа, довезем как-нибудь… Ты, главное, не разболейся до моего приезда! – ответил я, возясь с длинными вожжами. Инок ревниво следил за тем, как я укладывал их в мешок.
– Аккуратнее, аккуратнее, отец Симон, а то спутаются, потом не распутаешь…
– А я буду ждать, сын, буду ждать, – приговаривал отец, взволнованно ходя вокруг нас.
– Вы что, снова сюда собираетесь, отец Симон? – Евстафий приподнял голову от седел, которые он обертывал старыми простынями, оберегая их от царапин.
– Батюшка благословил перебираться с Федором Алексеевичем в Адлер, поближе к Абхазии…
– Ага, вот как… Рад за вас! – Он отволок тяжелый мешок к другим мешкам, которых собралась уже целая куча.
В этот раз прощание с отцом не было уже таким грустным, как раньше.
– Буду ждать, сын, буду ждать… Вот, истинный Христос, верю, что у нас все получится, как отец Кирилл сказал! – говорил он, крепко потрясая мою руку. – Соловьевская улица еще увидит наш отъезд.
Нас радушно принял Ново-Афонский монастырь, где мы отслужили литургию. Игумен благосклонно разрешил нам съездить на монастырской машине в Команы, посетить место упокоения святого мученика Василиска и окунуться в небесно-голубые воды святого источника. При отъезде из Лавры нам выдали со склада гуманитарную помощь – шинели моряков образца 1918 года и такую же обувь. Ботинки монах Иосиф сразу же надел и теперь сильно хромал, вызывая у всех сострадание. Вернувшись в монастырь, он тут же выкинул эту древнюю обувь, а братия подобрала ему походные ботинки по размеру.
Матушка Ольга всплеснула руками, увидев нас всех сразу:
– Вот какие бравые хлопцы! А какие монахи-то хорошие – загляденье! На Псху всех везешь, отец Симон? – хлопоча у стола, сыпала она вопросами.
Иеродьякон Григорий сдержанно спросил:
– Лошадь покупаете, значит? Ну-ну… – Отведя меня в сторону, шепнул: – Ты не слишком-то с этим… – Он кивнул в сторону, намекая на что-то. Видя, что я его не понимаю, отец Григорий продолжил: – С Георгием, как ты его теперь именуешь – Евстафий? Вот-вот, с Евстафием будь осторожен. Сильно обидчивый, смотри, Симон, я тебя предупредил…
– Отцы, дорогие, а к нам Валера-милиционер заезжал на «Урале». Он сейчас в Гудаутах. Ловите его, пока не уехал…
Этим сообщением матушка нас сильно порадовала. Вдвоем с капитаном мы разыскали милиционера.
– Завтра еду, отец Симон! Если чего, места в кузове много, все рассядетесь! Везу муку на Псху. Дорогу, говорят, размыло, но с Божией помощью прорвемся, так? – весело говорил он, разглядывая нас с улыбкой, сверкая белыми зубами. – Ах ты! Чуть не забыл! – вспомнил Валера. – Вам железные ящики не нужны, от крыс продукты хранить? На военной базе полно, могу помочь…
Я согласился. Майор-абхаз подвел нас к складу, где возвышалась гора пустых металлических контейнеров, размером с большой чемодан.
– Все «б.у.», берите любой, не жалко! – распорядился майор и ушел.
Я долго выбирал среди множества ящиков, осматривая их и желая выбрать контейнер покрепче. Когда я нес его к машине, то удивился тяжести своей ноши.
– Валера, почему этот ящик такой тяжелый?
– Он железный, батюшка, потому и тяжелый. Не бойтесь, крысы зато не откроют…
В пути началась страшная болтанка. Постоянно раздражал лязг какой-то железки под кузовом. Ею оказалось подвешенное на крюк цинковое ведро. Дорогу действительно размыло так, что тяжело груженную машину качало с боку на бок, словно большую лодку. На перевальном подъеме мы остановились и попрыгали из кузова прямо в грязь. Недавно прошедшие ливни вызвали сильный оползень, и от дороги осталась лишь узенькая полоска, гораздо уже расстояния между колесами.
– Вот незадача! – пробормотал Валера. – Недавно ехал, дорога еще была. Но ничего, у меня две лопаты есть!
Мы по очереди кидали грязь, смешанную с камнями, в глубокий обрыв слева, освобождая место для проезда нашей огромной машины. Некстати начал моросить мелкий дождь. Водитель рычагом, сделанным из большой буковой ветки, сталкивал валуны в пропасть, одним глазом поглядывая на все более хмурящееся небо.
– Хватит, отцы, надо ехать! Только вы в сторонке стойте, пока я не проеду… Может, мне выпрыгивать придется!
Холодок прошел у меня по спине: как будет выпрыгивать Валера, если у него пропасть слева под боком, куда должен падать «Урал»? Тяжело завывая мотором, машина медленно двинулась по узкой колее. Пройдя метров пять, она начала заваливаться набок в сторону обрыва. Милиционер остановил грузовик и вылез на подножку, хмуро рассматривая крутой склон. Машина, словно раздумывая, покачивалась над пропастью.
– Евстафий, Михаил, тяните крюк лебедки вон к тому большому буку у дороги! – скомандовал он с решимостью. Те с готовностью потащили крюк. – Обвяжите трос вокруг дерева. Так! А теперь молитесь…
«Урал» тихо, миллиметр за миллиметром, пополз по раскопанной нашими лопатами раскисшей дорожке, кренясь еще больше набок. Из кузова в обрыв полетели какие-то мешки и рюкзаки, кувыркаясь по склону. От волнения я присел на корточки, боясь глядеть на Валеру и молясь за него всем сердцем…
Но крюк помог. Включив лебедку, смельчак удержал грузовик от падения, вырвав с корнем высокий бук, за который был укреплен трос, и выбрался на ровный широкий участок… Братья полезли в обрыв собирать попадавшие туда мешки и рюкзаки, застрявшие в кустах. Я запрыгнул на подножку «Урала».
– Валера, ты – молодец! – Все, что смог, я вложил в это слово.
– На войне как на войне, батюшка! Нам не привыкать… – Он взъерошил рукой свои густые волосы и усмехнулся. – Садитесь, чего там на подножке висеть…
Машина, разбудив собак, не торопясь въехала в спящее село, выхватывая светом фар то заборы, то маленькие домики в черной темени садов. Мы заночевали у хозяина на сеновале. Лежа на спине, я слушал, молясь, некоторое время голоса ночи: дремотную беседу моих товарищей, возбужденных и не остывших от дороги, затихающее стрекотание осенних сверчков и тонкий с подвыванием лай какого-то молодого щенка, выводящего одну и ту же жалобную ноту, должно быть, страдающего от привязи, на которую его впервые посадили…
Проснулся я от яркого солнца, ударившего в глаза через треугольный проем в чердаке. Некоторые из братий уже умывались во дворе, фыркая от утренней свежести, как молодые жеребята.
Мне захотелось проверить свой железный ящик, чтобы узнать, отчего он такой тяжелый. Открыв его, я обомлел: в нем лежали мины и гранаты. Друзья столпились рядом, удивленно разглядывая содержимое.
– Что смотрите? – К нам подошел милиционер.
– Валера, погляди, что я взял на складе… – Он заглянул внутрь и расхохотался. – Отец Симон, это я обратно не повезу! Должно быть, кто-то из солдат себе для дома припас и припрятал, а вы взяли… Не унывайте, мины и гранаты нам пригодятся. Мы ими дорогу будем расчищать, если завалит…
На утренний чай всех нас пригласил Василий Николаевич.
– Ну, отцы, дай Бог нам покупочку сегодня совершить! В десятом часу пригонят коня с перевала, с самого Северного Кавказа. Справный конь, я вам скажу. Все честно, законно. Здоровый жеребец, трехлетка, без всякого обмана! Не то что со мной в Сухуми сотворили… Как говорится, глупее дурака только старый дурак!
– А что случилось в Сухуми, Василий? – спросил Михаил, давно уже знакомый с пчеловодом.
– Как-то поехал я с супругой корову продавать на рынок. Продали нормально, три тысячи чистыми по тем деньгам взяли, все чин чинарем. Деньги я аккуратно пересчитал, сунул за пазуху. Идем, значит, с рынка по улице. Какой-то абхаз подходит ко мне и толкует: «Видел я, как ты корову продал. Хорошая корова. Сам хотел купить. Пока к ней присматривался, ходил вокруг да около, а ты уже продал. Слушай, – говорит, – сам жалею, что не купил…» Пока он мне так растабаривает, смотрим, какой-то богач в белом костюме и шляпе, с папкой под мышкой, нам дорогу перебегает. Бежит, значит, куда-то, а папку-то и выронил. Наш абхаз хвать ее и раскрыл! А там новенькие сотки, одна к другой. Считает, ровно три тысячи рублей. «Вот, брат, как нам с тобой повезло! – говорит. – Давай пополам возьмем: полторы – мне, полторы – тебе!» «Нет, постой, – говорю, – мне чужих денег не надо!» А тот глаза выпучил, не понимает. «Как не надо? Даром же, бери, ну!» Я – ни в какую. А он поглядел на меня с кривой усмешечкой и злобно так: «Эх ты, лопух! Скажи спасибо, что тебе повезло! Если бы ты эти деньги взял, мы твои три тысячи из тебя здесь на улице вытрясли бы!» Мафия, одним словом…
К чаю подошел лесничий и присоединился к нашему разговору. Пока мы сидели за столом, черкесы-пастухи привели коня. В десять часов совершилась покупка. Серый в яблоках жеребец-трехлетка был красив. Издали он казался серебристым. Евстафий смотрел на него влюбленными глазами. Старик-черкес цокал языком, приговаривая: «Эх, конь! Серебро!»
– Сильная лошадка, ничего себе! – высказал свое мнение пчеловод. Лесничий тоже несколько раз обошел коня вокруг и одобрительно звонко хлопнул ладонью по крупу. Тот присел на задние ноги, пугливо поводя ушами.
– Диковат еще…
– Батюшка, как его назовем? Благословите! – взволнованно спросил инок.
– Давай назовем его Афон! – Не знаю почему, вспомнилось мне это слово.
– Отлично! Ах ты, наш Афонюшка! – Капитан звучно чмокнул коня в морду, от чего тот дернулся в сторону, однако Евстафий крепко держал его за уздечку. Но под седло он не давался никому.
– Учить его надо, вот что! – вмешался егерь. – Сумеешь, отец Евстафий?
– Василий Ананьевич, если расскажете как его учить, я сумею!
Длинным караваном, который замыкал инок, тянущий упирающегося Афона за уздечку, мы шли по известняковой тропе, в белых камнях и зарослях вечнозеленого самшита, вдоль лазоревой Бзыби наверх в скит. Рядом со мной вприпрыжку бежал Ванечка, радуясь свободе и множеству интересных гостей. На двух лошадях впереди лесничий и пчеловод везли седла, хомут, подковы, гвозди и упряжь. Валерий, рабочий из Лавры, с которым мы сдружились еще во время строительства церкви на Грибзе, как обычно, путался в своих длинных ногах:
– Чего это я сегодня так спотыкаюсь?
Распахнувшиеся просторы долины не отпускали взгляд: горные перевалы синели над рекой, такие родные и знакомые, словно заждались нас. Вслед за нашим караваном летела какая-то одинокая сойка, смешно вскрикивая и торопливо перелетая с ветки на ветку.
Не воображением, не мечтанием возбужденного ума вниду за сокровенные завесы священного бытия Твоего, Господи, но сердцем своим, осиянным несозданным Твоим светом, Возлюбленный Иисусе, туда, где дух мой по дару Твоему станет единым и цельным, постигая Твою неизреченную любовь и всецело становясь ею. Перестал я слушать рассказы слепых о том, как должно выглядеть солнце любви Твоей, ибо становились их слова свинцом в душе моей. А те из них, кто пытались показать мне пути Твои, показали мне лишь бездны и пучины. Воскреси меня из небытия, Воскресший Иисусе, иссеки во мне все, что чуждо Святому Духу Твоему, мечом премудрой мудрости Твоей, а пожаром неугасимой любви обрати в пепел мои дурные страсти и мечтания, чтобы узрел я Тебя незамутненным чистым оком преображенного благодатью духа и навеки соединился с Тобой, Богом живым, Победителем смерти.
БЗЫБСКИЕ ПЕЩЕРЫ
Когда я пребываю в любви к Тебе, Боже, тогда весь целиком пребываю в Тебе Самом, Любви беспредельной. Когда в сердце моем вспыхивает Христова любовь ко всем, пришедшим в этот мир и изшедшим из него, то бытие всех людей становится поистине моим бытием. Сладчайший голос Твой, Иисусе, да услышу я: Прощаются тебе грехи твои! (Мф. 9:2), ибо не желаю возвращаться к тем, кто прощает сам себе грехи свои. Жажду услышать святые слова эти из благодатных уст Твоих, ибо без озарения Твоего сокровенных глубин души моей я даже не смогу во всей полноте увидеть грехи мои, а увидев, без Твоей помощи не вынесу такого ужасающего зрелища, ибо видеть свой грех, по благодати Твоей, есть начало созерцания.
Росистый луг и сверкающие капли на крыше церкви красноречиво свидетельствовали о том, что осень становится полноправной хозяйкой в притихших лесах. Сладко веяло дымком из кухни, где кашеварил капитан. Ржанье коня за домом означало одно – наш конь прижился и просит куска хлеба с солью. И правда – когда я вышел из притвора церкви, Афон пасся в садовых клеверах, насторожив уши в сторону кухни. Приятно было подойти к красивому животному и погладить его теплую вздрагивающую морду с крупными темными глазами.
– Отец Симон, осторожней с конем! Он еще дикий! – крикнул капитан, выглянув в окно.
Евстафий ревниво относился ко всем попыткам гостей и братии подружиться с конем, утверждая, что хозяин должен быть у лошади один. Только мне и Ванечке разрешалось угощать коня сахаром. В несколько дней наше увеличившееся братство подтянуло все дела по скиту и заготовке дров на зиму. Рюкзаки с вечера стояли наготове. Ваня проверял свои рыболовные снасти, засыпая меня вопросами:
– Отец Симон, а на Грибзе много рыбы? А когда мы придем туда, то сразу пойдем на рыбалку? А там удилище хорошее найдется?
Его звонкий голосок разносился по скиту и очень пригодился на литургии – Ваня обладал отличным слухом и слаженно пел с лаврскими отцами. В завершение он поразил всех торжественным перезвоном на наших церковных «железках», висящих на поперечной стропильной балке. Харалампий, причастившись, ушел в свою келью, сославшись на занятость. Иеромонах Филадельф и инок Евстафий ходили неразлучно вместе, обсуждая пчеловодство, коневодство и поварское искусство. Казалось, между ними возникло полное взаимопонимание и началась дружба навеки, что не предвещало, как водится, ничего хорошего.
За день до нашего ухода приехал лесничий, и наши коноводы, взяв коня, до вечера гоняли его по саду, приучая к седлу. Вечером они оживленно обсуждали свою работу:
– Я говорю вам, отец Евстафий, толк из коня будет! – говорил степенно Шишин, прихлебывая чай и щедро заедая его булкой с медом.
Инок суетился у стола, стараясь услужить гостю:
– Вы постарайтесь, Василий Ананьевич, я вас отблагодарю.
– Нам благодарности не надо, всегда рады монахам помочь! Еще денек здесь побуду, помогу…
– Хотите, я для вас икону напишу святителя Василия Великого? – не отставал капитан.
– Что ж, это можно, напиши… А я до зимы разок в неделю заезжать к вам буду, проверять, как идет учеба… – благодушным говорком отвечал егерь, сознавая свою полную ответственность за обучение коня.
Поднявшись на Грибзу, все братство единогласно устремилось на рыбалку. После шумной, не по рыбачьей традиции, рыбной ловли отличился Ванечка – восемнадцать форелей было записано на его счет. У остальных леска путалась в кустах, крючки цеплялись за донные камни или рыба срывалась, с плеском падая в воду. Ваня старался больше всех, но тем не менее общий улов снова составил чуть больше двух десятков положенных нам форелей. Когда мы разбрелись по берегу, то неожиданно набрели на самодельную коптильню в виде шалаша. Возле костра хлопотал сын Василия Николаевича, подбрасывая в него хвойные ветки. На жердях над костром висело множество крупных рыб. Отец Филадельф и Ванечка остолбенели:
– Это надо же, столько рыбы здесь поймать!
– Вася, ты уже сколько дней здесь находишься? – спросил я, озадаченный таким уловом, хотя сам давно уже перестал ходить на рыбалку.
– Сегодня третий день, завтра домой. – ответил тот, отмахиваясь рукой от повалившего густого дыма.
– А в день сколько ловишь?
– Штук сто – сто двадцать, минимум, – ответил Василий, с усмешкой смотря на наш улов. – Возьмите у меня десяточек.
Он протянул мне связку копченой форели.
– Как же ты умудряешься ловить столько форелей? – Иеромонах не находил слов от удивления. – Какой-нибудь секрет есть?
– Места надо знать… – Рыбак рассмеялся.
Отец Филадельф не нашелся что ответить. Эта тема послужила причиной долгого обсуждения способов и секретов рыбной ловли у местных рыбаков.
После общей ухи и чая мы уединились с иеромонахом на скамье под высокой пихтой с чудесным видом на заснеженный Чедым. Свежий снежок припорошил скалы, и они сияли над темно-лиловым пихтарником багряными закатными всполохами.
– Я, отче, никак пока не выберу, что мне больше по душе: скит или Грибза. Но, кажется, пока мне лучше пожить в скиту. Как вы думаете? Хочу научиться работать с пчелами, – говорил иеромонах, любуясь остроконечной вершиной, возносящейся над нашими головами.
– Давай начнем со скита, отец Филадельф. Обживись пока на Решевей, а за это время потихоньку подыщем местечко на Грибзе, где-нибудь на этой поляне. У вас, похоже, с Евстафием сложились хорошие отношения? – осторожно спросил я.
– Он очень толковый человек, и у него многому можно поучиться. Только он несколько странный… – Иеромонах задумался. – В общем, поживем – увидим… Можно, я у вас останусь, когда братья уйдут на Решевей?
– Конечно оставайся. Нам нужно тропу прорубить в альпику, треть уже готова. Тут верховья реки рядом, но повсюду сплошь густые заросли. Этой тропой можно будет спускаться сверху, если придется через хутор Санчар ходить, кто знает…
Братья стали готовиться к спуску на Решевей. Мальчик ни за что не хотел уходить, прося оставить его жить на Грибзе вместе со мной.
– Батюшка, мне нравится быть отшельником! Вы увидите, я смогу, – говорил он, чуть не плача.
– Ваня, мы уходим с отцом Филадельфом высоко в горы. Там тебе быть опасно. Отшельником станешь, когда школу окончишь. А сюда придешь со мной в следующий раз, хорошо? – уговаривал я приунывшего друга.
– Да-а-а, следующего раза, может, не будет… Это вы так говорите, – протянул он уныло.
– Откуда ты знаешь? Бог даст, мы же не расстаемся навсегда…
Этот довод победил уныние мальчика.
– Ну ладно, отец Симон, я вам верю!
Неделю мы с иеромонахом рубили толстые ветки замшелых кустарников, пробивая скрытую тропу в верховья Грибзы. За эти дни Филадельф мне нравился все больше и больше своей внутренней чистотой и сокровенной красотой целомудренной души. При работе с топором он проявил упорство и настойчивость, удивившие даже меня. Кавказ ему сразу стал родным, словно он всю жизнь провел в горах.
– Отче, а топор ты ловко в руках держишь, видно, не впервые? – спросил я, удивленный тем, что мне не удается догнать его в работе.
– Я же вырос в деревне. С отцом много поработал, сами дом срубили. Мне бы на Грибзе келью построить: очень здесь нравится. Эх, времени до зимы немного осталось… Может, сейчас начнем валить стволы, не будем откладывать это дело до весны, правильно, отец Симон?
Я согласился, поскольку моя предстоящая поездка в Россию внушала мне серьезные опасения, что до конца осени не успею вернуться на Псху. В азарте работы мы успели заготовить достаточно бревен на половину венцов для кельи отца Филадельфа, пока затяжные дожди не согнали нас вниз на Решевей.
В скиту инок продемонстрировал нам первые успехи в обучении коня:
– Наш Афоня смекалистый, уже под седлом ходит…
– А можно проехать? – не утерпел я.
– Можно, только недалеко. Вдруг понесет… – осторожничал капитан.
– Евстафий, я же ездил раньше и лошадей немного знаю. У самих белая кобыла была в Таджикистане, – привел я свои доводы.
– Так то кобыла, а это – конь! – Он ласково потрепал коня по морде. – У меня на них чутье есть. Если в глазу у коня синий огонь, значит, он дурной, бешеный… А этот, у, дурачок! – Евстафий потянул жеребца за узду, когда тот мотнул головой, ловя губами его руку. – Этот у нас нормальный…
Я сел в седло и выехал за калитку. Словно в далекой юности, мы помчались по лесной тропинке, раскидывая в стороны опавшие рыжие листья. Афон легко слушался команд и своими повадками показывал, что он понимает человека. Проскакав километра полтора, я повернул обратно. У калитки, за которой маячило лицо Харалампия, меня ожидал встревоженный инок:
– Отец Симон, так далеко даже я не ездил…
– Ладно, Евстафий, не бурчи… Молодец, обучил коня! А вот как он под плугом будет ходить?
– Это сложно, батюшка. Всю зиму придется учить. Надеюсь, до весны что-нибудь получится, – осторожно ответил он. – Зато грузы на нем уже можно возить!
– И то слава Богу! Отвезешь наши рюкзаки на Псху? – Евстафий вспомнил, что мне предстоит поездка в Москву, и опечалился. – Ну, это же не скоро? Месяцок-то побудете?
– Побуду, но хочу с отцами на Пшицу сходить. Еще одну церковь хочется там заложить, как батюшка благословил. Ты пойдешь с нами?
Инок задумался:
– Пойти-то хочется, но надо с конем остаться. Считайте, у нас еще один человек добавился, а я как бы к нему приставлен…
– Отец Симон, у меня груз лежит на Псху: печка железная и еще кое-какой инструмент. Поможете на келью забросить? – Харалампий весь ушел в свои келейные дела и теперь ожидал от нас помощи.
– Как, отец Евстафий? Теперь-то уж конь действительно пригодится, поможем?
– Это можно, хоть сейчас, – добродушно ответил капитан, похлопывая по крупу коня.
Обрадованный строитель кинулся обнимать Евстафия:
– Мне еще несколько бревнышек нужно из лесу подтащить. Срубить-то срубил, а забрать не могу…
Несколько дней мы занимались кельей нашего друга вместе с Афоном, когда конь прошел настоящую проверку на подтаскивании бревен волоком. Эта работа оказалась для жеребца непривычной – он пугался и путался в постромках. Здесь я впервые заметил, как нервничает капитан: лицо его побледнело, он переживал больше своего подопечного.
– Евстафий, спокойнее, ты же так еще больше коня пугаешь! – пришлось мне сделать замечание иноку. Тот стойко промолчал.
Настали чудесные тихие осенние дни. Жара ушла, и солнечное тепло приятно грело лицо. Сладковатый запах опавшей листвы наполнил окрестности. Давно подбирался я к Пшице, и теперь, похоже, все устраивалось как нельзя лучше. Наш Афон повез самые тяжелые рюкзаки: мой, с богослужебными книгами в молочной фляге, и Михаила – с продуктами: лущеной кукурузой и красной фасолью. Отец Евстафий довез наши рюкзаки до Псху и попросил отпустить его обратно, сославшись на то, что конь молодой и устал за эти дни. Большим палаточным лагерем мы заночевали на лугу в пойме Бзыби. Дальше быстрая река, заворачиваясь в воронки, с шипеньем срывалась с гранитных глыб в узкое горло темного каньона.
Еще один утомительный переход – пыльный, потный и душный, из-за отсутствия движения воздуха в каньоне, привел нас в известняковые скалы к подножию монашеских пещер. С благоговением мы поцеловали большой литой крест в углу грота и пропели литию о всех подвизавшихся и убиенных на Псху монахах. К вечеру стали устраиваться на единственно ровном месте – бугристой и шершавой, как наждак, серовато-белой скале, слегка покатой в сторону реки. Каждый начал выбирать и устраивать себе ложе поудобней: стелили мох, подкладывали пихтовые ветви. Я наблюдал за лаврским Валерием: он бросил походный коврик на камень и теперь спокойно лежал на боку, подперев голову рукой и добродушно посматривая на суету своих товарищей.
– Валера, а ты почему не устраиваешься? – Я положил коврик рядом с ним и с облегчением присел, вытянув ноги в тяжелых пыльных ботинках.
– Зачем устраиваться? Мне и так хорошо… – улыбнулся он в ответ, проявляя полную непритязательность. Его поступок показался мне очень красивым по своему простому аскетизму и неприхотливости. Для себя я решил во всем подражать такому образу поведения. Очагом и кашей занялся Михаил, расторопный и смышленый москвич.
– Батюшка, завтра у нас подъем по этому обрыву? – Все посмотрели вверх, задрав головы и разглядывая нависающие глыбы.
– Возможно, Михаил. Нам натоптанная тропа не нужна. Попытаемся подняться по звериным тропинкам, как зверь ходит. Там поищем место для церкви Иоанна Предтечи. Но у меня ко всем просьба: прошу сохранить наши поиски в тайне!
– Батюшка, поживем здесь, помолимся, а? – выжидательно спросил отец Филадельф. Все молча поддержали его и ждали моего ответа.
– А сколько у нас продуктов осталось?
– На неделю вполне хватит! – отозвался москвич, проверив содержимое своего рюкзака и прикинув на глаз количество пакетов с продуктами, лежащих у очага.
– Хорошо, неделю поживем… – согласился я, вспомнив, что у меня остался небольшой мешочек ржаных сухариков. За неделю, которую мы ползали по обрывам, разыскивая скрытые гроты и пещеры, аппетит у нашего братства сильно увеличился. Вечером монах Иосиф удивленно спросил:
– Миша, а почему порции стали такие маленькие?
– Думал, что продуктов хватит на неделю, но, видно, ошибся… Все уже съели! – сокрушенно ответил тот, перетряхивая свои пакеты.
– Так что же? Голодными будем пещеру искать? – подал голос отец Игнатий, до сей поры усиленно молившийся по четкам.
– Не совсем голодными, но около того… У меня есть небольшой мешочек черных сухариков! – Я достал его из рюкзака. У всех вытянулись лица.
– Да он же совсем небольшой… – приуныл высокорослый Валера.
– Батюшка, дайте мне сухари, будем делить, чтобы всем досталось поровну! – сказал математик, взяв у меня сухари и внимательно их пересчитывая. – Кусочков по пять на всех будет.
Мне пришлось взять слово:
– Отцы и братья, у нас завтра последний день, чтобы разыскать подходящую пещеру для церкви Иоанна Предтечи! Помолитесь, прошу вас…
– Отче, как раз завтра день Усекновения его честной главы! – сообщил отец Филадельф, посмотрев в маленький церковный календарик.
Продираясь сквозь колючие кусты вдоль гигантских карстовых обрывов и стараясь не смотреть в бездну под ногами, мы неожиданно вылезли к кристально чистому ручейку, лепетавшему в узкой расщелине. По-видимому, он тек с альпийских лугов и исчезал чуть ниже в скальных щелях. Попросив усталых спутников отдохнуть у ручейка, я в последней надежде устремился в карстовые лабиринты. Метрах в пятнадцати от ручья мое внимание привлек удивительно красивый полог из плюща, свисающий со скалы. Откинув его, я перестал дышать от удивления: за зеленым пологом, словно маленькая сухая келья, находился грот, вполне подходящий под маленький храм. Внутри стоял зеленоватый полумрак, солнечные лучи рисовали на стенах красивый узор из листьев плюща.
