Текст книги "Птицы небесные. 3-4 части"

ОТШЕЛЬНИКИ С БЕТАГИ

Молись же, дух мой, о вселении в нас Отца и Сына и нераздельного от Них Духа Святого, ибо лишь такое Божественное вселение дает нам единственно верное постижение Бога. Носящий в себе всецело Божество, ты станешь навеки носителем Божией вечности. Земля поднимется на цыпочки, дух мой, желая узреть твое второе рождение, и Небеса опустятся на землю, чтобы осиявать запредельным своим светом возрастание и восхождение Твое в горняя. Возлюбленный мой Господь, исполняющий дух мой Небесным светом благодати Твоей и водою живою Божественной любви Твоей, – слава Тебе!

В мартовские оттепели я выходил на солнечный пригрев горного склона, где от обнажившейся от снега земли поднимались дрожащие струи горячего воздуха. Растирая в пальцах первую молодую травинку, какое счастье было вдыхать ее сладкий живительный аромат, наполненный дыханием весенних зорь. И все же понемногу накапливалась усталость от нескончаемых снежных завалов возле кельи, промозглой сырости мартовских дождей, туманов, заползающих в двери и окна, и от дырявых резиновых сапог, в которые постоянно попадал снег во время переходов. Щурясь на полуденный солнечный овал, резко выскакивающий из быстро летящих серых облаков и вновь ныряющий в них, мне хотелось мечтать о теплом климате и менее тяжелой жизни, где не пришлось бы выживать и бороться за нее – но я отгонял эти мечтательные приступы молитвой, отдавая свои скорби стихам.

Снега рыхлели на глазах, небольшими пятнами серея в зелени просыпающихся лесов, и я забывал о перенесенных лишениях, радуясь милому звонкоголосому весеннему раздолью. К празднику Благовещения я спустился в скит. Зимовка у наших насельников прошла благополучно: братья встретили меня как одна душа, настолько они сблизились и притерлись друг к другу. Некоторые новости меня опечалили: поскольку иеромонах перебрался в новую келью на Серебряном хуторе, то мои друзья остались без Причастия.

– Ничего, отец Симон, не печальтесь! Все равно ни с этим батюшкой, ни с его послушником у меня нет контакта… Ничего не выходит! – заявил капитан.

Харалампий промолчал.

– А где сейчас Евгений?

– Он высоко забрался, почти на макушку хребта. Строится теперь. Говорит: «Поставлю келью выше, чем у отца Симона!» Ночует на нашей ореховой поляне, а на ночь уходит наверх. Теперь сидит там, как сыч. Сюда я его не пускаю, – твердо заявил Георгий. Он явно был им недоволен.

– Почему так? – меня удивило его решение.

– Разные мы с ним люди! Как встретимся, я ему одно, он мне другое. Решили полюбовно, что лучше нам меньше общаться! – Послушник в сердцах махнул рукой.

Заметив, что я огорчился, он подбодрил меня:

– Ну, это все ерунда! Попробуйте наш новый хлеб из печки, не оторветесь!

Хлеб действительно вышел на славу – хорошо выпеченный, не сырой, как выходил у меня, а настоящий вкусный деревенский хлеб.

– Золотые руки у тебя, Георгий! Только, ради Бога, не гордись…

– А гордиться тут нечем, батюшка! Чем гордиться-то? Поломанной жизнью? – Он замолчал, глядя на меня строгим взглядом серых глаз. – Вот, Харалампий утешал меня всю зиму своими рассказами. Слушаю его и диву даюсь: бывают же такие рабы Божии!

Я обернулся к молчащему и улыбающемуся иноку.

– Отче, а какие у тебя отношения с братьями?

За него ответил капитан:

– А у него все братья! Со всеми ладит… Ему и в грязи сухо, и в мороз тепло!

Харалампий улыбнулся, тая в себе какую-то сокровенную думу.

– Слава Богу за все! – отозвался он. – Читали, отец Симон, Акафист Серафима Вырицкого? Я сейчас по нему молюсь, прямо до слез… До чего же хорошо написано! А по Причастию я уже прямо истосковался… Когда послужим литургию?

– Можно ночью послужить, если сегодня приготовимся, – предложил я.

– Отче, помните, вы меня обещали Великим постом постричь в иноки? – напомнил послушник.

– Помню и слово свое сдержу. Сегодня же нужно иноческую одежду приготовить и положить в храме. Там мы ее освятим. Рад, что вы сумели по-братски вдвоем прожить зиму! Как раз завтра праздник Матери Божией…

На Благовещенской всенощной и утренней литургии веяло чем-то необычным: лица инока Харалампия и послушника Георгия излучали торжественность и понимание важности происходящего. Совершая постриг послушника в иноки в честь святого мученика Евстафия Плакиды, мне хотелось соединить их жизни в духовное единство, находя в них некоторые соответствия по трагичности жизненного пути. Во время чтения постригальных молитв неожиданно сошла такая обильная благодать, что я остановился… Как будто сверху через мои сердце и руки сходила необыкновенно добрая и мужественная сила, в которой чувствовалось присутствие святого Евстафия. Нисходя на голову новопостриженника, она неким удивительным образом включала и меня в это Таинство. Молитва в груди словно вспыхнула, подобно пламени, раздуваемому ветром. Молчание и тишина в храме затягивались…

Инок Евстафий поднял голову.

– Батюшка, что-нибудь случилось?

– Нет, ничего, отец Евстафий, просто молюсь…

Харалампий стоял за аналоем и шептал молитвы. В этой проникновенной благодатной тишине как будто сам святой пребывал с нами в храме. В лесу громко куковала кукушка, каким-то образом вписываясь в торжественный постригальный чин, словно предвозвещая всем нашим жизням многая лета. Над церковью в окне громоздились ярусами высокие белые облака, словно паруса небесной флотилии…

Вечером я спросил:

– Отец Евстафий, ты что-нибудь чувствовал, когда тебя постригали?

Он подумал.

– Волновался сильно, ожидая, каким именем меня назовете… Еще вся моя несуразная жизнь прошла перед глазами, прости меня Господи! Вообще-то, знаете, в сердце тепло какое-то пришло, как после Причастия…

Поздним вечером, взволнованный непростой судьбой этого парня, я записал в тетрадь стихотворение, посвященное ему.

* * *

 
С юга белые фрегаты
Режут неба зыбь морскую.
От людей терпя утраты,
В Небесах Тебя взыскую.
 
 
Только беды бьют наотмашь,
Сокрушая и бушуя.
Как слепец, Тебя на ощупь
На земле, смирясь, ищу я!
 
 
Дух в печалях ободряя,
Пью напраслину людскую.
О фрегате белом рая,
О Тебе – в раю тоскую!
 

Уже стемнело, когда Харалампий постучал в притвор церкви:

– Отец Симон, благословите! До утра не вытерпел, простите. Можно сейчас с вами поделиться своей идеей?

– Можно. Рассказывай, что у тебя?

Мы присели на пороге.

– Есть у меня мечта. Вы, батюшка, помните, как я хотел под камнем на Грибзе пещерку выкопать? Теперь понимаю – не судьба мне, здоровье не такое как у вас, чтобы такие грузы в горы таскать, и под камнем не выжить. Поможете мне подыскать местечко для кельи где-нибудь поблизости, но чтобы никто не знал? – Он вопросительно взглянул на меня.

Я задумался. Долгая весенняя заря неторопливо потухала за Шапкой Мономаха, разливая зеленый свет по небосклону. Но вот погас и он, погрузив нас в темноту ночи, оставив на западе трепетную золотую каемку.

– Ты же нормально живешь с иноком Евстафием, зачем тебе келья?

– Нет, отче, вдвоем – это не то! Поплакать хочется – в соседней комнате все слышно. Поклоны положить – тоже неудобно. Сосед в одно время молится, а мне привычнее в другое, да мало ли что еще… Вы же понимаете… – Он глубоко вздохнул.

– Понимаю, отец Харалампий. Помогу, конечно. Мне еще покойный Илья рассказывал: есть поблизости одно ущелье, туда никто не ходит. Там где-то ореховая полянка находится с родничком, где у монахов келья стояла. Если ее отыщем, это будет твое место!

– Господи, помоги нам! Матерь Божия, укажи нам нашу поляночку! – горячо взмолился мой ночной собеседник. – Прямо с утра давайте отправимся на поиски?

Похоже, он побежал бы искать свою поляну даже ночью.

– Хорошо, утром так утром… А сейчас молись, чтобы мы нашли это место…

Инок ушел обрадованный, высвечивая лучом фонарика клубы тумана, ползущие с реки.

Утро встретило нас обложным холодным дождем, который не переставая шел всю неделю. Еле-еле распогодилось, но погода стояла неустойчивая. На вершинах хребтов лежали, свешиваясь в долину, длинные белесые пряди облаков. Мы с иноком уже собрались выходить на поиски поляны, как в дверь постучали. На пороге стоял Валера: улыбчивый, молодой, красивый, с автоматом за спиной.

– Батюшка, странник на Бетаге сильно разболелся, вас срочно зовет!

– А что с ним, неизвестно?

– Кто ж его знает, у нас докторов нету…

– Валера, не стой на пороге! Заходи, попей чайку, – пригласил я его.

– Некогда, отец Симон. Жена на охоту ходила, завалила в горах козу, а нести тяжело. Мне за добычей спешить надо. Ну, бывайте здоровы, увидимся!

Он бодро зашагал по грязной, непросохшей тропе. Я оглянулся на Харалампия: мой друг не сдавался:

– Можно я тогда один пойду искать место?

– Если не заблудишься, то можно. А вместе сходим в другой раз!

Евстафий, прислушивающийся издали к нашей беседе, подошел к нам:

– Возьмите и меня с собой! Засиделся за зиму…

– Куда тебя взять? – засмеялся я.

– На Псху, куда же еще? Вы же о Псху говорите?

По дороге я спросил у инока:

– Отец Евстафий, почему ты Валеры сторонишься?

Мой попутчик нахмурился:

– Я, батюшка, всегда от милиции подальше держусь, чтобы не связываться…

– Да он хороший парень! – возразил я, недоуменно глядя на инока.

– Это для вас хороший, а для меня все одно – милиция…

Монахини встретили нас на крутом обрыве хуторской поляны.

– Как мы вас заждались, батюшки вы наши! Плох отец Лазарь, очень плох! А кто это с вами, отец Симон?

– Инок Евстафий, матушки…

– Какое имечко-то хорошее… Такой великий святой – Господа в кресте увидел!

Они завели нас в низенький дряхлый домик, хлопотливо гремя банками и кастрюлями, с ходу пытаясь угостить нас.

– Ну вы, курицы, чего раскудахтались? Батюшка пришел? – Послышался из соседней комнаты густой бас монаха Лазаря.

– Он самый, отец, и с ним инок Евстафий, бравый такой, – оповестили его сестры.

Монах полусидел на высоких подушках. Лицо его сильно отекло.

– Отец Симон, я так рад! Благослови… Наконец-то Бог услышал наши молитвы! А я что-то приболел, должно быть, время пришло, знать, уже и на тот свет пора… Мне в ад надо, таких, как я, в рай не пускают!

– Ну уж скажешь, отец Лазарь! – испуганно перекрестились монахини. – Придумал же, в ад…

– А что? Там тоже есть людишки интересные! Хе-хе-хе! – Он засмеялся, довольный, что напугал старушек. – А если серьезно, батюшка, то мне бы пособороваться, а потом всем нам причаститься? Ты все захватил, что надо?

– Все принес, не беспокойтесь, – не удержался я от улыбки. – Можно вечером пособороваться, а утром причаститесь, согласны?

– Согласны, согласны! – обрадовались сестры. – Угоститесь сначала нашим деревенским угощением…

– Отец Евстафий, поможешь читать службу? – обратился я к молчащему другу.

– Благословите… – проявил инок полное послушание.

После соборования и причащения старец почувствовал себя значительно лучше. За чаем потекла беседа.

– Отец Лазарь, расскажи батюшкам, как ты воевал! – попросили бывшего фронтовика сестры.

– Да я уж рассказывал… Нет, сколько можно? – отнекивался старец.

– Расскажите, отче, очень интересно, – подал голос Евстафий.

Я поддержал его.

– Привел меня Бог войну в разведке пройти. Так до Берлина и дошел…

– А про молитву, про молитву расскажи, отец!

Монахиня Марфа поставила на стол пирожки и приготовилась слушать у печки. Мария сидела в сторонке, молясь по четкам. Монах Лазарь, не торопясь, начал рассказывать:

– В общем, чтобы попусту не болтать, в окопах-то я и уверовал. Начал молиться как Бог на душу положит: «Матерь Божия, помоги!» Эту молитву я от верующих еще мальчонкой услышал. Она сама на языке вертится, чую нутром: помогает, да еще как! Потом сама как-то в сердце спустилась… – Монах постучал по груди крупной тяжелой ладонью. – Пойду за языком – всегда одного фрица приволоку, а то и двух… Бывало, ходили в разведку боем, там уж без молитвы ни шагу… Или грудь в орденах, или голова в кустах! Но меня, видать, Богородица пожалела, не знаю как, – цел остался! Ни одного ранения за всю войну… – Монах Лазарь задумался, теребя на груди рубаху. – В Берлин уже вошел как верующий. Немцы честь отдают. Начальство уважает. Ладно. Войне конец, а дома-то нету, родных тоже, только сестры вот остались. Мы и подались в Глинскую пустынь… Я уж про это рассказывал!

– А что с молитвой стало? – спросил я.

– С молитвой-то? – переспросил монах Лазарь. – Вскорости на Иисусову молитву нас наставил отец Серафим. Там много было отцов великой жизни, а более всех старец Серафим. Я сильно его любил… – Голос отца Лазаря задрожал. – Вот как вас, отец Симон… Ладно. Он и растолковал нам, как ею молиться, и благословил нас троих на странничество. Ну, молимся и молимся, заодно странствуем, а я смотрю да приглядываюсь: чудеса, да и только! Проходим без паспортов мимо милиции, молимся – а милиция нас не забирает. Молимся – и еда какая-никакая находится. Молимся – и кое-какая одежонка не переводится, не совсем в тряпье ходим. И всегда хорошие люди встречаются…

– А разве вам не трудно было странничать? – с интересов спросил я.

Старец откинул свою крупную беловласую голову на подушку.

– Ну как же, не без того, трудно тоже бывало, иной раз даже очень… То дождик всю ночь мочит на вокзальной скамейке, то морозом в степи морозит. А как зимой в товарняках ездили – не приведи Господь! Страшная холодина и сквознячок вдобавок, чуть не померли. Охранники тоже, бывало, ружьями пугали… Зато молитва тогда огнем горела! Правда, иной раз сердце поворачивало к Богородице молиться, на старую молитву как бы… Но трудней всего стало, когда Глинскую пустынь закрыли и старцы поразъехались. А пустынь для нас была как дом родной!

Тогда-то наш отец Серафим, святой жизни человек, и духовник хороший, и святой молитвенник, в общем, духовный отец наш, благословил на Псху ехать: «Там, – говорит, – ваше место! Там и Христу Богу души предадите…» Мы еще немного по пустынничкам поездили поначалу: у Кассиана были, у Меркурия, у Мардария. У них с отцом Кириллом познакомились. Он еще молодой тогда был. А потом все-таки на Псху остались, на этой самой Бетаге. Вот, видно, приходит этот часок, к иному миру приготовиться…

– Не пугай, отец Лазарь, смилуйся! Царица Небесная, продли его и наши годочки, дай нам еще Тебе помолиться и послужить, – взмолились истово монахини. – И наших батюшек сохрани и от антихриста убереги!

– А что отец Кирилл-то про этого антихриста говорит? – полюбопытствовал монах.

– Говорит, что тяжкие времена идут, каких раньше никто представить даже не мог. Начинают на товары штрихкоды вводить, потом всем номера дадут и поставят на руку и на лоб, – рассказал я то, что услышал от старца.

– Вот оно куда все идет-то, понятно. Держись Абхазии, отец Симон, как старцы держались. Здесь они и косточки свои сложили по горам-то Кавказским, – внушительно произнес старый молитвенник.

– Слушай, слушай его, батюшка, внимательно. Это он пророчество говорит! – подсказывали мне старушки.

– Не пророчество, болтуньи, а дело говорю! Правда, отче Симоне?

– Правда, отец Лазарь, – подтвердил я. – Все в жизни бывает, никто не ведает, где кому умирать, но, если Бог даст, хотелось бы в Абхазии жизнь закончить…

– В Абхазии, конечно, в Абхазии, и думать нечего! Другого такого места на свете не сыскать… Косточками русских подвижников все горы и даже моря освящены. Сколько мучеников дала Абхазия! Вон, в Сухуми топили монахов целыми баржами… – Монах устало закашлялся.

– Батюшка, благословите вместе с вами Акафист Иверской Матери Божией почитать на прощание, а отец Лазарь послушает! – попросили сестры…

На Псху мы спускались молча, растроганные встречей с отшельниками Бетаги.

В селе нас встретили родственники заболевшей молодой женщины.

– Отец Симон, не проходите мимо, наша Ксения тяжело заболела…

Я взглянул на своего спутника.

– Ну как, Евстафий, силы еще есть?

– Немного еще есть, батюшка.

В изголовье, на иконном столике рядом с больной, горело много свечей. В углу отблескивали иконы в дешевых киотах. По-видимому, нас давно ожидали. Кто-то известил этих людей о том, что мы поднимались на хутор Бетага. Больная очень страдала и жаловалась на сильные боли «где-то внутри». Родственники из деликатности вышли в сени.

– А фельдшера вызвали из Сухуми?

В моем вопросе прозвучала тревога.

– Вызвали, а погода-то нелетная, вертолет не смог прилететь… Вы, батюшка, насчет меня не волнуйтесь, Бог даст, все обойдется, – успокоила меня больная.

– Тогда, если можете, молитесь вместе с нами! – сказал я, расставляя на столике все необходимое для соборования.

– А как молиться, батюшка? Своими словами?

– Лучше читайте про себя Иисусову молитву, знаете ее?

В ответ на мой вопрос Ксения даже улыбнулась, несмотря на плохое самочувствие.

– Конечно знаю! Моя родня ведь вся, как здесь говорят, «имябожники».

На чтении канона, от усталости ли или же от проникновенных слов чинопоследования, я не выдержал и расплакался. Золотистый трепет самодельных свечей умилительно освещал старинные иконы, от которых в комнате распространялся такой покой, такая сладкая тишина, что мне показалось, будто это не мы соборуем больную, а через нее всех нас исцеляет Христос Своей горячей врачующей благодатью. Инок Евстафий тоже украдкой вытирал слезы, бегущие по его щекам, пряча в смятый платок красный от слез нос. Еще до окончания помазывания елеем у нашей больной наступил перелом в болезни.

– Слава Тебе, Боже! Мне так полегчало, батюшка. Может, я сейчас даже встану, – неожиданно сказала больная Ксения.

Я испугался:

– Лежите, лежите, прошу вас! Завтра встанете… Вам нужно отлежаться. А утром мы зайдем, проведаем вас.

Она подчинилась моей просьбе.

– Спаси вас Господь, батюшка, и отца Евстафия. Буду вас ждать…

Совершенно уставшие, мы с иноком переночевали в церковном доме. Утром я постучался в окно дома, где жила наша больная. К моему удивлению, дверь открыла она сама.

– Уже хожу, отец Симон, все прошло. Болезнь как рукой сняло. Я вам с отцом Евстафием очень благодарна. Возьмите деньги… – Она протянула деньги, завернутые в платок.

– Нет, такие подарки мы не берем. Давно уже в селе об этом объявили, – строго отказался я.

– А можно я у вас всегда буду исповедоваться? – упрямо тряхнув головой, спросила Ксения.

– Я теперь редко прихожу на Псху, а вот отец Ксенофонт служит здесь, у него исповедуйтесь, – постарался я деликатнее объяснить свой отказ, не желая связывать себя обещаниями.

– Тогда моя мама вам хочет сделать подарок!

Ксения, обернувшись, крикнула в глубь дома:

– Мама, иди сюда…

Оттуда вышла пожилая женщина, торжественно обратившаяся ко мне:

– Дорогой отец Симон, спасибо вам за помощь моей дочери! вообще-то, мы давно уже хотели подарить вам кое-что, но случай не представлялся. А теперь Сам Бог привел вас в наш дом. Пройдемте со мной!

Мы с иноком вошли за ней в дальнюю комнату, где хозяйка указала нам на большую икону, в толстой раме под стеклом, стоящую на столе. На ней было изображено Распятие Господне с предстоящими Богородицей и Иоанном Богословом.

– Эту икону мы передаем для вашей церкви на Решевей. Она досталась нам от прежних монахов, на обратной стороне даже надписи есть.

Взглянув на обратную сторону, я прочитал имена монахов и дату – 1920 год. Приподняв икону в руках, я почувствовал, что будет тяжело нести ее по тропе.

– Пожалуй, я ее не дотащу, очень тяжелая…

– Я возьму, отче. – Инок взял икону мускулистыми руками и затем вновь поставил ее на стол. – Нет, правда тяжело… Нужно на лошади везти!

От всей души я поблагодарил хозяев за подаренную икону, и мы с иноком отправились к пчеловоду. Он, как всегда безотказно, вывел для нас коня из конюшни.

– Вам верующие люди еще мешок сухарей насушили. Да вот крупы еще пожертвовали. Берите, берите! – запротестовал он, видя, что мы хотим отказаться. – Вы же не на себе, на лошадке повезете.

– А как сестры поживают, Василий Николаевич? – спросил я.

– Сестры у нас хорошие, живут неплохо, не бедствуют, в огороде возятся. На службы ходят. Мы им понемножку продуктами помогаем. Только их сейчас нету, в Сухуми зачем-то подались. Должно быть, скоро прилетят. Ваня уже прибежал бы, если бы узнал, что вы здесь…

Мы упаковали у Ксении икону в несколько мешков, обернув ее старым одеялом, и закрепили на седле. По бокам привязали мешок с сухарями и крупой. Провожая нас, молодая женщина спросила меня, стесняясь:

– Батюшка, мне очень хочется монахиней стать. Как это сделать, подскажите!

– Ксения, для такого дела нужно как следует помолиться. И если ваше решение серьезное, Бог все устроит…

Через год она приняла монашеский постриг от иеромонаха Ксенофонта.

Разбрызгивая лужи по дороге, мы, счастливые, двинулись неторопливо через село, ведя лошадь под уздцы. Но неожиданности только подстерегали нас.

Воскресшая душа моя, хвали Господа со скорбной земли сей, дабы впоследствии восхвалять Его непрестанно в вышних. Как Христос взошел на Небеса и воссел одесную Отца, объедини, самосущный Отче, всецело дух мой с жизнью Возлюбленного Христа. Наполнись вечной жизнью, сердце мое, ибо наполнение пустым миром не имеет в себе никакой жизни. Стань единой, душа моя, с жизнетворной и оживляющей святостью Божественной благодати, воскресни до последнего предела ум мой, и весь превратись в прозорливые очи Небесной мудрости, чтобы всегда и всюду зреть в совершенстве Бога, Всего во всем.