Текст книги "Птицы небесные. 3-4 части"
Автор книги: Монах Афонский
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)
– Батюшка, я еще не послушница, но Псху очень полюбила. Благословите приезжать к сестрам и помогать им в скиту. Я здесь как будто душой родилась…
– Конечно приезжайте…
Меня перебил голос Надежды:
– Отец Симон, а кто вам зеленый подрясник сшил?
В ее интонациях явно слышался смех.
– Матушка Ольга в Сухуми.
– Мы вам нормальный подрясник сошьем. И братьям можем пошить, кому нужно…
– Мама, я батюшку немного провожу! – Мальчик вприпрыжку побежал рядом. – Отец Симон, у меня удочка есть! Будем вместе рыбу ловить?
– Будем, Ванечка! – улыбнулся я.
– Вот здорово! Мне здесь очень нравится! – восторженно отозвался мой новый друг.
Мягкие волны свежего вечернего воздуха текли с гор по улицам Псху. Мыча, возвращались с пастбища коровы, тренькая самодельными колокольчиками, сделанными сельскими умельцами из консервных банок. У одной из коров почему-то болталась на шее корабельная рында. В большом бригадирском доме уже горел свет. В сарае хозяйка позвякивала ведром: доила корову.
– Как там наши сестры? – Василий Николаевич вышел из-под навеса, где кормил кур.
– Скит хотят организовать…
– Ну дела! Что ж, если на службах в нашем церковном доме петь будут, и то хорошо! А голодать им не дадим, еще поправятся у нас, на наших сырах, вот увидите… – Хозяин добродушно рассмеялся и ушел в свой сарай, откуда послышалось кудахтанье.
После соборования сестры приготовили чай.
– У нас вопросы есть, отец Симон, о молитве и о послушании. Можно задать?
Послушница Надежда переглянулась с остальными девушками. – Ваня, поиграй пока во дворе!
Мальчик послушно вышел.
– Скажите, как нам молиться?
– Читайте суточный круг, как мы в скиту три года читали, пока сердце не пробудится к Иисусовой молитве. Богослужебные книги помогают удерживать в душе некоторую благодать, если молитва не идет.
– А когда нам молиться? Тоже, как и вы – ночью? – спросила послушница Никифора. – Это, наверное, тяжело…
– Если сможете, то попробуйте. Поначалу не переусердствуйте. Не следует так молиться, как некоторые горе-молитвенники, словно стенку хотят проломить, чтобы своими руками вырвать благодать у Бога. Начинайте потихоньку. Лучше начать с малого молитвенного правила и его постепенно увеличивать, чем взяться сразу за большое правило и понемногу затем его убавлять..
– А как нам Иисусовой молитвой молиться? – Раиса твердым серьезным взглядом посмотрела на меня. Я задумался, ища для них подходящее сравнение.
– Пусть душа во время молитвы будет подобна скрипке, которая словно поет в опытных руках. Нужно уметь молиться Иисусовой молитвой, то быстро и сильно, то медленно и мягко. Умение быстро и сильно молиться очень помогает нам, когда нас одолевают сонливость и вялость. Медленно и мягко молиться подходит в том случае, если ум спокоен и мирен.
– Батюшка, вы нам хорошо объяснили о молитве. Это сразу на сердце ложится, – сказала, подумав, София.
– Если сердце понимает и принимает это, то старайтесь, и Бог поможет в остальном! А вы будете помогать псхувцам на клиросе?
– Конечно, с удовольствием! – за всех ответила Никифора. – Я в нашем храме регентшей была…
В комнату вбежал Ванечка:
– Мама, вы закончили? Можно мне батюшкин скит посмотреть?
Мой вопросительный взгляд остановился на Надежде.
– Если батюшка благословит, то можно.
В ответ я согласно кивнул головой, вызвав восторг у мальчика.
– Отец Симон, у нас в скиту книг духовных нет. Вы не смогли бы передать с кем-нибудь хотя бы одну книжечку о молитве? – спросила абхазка.
– Обязательно передадим, Софья!
– Простите, отец Симон, не Софья, а София! – строго поправила меня девушка.
– Теперь буду только так называть – София! – улыбнулся я.
Мы вышли во двор. Послушница Надежда молчала и, видимо, колебалась – говорить или нет. Наконец она решилась:
– Можно вас на два слова? Простите, что я сыном приехала. Оставить его не могу, а с ним, конечно, много забот. Я ведь не хотела замуж выходить. Случилось так, что попала в больницу. А этот человек пришел кого-то навестить. Приметил меня и повадился ходить. А потом… – Женщина горестно сжала губы. – В общем, грубый он человек. Не хочу и вспоминать о нем. Потом поженились, а счастья нет. Начал пить. Взялся за рукоприкладство. А я уже тяжелая была. Чтобы он не видел что плачу, возьму лук и чищу, а слезы так и катятся… Постоянно ожидала, когда все это закончится, как на освобождение из неволи надеялась… Начала в церковь ходить. Когда Ванечка подрос, схватила его и бегом в Новоспасский монастырь, к епископу Алексию. Наша семья – потомки Победоносцева. Владыка мою маму хорошо знал, добрый он человек. Приютил меня с сыном, стала я в монастыре швеей. Только московские зимы меня убивали. Как только в Новом Афоне открылся монастырь, владыка направил меня на Кавказ. Но братья сильно возроптали: почему женщина с ребенком в монастыре? Тогда меня и сестер владыка сюда, на Псху, благословил. Я ему о вас рассказывала, а теперь вот письмо написала. Вы в Москве в этом году будете?
– Собираюсь.
– Тогда передадите от меня письмо ему? Если можно, пожалуйста, привезите ответ.
– Конечно. А сыну соберите одежду для гор, на недельку могу его взять с собой.
– Спаси вас Господи, отец Симон.
Во время чтения часов на воскресной литургии, которая теперь с участием голосистых сестер во главе с монахиней Тихоной сильно выиграла, я вновь увидел в толпе сероглазого красавца-капитана, который подошел ко мне на исповеди:
– Батюшка, можно поговорить?
– Ты сейчас просто исповедуйся, а поговорим после службы!
Позади меня тихонько шептались дети – Ваня и его друг с хутора Санчар.
Во время исповеди дети замолкли. Я услышал позади себя шипение, как будто шипели два кота, и оглянулся: Ванечка и пухлый малыш больно щипали один одного, выпуча друг на друга глазенки, наполненные крупными слезами.
– Ну-ка, ну-ка, дети! Вы что тут устроили? – сделал я им строгое замечание. За обоих ответил Ваня:
– Мама говорит, что нам надо учиться терпению, вот мы и учимся!
– Вы лучше на службе тихо стойте и молитесь, это и есть настоящее терпение, – заметил я им, с трудом удерживая улыбку.
После литургии, пока в доме готовили угощения, принесенные верующими, мы с капитаном присели во дворе на табуретки.
– Хочу вам подробнее про жизнь свою рассказать, почему меня из Нового Афона турнули. Ну, чтобы вы правильно поняли. Кое-что я вам в прошлый раз рассказывал… После катастрофы на Днепре мне справку дали, что с головой не в порядке. Я игумену говорю, что наотрез отказываюсь машину водить: «У меня даже справка есть, где прямо написано – нездоров!» – «Ничего, – отвечает. – В Абхазии можно и с такой справкой ездить!» Я ему серьезно пытаюсь растолковать: «Наеду на кого-нибудь или в пропасть свалимся!» Он не верит, то туда, то сюда посылает ездить. Ладно. Поехали мы на «Газели» с братьями в горы за дровами. У меня все уже внутри кипит. Дорога узкая, одному еле-еле проехать. Навстречу из-за поворота другая машина. Беру резко вправо, а там обрыв. Так и ухнули туда. Но ударились о дерево, каким-то чудом, слава Богу, над пропастью удержались… А игумен мне: «Чини машину и снова за баранку!» Я понимаю, водителей нет. Ведь он вообще-то человек неплохой. Но вот из-за машины уперлись лбами: «Сам крути баранку!» – говорю. Тут я ему все и высказал: «Приказывай своим келейникам, а не мне!» После этого на Псху ушел.
– Понимаю, Георгий. А что это у тебя за справка?
– Нервы не в порядке, батюшка. Да вы не пугайтесь, я человек мирный. – Он с усмешкой посмотрел на меня. – Я вам пригожусь, у меня руки откуда надо растут…
– Подумаю, как определимся с местом, сразу сообщу. У нас в скиту всего две комнаты. А инок Харалампий в эту зиму не сошелся с послушником Евгением. Нужно мне с Харалампием посоветоваться. Подождем, когда из Москвы вернется, – в раздумье проговорил я.
– Обоих знаю: про Евгения ничего не могу сказать, он где-то тут поселился, к монахине Тихоне ходит на беседы. А с Харалампием я бы смог жить, ведь я покладистый, а он – смиренный… – Капитан выжидательно замолчал.
– А семья у тебя есть?
– Есть, как же, жена и дочь. – Послушник шумно и глубоко вздохнул. – После той трагедии пошли у меня с женой нелады. Она в торговле работала, сами понимаете… Завелись у нее дружки из ОМОНа. Как-то я услышал, как она меня по телефону заказывала: «Поломайте ему, – говорит, – руки и ноги, а убивать, – не убивайте! И передайте этому негодяю, – кричит, – что ни квартиру, ни дочку ему не отдам!» В общем, решили они меня сделать полным инвалидом. Посчастливилось мне, что углядел я из другого подъезда, куда уходил покурить, как эти бандюги двинулись в мою квартиру. Проходят мимо, смеются: «Сделаем ему сейчас справку о болезни!» Я и рванул тогда на Кавказ. В Новом Афоне меня приняли в монастырь послушником. А дальше вы знаете, что из этого вышло…
Что-то было в этом человеке симпатичное, и он располагал к себе своей искренностью. Удивительный, хотя и сложный характер…
Из молитвенного дома мы возвращались с Василием Николаевичем и Шишиным. Пчеловод, искоса засматривая мне в лицо, рассказывал:
– Батюшка, есть на Псху пророчество от старых монахов, мол, когда на Псху построят новую церковь и женский скит образуется, значит, пришли последние времена. Что на это скажете?
– А что говорить? Не следует спешить церковь строить и скит создавать женский! Правильно или нет, отец Симон? – Василий Ананьевич остановился, подпер руки в бока и выжидательно прищурился, подтолкнув друга локтем.
– Нужно, непременно нужно церковь строить! Благодаря ей, возможно, и последние времена отодвинутся. А скит сам образовался, не отменишь. Осталось только молиться, а там – как Бог даст, – ответил я.
Мы пошли дальше по единственной деревенской улице, обходя грязные лужи.
– Верно, батюшка. Как Бог даст, так и будем жить, – подтвердили мои друзья. Издалека, с дальнего конца села, донесся крик петуха. Тихо, словно соглашаясь с нами, зашелестел весенний дождь, унося в говорливом деревенском ручье прошлогодние ореховые листья в шумящую на перекатах туманную Бзыбь.
Владыка истины, Всемилостивый Боже, молю, открой мне тайну Твоего пребывания в сердце моем! Когда я смотрю в глубины его, то не достигаю их, а вижу лишь мятущиеся толпы пришельцев и чужаков – дурные помыслы, словно мрачные тучи, заслоняющие от меня сияние солнца истины Твоей. Мир, преходящий, зыбкий и текучий, поселился в просторах моего сердца, дабы никогда не смог я прикоснуться губами жаждущей души моей к животворящим струям благодати Твоей, где обитаешь Ты, возлюбленный Христе мой! За все «услады» мира сего платил я сердцем моим, растрачивая безумно и бессмысленно силы его: за ненависть – сердце, за похоть – сердце, за деньги – опять все то же сердце. И теперь остыло оно, ибо не изведало возвышенной любви, к которой Ты зовешь меня, Господь мой, чтобы я научился отвечать на все происки тьмы мира сего любовью, живущей в глубинах сердца моего: на ненависть – любовью, на злобу – любовью, на зависть – любовью, на смерть и жизнь – безмерной и неистощимой любовью Твоей, Христе.
ПРИТЧИ
Триединый Боже, Пресвятая Троица, где нет никакой тьмы, лучезарная свобода святости, если я, тьма и рабство греха, не могу избавиться от порывов злотворного и ядовитого ветра мира сего, то пусть душа моя, укрепленная благодатью, научится не впускать его в недра свои, отражая его ухищрения – терпением, а наглые притязания – смирением. Если Иисус посреди нас, в сердце нашем, пусть оно всецело принадлежит лишь Ему, став образом и подобием Его златомудрого святого сердца. Не плотью и кровью хочу я жить, а Твоей любовью, нескончаемой во веки, и Твоей благодатью, неистощимой до конца безвременных времен, дабы не был я рабом суетного времени, но познал жизнь вечную в Господе Иисусе, став сыном Божиим по неизреченной Твоей милости.
Неделю мы прожили с Ванечкой в скиту. Он оказался смышленым, одаренным мальчиком: из старых металлических рессор, валявшихся в лесу, он сделал церковную звонницу и ловко вызванивал на них праздничные мелодии на службах. Голосок у него был очень музыкальный, поэтому он легко стал незаменимым певчим и пономарем на моих литургиях. В один из дней он начал уговаривать меня отправиться с ним на рыбную ловлю.
– Батюшка, вы мне обещали, что мы пойдем на рыбалку!
– Ваня, отец Кирилл не благословил мне ловить рыбу, когда я служу литургию.
– Вы не ловите, я буду ловить сам! На Псху я в ручьях форель руками хватал и на берег выбрасывал, даже удочки не нужно! Ну пойдемте же…
Мы разыскали в лесу подходящий ручей.
– Вон, вон, прячутся под камнями, видите?
В быстрой воде мелькнули серые тени рыбешек – ручьевой форели.
– Нет, здесь глубоко, удочка нужна! – заметил, подумав, Ванечка. Мы срезали подходящее удилище, и мальчик ловко вытащил небольшую форель, затрепыхавшую в его ручонке, и протянул мне.
– Держите крепче!
Но скользкая рыбешка в одно мгновение выскользнула у меня из рук и, упав на траву и извиваясь всем тельцем, доползла до ручья и свалилась в воду. Ванечка прыгнул в поток, не обращая внимания на бурные струи, и стал быстро шарить под камнями.
– Ушла… – поднял он разочарованное лицо. – Батюшка, я вам рыбу ловлю, стараюсь, а вы упускаете… Нарочно что ли? – чуть не плача, сказал он.
– Прости, Ваня, теперь буду внимательнее.
Но мой рыбак еще полчаса не разговаривал со мной. Повеселел он лишь тогда, когда поймал еще три-четыре форели.
– Я сам рыбу пожарю, отец Симон! А то вы ее со сковородки упустите…
В другой раз мальчик попросил меня взять его на прополку грядок моркови, которые заросли сорняками. До полудня мы работали вместе, продергивая и прореживая морковь. Когда пришло время готовить обед, я ушел в кухню. Но вскоре помощник прибежал ко мне.
– Ваня, ты почему грядку бросил? Мне нужно обед варить, видишь, я занят?
– Батюшка, когда мы вдвоем, почему-то весело работать, а когда я остаюсь один, то почему-то очень скучно… – Он осмотрелся вокруг. – Отец Симон, а в скиту можно играть?
– Мальчикам можно, – улыбнулся я.
– Вот здорово! Тогда я в вашем ручье кораблики попускаю…
Иногда ребенок утомлял меня тем, что я не мог уединиться до вечера, пока он не засыпал. Хотя я не подавал виду, что раздражен, тем не менее со стыдом осознавал свою неправоту: сколько же во мне сидит дряни, если я раздражаюсь на обычного мальчишку-непоседу? «Один на один с ребенком непросто, – сделал я вывод. – Это уже не забавы, как с таджикскими ребятишками, а серьезная духовная школа!» Неделю мы прожили душа в душу. В последний день недели на лошади приехал Василий Николаевич и увез мальчика в село. Ванечка часто оборачивался и махал мне рукой, крича звонким голосом:
– Батюшка, мы еще с вами на Грибзу сходим, обещаете?
– Обещаю, обещаю, дорогой…
Попросив отца Ксенофонта присматривать за домом и церковью, я поднялся в верхнюю келью, где в уединении встретил позднюю Пасху. В это лето чувство совершенного одиночества во всем мире продолжало шириться в душе, не угнетая ее, а наполняя новой неизведанной жизнью. После совместной исповеди у иеромонаха во мне вновь окрепла непрестанная Иисусова молитва, ослабевшая было от сильного расстройства на братий и на самого себя. Лесные дебри уже не пугали своей дикостью, а с готовностью расступались при моем продвижении по горным кручам, впуская меня в свои заповедные уголки.
Мне захотелось проложить скрытую тропу из верхней кельи в альпийские луга вдоль непроходимого каньона Грибзы. Для этого пришлось в некоторых обрывистых местах протянуть проволоку, где я проходил по скользким скалам, осыпаемым водяной пылью бесчисленных клокочущих водопадов. В каждом каскаде этой прекрасной реки, в огромных водяных чашах, дно сверкало, словно перламутр, от множества форелей, укрывавшихся в них… Даже оглушительный грохот падающей воды уже не отвлекал от молитвы и не рассеивал внимание. Грандиозность кавказской природы словно вдохновляла душу, вливая в нее новые силы и чувство острой благодарности Богу за эту невероятную красоту и Его необыкновенные милости.
Предполагая, что инок Харалампий уже вернулся, я спустился в скит. Дом оказался закрыт, как и церковь. Я поднялся на ореховую поляну к отцу Ксенофонту и увидел его укладывающим вещи в рюкзак.
– Батюшка, простите, мне на Серебряном хуторе жители начали келью строить на том самом месте, где мне очень понравилось, помните? Пока потихоньку переношу туда вещи. Благословите в зиму туда насовсем переехать?
– А кто же будет служить на Решевей? – спросил я.
Иеромонах смущенно молчал.
– Постараюсь эту зиму еще послужить в скиту…
– Ладно, отец Ксенофонт, пока устраивайся на новом месте. А Харалампий еще не приехал?
Иеромонах пожал плечами. Затем ответил:
– Не видел его уже месяц…
– А где послушник Евгений?
– Евгений сейчас строит келью высоко в хвойном лесу, над Решевей. Вам мешать не будет. Он у меня благословение взял. Благословите, я пойду. До вечера нужно успеть к келье подняться. Это моя «Грибза»…
Меня тоже поджимали сроки. Не хотелось поздней осенью оказаться в дождливой, сырой Москве, и тревожили два вопроса: успею ли до начала зимы подняться в горы и кто останется в скиту, если инок Харалампий не приедет? С этими тревожными проблемами я отправился на Псху. Капитан у церковного дома рубил дрова, заготавливая их впрок для зимовки.
– Отец Симон, у меня здесь сильное искушение… Даже на службу не могу ходить, сижу в комнате, слушаю молитвы и пение через стенку. И причаститься не могу, и рассказать об этом некому… Присядем?
Мы вошли в дом.
– Такое искушение началось, никак не ожидал, явно враг крутит… – Послушник перекрестился. – Стала на меня заглядываться молодая женщина, видная такая, причем замужняя. Встанет в храме рядом и смотрит, смотрит… А мужик у нее хороший. Очень его жалко. Грубить не хочется, а как отвязаться? Вот и прячусь в своей комнате, как медведь в берлоге… Сколько такая тюрьма продлится?
– Георгий, ты же инока Харалампия знаешь?
Я решил еще раз выяснить отношение Георгия к нашему иноку.
– Это который Аркадий? Смиренный такой? Конечно знаю. Мы с вами о нем прошлый раз говорили.
– Вот с ним тебе придется жить. Сможешь?
В моем голосе прозвучало опасение.
– С ним смогу, – уверенно сказал капитан. – Только вы никого больше не берите в скит. С другими жизни у меня не получится. Это совершенно определенно. Я на этих послушников и трудников, которые на Псху приезжают, насмотрелся уже…
– Отца Харалампия все еще нет в скиту. Наверное, задерживается. А когда приедет, неизвестно. Обещал к Пасхе вернуться, а уже конец июня. Можешь пока переезжать. Через час выйдем. Успеешь? – Я поднялся, собираясь уйти. – Мне еще нужно к пчеловоду зайти…
– Попросите у него лошадь, а то у меня кое-какой груз насобирался. Да, кстати, кота еще нужно поймать. Не бросать же его здесь одного?
Василий Николаевич, узнав, что послушник Георгий переезжает в скит, с готовностью вывел из конюшни рыжую кобылу, надел уздечку, ловко подтянул подпруги на седле.
– А ездить он умеет? – засомневался владелец лошади.
К церковному дому мы пришли, ведя на поводу смирное животное.
– С лошадьми-то знаком, Георгий? – обеспокоенно спросил Василий Николаевич.
– Не впервой, Василий! Мы не из пужливых. Ездили и на лошадях, – ответил капитан, ласково похлопывая ладонью по крупу кобылы, поводившей ушами.
– Ну, ну, не задавайся… – добродушно проворчал пчеловод. – А что это у тебя в мешке ворочается?
– Кот прибился. Жалко его бросать, пусть в скиту живет, – отозвался послушник, внимательно оглядывая подпруги и пробуя крепость ремней.
– Георгий, слышь, когда приедешь, седло и уздечку сними. Пусть животина в саду пасется. Я потом ее заберу… – Василий Николаевич провожал лошадь ревнивым взглядом.
– Знаю, чего там, – бросил назад капитан, выводя лошадь со двора, груженную двумя мешками со скарбом, перекинутыми через луку седла.
Мы распрощались и двинулись вниз по улице, мимо лежащих в грязи домашних ленивых кабанов, не открывающих даже глаз, несмотря на то, что кобыла гремела копытами по камням.
– Батюшка, поезжайте верхом, что пешком-то идти? – услужливо предложил Георгий, оглянувшись на меня.
– Поезжай лучше ты, а я пешком пройдусь, ноги разомну, – ответил я, обходя грязные лужи. Он молодцевато вскочил в седло. Кобыла присела на задние ноги, почуяв плотное крепкое тело.
Тропа закончилась незаметно. Возле калитки скита капитан приподнял рукой пустой мешок.
– Вот те на… А где же кот? Сбежал, бродяга… – Он быстро снял с лошади свой груз. – Я мигом, батюшка, а то мой кот, боюсь, в лесу заблудится…
Он ходко ускакал по тропе, из-под копыт полетели комья глины. Я занес его вещи в дом и устало прилег на деревянный топчан. Утомление давало себя знать.
К вечеру послышался стук подков по камням у дома. Послушник приехал со здоровенным рыжим котом, который, как только его вынули из мешка, стремглав кинулся в кусты.
– Ах ты мерзавец! – в сердцах воскликнул капитан. – Ну ничего… Теперь он знает дорогу. Представьте, отец Симон, приезжаю на Псху, а кот уже на крыльце сидит и в ус себе не дует…
Через несколько дней пришел Василий Николаевич.
– Как доехали, отцы? Нормально? – Увидев лошадь, мирно пасущуюся на лугу, успокоился. – Батюшка, вы в горы не собираетесь?
– Собираюсь.
– Я вам хочу передать флягу меда с дальней пасеки. Только он «дурной». Но вы не сомневайтесь – отстоится и есть будет можно. Лучшее лекарство! – Пчеловод поднял большой палец. – Будете мимо проходить, заберите. Я для вас флягу под камнем оставлю…
– А когда вас ждать обратно? – спросил меня капитан.
– К началу августа мне нужно вернуться. Пока поживешь один. Сможешь потерпеть?
– А чего терпеть? – рассмеялся Георгий. – Здесь жить – душа радуется… А вашу келью на Грибзе можно посмотреть? Очень любопытно…
– Тогда помоги мне в нее продукты на зиму забросить…
На следующее утро мы вышли в горы. У камня нас ожидал пчеловод. Укладывая мне в рюкзак тяжелую десятилитровую флягу, он давал советы:
– Батюшка, еще раз предупреждаю, это мед «дурной», сразу его не ешьте. Пусть он до зимы отстоится. А потом будет нормальный, я вам обещаю…
Он положил нам в рюкзаки несколько кружков сыра, приговаривая:
– Эти сыры свежие. Один кружок сразу съешьте, а другие на чердаке возле трубы повесьте. Они подкоптятся и не пропадут…
Я запротестовал:
– Василий Николаевич, прошу вас, хватит накладывать, а то я не дойду, тяжело будет…
– Ничего, ничего, своя ноша, как говорится, не тянет…
Он заботливо помог мне надеть огромный и тяжелый рюкзак.
По сырому осеннему лесу мы шли медленно и часто отдыхали.
– Таскать грузы, видно, не по мне, – признался капитан. – Не горный я человек…
Келья и поляна понравились послушнику, но безлюдье не пришлось ему по душе, и он заторопился вниз. Несколько недель я провел в палатке на обрывах Грибзского каньона, прорубая тропу. Чащи стояли стеной, и работа шла медленно. Все усилия я направил на то, чтобы не рассеиваться в молитве во время трудов и не терять внимание. Все это продолжалось несколько недель, пока не возникло странное ощущение забвения самого себя и всего мира: только падающая с высоты река, словно в замедленном кино, темно-зеленые заросли лавровишни, высокие с медвяной корой сосны и над ними – бездонный, словно застывший окоем неба с летящими по нему облаками. Молитва стала такой ясной и четкой, что каждое слово сливалось с ударом наполненного молодой энергией сердца. Каждое явление вокруг меня словно стало частью этой непрекращающейся молитвы: как будто вместе со мной молились и река, и качающиеся сосны, и зеленые дебри. Даже проплывающие над головой облака тоже были неразделимо связаны с этим удивительным состоянием души.
Но постепенно, словно капля за каплей, падающими в тихое озеро, в сердце проникли воспоминания об оставленном отце и о больном Старце. Со скорбью вспомнил я о предстоящей разлуке с горами. Утешала лишь радость встречи с отцом Кириллом и свидание с дряхлеющим отцом, каждый раз с нетерпением ожидающим нашей встречи.
То, что я увидел в скиту, напоминало корабельный порядок. В доме приятно поразила чистота, в огороде – ухоженность.
– Отец Георгий, как все у тебя опрятно и чисто! – не удержался я от похвалы.
– Морской закон! На теплоходе каждый день драил палубу – привычка! – шутил капитан. В углу его комнаты я увидел мольберт, кисти и краски. Он перехватил мой удивленный взгляд. – Икону пишу святого великомученика Пантелеймона. В Херсоне учился когда-то у одного народного художника…
Я внимательно рассмотрел незаконченную икону: прорисованные линии были идеальны, краски лежали ровно, а цвета говорили о хорошем чутье художника.
– Слушай, Георгий, да у тебя хороший глаз!
Он засмеялся, блеснув роскошными белыми зубами:
– Нет, это краски у меня хорошие и дают нужную насыщенность и глубину… Замечаю, что вы на зубы мои смотрите. А они у меня искусственные! – Собеседник вынул зубные протезы и помахал ими в воздухе. – В плавании, бывает, застудишь зубы, болят – мочи нет! Был у меня хороший друг – дантист. Он и посоветовал мне: вырви, мол, все зубы, а я тебе протезы хорошие поставлю.
С тридцати лет со вставными челюстями хожу и – никаких проблем! И вам так советую сделать…
Я лишь подивился такому оригинальному решению. За чаем мы обговорили мой отъезд.
– Оттягивать поездку больше не могу, впереди осень, – объяснял я капитану. – Нужно к старцу съездить и отца проведать. Потерпишь несколько недель, пока меня не будет?
Послушник воспринял мою новость спокойно:
– Как благословите, отец Симон, мне не привыкать… Займусь еще каким-нибудь рукоделием. Хочу из кровельного железа хорошую печь сделать для выпечки просфор и хлеба. Можно еще из нашего воска свечей отлить побольше… Благословите?
– Конечно. Бог благословит! – Мне стало радостно, что этот смышленый и расторопный человек нашел себя на новом месте.
В Сухуми меня обняла стареющая чета: оба вышли ко мне в монашеских подрясниках. Дьякон и матушка приняли монашеский постриг и с умилением рассказывали об этом.
– Ждали мы тебя, ждали, думали, ты нас пострижешь. Тут как-то приехал отец Паисий с гор и постриг нас. На монашество отец Виталий давно дал нам свое благословение, да мы не решались…
Я поздравил новопостриженных монахов и попросил их молитв.
– Уж мы молимся, отец Симон, не забываем… А ты куда собрался?
– К старцу нужно съездить и своего отца проведать.
– А что в рюкзаке везешь?
– Сыры и мед для подарков.
– Ты знаешь, что закон вышел: нельзя через границу продукты вывозить? Москвича Михаила, который церковь на Псху строит, летом задержали. Теперь он враг абхазского народа – за то, что вывозил в Россию ценные продукты…
– Что же делать? – растерялся я.
Монахиня Ольга взялась наставлять меня:
– А ты все время читай «Живый в помощи Вышняго», когда границу будешь переходить.
– Я Иисусову молитву всегда читаю.
– А отец Виталий благословил для таких случаев повторять девяностый псалом! – настаивала матушка.
– Ну, раз отец Виталий так говорил, хорошо, – согласился я.
Они перекрестили меня в дорогу, пообещав, что свеча в поддержку мне будет гореть у них перед иконой Матери Божией весь день.
Я поехал на границу с Россией. Огромная очередь плотно перекрыла подход к пропускному пункту. Таможенники проверяли все сумки. Некоторых, выезжающих из Абхазии с большим багажом, отводили в служебный вагончик, оттуда доносились возмущенные крики задержанных. Я принялся читать псалом «Живый в помощи Вышняго», но от волнения забывал слова и начинал молитву сначала. Приготовившись опустошить рюкзак, я начал снимать его с плеча.
– Монах? – спросил абхаз с автоматом за спиной.
– Монах, – ответил я, с тревогой ожидая следующих вопросов.
– Проходи, – устало махнул он рукой.
«Хорошая молитва! Не забыть, как она помогает, спасибо отцу Виталию и моим монахам за помощь и поддержку…» – с этим утешительным чувством я отправился на железнодорожный вокзал.
Дома радостный отец, попробовав мед, сказал:
– Медок сладкий, но еще слаще, сын, когда ты приезжаешь!
Мы сели обедать; поджаренная на сковороде картошка, батон и чай. Привезенный сыр украсил наш стол. На кухне я заметил бегающих тараканов.
– Папа, смотри, тараканы появились!
– Вывожу их, но ничего не помогает. Не обращай внимания, пусть крошками питаются…
– Как твоя жизнь, папа? Здоров? Не болеешь?
– Слава Богу, пока тяну! Старый пень не скоро гниет, – беззвучно рассмеялся он. – А у тебя что нового?
– У нас на Псху приезжие из России появились. Вроде все народ верующий, но, к сожалению, непослушный, своевольный, с характером. Есть, конечно, хорошие люди, с ними легче. А вот с другими отношения не складываются… – пожаловался я.
– Послушай, сын, такую притчу. На улице, у тротуара, установили столб с фонарем для освещения, одни люди радовались, что темная часть улицы теперь освещена и уже никто не оступится в темноте. А другие сердились, говоря: если фонарь погаснет, то наверняка можно будет об этот столб разбить голову! Так обычный столб может радовать одних и огорчать других. Знаешь, на всех не угодишь… Так и ты держись с людьми середины: сильно ни с кем не сдруживайся, потому что потом бед не оберешься, но и не враждуй с людьми. Лучше себя ущеми, чем других. Тогда все постепенно наладится.
– Спасибо, папа. Только когда за глаза ложь говорят, обидно становится, – не удержался я, вспомнив услышанную обо мне клевету.
– Учись, сын, на простых жизненных примерах. Рос на улице большой платан. Часто прохожие хвалили его: «Какой красавец! Какой пышный платан! Какую большую и густую тень он дает! Как хорошо под ним отдыхать в жару…» Раздавались и другие голоса: «Сколько листьев осыпается осенью с этого дерева! Сколько от него мусора! А зимой с него падают ветки – и все это нужно убирать! Ведь он к тому же солнце загораживает…» А платан от этого не становился ни больше, ни меньше. Он всегда оставался одним и тем же. Так и ты, сын, держи себя в руках…
Его наставления запоминались и помогали мне в житейских ситуациях, удивляя меня тем, как я раньше не замечал у отца такого непосредственного мудрого опыта. Похоже, не зря его приблизил к себе наш духовник.
– А как батюшка, папа? Что о нем слышно?
– Отец Кирилл? Прибаливать начал. Я хожу иногда к нему на исповедь, когда он здоров. А больше он лежит… Придешь иной раз, глядь, – а его нету, говорят, болен, – посетовал отец. Это известие меня опечалило. Так хотелось верить, что старец и мы, его чада, будем всегда здоровы, останемся неизменно в одном и том же возрасте и никогда не произойдет никаких печальных изменений. Но они происходили неумолимо, неприметно накапливаясь, и обнаруживали себя с каждым приездом все более отчетливо и угрожающе. Свои переживания я высказал старику.
