Текст книги "Слияние вод"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)
Рустам плюнул ему в глаза.
– Э, не спеши, не спеши! – Гусейн невозмутимо утерся рукавом. – Либо ты за нас, либо...
С размаха Рустам ударил его в ухо, и Немой упал, но тут на старика накинулись Салман и Ярмамед.
И Салмана он сбил с ног, но Ярмамед подкрался и крепко обнял ноги Рустама, стараясь повалить, а очнувшийся Гусейн длинными волосатами руками вцепился в горло, и старик рухнул на колени, зарычав так, что содрогнулась степь. А Салман уже хлестал благодетеля плетью наотмашь – по глазам, по лицу, и степь и кроваво-алая Кура вдруг закружились перед Рустамом, но и на этот раз не сдался старик, дотянулся до Гусейна, сжал его шею так, что Немой только сделал губами "лырч" и захрипел.
В это время что-то тяжкое опустилось на затылок Рустама. Он выпустил Гусейна, выпрямился, а Салман снова ударил дубиной по голове. Старик зашатался, как подрубленная чинара, и рухнул на землю.
Сбросив тело старика в Куру, приятели отдышались, глотнули коньяку, с грустным удивлением поглядели друг на друга: у всех лица окровавленные, в ссадинах и синяках, а рубахи изорваны.
– Вот что, – приказал Немой Гусейн – теперь он был предводителем. Рустам, побоявшись суда, утопился. Мир праху честного труженика! На всякий случай надо готовиться к бегству: страна обширная, где-нибудь схоронимся... А может, и здесь вывернемся, как знать...
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
Серая мгла висела над Муганью. Дожди не выпадали давно, хотя свинцовые тучи, согнанные ветром с вершин Талышских гор, день и ночь не сходили с неба. Неприветливо, хмуро было в степи и в деревне.
– Эх, ливень бы хлынул! – сказала стоявшая на веранде Першан.
– Поскорее б, а то пылью дышим, – согласилась Сакина и тоже задумалась, окаменела, забыв, что держит в руках мокрую чашку и полотенце.
– Да, поскорее бы!...
– Что-то Гараш не едет, – сказала Сакина и, опомнившись, досуха вытерла тонкую, словно из бумаги сделанную, фарфоровую чашку. – Не случилось ли чего? Сердце так и ноет: быть новой беде...
– Да ну тебя, мама! – неестественно бодро возразила Першан.
Горе придавило и смяло Сакину. Гараш и Першан тоже горевали, но у них была молодость – сокровище, которого уже лишилась Сакина. Она не могла представить, как проживет без мужа хоть один день. Встанет утром, разведет огонь в очаге, а Рустама нет; подоит, выгонит на пастбище корову, а Рустама нет; вернувшись с поля, приготовит обед и вечерний чай, а Рустама нет...
А на подоконнике будут пылиться его кисет и трубка...
В последние дни Сакине всюду чудились беды и напасти: задержалась Першан в поле – мать в отчаянии; Гараш опоздал к обеду – у матери сердце разрывается.
– Разве шоферы дорожат жизнью? – вздохнула Сакина. – Гонят машину, хотят обогнать ветер. Будто дома пожар.
– Ну и Гараш не новичок, – напомнила Першан. – Ничего не случится.
– Разве беды случаются только с новичками? Того и гляди, встречная машина налетит... За этот год мы хлебнули столько горя, что я теперь всего боюсь.
– Может, радио включить или книгу тебе почитать? – предложила Першан.
– Ничего на ум нейдет. Где Гараш?
– Не маленький же...
– Кто знает, кто знает, – сердце что-то неспокойно.
– Да ты ни о чем не думай! Что было, то прошло... Теперь думай только о хорошем. – Першан уговаривала мать, как ребенка.
– Ну, это уж мое дело, о чем думать, – рассердилась Сакина. – Тебе в клуб пора идти.
– Без тебя не пойду.
– О господи!... – Сакина ушла во двор и, взяв метлу, подмела в кучу опавшие листья, подбросила зерна сбившимся у корыта курам, зачем-то открыла и снова закрыла калитку, будто хотела проверить, исправно ли скрипят петли.
– Пойдем в клуб, – настойчиво повторила дочь, выйдя на веранду.
– Аи, девушка, – с досадой сказала Сакина, – отвяжись! Если хоть немного уважаешь мать, одевайся и уходи.
Першан и уговаривала и всплакнула, но мать осталась непреклонной.
Волей-неволей пришлось пойти одеваться. Через несколько минут Першан снова появилась на веранде, – поправляя кофточку, привезенную отцом из Баку, смахивая пылинки с лакированных туфель, и озабоченно спросила:
– Как я выгляжу?
"Хоть бы ты была счастливой..." – подумала Сакина и, через силу улыбнувшись, сказала:
– Прямо красавица! Поменьше только кокетничай, да нос не задирай. Беги, пока не опоздала...
Оставшись одна, Сакина перетаскала сухие листья в яму, вырытую Рустамом за курятником, засыпала землею: к весне перепреют. Потом отнесла посуду в шкафчик, вытерла пыль с мебели, задернула занавески на окнах, а Гараша все не было...
Наконец на улице мягко зашуршали колеса. Сакина заторопилась к воротам, но сын опередил, сам открыл.
– Добрый вечер, мама.
– Где же ты запропастился?
Гараш опустил глаза.
– В "Красное знамя" заезжал.
– Ну?
– Да никого там нет. Дом на запоре.
– А отец?
– Ему лучше.
2
Если бы у берега было мелко, Рустам наверняка разбился бы о каменистое дно, но под обрывом пенистая мутная вода ходила круговоротом в глубоком омуте, тяжелое тело рассекло водную толщу, волны расступились, а затем вынесли Рустама на поверхность.
Он всплыл, откашлялся и почувствовал, что вся мощь богатырского, не поддавшегося старости тела сосредоточилась теперь в его руках, он подгребал под себя воду, и вода держала его, течение понесло вниз.
Берега были обрывистыми, высокими, Рустам не надеялся вскарабкаться по ним, – значит, нужно во что бы то ни стало доплыть до моста. Но хватит ли у него силы?
Тень смерти настигала Рустама, он потерял много крови, ослабел и все чаще окунался с головой. Теперь он боялся, что сердце не выдержит, лопнет от напряжения, а течение, чем ближе к мосту, тем становилось стремительнее, неистовее.
Вот они, последние минуты жизни, и он никогда не увидит Сакину и детей... Отяжелели ноги, и потянуло в глубину... Рустам забарахтался, то скрываясь в волнах, то выскакивая рывком, в последнем порыве отчаяния и предсмертной тоски закричал:
– Помогите-е-е! – и потерял сознание.
Очнулся Рустам на больничной койке, так и не узнав, что возвращавшийся с базара чабан Керем услышал его стон и бросился с моста в омут.
Врачи говорили Рустаму, что нельзя двигаться, вставать, – сердце откажет. И он терпеливо выполнял их указания. Но когда они добавляли: "Ни о чем не думайте!" – старик молча усмехался в свалявшиеся усы: "Ну, тут уж, голубчики, вы со мною ничего не поделаете..." Впервые Рустам свободен, совершенно свободен: никаких обязанностей, никаких дел... Лежи, гляди в потолок и отдавайся потоку воспоминаний.
К нему не пускали близких, но он вымолил разрешение повидаться с женою и Гарашом и продиктовал сыну просьбу освободить от поста председателя колхоза.
– Распишись уж за меня, – обратился к нему Рустам и, укрывшись с головой одеялом, горько сказал сам себе: – Вот, старик, и началась у тебя новая жизнь...
По колхозу ходили слухи, что, кроме жены и сына, побывала у больного Майя, – сам ее вызвал, пригласил...
Но никто ее там не видел, и проверить справедливость такой вести было невозможно.
Заявление Рустама в тот же день сын отнес в райком партии.
История эта длинная, мучительная и во многом закономерная, – будто бы сказал секретарь райкома Гарашу. – Подождем, пока старик поправится, тогда и обсудим.
И снова в колхозе забурлили слухи. Некоторые уверяли, что райком ждет результатов следствия: у Рустама рыльце-то в пуху, вместе с Салманом, Немым Гусейном и Ярмамедом запускал руку в колхозную кассу. Надо еще послушать, что скажут посаженные в тюрьму Гусейн и бухгалтер. Другие клялись, что дело обойдется выговором и Рустам-киши останется на прежнем посту: душа у него кристальной чистоты, только и вины, что проходимцам доверился. Третьи говорили, что ошибки, конечно, были, и ошибки серьезные, но у старика есть и великие заслуги, о которых не следует забывать. Пора освободить его по возрасту: пенсию Рустам заработал.
Но никто еще не знал, что Аслан два дня назад, поздно вечером, после затянувшегося заседания бюро райкома, побывал у старика в больнице и они долго откровенно беседовали.
Как ни старался Аслан развлечь Рустама, свернуть разговор на житейские мелочи, старик вновь и вновь возвращался к судьбам "Новой жизни".
– Меня теперь волнует не то, что свалил с плеч ношу, а то, что надо вручить колхоз надежному, умному хозяину. И рекомендую – кого б ты думал? Зейнаб Кулиеву.
Даже обычно невозмутимый Аслан изумился.
– Зейнаб?!
– Конечно.
И днем и ночью Рустам мучительно размышлял о преемнике, думал, уже без обиды, о Ширзаде и Наджафе, даже о языкастой тетушке Телл", но выбрал он Кулиеву и остался доволен своим решением.
– Из чужого колхоза, – осторожно напомнил Аслан.
– Да что ты, – землячка, Героиня труда! – строго поправил его старик. – В родимый колхоз вернется. И заметь, моя воспитанница, – напоследок похвастался, понежил свое гордое самолюбие Рустам.
– Ну-ну, – Аслан отшутился, не дал определенного ответа.
Эти слухи и пересуды усугубляли душевное смятение Сакины.
Как ни убеждал Гараш, что она должна пойти на собрание, мать твердо сказала, что останется дома.
– Зачем мне туда идти, деточка, если душа не лежит?
– Мама, прошу, не отказывайся. Из приличия следует пойти. Что в народе-то подумают? По соревнованию мы остались позади, уступили первенство "Красному знамени", а ты – жена председателя – не пойдешь... Надо, обязательно надо присутствовать. Сама знаешь, клуб еще не готов: и стены не всюду покрашены, электричества нету и библиотеку не достроили... А вот колхозники решили провести собрание именно там, чтобы порадовать отца.
Сакина слышала об этом: тетушка Телли и другие правленцы поторопились кое-как привести Дом культуры в порядок – ведь это было самое дорогое детище Рустама, – справедливо считая, что весть о собрании в новом здании хоть чуть-чуть, а подбодрит, порадует больного.
– Спасибо, деточка, с меня хватит и уважения народа.
– Сухое спасибо ничего не стоит, вставай, наряжайся.
– Никуда не пойду.
– Отец же приказал, – прибег к последнему доводу Гараш. – Сегодня еще раз напомнил: идите в праздничных одеждах и садитесь в первом ряду всей семьей...
Против воли Сакина улыбнулась: да, так сказать мог только ее муж. Победу Кара Керемоглу в соревновании он воспринял мужественно, стойко и сразу же перешел в наступление, лелея мечту о реванше.
Но все-таки уходить из дому она не собиралась: непереносимо трудно было видеть людей, ловить любопытные, злорадные, а то и сочувственные взгляды.
Постучали в калитку, и сердце Савины дрогнуло. Что еще случилось? Вошли Шарафоглу и Гошатхан с женою.
– А мы за вами, – сказала Мелек-ханум.
Сакину тронула: внимательность друзей и недругов мужа: на Гошатхана по привычке она косилась подозрительно...
Мелек отвела Сакину в сторону и сказала, что Рустам быстро идёт на поправку, организм у него необыкновенно здоровый. Правда, сердце пошаливает, но удивляться этому после таких злоключений не приходится. Выполнял бы указания врачей – так через недельку-две можно было бы выписать домой.
– А разве он не слушается? – улыбнулась Сакина, хотя знала, что всю жизнь муж только и делал, что никого не слушался.
– Куда там! – громко, чтобы все услышали, сказа ла Мелек. – Разрешили часовые прогулки в больничном саду, так он такое натворил... Представьте, вышел за ограду, остановил грузовик на шоссе и, как был в халате, в шлепанцах, отправился восвояси...
Сакина всплеснула руками.
– Хорошо, что сиделка из окна второго этажа заметила, ко мне примчалась... Вернули, пристыдили. Ну, конечно, сердечная слабость. Пришлось делать уколы...
– Как же он смеет врачей не признавать? – и смеясь и плача, удивлялась Сакина.
– А он, тетушка, без стеснения нам говорил, что чувствует себя как в тюрьме. "Мне б хоть раз оседлать своего коня и проскакать по берегу Куры, вот бы я и выздоровел" – это подлинные его слова.
– Узнаю Рустама! – печально и гордо улыбнулась Сакина.
– И он прав, – заступился за друга Шарафоглу, – Степной ветерок сразу бы выдул всю хворобу. Ведь он в Мугани вырос. Понимать надо: Мугань!...
3
Перед светлым зданием, еще зиявшим впадинами незастекленных окон во втором этаже, столпились люди в праздничных одеждах. Были здесь и старики с белоснежными, аккуратно подстриженными бородами, опиравшиеся на посохи; молодые мужчины в городских костюмах; щебечущие девицы; женщины с детьми...
Сакина, чтобы не попасть в самую давку, держалась в стороне, с достоинством отвечала на поклоны, неторопливо беседовала с приятельницами.
– Время-а! Времечко!... – во весь голос крикнул какой-то весельчак в толпе и тотчас присел, спрятался за соседей.
Ширзад поискал глазами крикуна и громко, чтобы все услышали, сказал:
– Подождем гостей из "Красного знамени".
– А кто собрание откроет?
Все переглянулись.
Шарафоглу заметил, как задрожали губы Сакины, как увлажнились ее глаза, и спокойно, будто речь шла о будничных дела, сказал:
– Конечно, заместитель председателя.
В толпе зашумели: несколько дней назад Плоский Салман скрылся. Двери его дома были заколочены перекрещенными досками, а одичавшие куры то взлетали на крышу, то бродили по чужим огородам...
И вдруг стало тихо: у дверей с ножницами в руках появилась покрасневшая от волнения Зейнаб Кулиева. Тут только вспомнили, что на днях правление после бурных споров утвердило ее заместителем председателя.
Правда, вначале кто-то выдвинул кандидатуру Гызетар: умная, энергичная, комсомолка, поможем, мол, – справится.
Но Гызетар наотрез отказалась.
Тогда Аслан, взяв слово, напомнил о совете Рустама избрать председателем колхоза Зейнаб Кулиеву.
– Давайте-ка сейчас мы ее назначим заместителем. Пока заместителем. Пусть привыкнет, осмотрится, войдет в курс дела, а дальше видно будет.
Предложение секретаря райкома встретило всеобщее одобрение, и, когда дело дошло до голосования, возражавших не оказалось.
Так вот и получилось, что честь открывать Дом культуры выпала на долю Зейнаб Кулиевой.
Сакина от души радовалась ее выдвижению, не сомневалась, что уж она справится с новым делом.
Сейчас она дружески следила за отдававшей последние распоряжения Зейнаб. Вот появились школьники с тридцатилинейными лампами в руках.
– Ребята, поставьте две лампы на сцену.
– Да мы, Зейнаб-ханум, там уже поставили.
– Знаю. Если говорю, что нужно еще поставить две лампы, – значит, нужно, – подчеркнуто спокойно сказала Зейнаб. – Чем светлее, тем радостнее.
Послышался шум моторов, толпа с трудом расступилась, и к дому подъехали две легковые машины и крытый фургон: прибыли гости из "Красного знамени".
Сакина искала взглядом в толпе гостей Майю. Вот наконец-то она вышла последней из "победы", в широком платье, скрывавшем ее раздавшуюся фигуру, подурневшая, с бледным, осунувшимся лицом.
Сакина поспешила, к невестке, но ее опередила Першан: расталкивая всех локтями, пробилась, обняла, расцеловала.
Лампы уже светились, и толпа повалила в зрительный зал. Сакина потеряла из виду дочь и невестку, прижалась к стене.
Так она и стояла, ожидая, пока пройдут в двери все запоздавшие колхозники, и, конечно, опоздала, не слышала, как, дрожа и волнуясь, Ширзад огласил итоги соревнования, поздравил колхозников "Красного знамени" с заслуженной, честно заработанной победой.
Там ее нашел Гараш, хотел было упрекнуть мать, но лишь рукою махнул и повел в первый ряд.
"А Рустама нету..." – печально подумала Сакина, оглядывая приготовленное для киши почетное место. Никто его не занял...
Кара Керемоглу, поблагодарив хозяев за гостеприимство, удивил всех тем, что ни словом не обмолвился о достижениях своего колхоза: его речь была похожа скорее всего на задушевную беседу о грядущем Мугани.
В заключение он предложил послать телеграмму в больницу с пожеланием Рустаму поправиться и поскорее вернуться в родной дом.
На сцене уже пел хор девушек, и, хотя Майя стояла в самом дальнем ряду, Сакина не спускала с нее глаз, даже на дочку внимания не обратила. Майя была в длинной белой шелковой юбке и желтой кофте, с цветным платком на голове – наряд карабахских невест... Она, как и все девушки, загримировалась и казалась по-прежнему молодой, цветущей.
Хор всем понравился, но самый шумный успех имели тетушка Телли и Ширзад, исполнявшие танец "Мельник и невеста".
В зале неудержимо хохотали, рукоплескали, кричали – до того были уморительны выступления уточкой тетушки в чадре и важный, чем-то отдаленно смахивавший на Плоского Салмана Ширзад в роли сластолюбивого мельника.
Телли, кокетливо играя подведенными глазками, умоляла жестокого мельника поскорее смолот зерно, – ведь очередь давно прошла:
Пожалей, пощади меня, о мельник,
Сердце горит без огня, о мельник,
Из зерна не напечешь чуреков...
Не видала страшнее дня, о мельник!
А мельник, пленившись ее красотою, желая подольше удержать невесту около себя, ласково уговаривал:
На душе у меня темно, ханум,
Обнажилось арыка дно, ханум,
Проживем как-нибудь без чуреков...
Наше горе одно, ханум.
– Не солидно как-то парторгу кривляться, – услышала Сакина чей-то шепот и подумала: "Жаб узнают по голосу, а друзей Ярмамеда по ненависти к людям".
А на сцене уже летели в вихре пляски игиггы, и в центре вертелся, подпрыгивал Наджаф: толщина, как видно, не лишила его ловкости и проворства... Но вот, едва успев переодеться, в круг ворвался Ширзад, и столько мужественной красоты было в нем, что многие девушки с завистью подумали о Першан: "Да чего же, неразумная, ты время зря теряешь?"
В зале уже отставляли стулья к стенам, и усталые музыканты завели "Няльбеки" и "Яллы", и уже танцевали не только хозяева, но и гости: вывели в круг Кара Керемоглу, даже Гошатхан не спасся – вытолкнули, заставили плясать.
...Гараш нигде не мог найти Майю. "Неужели сразу после концерта уехала обратно?" – думал он, и ему стало горько, белый свет показался не мил: одиноко покурив в фойе, он поплелся в опустевший, безрадостный дом.
А гости действительно уезжали, Кара Керемоглу благодарил за привет и ласку, приглашал к себе на Праздник урожая.
– Приедем, приедем, – пообещала тетушка Телли, – Только не надейся, что ваши затмят нас в танцах.
"С урожаем затмили – так и в танцах постараемся", – подумал Кара Керемоглу, но сказал с радушной улыбкой:
– Ай, сестрица, зачем делить шкуру неубитого медведя? Приезжай, всегда желанным гостем будешь...
У входа тускло горела на крюке керосиновая лампа, темная завеса осенней ночи по-прежнему висела над деревней, но звуки веселой музыки летели над домами и садами в степь. Праздник еще не кончился...
Гараш вошел во двор. Здесь было тихо, темно, даже волкодав не залаял, а на веранде горела лампа – видно, мать вернулась.
Но столовая была пуста, дверь в комнату сестры закрыта, Гараш прошел к себе – и замер на пороге...
У окна сидела Майя, свет лампы позолотил ее волосы, оживил совсем юное в полумраке лицо. Боясь поверить глазам своим, Гараш приблизился к ней, взял обеими руками ее ледяную руку, прижал к губам.
– Родная моя!
– Помолчи... "Видишь, сверкает молния, быть грозе..." – даже не сказала, а подумала Майя, но он понял и привлек ее к себе, не говоря ни слова.
А над "Слиянием вод" играли зарницы, раскалывая ночную мглу, выхватывая из темноты то каменистый обрыв, то песчаную отмель, то стремительное течение, и уже прошумел ветер в прибрежном кустарнике, долетел до деревенских садов, заиграл вершинами деревьев, и ударили о крышу тяжелые капли...
На далеком становище старик Баба и Керем стояли, окруженные овцами, и поджидали ливня. Почти невидимые в темноте псы подходили, лизали им руки, и были чабаны счастливы, как могут быть счастливы люди, отдавшие свою жизнь труду...
Мчавшийся по степным дорогам из отдаленного колхоза в продуваемом всеми ветрами "газике" Аслан тоже ждал дождя и думал об урожае будущего года, и верил, что Мугань осчастливит народ таким подарком, о каком еще не мечтали.
И Рустам не спал, ворочался на тощем больничном тюфяке, вставал, подходил к окну и, вглядываясь в блеск молний, прислушиваясь к раскатам грома, думал о своей жизни.
И грянула очистительная гроза!
1 Здесь и далее стихотворные переводы А. Плавника.
2 "Книга о Гыэетар".
3 Xала – тетя.
4 Имеется в виду персонаж народных сказок, отличающийся несообразительностью.
5 Гарагёз – черноглазая.
6 Отроги Малого Кавказского хребта на западе Азербайджана.
7 Азериттифак – Азербайджанский союз потребительских обществ.
