Текст книги "Слияние вод"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
– Мало того, что ты покрыл себя и наш род бесчестием, – сдавленным от ярости голосом сказал отец. – Мало того, что над сиротой издеваешься, теперь вздумал матери грубить!
И с такой силой отвесил сыну пощечину, что Гараш пошатнулся.
Сакина испуганно вскрикнула.
Выбежав из ворот, Гараш свернул в степь и скрылся во мгле.
Назназ так и не дождалась этой ночью своего ненаглядного...
4
Когда похудевшая, с серым, словно после долгой болезни, лицом Майя спустилась вниз с чемоданом в руке, Сакина и Першан собирали завтрак на веранде, а Рустам, выкатив во двор из сарая "победу", осматривал ее со всех сторон.
С неожиданной сердечностью он поздоровался с невесткой, а Майе было бы легче, если бы свекор исподлобья покосился на нее, как это не раз бывало раньше.
– Мамочка, – сказала Майя Сакине, – я должна с неделю пожить в "Красном знамени". Там засеяли целинный участок, почву совсем не изучили, из-за неправильного полива засолонилось несколько гектаров. День и ночь надо присматривать.
Сказать правду она не смогла, – хотя всю ночь готовилась к разговору, а когда встретила сочувственный взгляд свекрови, услышала ласковое приветствие Рустама-киши, – растерялась, соврала. Но раздумывать поздно. Пути к примирению с мужем отрезаны.
Сакина только теперь заметила маленькую синюю сумку, чемодан в белом чехле, перекинутое через руку Майи коричневое широкое пальто и вспомнила, что с этими вещами вошла Майя невесткой в их дом, и все поняла.
– Прошу тебя, доченька, не уходи, – с трудом сказала она. – Какие бы ни были дела, отец станет возить тебя на машине в "Красное знамя" и обратно. Да зачем мы "победу" – то покупали? – И она посмотрела на Першан, взывая о поддержке, а та совсем растерялась: то хватала со стола тарелки, то опять ставила их на место, то теребила дрожащими пальцами косынку на груди.
Майя ответила, глотая слезы:
– Нет, мамочка, так будет лучше и для меня и для вас.
Все понявший, но – и виду не показавший Рустам поднялся на веранду, взял чемодан.
– Работа, жена, важнее всего на свете, – внушительно сказал он Сакине. – Не уговаривай, пусть едет. Сдам на попечение Кара Керемоглу. Если нужно промыть засолонившиеся земли, наладить правильный полив – значит, нужно...
Майя поцеловала ледяными губами окаменевшую Сакину, обнялась с плачущей Першан и побежала к машине, боясь, что еще минута – и сама разрыдается.
– Позавтракали бы! – крикнула Сакина, но Майя покачала головою, а Рустам, охваченный внезапной озабоченностью, проговорил, что хлопот – полон рот: сперва он завезет невестку в "Красное знамя", а потом поедет по срочным делам в район, там и позавтракает. Першан, сказав, что и ей кусок в горло не идет, бросила полотенце на стул, швырнула мокрые тарелки на стол и ушла в поле.
Оставшись одна, Сакина дала волю слезам. А потом, придя в себя, отнесла весь завтрак волкодаву, убрала чистую посуду в шкаф, закрыла дверь на замок, спрятала ключ под ковриком на крыльце (вся деревня знала об этом тайнике) и тоже отправилась на хлопчатник: за работой забывались все огорчения и неприятности.
Вечером, не заходя домой, она пошла к Ширзаду. Его сестра недавно захворала, и мать повезла ее в районную больницу. Перед отъездом она вызвала к себе Сакину, попросила:
– Жертвой твоей буду, сестрица, приглядывай за Ширзадом, в домашних делах он совсем несмышленый, не помнит, где тарелка лежит, где стакан стоит...
Кроме Ширзада, надо было еще позаботиться и о породистой корове Джейран, года два назад привезенной из Ярославской области. Конечно, и от этих хлопот уклониться Сакина не могла.
Рустама разозлило, что жена взялась присматривать за ненавистным ему Ширзадом, но, уважая обычаи азербайджанской деревни – не покидать соседа в беде, – ни слова не сказал.
Теперь Сакина то вечерами, то среди дня, улучив часок, заходила к Ширзаду, подметала двор, заготавливала корове корм и воду, варила суп.
"Заброшенный дом, что мельница без воды", – думала она, наводя там порядок.
Не дождавшись Ширзада, Сакина подбросила сучьев в потухавший очаг и огородами пошла домой.
Посреди двора стояла запыленная "победа". Рустам умывался, фыркая и отдуваясь; приняв из рук подоспевшей Сакины чистое полотенце, он сказал, что утром уезжает в Баку! Хотел Салмана послать, да раздумал.
– С договором-то на строительство электростанции парень справился бы, не сомневаюсь, – сказал Рустам, – но надо еще заглянуть в Азериттифак7, вырвать фонды на лес и шифер, райком партии разрешил съездить.
– Если райком разрешил, то счастливого пути и всевозможных благ, вздохнула Сакина и пошла собирать мужа в дорогу.
Впервые она обрадовалась, что Рустама хоть недельку не будет дома, чувство это было для нее неожиданным и потому горьким.
5
В облаке рыжей удушливой пыли стадо медленно вползало в деревню, пастух то и дело хлопал бичом, подгоняя нехотя бредущих коров, а они не торопились, щипали высокую сочную траву в канавах.
Сакина открыла ворота, поискала глазами красавицу Джейран.
– Добрый вечер, тетушка Сакина! – крикнул пастух; на его обветренном, черном от загара лице выделились лишь ослепительно белые зубы. – Какие вести о хозяйке этого гостеприимного дома?
– Добрый вечер, сынок! Пока никаких перемен к лучшему. Что ты сегодня так поздно?
– Травостой в степи больно уж богатый, коров от травы и не оторвать, объяснил пастух.
Огромная, широкая как печка, корова золотистой масти, тяжело ступая, отделилась от стада и направилась к воротам.
– Сынок, как по-твоему, долго ей осталось носить?
– На этой неделе отелится, и, предполагаю, телочкой. Все приметы сходятся.
– Спасибо за добрую весть.
Джейран устало потерлась лбом о плечо Сакины, а та обняла ее за шею и повела в саманный, опрятно побеленный коровник. Поглаживая Джейран по бархатистой шерсти, Сакина приговаривала:
– Ах, тяжело, тяжело последние деньки ходить, ложись скорее, отдохни...
И корова, будто поняв слова Сакины, лизнула горячим шершавым языком ее руку.
Подбросив ей охапку душистого сена, Сакина присела на бревно под ветвистым тутовником. Вечерние сумерки нагоняли томительные размышления, Днем в поле, среди людей, время летело незаметно, дома и вечером всегда находилась работа, а с хозяйством одинокого Ширзада Сакина быстро управлялась. Ужин сварен, самовар шумит, вот только воды надо бы принести корове; полное ведро Сакина уже не в силах поднять: одышка... Дождаться бы Ширзада, напомнить ему.
На чужом дворе, без дела, поневоле в голову приходят невеселые мысли. Довольно обманывать себя, надеяться, что Майя вернется. С первой минуты было ясно, что невестка навсегда покинула дом Рустамовых. Что теперь будет с Гарашом? Околдовала его, что ли, эта негодница? Раньше кумушки хоть как-то стеснялись, в глаза не говорили, а теперь, после отъезда Майи, тетушка Телли на каждом перекрестке кричит, что в семье Рустамовых обидели злосчастную сиротинку...
Часто встречаясь с Ширзадом, Сакина заметила, что он и Наджаф охладели к Рустаму-киши, отшатнулись от него. У председателя теперь в советчиках увертливый Ярмамед и наглый Плоский Салман. О, как заискивающе улыбались они в глаза, а за спиною наверняка обделывали темные делишки. Как бы не довели они до беды мужа...
С весенним севом в колхозе справились, началась культивация, в районе Рустамом-киши очень довольны, во всяком случае, братец Калантар доволен, на днях заезжал к Рустамовым, отведал и чихиртмы и водки, расхвалил хозяина. И Рустам опять возгордился, высоко поднял голову и привечал лишь тех, кто смиренно склонялся перед ним, а с непокорным готов был бодаться, как упрямый бык... Добром все это не кончится.
Грядущее несчастье представлялось Сакине неотвратимым.
Что же делать? Разговор с мужем окончится очередным скандалом. Пожаловаться в райком? Нет, на это она не способна!... Ведь неизвестно, какой человек будет разбирать дело. Вдруг он окажется врагом Рустама? Воспользуется случаем и, вместо того чтобы помочь, опозорит Сакину и ее мужа, скрутит, повалит и грудь старику придавит коленом. Нет, с такими мыслями с ума сойдешь. Лучше домой уйти поскорее...
– Куда же Ширзад-то запропастился? Ведь время корову поить! – подумала вслух Сакина.
– Мама, воды, что ли, тебе надо? Сейчас принесу!
Сакина подняла глаза и увидела Першан.
– Да как ты подкралась? Случилось что-нибудь? От отца телеграмма?
– Нет, я так пришла. – Объяснение Першан показалось не совсем убедительным, и она добавила: – Надо у Ширзада взять одну книгу. А он не вернулся?
– Да нет еще. Пойди в дом, зажги лампу, а то больно мрачно.
Но девушка постеснялась зайти в дом Ширзада и, схватив ведро, побежала к водоему.
"Гляди, как старается, – подумала Сакина. – Будто в этом дворе обронила обручальное кольцо. А что ж, Ширзад – хороший парень, если их звезды сольются воедино, я буду счастлива..."
Першан тем временем напоила корову, засыпала ей в кормушку сена, подбросила в очаг хворосту, – все это она делала быстро, сноровисто.
– Ты щедра, как отец! – похвалила Сакина. – Не смотря ни на что, у Рустама-киши добрая душа, любит делать подарки.
– Так уж положено на этом свете, мама, – рассудительно заметила Першан, садясь рядом под тутовником.
Вдруг она увидела застывшего в растерянности у ворот Ширзада, быстро поправила черное с цветной каймой платье, и без того аккуратно облегавшее ее статную фигуру.
– Добрый вечер, тетушка! – робко сказал парень. – Или глаза мне изменяют, но рядом с вами...
Сакина смутилась не меньше Ширзада: может, Першам не следовало сюда приходить? А Першан рассмеялась:
– Бригадир не узнает своих колхозниц? Нечего сказать!...
Ширзаду показалось, что на дворе стало светлее, кругом все похорошело, словно куст диковинных роз расцвел...
– Как замечательно, что зашла! – вырвалось у него. – Проходи в дом...
Но Першан сухо сказала, что заглянула сюда только затем, чтобы взять одну книгу, а какое название – позабыла: что-то о передовиках азербайджанских колхозов. Книга нужна Рустаму-киши.
– "Новые задачи – новые требования", так, что ли? – подсказал Ширзад, вспомнив, что председатель не раз хвастался, что читал эту книгу, но, как видно, в нее и не заглядывал. Ну, лучше поздно, чем никогда... – Только не рассказывай, что у меня взяла, а то он и смотреть не станет.
– Да будет тебе известно, что я ничего не скрываю от любимого отца. Ты что, учишь меня обманывать родителей? Мама, слышишь?!
– Девушка, помолчи! – крикнула Сакина.
– Благодарю за книгу, мне пора домой, – чопорно сказала Першан и уже в воротах добавила: – Надеюсь, мама, что за разговорами с этим молодым человеком ты не забудешь, что у тебя есть своя семья?
И, расхохотавшись, пустилась бегом по темной улице. Сакина только руками развела и вздохнула, а Ширзад со светлой, чуть-чуть грустной улыбкой где стоял, там и сел, прямо на нижнюю ступеньку крыльца, вытянув гудящие от усталости ноги в запыленных парусиновых сапогах.
Почему запоздал? Да работы, как всегда, много, комиссия приезжала из района, проверяла хлопчатник, ход культивации. Остались ли довольны? Парень замялся, посмотрел куда-то в сторону... Он знал, что Сакина с болью переживала все неудачи мужа, но соврать ей не решился.
– Нет, тетушка, недовольны. На многих участках посевы изрежены, кусты низкорослые... – Ширзад нарочно сказал "на многих участках", а не в "некоторых бригадах", чтобы Сакина не подумала, что он хвастается. На делянке его бригады хлопчатник был, по мнению комиссии, в отличном состоянии.
– Чего же вы-то смотрите? – с упреком сказала Сакина.
– Не обижайся, тетушка, прошу, но такой вопрос уместно бы задать другому человеку.
– А я и его спрашиваю. Если ты парторг, так, значит, вы в одном ярме с Рустамом, вот и отвечай за него, – возразила Сакина.
Ширзад пожал плечами. Разве он избегал ответственности, разве не хотел помогать председателю? Но что сделаешь, если каждое слово Ширзада приводит Рустама в бешенство.
Сакина принесла на веранду, тюфяк, постелила его на тахте, положила мутаку, ватное одеяло. Вернувшись на крыльцо, она опустилась рядом с парнем, вздохнула и задумчиво сказала:
– Готовила я тебе ужин и смотрела на закат солнца... Жаркое, ослепительное, оно не спешило уйти. Но пришло время, и солнце скрылось за горизонтом. Пусть оно сегодня закатилось, но мы-то знаем, что завтра солнце опять покажется и наградит нас своим благословенным светом. А как мы, люди? Переживаем ли мы свой закат, воскреснем ли молодыми и сильными? Нет, такого еще не бывало на белом свете. У каждого из нас было утро, был полдень, придет и закат. Счастливы те, которых в часы заката помянут с благодарностью. Горе тем, которых проводят проклятиями... Ты молод, сынок, очень молод, и многое кажется тебе в жизни иным, чем мне, старухе. Рустам мой муж, кто лучше меня его знает? Десятилетиями клали мы по ночам головы на одну подушку. Он упрямый, слов нет, – но честный. В этом ты мне поверь. Старайся не вызывать в нем гнева, умело подходи, с безветренной стороны, и все тогда наладится.
Ширзад подумал, что и у него есть свое достоинство: если колхозные коммунисты выбрали его секретарем, то и Рустам должен с этим считаться. Но, не желая обижать тетушку, он сказал с фальшивой бодростью:
– Ты права: после нас останутся лишь доброе имя да наши дела. Ты знаешь, тетушка, что жизнь у меня была нелегкая. Может, жил бы по-иному...
– Ты и в золототканом платье не зазнаешься, – перебила его Сакина.
– Не знаю, не знаю... – Ширзад опустил глаза. – Старики говорят, что иного ослепляет богатство, другого – слава, третьего – власть. Прямо тебе скажу, тетушка, что Рустам-киши последнее время совсем зазнался, не подступись. Считает, что умнее его и в районе никого нету!
– Согласна, сынок, согласна, но что ж теперь делать? Отвернуться всем от него? Может, лучше попытаться открыть ему глаза, предостеречь от заблуждений? Не дать сбиться на старости лет с верного пути?
Ширзад задумался, и, глядя на него, Сакина пожалела, что взвалила свое горе на плечи юноши, которому бы сейчас впору радоваться жизни... В детстве у него радости мало было...
– Пойду принесу тебе чаю.
6
Сакина задержалась у очага, а Ширзад все еще раздумывал о ее словах. Как это верно: дорога жизни ведет только к закату, к увяданию, к старости. Нельзя на ней остановиться, нельзя повернуть обратно, к юности, нельзя проделать этот путь дважды.
Приняв из рук тетушки стакан чаю, Ширзад сказал:
– Если бы заранее знать, как следует прожить жизнь, не раскаиваться в заблуждениях, идти уверенно, прямо... Но это невозможно. Тетушка, приходилось ли вам делать что-нибудь такое, чего вы простить себе не могли?
Сакина прищурилась, будто вглядываясь в прошлое.
– Конечно, сынок... Лет двадцать назад поссорилась с соседкой и таких черных слов ей наговорила – бедняжка даже расплакалась от обиды. А через три дня настиг ее ангел смерти. Кажется мне, в могилу унесу это горе. Самое страшное, сынок, раскаиваться в собственной несправедливости.
Ширзад, тронутый откровенностью тетушки Сакины, которую привык уважать как родную, начал припоминать и свои грехи. Будто наяву увидел он огорченное лицо матери, вытряхнувшей из его кармана табачные крошки.
– Буду жертвой твоей, сынок, но брось это проклятое зелье, – попросила она, а отважный десятиклассник, выкуривший первую папироску на своем веку, грубо заорал:
– Не приставай, сам знаю, что делаю, не маленький! – И, хлопнув дверью, оставил мать в слезах.
Через неделю оба позабыли об этом случае. Курить Ширзаду не понравилось – тошнота одолевала, но сейчас ему показалось, что слезы матери еще не просохли и капают на его лицо.
– Опасаюсь, тетушка, что моя рука окровавлена и родная мать никогда не простит меня, – тихо признался он Сакине.
Было темно, и Сакина могла снисходительно улыбнуться, не боясь обидеть юношу.
– Да ты, сынок, чудак, – сказала она. – Экие пустяки тебя тревожат, пусть пойдет впрок тебе материнское молоко. Но раз уродился сердобольным, так и не обижай понапрасну людей. Щедро твори добро... Недаром говорят: "Бык пал – шкура осталась, герой погиб – слава жива!" Но остерегайся злых людей, не ломай хлеб с первым встречным. Доверчивость тоже не всегда хороша, это я по Рустаму-киши вижу.
Ширзад не понял, какое отношение к этому разговору имел Рустам. Сакина минутку колебалась, а потом, махнув на все рукою, – если уж говорить, так говорить начистоту, – сказала, что Ярмамед старается подружиться с Ширзадом, втереться ему в доверие.
– Боже упаси, не подпускай близко! Весь народ настроен против Ярмамеда, а уста народа всегда правдивы.
Раньше Ширзад уговаривал себя, что нельзя обижать подозрениями Ярмамеда и Салмана, а теперь он сам раскаивался в своей наивности. Неспроста, нет, неспроста жмутся эти подхалимы под крылышко Рустама-киши... Ширзаду представились жирные, сильные сорняки, приросшие к кусту хлопчатника, высасывающие из него все соки. Нелегко с корнем вырвать сорняк! Надо до усталости поработать кетменем, переворошить всю землю вокруг. Иногда приходится сжечь и самый куст, чтобы спасти от заразы соседние. Но дай только корням сорняков переплестись в глубине, – все пропало, вся делянка погибла.
– Тетушка, – простодушно спросил Ширзад, – а ты пробовала поговорить об этом с Рустамом-киши?
– Ты думаешь, сынок, я и слепая и немая? – обиженно усмехнулась Сакина. – Изо дня в день твержу: держись за народ, если и споткнешься, так не упадешь.
– Без поддержки народа любой рухнет, – согласился Ширзад.
– Одной рукой и в ладоши не хлопнешь, – продолжала Сакина.
И правда, одна-то рука способна дрогнуть в сомнении: а за сорняк ли она взялась, не полезное ли это растение? Тут нужна тысячерукая, мудрая, на основе жизненного опыта – уверенная в правоте сила. Каждый знает: что не подметит кривой, сразу увидят сотни глаз. Эта истина простому колхознику ясна, а некоторым власть имущим она до поры до времени недоступна.
– Тетушка, – не унимался Ширзад, радуясь, что нашел такую искреннюю собеседницу, – нет на свете существа более сложного, чем человек. Бывает, что все считают человека погибшим, отпетым, а он оказывается хорошим. А другой с виду умница и на все руки мастак, а узнали получше – настоящий негодяй.
– Видно, потому и нельзя полагаться только на свои суждения, жить в одиночку, – сказала, подумав, Сакина. – Одинокого теленка в степи и заяц зарежет!...
В ее речах Ширзад уловил мудрость прожившей трудовую жизнь азербайджанской крестьянки, которая ни разу не солгала, душой не покривила, на чужое добро не зарилась, привольной жизни кое-кого из знакомых не завидовала, а надеялась лишь на плоды рук своих. Да, он услышал в словах Сакины биение благородного сердца женщины, живущей счастьем мужа, семьи, детей своих. Пригорюнившись, Сакина говорила, что Рустам постарел, поработает еще пять лет, а потом отойдет в сторонку, уступит дорогу молодым. Таким, как Ширзад, придется управлять хозяйством, руководить людьми. И теперь уже у Ширзада большая ответственность, вот бы им с Рустамом и быть подмогой друг другу, тогда все колхозники пойдут за ними, горы можно будет своротить. Если за порядком будет следить зоркий народный глаз, нечистые на руку не посмеют и шевельнуться. Председателю и секретарю не придется тревожиться: что делается с ягнятами в степи, не расхитили ли зерно? От народного глаза не укроется иголка в стоге сена.
– Ну ладно, пора домой, своих детишек кормить да укладывать, пошутила Сакина, – Есть у меня к тебе просьба, Ширзад...
Она вдруг покраснела, смутилась,
– Говорите, говорите, тетушка, ведь вы мне и вправду второй матерью приходитесь.
– Если тебе придется завернуть случайно в "Красное знамя", скажи невестке, что у нас с Першан сердце разрывается от тоски. Пусть хоть на часок к нам заглянет, – попросила Сакина,
Ширзад мог бы рассказать ей, как на днях он с Наджафом и Гызетар отругали Гараша за легкомыслие, но он постеснялся и только обещал:
– Завтра буду там, обязательно скажу.
Сакина ушла, а взволнованный разговором и своими мыслями юноша долго сидел на ступеньках крыльца и не зажигал лампы. Хорошо, отрадно было у него на душе.
Рано утром, едва первый луч солнца провел по алмазно-чистому горизонту густо-алую черту, Ширзад оседлал гнедого и полетел в цветущие, благоухающие свежестью поля: возвышенные чувства, обуревавшие юношу, теперь превратились в неодолимое стремление действовать, бороться.
А украшенная пестроткаными лугами и заколосившейся чуть-чуть пшеницей Мугань, словно кроткая любящая мать, звала к себе Ширзада,
Привстав на стременах, он окинул зорким взглядом беспредельную равнину, увидел вышедших на работу колхозников, и душа парня наполнилась удовлетворением, что и он с ними... А когда среди дочерна загорелых, веселых, оживленных женщин и девушек он узнал Сакину, то вспомнил вчерашнюю ночную беседу с нею и сердечно поблагодарил ее за откровенность и мудрость, а через минуту мысли о ней – прекраснодушной – причудливым образом переплелись с думами о народе.
"О мой народ, о мое прибежище, надежда моя! – как песня, зазвучали эти вещие слова в сердце юноши. – Только в тебе моя жизнь, моя отрада! На крутых поворотах ты берешь меня за руку, не даешь поскользнуться, упасть. Жар моего сердца принадлежит тебе! Это по твоему повелению воздвиг я дворцы, прославляющие мой Азербайджан! По твоей воле я провожу каналы и дороги, строю города, насаждаю леса в пустынях, пробиваюсь в глубину земных недр к несметным сокровищам. Ты, мой народ, вдохновил меня на борьбу за изобилие плодов земных. Ты в горькие минуты жизни не покинул меня, В минуты, когда отворачиваются от нас слабые сердцем, малодушные, трусливые, ты со мной. Быть всегда верным тебе, выше всего на свете ставить твои чаяния, смиряться перед тобой, не дать гордыне пробраться тайком в мою душу – вот моя вера!."
7
Травы удались на славу, поднялись выше пояса, сочные, благоуханные. Косцы, дружно взмахивая косами, шли по лугу ровным строем, оставляя позади валки. Воздух был пропитан крепким запахом сена. Ширзаду стало приятно, когда, выйдя в степь, он увидел, как много накосили за утро, но через минуту взгляд его упал на стоявшую в стороне косилку, и он помрачнел.
– Почему машина стоит? – спросил он одного из косцов.
Тот смахнул рукавом капли пота с лица, пожал плечами.
– Сломалось что-то. А машинист спустился к реке, говорил, что скоро вернется.
"Вот люди! – рассердился Ширзад и быстрыми шагами направился к реке. Бросить в разгар работы машину! С косилкой мы бы за два-три дня управились".
Высокий чертополох упрямо цеплялся за колени, будто удерживал: не торопись, браток. Между покосом и рекой, на широкой луговине паслись овцы: хозяйским взглядом Ширзад окинул раздобревших на приволье маток, баранов с отвисшими курдюками. Бородатый чабан поздоровался с партийным секретарем.
– Да умножится богатство! – пожелал Ширзад. – Как новый заведующий? Нравится?
Чабан снял папаху, почесал затылок, повел из стороны в сторону свалявшейся бородою.
– Пусть об этом думают начальники...
В словах чабана Ширзад уловил скрытый упрек и почувствовал себя виноватым, что вовремя не заступился за Керема...
– Ты машиниста здесь не видел?
– Наджафа-то? Да вон он с ведром, – ответил чабан, взмахнул длинным кнутом и отошел.
По извилистой тропинке, проложенной по обрывистому берегу Куры, поднимался с ведром в руке Наджаф. Шел он медленно, часто ставил ведро на землю, отдувался, вытирал вспотевшее лицо.
– Эй, пошевеливайся! – гаркнул Ширзад. – Если еще тебя придется подгонять, дело вовсе станет.
Наджаф опять поставил ведро, вздохнул, мясистые щеки его были совсем багровыми.
– Неужели вы, черти, не можете добиться, чтобы машины не ломались? напустился на него Ширзад. – Каждая минута на вес золота. Ты ж вожак комсомолецев, на тебя вся молодежь равняется.
Только Гызетар удавалось вывести Наджафа из равновесия, да и то не всегда. Слова бригадира не произвели на него никакого впечатления.
– Там, где я, все в полном порядке, – безмятежно улыбнулся. Наджаф. Майю видел? Вон она, у силосной башни.
Не дослушав друга, Ширзад торопливо повернул к возвышавшейся на пригорке башне, а Наджаф поднял ведро и побрел наверх. "Чего тут сердиться, – думал он, – день долгий, солнце еще в зените, трактор работает как часы, нормы перевыполним. Гызетар обещала вечером приготовить чихиртму – словом, жизнь прекрасна..."
А Ширзад уже приблизился к недавно достроенной башне, где сновали взад-вперед женщины, подносившие на носилках и в корзинах грубую болотную траву, осоку, чертополох, бурьян. Издалека он заметил Майю, помахал ей рукою.
Майя, бледная, вялая, робко улыбнулась, подошла.
– Вы звонили по телефону дедушке Кара Керемоглу? Что случилось?
– А то, что вам надо бы помнить: вы пока на учете в нашей комсомольской организации, – с наигранной бодростью сказал Ширзад. – И хотя Наджаф лентяй, но рано или поздно он до вас доберется.
Видно было, что Майе не до шуток, она улыбалась через силу, и Ширзад без всяких околичностей передал ей просьбу, свекрови.
Майя задумалась, тоскливо глядя куда-то в степь, потом решительно тряхнула кудрями.
– Я пойду к ней на участок, там и поговорим. Вы туда не собираетесь?
– Да, и я в ту же сторону, – соврал Ширзад, догадавшись, что при нем Майе легче повстречаться со свекровью.
Они прошли мимо силосорезки, миновали участок хлопчатника и вышли к проселочной дороге. Здесь пахло пылью, мазутом, овечьим пометом... Вдалеке показалась грузовая машина, в кузове стояла женщина в широкополой соломенной шляпе. Слежавшаяся пыль под колесами взлетала клубами, оседала в канавах и придорожном кустарнике. Ширзад и Майя метнулись было в сторону, но машина внезапно остановилась. Гызетар, сдвинув на затылок шляпу, звонко крикнула:
– Садитесь, садитесь!...
Она протянула Майе руку, а Ширзад тем временем ловко впрыгнул в кузов, сел на баллоны с химикатами.
– Ой, сестрица Майя, – непринужденно зачастила Гызетар, будто они расстались час назад, – и тяжко ж мне приходится!... Назначили, как ни упиралась, бригадиром вместо Немого Гусейна. И этот кровопийца тоже руку приложил к назначению, – она показала на улыбавшегося Ширзада. – Участки у Гусейна вспахали поздно, сеяли кое-как, всходы прореженные. Прямо измучилась: то подкормка, то культивация, то опрыскивание, то полив...
– Зато жить весело, – успокоил ее Ширзад.
– Ив самом деле, сестрица, ведь все наладится, – с нахлынувшим чувством симпатии обняла ее Майя. – Нет такой работы, которая бы не спорилась в твоих ловких ручках.
– Ручки! – фыркнула польщенная Гызетар. – Это же ручищи, лапищи! – И показала свои загрубевшие, в мозолях и ссадинах, коричневые от загара, сильные руки. Ширзад подумал, что у Першан тоже такие же руки, и, право же, они ему милее пухленьких, с кровавыми от маникюра ноготками лапок городских бездельниц.
Машина нещадно тряслась на ухабах, и Гызетар поддерживала Майю, прижав ее к своему горячему боку. Вдруг она толкнула Майю в объятия Ширзада и изо всех сил заколотила кулаками по крыше шоферской кабины.
– Что такое? – Ширзад ничего не понял,
– Не видишь разве, как побледнела? Плохо ей, плохо! – кричала Гызетар и так с размаху стукнула по кабинке, что машина разом остановилась как вкопанная и перепуганный шофер выскочил из кабинки.
Через минуту из кабины с царственным видом вылезла тетушка Телли. Достаточно было ей бросить беглый взгляд, чтобы понять, что произошло с Майей,
– Голова закружилась, – объяснила Гызетар.
– Твоему дружку Гарашу глаза бы выколоть! – обратилась Телли к Ширзаду. – Коли не ошибаюсь, председательский сынок еще числится в комсомоле?
– Да, тетушка, вы не ошибаетесь! – глухо ответил Ширзад и со злостью подумал о Гараше.
Майе помогли сойти с машины, положили на траву. Глаза у нее были закрыты, спекшиеся губы плотно стиснуты. У шофера нашлась бутылка с холодной водой. Гызетар намочила платок, положила ей на лоб. Через минуту Майя открыла глаза, пошевелилась.
– Лежи, лежи! – грубо прикрикнула Гызетар.
– Нет, все прошло. – Майя приподнялась. – Мне теперь хорошо.
– Ну, положим, хорошего мало, – заворчала тетущка Телли, продолжая метать на Ширзада испепеляющие взгляды. – Садись в кабину и вели шоферу отвезти тебя прямо в "Красное знамя". Баллоны мы здесь сгрузим, на руках донесем.
Так и сделали, повели под руки Майю к машине. Тетушка Телли, свирепо вытаращив глаза, велела шоферу объезжать каждую выбоинку на дороге, чтобы не растрясти бедняжку, а если он этого распоряжения не выполнит, то будет плохо не только ему, но и его матери, и отцу, и сестрам, и братьям.
Шофер при каждом слове Телли согласно кивал, возражать остерегался.
– Отдохни как следует, а то ты совсем извелась, – умоляла Гызетар.
– В воскресенье мы придем к тебе в гости, – сказала тетушка напоследок Майе. – Передай, пожалуйста, поклон сестрице Зейнаб и дядюшке Кара Керемоглу,
Машина тронулась.
У Ширзада от жажды пересохли губы и горло. Распрощавшись с Гызетар и Телли, он пошел к полевому стану.
Там, за сколоченным из досок столом, сидел Салман и наслаждался чаем. Ширзад подсел, взял термос, налил себе чаю. Они долго молчали, наконец Салман не выдержал, спросил:
– Ну, какие новости?
Секретарь ответил на вопрос вопросом:
– Твоя сестра скоро уедет? Отпуск-то как будто давно уж кончился.
– А какое тебе дело до моей сестры? – Салман нахохлился, как драчливый петушок,
– А такое, что Назназ медицинская сестра и числится в штате больницы. Пусть она отсюда выметается или вступает в колхоз и завтра же выходит на прополку хлопчатника. Нечего ей тут крутиться! Перевязала кому-то палец и весь день стонет от утомления. Шестимесячных отпусков не бывает – во всяком случае, я о таких не слышал,
Салман смекнул, что Ширзад неспроста затеял этот разговор,
– Сестра и без твоего напоминания собралась работать в поле. Мне на неделе нездоровилось, вот и попросил посидеть дома, за мной поухаживать. Пожалуйста, успокойся... И запомни, – с угрозой сказал Салман, – я, как говорится, в твою сторону молиться все равно не буду.
Побледнев, Ширзад вскочил, толкнул шаткий стол.
– Но и ты, за-мес-ти-тель, помни, что пора обуздать сестру, да и подумать о своей совести!
Больше не было сказано ни слова, но обоим стало ясно: пора недомолвок миновала, началась открытая схватка.
8
На следующее утро к Ширзаду зашел Наджаф, поднял его с постели. Было еще очень рано, в низинах клубился туман. Ширзад с любопытством посмотрел на друга: чего это его принесло ни свет ни заря? Оказалось, что вчера комсомольцы решили проложить по деревенским улицам тротуары: каждый вечер, вернувшись с поля, работать часа по два.
"Трудитесь, в добрый час! Можно было и не спешить с этой новостью, подумал Ширзад. – Тут не знаешь, как распутать узел с Майей и Гарашом, как Назназ выдворить из колхоза..."
