Текст книги "Слияние вод"

Автор книги: Мирза Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Ярмамед почувствовал, что у него зубы застучали и дрожь пробрала до костей. С анонимками еще не выкрутился, а тут опять – "прокурор".

Тщетно Немой Гусейн убеждал себя, что Салман притворяется, будто на сцене колхозного клуба играет, но спустя минуту и его охватил озноб. Норовистая, оказывается, черепаха... Не моргнув родному брату голову отгрызет. С таким надо быть осторожнее и хитрее... И, горько вздыхая, Гусейн сказал с жалобным видом:

– Братец, ну что случилось? Если речь идет о твоём авторитете, то клянусь собственными детьми, хоть ты и младше меня годами, признают тебя старшим. А что касается проделок, то, во-первых, ничего такого не было, а во-вторых...

– Как так не было?! – Салман перегнулся через стол и зашептал: – А пятнадцать тонн семян? А прокисшее молоко?

– Вот я и говорю: во-вторых... – Немой Гусейн по-детски простодушно моргал. – Во-вторых, воровали вместе, значит, и отвечать вместе. Такое у нас условие... И не надо тебе, братец, кипятиться, выходить из себя и болтать лишнее. Все, что было и чего не было, делали втроем: ты, ты, – он ткнул пальцем на Салмана, Ярмамеда, а затем скромно опустил глаза и закончил еле слышно, и я. Рука об руку, душа в душу!

Салман забегал по комнате, сжимая в бешенстве кулаки.

– Так чего ж ты садишься мне на голову? Я заместитель председателя, либо выполняйте беспрекословно мои приказы, либо... Не-ет, дружба дружбой, но вы оба будете вставать при моем появлении; не постучавшись, голову в дверь моего кабинета не просунете; прежде чем чихнуть, будете спрашивать разрешения!

– Будем, будем! – в один голос охотно воскликнули хозяин и Ярмамед, бросая друг на друга злорадные взгляды.

– А государственные планы изволь выполнять изо дня в день, – пригрозил Салман. – Хоть на свои деньги молоко покупай. Чтобы к осени ферма была на первом месте в районе.

– Клянусь своими детьми, с завтрашнего дня стану сдавать сверх плана по тонне молока!

"Значит, за десять дней они украли десять тонн!" – сообразил Салман и укоризненно покачал головою.

– Ай-ай-ай, без меня прибыль решили делить! Ну и дружки-приятели!

Немой Гусейн поперхнулся.

– Да никакой прибыли еще не было. Когда будет – скажу. Знаешь, братец, в торговых делах иногда и рассрочку компаньонам приходится давать. Нельзя без этого. – Осмелев, он добавил с покровительственным видом: – Может, коньячку рванем?

Салман отказался от угощения и увел с собою окончательно приунывшего Ярмамеда.

В темном проулке Салман прижал бухгалтера к забору и сказал:

– Видал этого Немого проходимца? Украл пятнадцать тонн первосортных семян, а теперь пускает меня в долю. Каков!... В ногах у меня валялся, плакался: "Малые детки, пощади, пожалей!..." А когда пожалели, списали по акту как вымерзший посев, так он нам с тобою подносит премию: "Вместе..." Нет, на такого нельзя положиться, будь начеку!

Слушая его, Ярмамед думал: "Испытывает меня эта хитрая бестия или говорит правду? Если он объединится с Гусейном, мне каюк". И с ласковой улыбкой сказал:

– Не волнуйся, этот Немой – твой придворный Немой...

Салман не поверил и, глядя в упор, спросил:

– А ты не вступил с ним в сделку?

Ярмамед так обиделся, что чуть не заплакал.

– Ты ж меня с ним свел! Если б не твоя воля, я с Немым куска хлеба не преломил бы.

Отчаявшись выведать что-либо, Салман махнул рукою:

– Иди спать... Но если..., – И он щелкнул языком, проведя пальцем по горлу.

"Придется и на тебя настрочить анонимку, но уже не в район, а в Баку", – решил Ярмамед, пробираясь в потемках к дому.

Он скрыл от Салмана все, что произошло в райкоме: вызывали по финансовым вопросам, ничего тревожного. Кажется, тот поверил. А если не поверил, притворился?

"Надо пишущую машинку купить и на ней писать заявления", – озарила Ярмамеда спасительная мысль.

4

После утомительно долгого рабочего дня, когда красный диск солнца уже помутнел, покрылся серой дымкой, женщины и девушки из бригады Гызетар возвращались в деревню. Они шли молча, размахивая кетменями, лица от ходьбы раскраснелись. Девушки охотно замедлили бы шаг, даже посидели у дороги, но замужние женщины торопились: дома ждут заботы – и воды принести с арыка, и очаг разжечь, и ужин сварить, и детишек вымыть и уложить спать.

Наконец Першан надоело молчание.

– Аи, тетушка Телли, что это ты подпрыгиваешь, как гусыня? Что за походка? – с невинным видом спросила Першан.

Тетушка, взмахнув длинной юбкой с бесчисленными оборками, остановилась.

– Я-то уже отпрыгалась, теперь ты, председательская дочка, попрыгай! с добродушной грубостью посоветовала она Першан.

Девушки прыснули со смеху,

– В самом деле, тетушка, – серьезным тоном сказала Гызетар, – как это у тебя получается? И шею вытягиваешь, как гусыня, и кормой виляешь, будто уточкой по реке плывешь.

Теперь девушки смеялись уже открыто, но тетушку Телли мудрено было смутить. С кокетливым видом она чуть-чуть приподняла с боков юбку и, плавно шевеля плечами и бедрами, засеменила по дороге.

– Вот какой должна быть походка у настоящей ханум! – объяснила она задыхавшимся от смеха девушкам. – А вы всегда несетесь сломя голову, будто на пожар. – Тетушка ущипнула Першан за румяную пушистую, как персик, щеку. – Когда у тебя будет такая походка, все деревенские парни взбесятся. Да будь у меня сын-холостяк, я б его научила, как тебя выкрасть.

– А я б твоему сынку голову побрила, веревкой шею затянула и обратно к мамочке отправила, – отшутилась Першан.

– Это ты сейчас храбришься, а угодишь в лапы норовистому парню – так по-другому запоешь.

– Аи, тетушка, к чему такие мрачные предсказания? – заступилась за подругу Гызетар. – Ты ж сама не раз говорила, что любовь сладка, как шербет.

"Шербет"!... – Тетушка Телли пренебрежительно фыркнула. – Поживи с мое, узнаешь вкус этого шербета. – Подумав, она добавила: – Конечно, если председательская дочка встретила парня, который сам застенчивее девицы, то на первых порах это покажется шербетом!...

– Да никого я не встретила. – Першан отвернулась.

Несколько минут шли молча, но теперь уже тетушке

Телли было трудно удержаться. Бросив на Першан торжествующий взгляд, она сказала:

– Не отпирайся, а то прокляну самым страшным проклятием.

– А какое самое страшное проклятие? – заинтересовалась Гызетар.

– В старых девах засидеться.

– На злую свекровь наскочить!

Предположения и догадки посыпались со всех сторон.

– А разве добрые свекрови попадаются? – с удивлением спросила самая молоденькая девушка, почти подросток.

Першан, довольная, что на нее больше не обращают внимания, подумала, что мать с добрым сердцем приняла невестку в своем доме.

Но тетушка Телли не забыла о Першан, подкралась, громким шепотом прошипела:

– Попадется тебе такая свекровь – в каждом стуле гвоздь будет торчать, а на кровати – вилы, скрутит тебя клубком и в угол заметет веником... А мужа станет пилить, пилить, пока раздора между вами не посеет. Вот тогда любовь и покажется тебе шербетом. – И, подбоченившись, тетушка, приплясывая, прошлась по дороге, взвихривая длинной юбкой пыль, и пропела:

В дому ты скорая, свекровь.

Хозяйка скорая – свекровь,

Когда домой приходит сын,

Ты всех проворнее, свекровь!

Першан захлопала в ладоши.

– Аи, тетушка, молодец! Да ты, оказывается, хорошо знаешь мою свекровь? Вот, на удивление вам, выйду за парня, у которого мамаша с крутым нравом, и через месяц она в моих руках в ягненка превратится.

Круглое, как медный поднос, лицо тетушки сделалось серьезным.

– А что вы думаете, девушки? Так и станется. От председательской дочки любая свекровь убежит. Ей бы в армии из пушки стрелять. Это не ханум, а солдат-артиллерист.

Так, болтая и посмеиваясь, они не заметили, как вошли в деревню, короткой показалась пыльная, знойная дорога. На окраине все притихли и разошлись по домам, а Гызетар направилась к полуразвалившейся избушке, подле которой одиноко возвышался тутовник. Здесь жила вдова Бадам. Муж ее вернулся с фронта калекой, хворал и несколько лет назад умер. У тетушки Бадам осталось трое детей. Пока она работала, жила сносно, а этой весною, как на грех, захворала...

Гызетар обошла огород, увидала, что грядки не политы, заросли буйным сорняком, рассада уже пожелтела. Работы хватит на весь вечер, а ведь еще дома сколько хлопот: скоро явится с поля голодный Наджаф, его надо кормить. Гызетар забежала на минутку к больной, сказала ей, что позднее придет с комсомолками: и детей вымоют, и на огороде управятся.

– Спасибо тебе, красавица! – Тетушка Бадам прослезилась.

Выйдя на улицу, Гызетар увидела, что Першан и Телли все еще не разошлись, не наговорились.

– Эй, подождите-ка! – окликнула их Гызетар. – Надо сегодня же вечером прийти помочь тетушке Бадам.

– Ей-богу, твое сердце – божий дар! – сказала Телли. – Если на свете есть справедливость, то быть тебе председателем колхоза... Правда? спросила она Першан,

Та поняла, куда закидывает удочку тетушка, и, не раздумывая, ответила:

– А что тут удивительного? На Мугани много колхозов, вот Гызетар и станет где-нибудь председателем. Очень просто.

Тетушка Телли засмеялась.

– Вывернулась, председательская дочка. Ума палата!

5

Рустама вызвали в министерство сельского хозяйства в Баку, Салман уехал на ферму к Немому Гусейну и застрял там, – никто не торопил бригадиров и звеньевых с культивацией хлопчатника; немало лодырей перекочевали с полей в прохладные чайханы, околачивались на базарах.

Заметив это, Ширзад понял, что медлить нельзя. Дорог каждый день, каждый час. Собрав коммунистов и комсомольцев, он напомнил им, что они отвечают не только за свою работу, но и за весь урожай, Договорились, что ежедневно в бригадах будут выходить листки – "молнии", введут премии за перевыполнение нормы, выходные будут давать только домохозяйкам, а мужчины, парни и девушки, станут работать непрерывно, ночевать в полевых станах.

Как будто дело пошло на лад, но Ширзад оставался недоволен. Что это за порядки: Рустам уехал – и дисциплина упала. Значит, все держалось на криках и нагоняях, на страхе перед председателем? Это не годится. В большом многоотраслевом колхозе каждый из колхозников должен знать свои обязанности, трудиться не за страх, а за совесть.

Как-то раз на рассвете, проходя мимо вросшего в землю домика тетушки Телли, Ширзад решил проведать ее. Тетушка возилась во дворе у очага. Увидев парторга, она приветливо сказала:

– Да падут твои недуги на меня, проходи, сейчас сварю младенцам кашу и вместе пойдем.

Согнувшись в три погибели, Ширзад вошел в избушку. В комнате было полутемно, в маленькие окошки еле проникал свет, земляной пол застлан паласом, тюфяки и стены прикрыты джеджимом, – тетушка хотела хоть тряпками скрыть убожество своего жилища. В люльке спали близнецы, на полу, поджав ноги, сидели в ожидании завтрака заросший бородою де самых глаз мрачный Керем и его сынишка, а Гарагез расставляла на паласе посуду.

Ширзад поздоровался, пожелал всяческих благ, а сам подумал с бессильной яростью: "Вот нравы! Вот обычаи! Хозяйка в больнице, а Телли и Керем стыдятся сдать близнецов в ясли. Как же, кумушки осудят: "Родная бабушка и отец сплавили детей в чужие руки, сами не могут приглядеть".

Тетушка Телли вошла в комнату с дымившейся парком кастрюлей, укоризненно сказала Ширзаду:

– Что ж не садишься? Ничего не поделаешь, сынок, таково наше достояние: стула в доме нету. Эх, был бы грузовик, за два дня навезли бы камня, глядишь, к осени и вырос новый дом...

– Не беспокойтесь, тетушка, – сказал Ширзад и опустился на палас, рядом с Керемом.

У ворот остановилась грузовая машина, из кабины вылез Салман – без Рустама он решил пользоваться грузовиком для разъездов. Услышав еще на ферме, как энергично взялся Ширзад за укрепление трудовой дисциплины, заместитель мигом примчался в деревню, чтоб не выпустить такое дело из своих рук.

Не ожидая, что в гостях у Телли сидит партийный секретарь, Салман еще за дверью грубо закричал:

– Эй, тетушка, на работу пора! Нечего рассиживаться! Хлопок гибнет. И сынка-лежебоку тоже гони в поле...

У Керема глаза налились кровью, но он сдержал себя, только глубоко вздохнул.

Рванув дверь, Салман ввалился в дом. При виде Ширзада он осекся, смущенно засмеялся и объяснил:

– Вот чем приходится заниматься, друг, – на работу выгонять.

– А ты не ошибся адресом? – спросил Ширзад. – Кажется, именно тетушка Телли и спасает от гибели наследство твоего собутыльника Гусейна.

Тетушка приложила руку к щеке и пронзительным голосом запричитала:

– Ай-ай-ай, как наш Салман о хлопке беспокоится! Смотреть приятно. Ты бы сперва свою толстомясую сестричку в поле отправил. Чего привязал ее в хлеву, как нетель?

– Прошу не касаться моей родни! – вспыхнул Салман и, не попрощавшись, вышел.

Ширзад догнал его у ворот.

– Немедленно выдели грузовик тетушке, – резко предложил он Салману.

Салман растерялся, он помнил распоряжение Рустама-киши: ни в коем случае "демагогу в юбке" машины не давать.

– Рад бы, всей душою, друг, но войди в мое положение. Машины в разгоне, да и тетушку нельзя отрывать от работы. Ты первый меня не похвалишь за такое самовольство.

– Еще как похвалю! – успокоил Ширзад. – Машины у тебя есть в резерве, а камни привезут комсомольцы, субботник устроим. – И, отвернувшись от Салмана, крикнул в открытое окно: – Тетушка, начинаем строить тебе дом! Вари чихиртму! Эдак человек на двадцать, на всю комсомольскую организацию...

Тетушка Телли рассыпалась в благодарностях.

В это время подбежал сторож правления, сказал, что Ширзада срочно требуют к телефону, – из райкома партии позвонили.

Сердце юноши забилось, когда он услышал далекий, чуть измененный расстоянием, но по-обычному приветливый голос Аслана:

– Как дела, товарищ секретарь? Без председателя дисциплина не пошатнулась? Гляди в оба, теперь с тебя спрос!... Молодцы, что истребили паутинного клещика, знаю, знаю... Теперь за участками соседей следите.

Оседлав стул, Ширзад бодро крикнул:

– Вчера вечером опять строго-настрого предупредил всех бригадиров. Не волнуйтесь, каждый день объезжаю плантации.

– Вот и прекрасно. А у нас в воскресенье однодневный семинар секретарей колхозных парторганизаций. Лектор приедет из Баку. Тебя обязательно ждем, так часам к десяти утра.

– Спасибо за приглашение, за память. Приеду, конечно!

Повесив трубку, Ширзад вышел из правления, чувствуя прилив энергии, решительности. Через полчаса на резвом иноходце он уже объезжал дальние плантации, примыкавшие к участкам "Красного знамени". Всюду прилежно, без суетни работали женщины и девушки в пестрых платьях; на фоне вытянувшегося, пышно расцветшего хлопчатника они напоминали горные маки на ярко-зеленом лугу.

6

Рустам вернулся из Баку бодрый, веселый, рассказал, что был в оперном театре, слушал "Кер-оглы", привез подарки: две пары лакированных туфелек, две цветные кофточки, две шелковые косынки.

– Дели с невесткой пополам, – сказал он дочке, – и Першан, подпрыгивая, помчалась в свою комнату примерять.

Жене Рустам вручил платок, но Сакина так расстроилась, вспомнив о невестке, что, поблагодарив, сунула подарок в сундук, даже не развернула, не полюбовалась.

Вернувшись в столовую, Першан подошла к отцу, положила голову ему на плечо.

– А еще что привез из столицы?

– Самый лучший мой подарок колхозу – новый преподаватель русского и немецкого, – с торжеством сказал Рустам. – Пошел прямо к министру просвещения. Без хвастовства скажу, принял мгновенно, без очереди, как только доложили... Но поглядел с подозрением: "Кого, старик, устраиваешь в университет, – сына или дочь?" А я ему: мои дети в меня удались – с аттестатами зрелости остались в колхозе. Тут крыть нечем: обрадовался министр, велел принести мне стакан чая. Когда узнал, что нужен преподаватель, вместе со мной все списки просмотрел. Читали-читали и выбрали карабахского парня. Орел! За пять лет учебы в институте – ни одной тройки. Круглый отличник. Кандидат партии. Сын мужика – значит, в колхозном деле разбирается, – расхваливал Рустам нового учителя. – Когда управились с этим вопросом, министр спросил: "А еще какие просьбы?" Конечно, мне захотелось насолить этому демагогу Гошатхану...

Сакина всплеснула руками и с ужасом воскликнула:

– Киши, что ты говоришь? Вот стыд какой! К лицу ли тебе...

– Да ведь я ничего не сделал, – оправдывался Рустам. – Я прикусил язык и сказал себе: не будем портить впечатления. Вернусь домой – как-нибудь сам управлюсь с этим зловредным демагогом.

– Папа, – нетерпеливо сказала Першан, – у тебя все демагоги и все враги...

– Ну-ну, и ты тоже...

В это время появился Салман, учтиво поздравил хозяина с благополучным возвращением, поцеловался с ним. Пока он рассказывал о ходе уборочных работ, Сакина еще крепилась, но едва Салман завел речь о незаконном и возмутительном распоряжении партийного секретаря насчет грузовика для тетушки Телли, хозяйка беззастенчиво оборвала:

– Вот тут и остановись. Человек с дороги, устал, в себя еще не пришел... Завтра явится в правление, там обо всем и доложишь.

– А верно, Салман, иди-ка домой, – махнул рукою Рустам. – Дай остыть запотевшему лицу, а потом уж кропи холодной водой.

Салман повел плечами, скроил недовольную гримасу и отправился со двора.

После обильного ужина и долгого чаепития Рустам завалился спать, и через минуту от могучего храпа сотрясались перегородки во всем доме.

Сакина убрала со стола и вышла во двор. Было темно, лишь свет от лампы, горевшей в комнате Першан, падал на землю круглым радужным пятном. Вдруг она вздрогнула, увидев под тутовником человека в белой рубахе и парусиновых брюках. Не сразу мать узнала в темноте Гараша.

– Кого ждешь? – сухо спросила Сакина,

– Да я на минутку, у меня еще дело в бригаде, – отведя глаза в сторону, сказал Гараш,

– А у меня есть дело к тебе, садись! – с непривычной Гарашу строгостью сказала Сакина и, повернувшись к веранде, крикнула: – Девушка, неси-ка сюда лампу!

Керосиновую лампу Першан поставила на шаткий столик и хотела скромно удалиться, как полагается воспитанной девице, но мать остановила ее:

– И ты садись, не ребенок, разделяй печали нашего дома, может, и матери поможешь веским словом.

Першан была в белой, длинной, до пят, ночной рубашке, с шалью на плечах. Вскинув голову, она дерзко сказала:

– С таким бессовестным и сидеть рядом не хочу.

Гараш отшатнулся, на его скулах заиграли желваки, но он не стал препираться с сестрой и робко попросил:

– Как-нибудь в другой раз, мама, позволь сейчас уйти.

– Сиди! – повысила голос Сакина. – Когда же мы поговорим? Когда наш дом рухнет?

Неожиданно из темноты послышался озабоченный голос Салмана:

– Гараша не видели? Ух, как хорошо, что застал! Скорей пойдем в правление, приехал товарищ Калантар, серьезный разговор с механизаторами. Он и Рустамакиши хотел поднять с постели, да я отговорил: неудобно, почтенный человек, только что с дороги...

Гараш всегда, даже в присутствии желанной Назназ, испытывал отвращение к Салману, но сейчас тот ему показался ангелом-спасителем, спустившимся с небес.

Сакина не решилась задерживать сына, и Гараш поспешил к воротам.

На темной улице Салман обнял его и шепнул, что братец Калантар, утомленный дневными разъездами по колхозам, дожидается их в садике у Салмана, а Назназ хлопочет у очага...

Гараш знал, что друзья Салмана, как на подбор, люди нечистоплотные, корыстолюбивые, но сейчас не хотелось задумываться, почему Салман называл председателя исполкома "Калантар-лелешем", то есть подчеркивал этим степень крайней с ним близости. От матери и сестры Гараш скрылся, объяснения не состоялось, значит, можно до утра ни о чем не думать, не мучиться...

Под шатром ветвистого тутовника Ярмамед полотенцем отгонял мошкару, роившуюся вокруг висевшей на суку лампы.

– Добро пожаловать, проходи, проходи, – приветствовал он Гараша, смахнул полотенцем пыль со стула, подвинул вошедшему. – Сейчас и Калантар-лелеш подойдет, умывается... Клянусь богом, будь у меня сто жизней, не пожалел бы отдать за него! – Ярмамед дунул на жужжавшего у самого носа Гараша жука: – У-у-у, проклятый, привязался тут...

– За кого это ты ста жизней не пожалеешь? – смеясь, спросил Калантар, выступая из темноты. Засученные по локоть рукава открывали мясистые белые руки, а расстегнутый ворот – безволосую пухлую грудь. Лицо его с черными выпуклыми глазами и сросшимися на переносице мохнатыми бровями было красиво, но Калантара уродовали коротенькие ножки и отвисший живот. Он поддерживал под локоток красавицу Назназ, нарядившуюся в пестрый халат.

Ярмамед бережно снял с плеча Калантара мокрое полотенце.

– Если б ты сказал: девяносто девять жизней не пожалеешь, я бы поверил, – продолжал Калантар. – Чужих, конечно! А вот насчет сотой, собственной, сомневаюсь, – и гулко расхохотался, довольный своим остроумием. Он ни разу не намекнул Ярмамеду на разговор у Аслана: считал, что полезно поддерживать на всякий случай хорошие отношения с таким услужливым, готовым на любую подлость негодяем.

Развязные остроты Калантара не понравились Гарашу, а когда тот спросил его: "Как поживаешь, потомок Рустама-киши?" – парень и вовсе насупился, промолчал.

Но Калантар и не ждал от него ответа: бросать небрежным тоном вопросы, перескакивать в разговоре с предмета на предмет, гулко хохотать над собственными шутками он считал свойством высокопоставленных лиц, недоступным простым людям.

– Я слышал, что Рустамовы мастерски играют в нарды, – сказал Калантар. – Проверим, проверим...

Ярмамед со всех ног бросился в дом за нардами, а председатель, даже не поинтересовавшись, хочет ли играть с ним Гараш, занялся Назназ, усадил ее рядом с собою, обнял ее талию.

– Ты не озябнешь, душа моя, вечер-то прохладный? "Неужели этот коротышка ей нравится?" – подумал Гараш, с мучительным недоумением глядя на Назназ, которая положила голову на плечо гостя.

Когда принесли нарды, Калантар скомандовал:

– Начинай, тракторист!

– Да я не умею, – ответил Гараш.

– Врет, врет! – взвизгнула Назназ. – А сколько раз у меня выигрывал "марсом"?

Калантар не стал настаивать, отмахнулся от Гараша, как от липнувшей к лицу мошки.

– Тогда вылезай из-за стола, была бы честь предложена. Ярмамед, на коня!..

– Осмелюсь ли помериться с вами, лелеш? – взмолился Ярмамед, но тотчас же подсел, взяв кости.

Назназ смеялась, подзадоривала обоих игроков, а Калантар играл с молниеносной быстротой и восхищался каждым своим ходом. Гараш видел, что председатель исполкома играл глупо, необдуманно, однако Ярмамед, славившийся на всю округу мастерством, в два счета получил "марс".

Калантар догадался, что ему подыграли, но не подал виду. Он привык всегда оставаться победителем, всю жизнь снимал сливки с молока. На пост председателя его выдвинули также случайно: кто-то порекомендовал, а кто-то поленился даже побеседовать с ним, приглядеться... При обсуждении серьезных хозяйственных вопросов он не высказывал своего мнения, а ограничивался неопределенными восклицаниями: "Ага! Разумеется! Какие могут быть сомнения?" На всех заседаниях он голосовал "за", а если оставался в меньшинстве, тотчас кричал во весь голос, что его ввели в заблуждение. Калантара даже был аттестат об окончании педагогического института, но грамотно писать ни по-азербайджански, ни по-русски он не умел и не подписывал ни одной бумаги, раньше чем ее не визировал его заместитель.

Насладившись смущением поверженного в прах Ярмамеда и льстивыми похвалами Назназ, Калантар захотел сразиться с Салманом, который куда-то исчез. Гараш уже не раз замечал за ним эту привычку: когда появляются гости, взваливать все хлопоты на сестру, а самому хорониться в темном углу.

Наконец нашли Салмана, он стал играть и, конечно, через несколько минут признал себя побежденным, с досадой швырнул кости, даже выругался.

– Теперь сыграем с тобой, красотка?

Назназ не чинилась, потянулась к "зарам", но тут Гараш не вытерпел, вышел из темноты.

– Ага, тракторист набрался мужества! – засмеялся Калантар. – Внимание, внимание, бросаем... У меня пять.

– Скажи-ка, товарищ, какое у тебя дело к механизаторам, и я пойду! произнес дрожащим от злости голосом Гараш.

– Подумать только, он даже шуток не понимает! – воскликнула Назназ.

– Что с тобою, парень, успокойся! – Салман вскочил, словно его пружиной подбросило, попытался обнять Гараша.

Зато Калантар обиделся.

– Чего он петушится? Не хочешь – не играй, уходи на свою завалинку. Не очень-то кичись. Одним постановлением могу сбросить твоего папашу с председательского места. Преемники найдутся.

В бешенстве, не сознавая, что он делает, Гараш схватил "зары" и швырнул их в самодовольное лицо Калан-тара.

– Дикарь! – взвизгнула Назназ, а Калантар от неожиданности пошатнулся, ухватил ее за локоть и потянул на себя. Падая в его объятия, хозяйка продолжала пронзительно кричать: – Хам! Деревенщина!

Но Гараш уже ничего не слышал. Человек, одежда которого объята пламенем, убегает сам от себя... И Гараш в эту минуту убегал в темную, глухую степь, чтобы спастись от самого себя, от угрызений совести, от стыда.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Заросший густой травой арык зеленой каймой обрамлял хлопковые поля. Вода журчала, напоминая людям, что арык жив. Ширзад, остановившись на берегу, с наслаждением прислушивался к говорку ручья.

Кусты хлопчатника поднялись уже на две пяди, обросли листвой. Вдалеке работал трактор, позади него шли женщины в пестрых платках и подрубали кетменями уцелевшие сорняки. У арыка девушка в соломенной шляпе с зеленой лентой смешивала минеральные удобрения с навозом и бросала эту смесь в воду, текущую на поля.

Это была Першан.

– Не знать бы тебе усталости, – пожелал Ширзад, подходя к ней.

Першан даже не оглянулась: то ли постеснялась, что голые руки до локтей замазаны навозом, то ли увлеклась работой.

– Что ты сказал?

– Сказал: "Будь счастлива".

– Умнее ничего не смог придумать?... – пробормотала девушка.

Перепрыгнув через арык, парень поднял лежавшую на земле лопату и начал швырять навоз в воду. Тут упрямая Першан не выдержала, глаза ее сверкнули: вырвав у Ширзада лопату, она с силой бросила ее.

– Товарищ бригадир, занимайся-ка своим делом. Мне что-то не хочется делить с тобой трудодни.

– Я только хочу тебя научить, как мельчить навоз.

– Давным-давно научилась. Не беспокойся. А если делать нечего, бери кетмень да помогай женщинам, у них, наверно, поясница разламывается от усталости, – сердито отрезала девушка.

Ширзад прищурился и увидел там, где кривыми рядками торчали реденькие чахлые кустики хлопчатника, Гызетар, яростно взмахивующую кетменем.

– Пожалела подругу? У нее муж механизатор, пусть и старается избавить жену от кетменя.

– А твое дело сторона? – Першан презрительно рассмеялась. – Чего торчишь, как тополь? Есть свободное время – так спой песенку или почитай стихи, – все веселее на душе станет.

Она непрерывно подмешивала навоз в воду, текущую из арыка на низко лежавшее поле, но эта однообразная работа нисколько не успокаивала ее. Ширзад расположился в сторонке, на берегу арыка, и, любуясь девушкой, думал, что в груди Першан бьется доброе материнское сердце, а характер отцовский – упрямый, твердый, непреклонный. Если такая полюбит, так на всю жизнь. Навсегда останется верной – и в разлуке и в бедах...

– Что это ты по веселью истосковалась? Плохо живется, что ли? спросил он мягким дружеским тоном.

Першан фыркнула, спустилась к арыку, вымыла руки и сказала тоскливым голосом:

– Гараш нас опозорил, вот горе. Мать ночи напролет глаз не смыкает. Не поверишь, она Майю полюбила сильнее, чем меня. – И неожиданно резко закончила: – Вот и доверяйся этим мужчинам!

– Не все же одинаковые...

– Мой Гараш лучше всех, честнее, благороднее, – крикнула Першан. – А если и он так обошелся с женой, чего же с других-то спрашивать?

Ширзад понял, что защищать сейчас честь мужского пола и невыгодно и бесполезно. Он мог бы сказать, что любит Першан, что дышать на нее боится, что она всегда для него останется самой красивой, самой желанной, но промолчал, поднялся, поглядел на степь. Трактор уже остановился; женщины, положив, словно винтовки, кетмени на плечи, потянулись гуськом к полевому стану.

– Убирайся с глаз моих куда хочешь, а мне пора завтракать, – сказала Першан, поправила выбившиеся из-под косынки кудри, стряхнула пыль с платья и пошла, но за арыком неожиданно остановилась и, не глядя на Ширзада, позвала: – Пойдем. Хватит голодным по солнцепеку мотаться, накормим, чем бог послал...

В полевом стане было шумно: женщины расстелили на прохладной, обдуваемой ветерком веранде принесенные из дому скатерти, разложили горками чуреки, яйца, масло, сыр. Першан и бригадира встретили веселыми шутками, смехом.

Тетушка Телли, похожая в своих сборчатых юбках на гигантский кочан капусты, облупливая с яйца скорлупу, вдруг воскликнула:

– Соль-то забыли! Дай-ка, голубушка, – попросила она Гызетар.

– Аи, тетушка, что с твоей памятью сделалось? Выдвинули звеньевой, а ты опростоволосилась, – засмеялась Першан.

– А я завернула память в платок, чтобы подарить одному человеку, забывшему о семейном долге, – с милой улыбкой ответила Телли.

Все сразу притихли: Гараш завтракал в соседней комнате, а двери были распахнуты настежь...

Першан отдернула протянутую к чуреку руку. Как она ни была зла на брата, а при народе сочла нужным заступиться:

– Аи, тетушка, каким сладким был твой язычок, когда ты распевала баяты. А теперь с твоих уст срываются горькие, как перец, слова.

– А сладкий язык я тебе дарю, доченька, пользуйся... Ты же всех оправдываешь, горькой правды в лицо никому не говоришь...

В разговор вмешалась полная женщина, с мускулистыми, как у циркового борца, руками.

– Видела вчера на поливе вашу невестку. Пожелтела, бедняжка, как осенний лист. Не больна ли?

– Словно луну в рамазан, ее и не видно, – подхватила соседка. – Или совсем переселилась в "Красное знамя"?

– Там председатель добрее! – ехидно вставила какая-то девушка, прячась, за спины соседок.

На щеках Першан вспыхивали и исчезали багровые пятна. Сжалившись над подругой, Гызетар строго сказала:

– Распустили языки-то! Стыда нету. А если, у Майи такая работа? Будто не слышали, что у Кара Керемоглу земля засолонилась? Несколько гектаров. Ведь это такая беда!... Лучше бы рассказали заместителю председателя о своих нуждах. – И она кивнула на подъехавшего на гнедом жеребце Салмана.

Тот спешился, отдал поводья сторожу и молодцеватой походкой вошел на веранду, пожелал собравшимся приятного аппетита.

– Спасибо! – ответила за всех Гызетар. – Милости просим к нашему столу, да вот беда, горяченького ничего нет. Мы-то все лето так, а тебе с непривычки кусок в горло не полезет...

"Вот проклятая баба! Похуже тетушки Телли", – поморщился Салман, но нашелся, указал на Ширзада, который сидел рядом с Першан, брал масло и чуреки с ее скатерти: на веранде было тесно, они сидели, почти прижавшись друг к другу. Салмана так и передернуло, но он не выдал себя, улыбнулся и повторил: