Текст книги "Слияние вод"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Тетушка Телли, спой, чтобы душа радовалась! – попросила Першан.
Тетушка даже не ответила – подобрала край рубахи, сунула в юбку и деловито осведомилась у Гызетар:
– Откуда начнем, звеньевая?
Она хотела дать понять председательской дочке, что в поле пришли работать, а не развлекаться.
– Да вот с восхода и пойдем!, – сказала Гызетар, глянув на огненно-рыжее солнце, выкатившееся из-за горизонта и осветившее золотистыми, пока еще не жаркими лучами широкую грудь Мугани.
Девушки в пестрых ситцевых платьях взялись за лопаты, начали вскапывать землю возле арыков, где не мог пройти трактор.
Першан не унималась и за работой.
– Тетушка Телли, к лицу ли тебе землю копать! Тебе бы ашугом быть: повесить на плечо саз, ходить по деревням и радовать людей песней.
– Прошли мои времена, – проворчала тетушка. – Постарела я, и белый свет мне не мил.
Воткнув лопату в землю, Першан подбежала, обняла тетушку, расцеловала.
– Не отказывай мне – спой, прошу!
– Отстань, на душе тяжело...
Тетушка Телли была всех старше в звене, девушки уважали ее, посвящали в свои заботы и радости, она всегда давала мудрые советы, которые, к слову сказать, редко выполнялись. Когда она была весела, то потешала девушек забавными историями и побасенками, обязательно добавляя, что рассказывает не потехи ради, а в назидание.
Не легко сложилась жизнь тетушки, но, пожалуй, никогда еще не видели ее такой мрачной, И девушки нестерпели: побросали лопаты, окружили Телли, стали расспрашивать, что случилось.
– Лучше не спрашивайте. – Тетушка вытерла глаза концом выцветшего платка. – Ребенок, – это она своего сына, чернобородого Керема, называла ребенком, – со всем голову потерял: жена больна, дети заброшены. Как маленькой Гарагез с близнецами справиться?
– Не горюй, тетушка. Хочешь, отцу скажу, он по шлет машину, детей привезут в село? Хочешь, сама поедешь за ними? – предложила Першан.
Тетушка Телли вспылила:
– Говорят: "Не ходи за орехами в лес – и черта не встретишь!..." Не хочу иметь дела с твоим отцом! Ребенок в таком горе, а он назначил ревизию на ферме. Мой сын на колхозное добро не позарится! Пусть не одна, а сто комиссий работают, ничего не найдут!
Слова тетушки больно задели Першан. Она не смела обвинять отца: должность у него ответственная... Как же не проверять подчиненных? Значит, есть какие-то серьезные соображения. Но и тетушку жаль. И Першан, нахмурившись, принялась работать. Взялись за лопаты и остальные.
Спустя час, когда высоко поднялось солнце, усталые девушки расстелили у арыка брезент, прилегли отдохнуть. Кто жевал чурек, запивая молоком из бутылки, кто дремал, кто мурлыкал песенку... Першан легла с краю, потянулась, закинув руки за голову, и закрыла глаза. Ей было неприятно, что Телли так злобно сказала об отце. Конечно, Першан сама часто была им недовольна, но она считала, что осуждать отца может лишь она одна, да и то в домашнем кругу.
Послышался шум мотора – вдали шли автомашины, Гызетар, шагами измерявшая вскопанный участок, из-под ладони посмотрела в степь.
– А вдруг комиссия? Вставайте, вставайте! – встрепенулась тетушка Телли. – А то Ширзад еще выговор за нас получит! – И раньше всех поднялась, схватила лопату.
И хотя здесь комиссии еще нечего было осматривать, девушки по знаку Гызетар дружно взялись за лопаты.
В конце поля, там, где пролегало шоссе, показались две "победы" и "москвич". Какие-то люди вылезли из машин, подошли к вспаханному участку. Прищурившись до боли в глазах, Гызетар разглядела среди них стройного Ширзада и расхохоталась:
– А там и правда бригадир! Как ты его, тетушка Телли, приметила? Видно, сердце сердцу весть подает!
Девушки так и прыснули, зажимая рты косынками, а Першан сказала с хитрой улыбкой:
– Что ты! Тетушка хочет только услужить бригадиру и премию заработать...
Тетушка возмущенно отплюнулась – вот болтушка-то! – с силой вонзила лопату, вывернула огромный ком земли, руками разрыхлила и лишь после того сказала, выпрямившись:
– Да, хочу услужить!... Не скрываю. А тебе-то что? Парень представительный, умница, одним взглядом покоряет женское сердце!... Была бы лет на десять помоложе, отбила бы его у тебя...
Першан пренебрежительно сказала:
– И на здоровье! Возьми это сокровище себе, никто не заплачет.
Тетушка покачала головой.
– Да где лучше найдешь, слепая ханум? Вроде отца, видно, никто на вас не угодит. Будешь выбирать – и останешься на бобах. Прекрасный, как весенний цветок, юноша! А что за характер! Душа чиста, как родниковая вода. Такой полюбит – лелеять жену станет...
Девушки продолжали прилежно копать, но потихоньку хихикали, перешептывались.
– Аи, тетушка, если ты в сердечных делах все понимаешь, почему пятнадцать лет вдовеешь? – не осталась в долгу Першан.
– Это уж не твоя забота, не меняй разговора, председательская дочка! невозмутимо ответила тетушка. – Смотри, как бы отец не поставил разборчивую невесту перед Плоским Салманом: вот, мол, твой нареченный.
Першан растерялась, даже рот раскрыла, а Гызетар тоже не пощадила подругу, плеснула керосину в огонь:
– Чем же плох Салман? Мужчина как мужчина...
– А, чтоб он в преисподнюю провалился! – простонала тетушка Телли. Не мужчина, а бурдюк с патокой!
– Не могу согласиться с вами, тетушка. Правда, раньше он был сладеньким, но теперь, на посту заместителя, стал, пожалуй, внушительнее Рустама-киши, – серьезно возразила Гызетар, но не выдержала, расхохоталась.
А тетушка, ударив себя кулаком в грудь, с негодованием воскликнула:
– Чтоб я поверила человеку, который изменился, оседлав стул у телефона!... Пусть его улыбка цветет, как роза, а я говорила и говорю: двуличный! А как мужчина – яйца выеденного не стоит, уж в этом-то не сомневайтесь!
Девушки надрывались от смеха, и если бы не строгая Гызетар, побросали б работу.
А Першан с яростью копала, расшвыривая комья, лопата так и мелькала в ее загорелых сильных руках, соленый пот струился со лба; не разгибаясь, она вытирала лицо рукавом. Она знала, что тетушка Телли издавна недолюбливала Салмана, но все же как она смеет так отзываться о нем: не может мудрый отец взять себе в заместители двуличного человека, – в этом Першан уверена.
Странно только, что, хотя Салман постоянно оказывал людям услуги – и авансы выдавал, и выписывал увольнительные, чтобы хозяйка могла съездить на базар, и отпускал кирпич для печей, – среди колхозников все упорнее шли слухи, что бухгалтер мошенничает.
Рустам, не задумываясь, приписывал такие разговоры завистникам.
Один позавидовал, другой позавидовал, это Першан допускала, но чего тетушке Телли завидовать? Руки ее в мозолях, из года в год выращивает она хлопок на муганской земле, на место Салмана не стремится.
Першан привыкла во всем верить отцу. Она с ним ссорилась, часто обижалась на него, а верила ему даже больше, чем матери. Долгие годы Першан любила тех людей, каких привечал отец, и презирала тех, кого он отвергал от сердца. Но все же не зря Сакина не выносила Салмана, да и Гараш хмурился, как только он появлялся в доме...
Задумавшись, Першан не сразу заметила, как тетушка оперлась на лопату и запела только что сочиненную ею песенку:
С гор спускаются стада,
Блея, тянутся стада.
Если дружишь с нечестивым,
Значит, жди – придет беда!
Першан возмутилась.
– Аи, тетя Телли, с чего это мой отец встал тебе поперек горла?
– Попробуй догадайся! Должности у меня никакой нет, – значит, сместить не сможет. Жульничеством не занимаюсь, – значит, уколоть меня нечем! Керема снимет? Дай бог тебе, дядюшка, здоровья, – с голоду не помрем. Всю жизнь был чабаном – чабаном и останется. Ничего мне Рустам худого не сделал и сделать не может. А не люблю я его потому, что от народа отделился, людей не жалеет, не бережет! И Плоского Салмана к себе зря приблизил, это уж попомни, девушка! – И Телли многозначительно поджала губы.
– Чего это мне помнить? – сердито спросила Першан.
– А то, что Салман возит невестку своего благодетеля на коне, красуется перед ней..... Вот это и помни!
Швырнув лопату на землю, Першан с ехидной кротостью сказала:
– Аи, аи, седая женщина, бабушка, а подолом сплетни заметаешь по деревне! Из-за таких, как ты, бедный Ширзад не может организовать ансамбль пляски. Стоит девушке и парню встать в круг, взяться за руки, как начинаются сплетни. По-твоему, девушка халва: ам – и проглотили?...
Подруги горячо поддержали Першан. Если раньше они сочувствовали тетушке и подсмеивались над председательской дочкой, то теперь стали на ее сторону:
– Правильно, Першан, правильно!
– Из-за таких, как Телли, с родным братом боишься шаг по деревне сделать – сразу осудят!
– Страхом наши руки связаны!... – Гызетар тоже вмешалась:
– А вы бы эти путы разорвали да выбросили! Пусть сплетничают, пока языки не устанут. Да, между прочим, про работу не забывайте! – повысила она голос.
Девушки примолкли, но самая бойкая не унялась, с горечью сказала:
– Наджаф, конечно, слушать никого не станет! Комсомолец... А есть такие мужья – запрут жену и начнут терзать: почему с одним поговорила, почему другому улыбнулась, почему с третьим рядом шла? А злоба разыграется – так и прибьет ни за что!
– А ты его по зубам, по зубам! – крикнула Гызетар. – Клыки-то вы рви, вот и перестанет кусаться. Никогда не пожалею женщину, которая сносит побои!
Першан расстроилась. Значит, о Майе уже сплетничают в деревне. Жаль брата: если узнает – изведется. Она вспомнила, как влетел на всем скаку гнедой жеребец к ним во двор, как Майя, сияющая, счастливая, спрыгнула с коня. Но ведь отец-то ехал рядом с ними?... Так в чем же можно обвинить Майю? И как можно громче, чтобы слышали все подруги, Першан сказала:
– Аи, тетушка, как же нам, бедным, жить на свете, если седовласые сплетничают? Ведь рядом с Салманом и Майей отец ехал на своей кобыле! – И победоносным взглядом окинула девушек.
– Доченька, сплетен я не выдумываю, – вздохнула Телли. – За что купила, за то продаю. Ярмамед рассказал... Отец ехал вместе с ними с фермы – правдивы твои слова. А ведь на ферму-то они прискакали вдвоем.
Першан не знала об этом и смутилась, но Гызетар сказала, что тетушке Телли, активистке, члену партии, должно быть стыдно. Пусть Майя хоть месяц подряд ездит с Салманом по степи, – что в этом особенного? Если муж и жена доверяют друг другу, нечего посторонним вмешиваться.
Все замолчали. Не поднимая голов, девушки проворно копали и рыхлили землю, с любопытством поглядывая изредка на незнакомых мужчин, все еще расхаживавших по озимому клину. Теперь среди них легко можно было различить Ширзада и Рустама.
Вдруг Ширзад отделился от группы и направился к девушкам. Першан почувствовала, что начинает краснеть, а тетушка Телли в отместку за свое недавнее поражение сказала:
– Щечки-то у председательской дочки заалели, как горный мак. С чего бы?
– Аи, тетушка! – с досадой ответила Першан. – Сама в бригадира влюблена, а на нас, бедняжек, бросашь тень!
Тетушка Телли, скрестив руки на груди, подобно выступающему на празднике ашугу, громко запела:
Яблоко в саду растет
Это жизнь дарящий плод.
Как горит твой взгляд игривый,
Так за сердце и берет!
Ширзад не подал виду, что услышал песенку, весело поздоровался, спросил, как обстоит дело с удобрениями.
Першан подмигнула подружкам и невинным детским голоском ответила, что про удобрения-то они и позабыли.
У бригадира вытянулось лицо.
– Вот те на! – В голосе Ширзада зазвучали металлические нотки. – Как же мы победим в соревновании?
– А зачем побеждать? Можно и не побеждать! – Глаза Першан были наивными. – И какое значение имеет такой клочок земли? И без удобрений что-нибудь вырастет! Да что с вами, товарищ бригадир? Вы нахмурились? У вас настроение испортилось?
– Балуется она, не обращай внимания, все давным-давно сделала, что требуется, – успокоила Ширзада звеньевая.
– Опытный бригадир не спрашивал бы, сам заметил, что земля набита удобрением, как пирог фаршем! – сказала Першан.
Странное дело, Ширзад испытывал удовольствие от любых ее самых грубых шуток. Он бросил на девушку взгляд, полный нежности, и, обращаясь ко всем, серьезно сказал:
– Завтра на вашем участке проведем показательный сев. Чтоб ваши страдания ко мне перешли, проверьте-ка еще раз все мелочи. Может, комиссия и сюда заглянет.
– Нет, мальчик, нет, пусть лучше твои страдания падут на ее голову, и тетушка Телли показала на
Першан.
Та звонко расхохоталась.
– Ух, парень, девушка вся кипит, – продолжала, оживившись, Телли. Удержу нет, прямо на скалы карабкается. Неужели в деревне нет игита, который бы ее приструнил?
Ширзад совсем было собирался уходить с участка, но остановился в нерешительности.
– Эй, наберись хоть у друзей мужества, скажи, – подстегнула его Першан.
Юноша внезапно осмелел, взял ее за плечи, притянул к себе и вполголоса пропел известную всем девушкам песенку:
Милая моя, цветок увял.
Выпала роса – продрог, увял.
Засмеялась, отняла рассудок.
Ах, какой же это смех звучал!
Смысл песни до того был ясен, что Першан опустила глаза, почувствовав, как торопливо застучало сердце. Подруги, и пуще всех тетушка Телли, засмеялись. Из-за арыка раздался насмешливый голос Салмана:
– Подходящее время нашел для любовных утех, товарищ бригадир!
Ширзад по своему добродушию принял его слова за шутку, но Салман, подойдя ближе, продолжал с подчеркнутой деловитостью:
– А ну-ка доложи, как идут дела. Готов участок к севу? – И вынул из кармана блокнот. Он хотел показать девушкам, и прежде всего Першан, что теперь он постарше и поважнее Ширзада.
– Когда прикажете отчитаться? – по-военному спросил Ширзад. – Между прочим, завтра на партбюро мы будем слушать доклад председателя о севе. Вам, товарищ заместитель, тоже надо подготовиться.
Салман отпрянул, будто на него замахнулись, и пошел вдоль арыка, провожаемый веселым девичьим смехом.
А тетушка Телли ударила себя по бокам.
– Вай-вай! Что значит сидеть у стола с телефоном! Хорошо сказано: "Не дай бог верблюду крыльев, – облака разрушит!"
2
Земля, прогретая жаркими солнечными лучами, очнулась от спячки. Дни стояли ясные, теплые; ни ветерка, ни дождей. Озимые поля покрылись пушистым ковром. По обочинам дорог, по берегам арыков, всюду, где не побывали прожорливые овцы, зазеленела трава.
Некоторые колхозники считали, что в нынешнем году весна ранняя, значит, пора начинать сеять зерновые и кукурузу, чтобы управиться до посева хлопка. Другие утверждали, что холода еще вернутся, торопиться не стоит.
Каждую весну шли эти споры, и надо сказать, что и у сторонников раннего сева, и у противников были убедительные доводы.
Поторопишься – семена не прорастут, сгниют в земле, придется пересевать. Пересеять не так уж трудно, но на сколько же снизится оплата трудодня!
А запоздал – еще хуже: семена в сухой земле прорастают медленно, хлопчатник становится хилым, вовремя не цветет; наступит летняя жара, а коробочки не раскроются, так зелеными и останутся. Тогда бригаде совсем плохо: урожай жалкий, заработки никудышные.
Но если посеять в срок, в удобренную, полную влаги землю – не успеют еще зажелтеть пшеница и ячмень, как на кустах хлопчатника уже лопнут коробочки и покажутся белоснежные пушистые комочки, похожие на белых голубей. Сил бригада затратит не так уж много, а урожай баснословный.
Внимательно выслушав и противников и защитников раннего сева, посоветовавшись со стариками, изучив длительный прогноз погоды, Ширзад решил рискнуть – начать сеять на участке звена Гызетар.
Два дня назад он зашел в правление и сказал о своем намерении председателю. Рустам при встрече с бригадиром обычно морщился, усердно дымил, так что глаз не видно было. И на этот раз он поступил так же. Пока Ширзад говорил, председатель с глубокомысленным видом затягивался дымом, а слушал ли он бригадира – понять было трудно.
– Ладно, начинай, – неохотно разрешил Рустам и занялся своими бумагами.
Ширзаду хотелось встряхнуть председателя, сказать в упор: "Эй, дядюшка, проснись, вдумайся в мою речь, а потом уж соглашайся!..." Но он промолчал. Из соседней комнаты он позвонил Шарафоглу, попросил прислать Наджафа с тракторной сеялкой.
За два дня земля подсохла, участок в семьдесят гектаров был готов, семена отборные – зернышко к зернышку.
Вечером весь колхоз облетела весть, что на участок Ширзада утром приедут гости из "Красного знамени" проверить, как выполняется договор.
Утро начиналось парное, мглистое. Наджаф, в телогрейке, в высоких сапогах, расхаживал у тракторной сеялки, поторапливал девушек. Ширзад взял горсть мягкой рассыпающейся земли.
– Как сквозь сито пропустили! Словно первосортная крупчатка. Ну, девушки, начнем, да будет ваша рука легкой!
Принесли мешок, засыпали семена сперва в ведра, а потом уж в семенной ящик сеялки. Першан подхватывала тяжелый мешок, как былинку, Ширзад любовался ее сноровкой и ловкостью, раскрасневшимся лицом и думал, что нет на свете девушки прекрасней...
Едва трактор тронулся, на поле показалось начальство: Рустам, Салман, Ярмамед и гости – Кара Керемоглу и все еще красивая, статная Зейнаб Кулиева.
– Выступает-то, как пери! – вздохнула Першан. – И не подумаешь, что колхозница. На врача похожа!
– Эй, дочка, не заглядывайся, семена рассыпаешь, – напомнила тетушка Телли.
В это время Салман выбежал на середину поля и поднял руку. Наджаф затормозил, решив, что случилась какая-то беда, но стоявшие на сеялке Першан и Телли показали ему знаками, что все в порядке, он снова потянул к себе ручку, и трактор загудел.
– Стой, стой, кому говорю! – закричал Салман и замахал рукою. – Кто позволил сеять? Семена губите?
Он решил, что бригадир самовольно приступил к севу – подходящий случай унизить Ширзада при гостях и Першан, еще раз показать Рустаму-киши, что доверять этому человеку невозможно.
А Рустам и в самом деле уже забыл, что два дня назад разрешил начинать сев.
– Вы же сами позавчера согласились, – с упреком напомнил Ширзад.
Метнув куда-то в сторону гневный взгляд, Рустам сказал:
– Два дня назад было одно, теперь – другое. Небо-то хмурится.
– Ничего не хмурится! – крикнул с трактора Наджаф.
– Вот как нагонит тучи, как хлынет дождь, тогда и кончится все бедою, – продолжал председатель. – Так что не торопись.
Торжествуя полную победу, Салман шумно негодовал:
– Подумать, какое самовольство!... Разве можно так халатно относиться к обязанностям бригадира? А вдруг ночью мороз?
Першан, стоя на площадке сеялки, не знала, что делать: ей хотелось заступиться за Ширзада, за опечаленную Гызетар, за честь всей бригады, но она не решалась спорить с отцом при гостях.
Выручила всех Зейнаб Кулиева. Выступив вперед, она негромко, но отчетливо заметила:
– Март на исходе, вполне можно сеять. Какие у нас на Мугани теперь морозы! Ну, захолодает немножко, а земля-то ведь не промерзнет.
– Я отвечаю за урожай, – твердо сказал Ширзад.
– А если заморозки? – спросил Рустам.
– Никаких заморозков в эту декаду не предвидится: Откуда знаю? Прогноз бюро погоды!
Рустам расхохотался.
– Знаем мы это бюро погоды! Говорят: "Солнце", – жди дождя; говорят: "Дождь", – жди солнцепека! Сынок, я – твое бюро погоды, волосы мои поседели, глаза потускнели оттого, что следил за тучами, ветрами, закатами.
– Аи, какие мы счастливые! – закричала тетушка Телли. – Что там теперь правительственное радио или газеты? Наш председатель все, все знает!
Рустам счел недостойным мужчины связываться с ней и промолчал, но подумал: "Погоди, я тебя еще заставлю своим платком пыль подметать у моих ворот!..."
– А мы посеяли двести гектаров, – мягко проговорил Кара Керемоглу. – И не раскаиваемся. По правде сказать, я тоже колебался, вот она, – он взял за руку Зейнаб, – подтолкнула...
– Да, в этом году придется быстро действовать, – сказала Зейнаб, помолчала, задумавшись, затем добавила: – Решительно нет смысла ждать. Смелее беритесь, соседи, не раскаетесь.
– Кроме смелости, нужен еще здравый смысл, если не ошибаюсь, – заметил Салман и захихикал, довольный своей находчивостью.
– Э, молчи, не мешай сестрице Зейнаб! – властно оборвал Рустам.
– Правильно, товарищ Салман, вполне правильно! – У Зейнаб Кулиевой было очень усталое лицо, и говорила она с трудом. – Земля уважает смелого и умного хозяина. Ветер, снег, дождь, солнце – то наши враги, то друзья. Вовремя воспользуемся погодой – значит, друзья. Запоздали – враги! – Она глубоко вздохнула. – Вот и давайте действовать и умно и смело.
Першан впервые видела, что отец робеет перед женщиной, – не смеет ее остановить. "Попробовала бы Майя обратиться к нему с советом! Вот бы история началась... А как спокойна Зейнаб, как обдуманы и взвешены ее слова".
Еще больше удивилась Першан, услышав, как отец ответил:
– Желаю счастья, сынок! Наши гости – опытные, мудрые земледельцы. Как можно ослушаться их добрососедских указаний? – Он махнул Наджафу: – Давай трогай!
И трактор с монотонным рокотом потянул за собою сеялку.
Уступчивость Рустама всех поразила. А причина была проста: неприлично возражать гостям... Да к тому же он не был еще и сам уверен, пора ли начинать сев или еще рано.
Вскоре трактор был далеко, и шум мотора не мешал беседе. С наслаждением вдыхая влажный запах земли, любуясь степью, Кара Керемоглу, потомственный крестьянин, справедливо считавший, что нет ничего на свете прекраснее Мугани, сказал:
– Участок и вспахан и удобрен хорошо. Здесь себерете богатый урожай.
– Да, с бригадой Ширзада соревноваться будет нелегко, – согласилась Зейнаб.
Похвала известных всей республике мастеров высокого урожая была приятна Ширзаду, он взглядом поблагодарил гостей за доброе слово.
– Куда теперь поведешь? – обратился Кара Керемоглу к Рустаму.
– Куда сами пожелаете. Чтоб потом не жаловались, что показал только хорошее, а недостатки скрыл, – улыбнулся тот.
Кара Керемоглу показал на маленькую точку, темневшую на горизонте.
– Трактор как будто? Вот туда и пойдем.
– Отлично. По дороге озимые покажу.
Пропустив гостей вперед, Рустам задержался и шепнул Ширзаду:
– Слишком ты занесся, сынок! Имей в виду, если придется пересевать, не оберешься позора. Да и народ оставишь без хлеба насущного...
И, размахивая руками, быстро догнал Кара Керемоглу,
"Как это все надоело! – подумал Ширзад. – Рустам верен себе: болезненно воспринимает любое возражение. Эх, как трудно!" И тут же возникла мысль: а стоит ли огорчаться? Есть своя бригада – хлопот по горло, надо собрать тучный урожай. Можно держаться в сторонке, ни во что другое не вмешиваться. Что, ему больше других надо? В бригаде его уважают – и Гызетар, и Телли, и даже дерзкая на язык, но трудолюбивая в поле Першан, и другие девушки всегда поддержат, сил не пожалеют, чтобы победить в соревновании. Не Словом, а примером он покажет всему колхозу, как нужно работать.
Но едва успел Ширзад сделать несколько шагов по своему участку, как эти мысли показались ему странными, дикими. Что это, преждевременная усталость, отказ от борьбы? Нет, этому не бывать.
– Почему остался? – окликнула его Гызетар. – И без тебя обойдемся. Ты с гостями иди, посмотри, что в других бригадах творится. Если выбрали тебя партийным секретарем, будь в курсе всех колхозных дел.
– Уговорила! – ответил Ширзад и побежал вдогонку за гостями.
3
Всю дорогу Рустам всматривался в землю, предоставив Салману занимать разговорами гостей. Он примечал и трещины на пригорках, и быстро подсыхавшую почву в ложбинках, и сочную мураву по канавам и вдоль арыков. И все же боязнь заморозков сковывала его волю.
– Почему же они стоят? – удивленно спросил Кара Керемоглу.
– Кто стоит? – Рустам встряхнулся, чтобы отвлечься от размышлений.
Оказалось, что они уже подошли к трем тракторам, неподвижно застывшим на краю огромного массива. Салман только что объяснил гостям, что здесь, на участке в восемьдесят гектаров, будет посеяна яровая пшеница.
– Горючее, наверно, кончилось. А может, какая авария? – Рустам растерялся.
– Да нет, не похоже, трактористов-то не видно, – возразил Кара Керемоглу.
"Ну и лиса! – подумал Рустам. – Все с одного взгляда смекает. Когда проходили мимо озимых, мягких, как постель новобрачной, так он воды в рот набрал, не хвалил! А тут встрепенулся... – Сейчас он не сомневался, что у Кара Керемоглу душа не игита, а завистника. – Мало ли что! Половину участка вспахали и прилегли отдохнуть, – утешал себя Рустам, но через минуту ему стало ясно, что здесь к пахоте и не приступали. – Видно, эта проклятая цапля Ярмамед опять забыл прислать и воду для заправки, и пищу трактористам. И Салман тоже хорош! Обоих придется выгнать из правления, как собак из мечети. "Берите-ка кетмени, правнуки свиньи, отправляйтесь в поле!...". Избаловались жрать колхозный хлеб, прохлаждаясь у стола с телефоном. В кошек превратились, в кошек из ханского дворца, зажиревших на кюфте, – лень глаза открыть, под носом у себя мышь заметить..."
Злость застряла в горле Рустама, будто рыбья косточка. Увидев Гараша среди отдыхавших на солнцепеке трактористов, он почернел, кулаки сжались. Ах, рожденный мною и на меня непохожий лентяй! Осрамил, родного отца осрамил в такой день!
– Притомились? На солнцепеке решили погреться? Другого времени не нашли? – накинулся на трактористов председатель.
Те нехотя поднялись, отряхнулись, поздоровались, но ничего не сказали в ответ Рустаму.
– Что глазами хлопаете? Языки проглотили? Почему не пашете?!
– Запрещено, – наконец сказал Гараш.
– Да кем запрещено, кем?
Неожиданно раздался знакомый сильный голос:
– Эй, Рустам, чего там прижал моих трактористов? Они-то в чем провинились?
Рустам резко повернулся и едва не вскрикнул от удивления: к нему подходил загорелый, с непокрытой головою Шарафоглу.
– Здравствуйте, товарищи, рад вас видеть вместе. – Он пожимал руки, приветливо улыбался; для каждого у него нашлось сердечное слово.
– Так вот, старый друг, считал я тебя рачительным хозяином, а теперь сомневаюсь что-то, – обратился Шарафоглу к Рустаму. – Сам разве не видишь, почему тракторы стоят?
Появление Шарафоглу вовсе сбило Рустама с толку. Чтобы не попасть впросак, он не ответил, только пожевал губами.
– А вы догадались? – с лукавым видом спросил Шарафоглу Зейнаб Кулиеву.
Та замялась, покосилась на Рустама и сказала:
– Дядюшка Рустам только прикидывается, что не понял. Для чего же пахать-то, если не внесены удобрения?
С глаз председателя будто сняли пелену. Он окинул взором весь огромный участок и не обнаружил даже следов удобрений.
На миг его глаза встретились с глазами Ширзада. "А ведь я тебя предупреждал, но ты не послушался, решил, что подкапываюсь под твое председательское место. Теперь можешь убедиться, кто на самом деле тебя бодает рогами в спину..." – безмолвно говорил юноша. Но Рустам не понял, решил, что бригадир злорадствует, и обиделся еще сильнее.
Гараш пожалел отца и глухим, прерывающимся от волнения голосом сказал:
– Как только увидели, что нет удобрений, я в село побежал. Говорят: ты на мельнице. Бегу туда, говорят: отец встречает гостей. Вот и пришлось позвонить товарищу Шарафоглу.
– Да, Рустам, сам знаешь, пахать неудобренную почву запрещено. Строжайшее предписание! Лучше дня на два позже начать, но обязательно удобрить, – сказал Шарафоглу. – Чей участок?
– Немого Гусейна, – тотчас доложил Ярмамед.
– А! Того самого Гусейна, у которого семена не взошли на ста гектарах?
– Того самого, – подтвердил Рустам и подумал, что у его фронтового друга память отличная. Жаль, что годы подсушили Шарафоглу, ничего не признает, кроме службы. Ну, разве нельзя было об этом поговорить наедине?
А где же бригадир? – не отставал Шарафоглу.
– На ферму уехал, с ревизией.
– Нашли время! – удивился Шарафоглу и посоветовал председателю, чтобы не было простоя, направить тракторы хотя бы на участок Ширзада.
"И про Ширзада все знает, вот человек!" – ужаснулся Рустам.
А Шарафоглу курил, беспечно разговаривал с Зейнаб и Кара Керемоглу, всем своим видом показывая, что он не намерен придавать слишком большое значение этому неприятному происшествию. Подбодрить, что ли, друга хотел? Но не таким был Рустам, чтобы таить обиды и казаться веселым, когда на душе тяжело. Хватит! Теперь он поведет гостей на самые лучшие участки.
Однако неприятности не кончились. Едва вышли к шоссе, Рустам увидел юркий "газик", а рядом с ним Гошатхана, Немого Гусейна и Майю.
"Эта ящерица всегда перебегает мою дорогу, – подумал Рустам о Гошатхане. – И почему Гусейн вернулся? Вот я из него самого сделаю удобрения и разбросаю по земле!"
4
До самых сумерек Гошатхан ходил около палатки Керема и с нетерпением посматривал на дорогу.
К вечеру стали возвращаться в становище овечьи отары; Гошатхан наблюдал, как, раскачивая набухшее вымя, торопятся матки к загонам, а бараны идут позади, важные, горделивые – в неколебимом сознании собственного достоинства. Блеяние овец и ягнят слилось в нестройную симфонию, когда все отары заполонили становище.
Наконец все овцы и бараны были загнаны, и пастухи принялись на разожженном из хвороста и сухого помета костре готовить ужин и чай. Постепенно, минута за минутой, шум стихал и ночная тишина опускалась на Муганскую степь, лишь кое-где взвизгивали и гневно лаяли на проскользнувших в траве полевых мышей сторожевые псы.
Длинные языки пламени лизали темноту, и когда Гошатхан отворачивался от костра, мрак вокруг казался непроницаемо плотным – рукой можно пощупать.
Но вдруг мигнула и тотчас погасла на горизонте звездочка, через секунду опять вспыхнула – ярче, светлее, донесся приглушенный шум мотора, и Гошатхан с облегчением вздохнул: возвратился его "газик".
Машина остановилась за палаткой, со всех сторон сбежались собаки, Керем и чабаны еле-еле их отогнали.
Гошатхан помог жене выйти из машины. Мелек, такая же низенькая, как и муж, в теплом пальто казалась неуклюжей.
– Господи, темь-то какая!, – сказала она, подавая мужу чемоданчик. – А собаки не тронут?
Взяв жену под руку, Гошатхан осторожно повел ее.
– А как дети?
– Сельми согласилась переночевать.
– Значит, Севиль уснет не раньше полуночи, – покачал головой Гошатхан.
– Нет, нет, сказок не будет: я велела не засижи ваться позднее девяти.
– Как же, послушаются они тебя на расстоянии!
У входа в палатку ожидала врача Гарагез; она дрожала от вечернего холода, но даже не замечала, что замерзла. Маленький невзрачный Гошатхан был теперь в глазах девочки благороднейшим человеком, героем: ведь он послал за доктором свою машину.
В палатке Керема лампа стояла на ковре, фитиль был привернут, – сразу и не разглядишь, где больная. Мелек попросила:
– Девочка, где ты? Посвети-ка!
Гарагез подняла лампу, и Мелек увидела жену Керема, лежавшую в беспамятстве, а рядом с ней свернувшегося клубочком мальчика.
Мелек кивнула на ребенка, Керем догадался, взял сына на руки, а мальчуган так и не проснулся.
