Текст книги "Слияние вод"
Автор книги: Мирза Ибрагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
Но Наджаф с таким увлечением говорил о тротуарах, что Ширзаду стало стыдно, и он горячо поддержал товарища:
– Привыкли утопать по уши в грязи. В городе другие люди, что ли? Им нужен асфальт, а нам не нужен?
Когда деревья сажали, многие пророчили: "Высохнут..." А ничего, не высохли, так и облиты зеленью, года через три неба не увидим, – сплошная тень, прохлада, чистый воздух...
– Значит, ты согласен? – обрадовался Наджаф.
– Еще бы не согласен!
– Гошатхан с тобой хотел встретиться, он у нас в селе ночевал. К добру ли он так зачастил?
Ширзад не разделял подозрений друга.
– Экзамены на носу, учебный год кончается. Не вижу ничего удивительного в его приезде.
После завтрака Наджаф отправился в поле, а Ширзад пошел в школу, решив, что Гошатхан ночевал у директора.
Одноэтажное светлое здание школы с широкими окнами и выкрашенными голубой краской дверями выглядело нарядным. Ширзад, любуясь, подумал, что если Рустам возьмется, то уж сделает по-настоящему. Такой благоустроенной школой любой город может гордиться. А невдалеке, где на ровной площадке возвышаются груды обтесанных камней, строится колхозный Дом культуры. Рустам решил назло Кара Керемоглу, а заодно и председателям всех муганских колхозов воздвигнуть дивное здание. В Баку он пробился к министрам и с таким увлечением расписал им красоты будущего Дома культуры, что без затруднений получил все материалы; вагон за вагоном теперь гнали колхозу цемент, шифер, трубы для центрального отопления и водопровода.
Задумавшись, Ширзад не заметил, как подошел Гошатхан.
– Разрешите пожать вам руку, товарищ секретарь.
– Разве вы не в школе ночевали? – удивился Ширзад.
– У меня и в деревне много друзей, например, тетушка Телли... Гошатхан улыбнулся.
Ширзад насторожился: "Значит, наслушался рассказов о нашем председателе. Тетушка привыкла резать правду-матку. И правильно делает! Если гниль беречь, так смрад по всему миру пойдет! Добрая хозяйка залежавшуюся шубу вытрясет, на солнце просушит, проветрит, палкой пыль выбьет, чтобы моль не завелась!"
– Что так рано поднялись? – спросил он.
– Всегда на рассвете встаю, – объяснил Гошатхан. – Всю жизнь был деревенским учителем и научился у крестьян мудрому правилу: с сумерками ложиться, с зарею вставать. А тут еще разные мысли одолевают.
Ширзад осторожно заметил:
– Вас тревожат наши колхозные дела?
– А ты разве всем доволен? Что-то не похоже. – По тонким губам Гошатхана скользнула хитрая улыбка. – Я хотел с тобой кое о чем потолковать, – продолжал он серьезно. – Помогают тебе учителя? Ну, не тебе лично, а партийной организации, комсомолу?
Ширзад всего ожидал: упреков, что на участке Немого Гусейна посевы хлопчатника прорежены, напоминаний, что с культивацией надо спешить, но только не разговора о школе.
– Учителя у нас неплохие, – медленно начал он, – народ их уважает. Но живут как-то в стороне. Молодые учительницы-комсомолки аккуратно бывают на собраниях, членские взносы платят, а больше, пожалуй, ничем не занимаются. Директор относится ко всему с прохладцей: он беспартийный, как я на него повлияю?
– Ну, это дело простое... Пошли в школу, – предложил Гошатхан.
До уроков оставалось еще добрых полчаса: в школе было пусто, лишь в огороде двое перемазанных землею мальчишек возились около кустов помидоров. Директор, хмурый, озабоченный, подняв воротник помятого пиджака, молча расхаживал по двору. Он холодно поздоровался с Гошатханом и Ширзадом: было заметно, что он не ждал от этой встречи ничего хорошего.
– Чем занимаетесь? – спросил Гошатхан.
– Цветы сажаю, – с затаенной иронией ответил директор.
Мальчики переглянулись.
Гошатхан пожал плечами и вдруг бесцеремонно отогнул директору воротник пиджака, ногтем сбил соринку.
– Не мороз ведь!... И это ты меня решил разыграть? Думаешь, спутаю помидоры с хризантемами? Стыдно! Пошли в класс.
Нарядная с виду школа оказалась внутри запущенной, грязной. По углам коридоров скопились кучки мусора, на стенах висели запыленные картины и плакаты. Директор зевал, ежился, будто от сквозняка, отвечал Гошатхану с неохотой. Стенная газета? Как же, выходит аккуратно, но старый номер вчера сняли, а свежий еще не готов: ни одной заметки нет... В директорском кабинете из продранного дивана торчали стружки, подоконники были завалены подшивками газет, журналами, кипами тетрадей. На потолке темнело извилистое пятно, словно кровоподтек.
– Крыша прохудилась, – невозмутимо сказал директор. – Две недели назад я отправил председателю колкоза официальное заявление... Пока кровельщиков не прислали.
– А вы бы старшеклассников-комсомольцев собрали, да с ними и починили, – нараспев, с издевательской вежливостью, посоветовал Гошатхан,
– Приму ваши указания к сведению и исполнению, – директор почтительно наклонил голову.
– Может, товарищ Ширзад школе достанет шиферу? – таким же ехидным тоном спросил Гошатхан.
Ширзад смутился.
Когда разговор зашел об отметках и посещаемости, директор оживился, цифры посыпались, как горох из дырявого мешка, но Гошатхан слушал рассеянно.
– Значит, все дети школьного возраста учатся?
– Разумеется! На сто процентов. Согласно вашему предписанию! – бодро воскликнул директор.
– А дети чабанов?
Директор осекся, пришлось сознаться, что весною действительно дети чабанов перестали посещать занятия,
– Зимой тоже не посещали, – вздохнул Гошатхан.
Двери распахнулись, взвизгнув ржавыми петлями, вошли две молоденькие учительницы и старик преподаватель с тщательно расчесанной белоснежной бородою, поздоровались.
– Вы, наверно, слышали о Гасанбеке Зардаби? – спросил Гошатхан.
– Это из "Пахаря"? – наморщив лоб, с усилием припомнил директор.
– Он самый! Еще восемьдесят лет назад Гасанбек Зардаби говорил, что народный учитель должен факелом пылать, освещать путь крестьянам к новой жизни... Так ведь это еще в прошлом столетии говорено было. С советского учителя нужно больше спросить. Он должен быть образцом, примером, вожаком народа! – Гошатхан говорил не повышая голоса, и, пожалуй, одному Ширзаду было заметно, как трудно ему сдерживать возмущение. – Без огонька работаете, товарищи, лениво, равнодушно...
– Прошу не обобщать, – внезапно рассердился директор и побагровел. Единичные факты еще не дают вам права бросать такие обвинения всему коллективу преподавателей.
– Извините, ради бога, извините! – Гошатхан широко развел руками. Просто я хотел напомнить, что равнодушие – страшная беда. Равнодушный, ленивый учитель подобен несчастному дервишу, о котором пра вильно сказал поэт: "Подадут милостыню – доволен, не обругают – и этому рад".
Старик учитель давно уже порывался вступить в беседу, но, воспитанный в правилах старинных приличий, не мог перебить Гошатхана,
– Товарищ Гошатхан, ты прав, – сказал он наконец, – у рыбы холодная кровь, а у равнодушного в жилах не кровь, а сыворотка... Но заметь, что не только мы виноваты в отрыве от кипучей жизни колхоза, но и этот молодой человек, мой ученик. Между прочим. – И старик указал на Ширзада, – Ни разу он у нас не был, и думаю, что не ошибусь, если скажу, что и сегодня вы его сюда затащили насильно. Вот почему мы застряли в четырех стенах школьного здания и заросли паутиной.
Молоденькие учительницы, круглолицые, с ярким румянцем на щеках, с наивными глазками, при каждом слове старика одобрительно кивали.
– А директора вы напрасно ругаете, – продолжал старый учитель. Горожанин, недавно из института, деревенской жизни не знает, чувствует себя чужаком. Я об этом имею право открыто говорить потому, что ругаюсь с ним если не каждый день, то через день. Сбежал же от нас преподаватель русского и немецкого языков: не выдержал, год скитался по чужим углам, тосковал, друзей не нажил... А кто виноват? С Рустама ответственность не снимаю, но ведь и этот, – старик снова показал на Ширзада, – мог бы догадаться, пригласить молодого учителя в свою компанию.
Ширзад не знал, куда деваться от стыда.
В дверь робко постучали, и в кабинет вошла тетушка Телли, таща за собой заплаканную Гарагез. Поставив перед директором кувшин с перевязанным тряпочкой горлышком, тетушка с воинственным видом сказала:
– Недуги твои пусть падут на меня, но пошли эту девчонку в какой-нибудь класс, а если хромать по арифметике станет, не обращай пока внимания. Смышленая, все схватывает на лету.
Гошатхан улыбнулся, и Ширзад понял, что утром в доме тетушки Телли был обстоятельный разговор.
В коридоре прозвенел звонок, учительницы и старик ушли в классы.
– Эх, тетушка, тетушка! – с притворным огорчением сказал Гошатхан, когда дверь за учителями закрылась. – Звеньевая, активистка, а директору подарок принесла. Да разве так полагается? Сплетни пойдут, ему же, бедняге, неприятности.
– Бабушка, я ж говорила: не возьмет, – пискнула Гарагез, пряча лицо в сборках необъятной юбки тетушки Телли.
Директор был в полной растерянности.
– Как это не возьмет? Пусть только посмеет! – Тетушка рассвирепела, даже рукава засучила. – Да что он, моим подарком побрезгает?! А сплетен, дружок, – повернулась она к Гошатхану, – все равно не убавится, уж это ты попомни.
Тот захохотал.
– Придется взять, – посоветовал он директору. – Придется и эту черноглазую красотку тоже взять, если не в шестой, то в пятый класс обязательно.
Вздохнув, будто гора с плеч свалилась, директор сказал девочке:
– Беги в класс, я тоже сейчас приду.
Гарагез взвизгнула от радости, подпрыгнула и побежала; в дверях только мелькнул подол ярко-синего платья.
– Ну, в добрый час, – напутствовал ее Гошатхан. – Мне тоже пора.
Тетушка Телли поманила в коридор Ширзада, шепнула:
– На участок пойду. Пусть недуги твои падут на меня, каковы распоряжения?
– Разве сама не знаешь? На культивацию нажимай.
А в кабинете Гошатхан говорил директору, что надо вечерком посоветоваться, пригласить и Ширзада и Наджафа, всех учителей. Ведь от этой сонной одури и рехнуться впору... Директор краснел, рассыпался в уверениях, что учтет все указания, а Гошатхан ясно видел, что без постоянной помощи Ширзада тут дело не пойдет.
Выйдя на улицу, он спросил Ширзада, нельзя ли на днях созвать партийное собрание. Секретарь сказал, что завтра вечером хотели собраться, но Рустам попросил перенести на субботу.
– Узнаю Рустама, – лукаво улыбнулся Гошатхан. – Конечно, через три дня положение в бригадах резко улучшится, вот он и предстанет перед коммунистами в наилучшем виде... Ну, можно и в субботу, дело не убежит, подумав, согласился он, – вечером зайдем с тобой к учителям. Надо их расшевелить, тебе же помощниками станут. И Наджафа позови.
Среди каменщиков, клавших фундамент Дома культуры, показалась могучая фигура Рустама. И вот уж загремел колоколом его зычный бас, – кому-то крепко досталось... Заметив Гошатхана и секретаря, Рустам крикнул, не двигаясь с места:
– Завобразованием прямо-таки влюбился в наш колхоз. И чего тебя сюда демоны носят? Кажется, хлопчатник в порядке, зерновые пошли в трубку, бахчи цветут... Какой ярлык собрался приклеить?
– Не остри, не остри, сам невзначай уколешься, – спокойно ответил Гошатхан, подходя к председателю.
– Я тебя спрашиваю, – раздельно спросил Рустам с высоты своего роста разглядывая маленького Гошатхана, – какой ярлык припас?
– Ты бы про наследство Немого Гусейна не забывал. Посевы-то там прореженные, – напомнил Гошатхан.
– Всю ночь напролет не спал, тетушку Телли расспрашивал? К каким-то злосчастным десяти гектарам привязался? Вот пусть она сама теперь и подкармливает. – Рустам-киши просунул пальцы обеих рук под широкий пояс, туго охватывавший его живот. Он был доволен, что унизил Гошахтана при каменщиках, не замечая в пылу раздражения, что на Гошатхана они смотрят с уважением и сочувствием.
Вдруг председатель увидел идущего по переулку с безнадежно-унылым видом Керема и надулся, как индюк.
– Эй, почему слоняешься без дела?
Керем с той отвагой, которая появляется у смертельно оскорбленного человека, резко сказал:
– Не паясничай, товарищ Рустамов, не смеши людей. Я прирожденный овцевод, моя жизнь – на ферме. За должностями не гнался, могу простым чабаном служить...
Рустам снял папаху и показал пальцем на свой затылок.
– Вот когда без зеркала увидишь у себя это место, тогда и вернешься на ферму. А пока поработай кетменем!
– Я тебя прошу: не паясничай.
Неизвестно откуда вынырнувшие Салман и Ярмамед напустились на Керема:
– Работай, если дядюшка Рустам послал. Слушайся во всем нашего отца, нашего аксакала.
– Он-то аксакал, не спорю, а вот вы кто? Овечьи хвосты, загаженные пометом... Никуда не пойду! – с отчаянием выкрикнул Керем. – Или правды добьюсь, или помру. Товарищ Гошатхан, братец Ширзад, что ж вы смотрите на такое беззаконие? Человек я, по-вашему, или скотина?
Рустам пренебрежительно крякнул: "Э-е-ех!" – и строго взглянул на Ярмамеда. Тот понял, засеменил к коновязям, где томилась серая кобыла.
Ширзад до последней минуты надеялся, что Рустам выполнит просьбу чабана, – ведь дело ясное, совершенно бессмысленно ссориться, но, увидев, что Рустам вскочил в седло, он шагнул вперед.
– Есть же правление колхоза, на нем и надо разобрать жалобу Керема. Коллегиальность в работе еще никто не отменил. Почему же ты на ходу решаешь такие вопросы? – с непривычной строгостью спросил юноша.
На миг председатель растерялся, но тотчас же отрезал:
– Некогда мне в такую горячую пору заседать!... Если по каждой жалобе устраивать заседание, так лучше сразу моллу нанять, чтоб пропел заупокойную урожаю.
И тронул коня, но Ширзад схватил поводья.
– Это твой окончательный ответ?
– Не видать ему фермы, как своих ушей без зеркала. Отпусти поводья! приказал Рустам.
– Гляди, как бы потом не пожалел, – медленно произнес Ширзад.
Рустам старался не спорить с секретарем на людях, но сейчас, поддавшись гневу, не выдержал и подмигнул Ярмамеду:
– До чего дошло... Вчерашние молокососы грозят, – И, нахлобучив папаху, помчался в степь.
В степи, глядя на густо-зеленые поля, прикидывая, сколько соберет осенью хлопка и намолотит зерна, он успокоился.
На меже трава была высокая, сочная. Рустам бросил поводья, привстал на стременах и внимательно осмотрел простиравшийся перед ним большой участок хлопчатника: земля здесь была аккуратно разрыхлена, очищена от сорняков. Неподалеку, побросав в борозды кетмени, о чем-то спорили колхозницы. Председатель поморщился: "Завели бабью болтовню, всей деревне косточки перемоют!" Но, заметив среди женщин Сакину, устыдился.
"Там, где жена, все в порядке", – сказал себе Рустам и повернул коня к дороге.
Если бы он обернулся в эту минуту, то увидел бы, что женщины машут ему руками, платками, услышал бы, как кричит Сакина:
– Рустам, скачи сюда! Беда стряслась!
Но Рустам был уже далеко. Тетушка Телли подтрунила над Сакиной:
– Твой-то на коне прямо богатырь. Раскормила. Как бы с жиру не взбесился! Гляди, еще к молоденькой уйдет!
Женщины засмеялись, а Сакина промолчала. Ей всегда были не по сердцу такие разговоры, а в душевном расстройстве и подавно. Присев на корточки, она рассматривала пышный, с тяжелыми крупными бутонами куст хлопчатника.
– Какой красавец, а поглядишь – сердце разрывается! – жаловалась она, соскабливая черные пятнышки на листе – следы прожорливого клещика. Перевернув листок, Сакина смела ладонью густую паутину. – Упусти день-два, так и сожрет все кусты.
– Сакина-хала! – плачущим голосом крикнула круглолицая девушка. Здесь это чудовище совсем погубило побеги...
Сакина поспешила к ней и увидела, что широкие листья кое-где уже покрылись, будто волдырями, багровыми ожогами; от малейшего прикосновения листья опадали, оголяя кусты.
Сердце Сакины сжалось от боли; она пошла по борозде, тщательно осматривая кусты. В эту минуту она чувствовала себя опытным врачом, привыкшим не доверять бодрому виду больного. Первые дни паутинные клещики прячутся в потемках на нижней, затененной стороне листьев, и, если вовремя их не уничтожить, погибнет весь участок.
Через полчаса Сакина и тетушка Телли выяснили, что зараза захватила около пяти гектаров. Медлить было невозможно: послали расторопную девушку в полевой стан, чтобы она по телефону предупредила Ширзада об опасности.
Бригадир немедленно привез на грузовике баллоны с известково-серным раствором, горячо поблагодарил Сакину.
– Опоздали бы дней на пять – потеряли бы весь урожай.
Опрыскивать нужно было корни и самые нижние листья. Как ни трудно было высокому Ширзаду ползать чуть ли не на четвереньках, но он взвалил на спину баллон и не ушел с поля, пока не закончили обработку участка.
Стемнело, когда Ширзад сбросил пустой баллон в борозду, выпрямился, чувствуя, как гудит и ноет все тело. Но ведь девушки и женщины, особенно Сакина и тетушка Телли, с ног валились от усталости, однако не ушли, не пожаловались, а у каждой еще дома уйма дел.
Ширзад заранее предупредил шофера, и грузовик дожидался на дороге. Довезя женщин до деревни, он сердечно поблагодарил их.
Першан еще не возвращалась с поля. Когда Сакина вошла в дом, она по недовольному виду Рустама сразу поняла: голоден, вот-вот взорвется. Но, увидев землисто-серое лицо жены, провалившиеся глаза, жгутами набухшие жилы на руках, Рустам испугался.
– Сакина-ханум, да где ж ты была? – дрогнувшим голосом спросил он.
Узнав о нашествии паутинного клещика, Рустам хотел, не дослушав, бежать в правление подымать весь народ. Жена успокоила: Ширзад уже сказал бригадирам, на всех плантациях проводят опрыскивание, завтра с рассвета опять примутся травить.
– Ну, спасибо, женушка, – сказал председатель, – И Ширзад молодец – не растерялся.
– Ты ведь проголодался, отец?
– Ничего, ничего, сейчас кюфты вместе похлебаем. Помнишь, как говорили отцы: "Хороша дыня свежая, а кюфта разварная".
9
Ширзаду с его мягкой, мечтательной натурой стоило больших усилий идти напролом, по всякому поводу вступать в борьбу с председателем.
Он долго раздумывал над поведением Рустама и решил, что больше медлить нельзя. Зазнавшийся председатель доведет любого инициативного человека до полного равнодушия к делу. Ничто не двинется с места, если народ не станет вкладывать душу в работу. В конце концов "Новая жизнь" окажется в числе самых отстающих колхозов на Мугани.
Ради народа Ширзад обязан ожесточить свое сердце, стать непримиримым. Иного выхода для коммуниста, секретаря партбюро, не было.
Ширзад решил поехать в райком партии, попросить помощи и совета. "Так прямо и скажу, – думал он. – В одиночку обуздать председателя бессилен".
В райкоме мужественный игит так волновался, рассказывая Аслану о строптивом Рустаме, что секретарь с улыбкой подал ему стакан воды,
– Успокойся, пожалуйста...
– Вы не подумайте, что я жалуюсь, – сбивчиво говорил Ширзад, держа в кулаке стакан и недоумевая, зачем ему нужно пить минеральную воду, – То есть, конечно, я жалуюсь, но ведь любому терпению приходит конец, поймите...
– А я вас понимаю, – кивнул Аслан,
– Рустам-киши будто ослеп, Если мне не верите, так спросите товарища Гошатхана, он видел собственными глазами...
– Нет, почему же, я тебе во всем верю.
По дороге в райком Ширзад думал, что, выслушав его, Аслан направит в колхоз комиссию, а затем вызовет и Рустама и Ширзада на заседание бюро райкома, заставит выложить, не таясь, взаимные обиды, ознакомит с выводами комиссии, прочитает резолюцию. Так всегда делалось, но у Аслана, как видно, были свои привычки.
– Стыдно! – сказал он с раздражением, – Не хотел жаловаться, а весь разговор свел к унылым жалобам. Да ты кто такой? Секретарь колхозной партийной организации, а Рустам – член этой организации, и ты хочешь заставить райком партии заниматься вашими неурядицами, минуя колхозных коммунистов, отстранив их? Рустам не считается с коллективом! Но ведь и ты не считаешься. Решил укротить старого Рустама, а когда не удалось, помчался в райком. На что это похоже? Опираться на коллектив – значит умело использовать его силу, его влияние. Если бы председателя критиковала партийная организация, то сегодня пришел бы в райком Рустам, а не ты. Сказал бы, что коммунисты правильно осудили его поведение и теперь он просит у партии прощения. Или – могло и так случиться – пожаловался на несправедливость, потребовал отменить решение парторганизации. Тогда райком вмешался бы в ваши дела, сказал свое веское слово.
Опустив голову, Ширзад слушал, и хотя было стыдно, но не раскаивался, что пришел сюда. Без этого разговора он бы еще долго блуждал в потемках. Сейчас он чувствовал себя сильнее, увереннее и – спокойнее.
Вернувшись домой, он хотел было сразу созвать партбюро, а затем общее собрание коммунистов. Но, подумав, отказался от этой мысли: казенно получается... Лучше пригласить Рустама и двух-трех активистов на товарищескую беседу. Не мстить же Рустаму, не сводить счеты собирался Ширзад, а только открыть старику глаза на его заблуждения.
Узнав, что Ширзад и некоторые коммунисты хотят вечером поговорить с ним, Рустам сначала отмахнулся, потом подумал, что его могут посчитать трусом, и ровно в восемь часов появился в клубе, где уже ожидали Ширзад, тетушка Телли, седобородый старик Ахат.
"Хорошо хоть молокососа Наджафа не пригласили", – подумал Рустам и насмешливо спросил, набивая табаком трубку:
– Ради каких это важных дел мы собрались сюда?
– Дел уйма, и действительно все они важные, неотложные. Весною, как говорится, мужику и почесаться некогда. Поэтому нам надо работать дружно, чтобы больше успеть. Беда в том, что отношения партбюро, да и всей нашей организации с председателем такие, что дело идет к разброду, а не к сплоченности. Вот нам и захотелось по-товарищески поговорить с Рустамом-киши, чтобы выяснить все недоразумения... – сказал Ширзад.
– Не отнимайте у меня понапрасну золотое время, – прогудел Рустам. Вздохнуть некогда! Выкладывайте прямо свои обиды, а коли их нету, так я встану и уйду – можете сидеть без меня хоть до утра.
Ширзад вздохнул.
– Мы тоже работали в поле весь день и тоже устали, – сказал он. – И сидеть тут до утра нам не хочется. Советую не забывать, товарищ Рустам, что вы – коммунист. Извольте же обращаться с нами так, как подобает члену партии.
– Интересно знать, у кого я вырвал изо рта кусок хлеба? пренебрежительно сказал Рустам. – Кого незаслуженно оскорбил? Зря вы обливаете соседа грязью.
И, багровея от гнева, Рустам покосился на тетушку Телли, догадываясь, что ей неймется излить свое сердце. Он не ошибся: тетушка не замедлила высказаться.
– Кто ж тебя, дядя, обливает грязью, кто? Тебе спокойно говорят, что, если ты коммунист, не ходи по советской земле походкой кичливых беков, – не ровен час, поскользнешься, руки и ноги сломаешь...
– Слушай, замолчи, не выводи меня из терпения!! Сколько бы ни горячилась, а твоего сынка к ферме не подпущу. Так и знай. Два месяца понапрасну из-за него спорил с Калантаром, а теперь конец! Председатель исполкома, конечно, что-то знал, когда советовал: "Гони Керема с фермы!"
Так прямодушный Рустам покривил душой, и это все поняли.
– Кого защищаешь? Калантар-лелеша? – с ужасом воскликнула Телли. Нашел хорошего человека!
Рустам решил припугнуть тетушку:
– Если такая смелая, иди в райком партии.
– И пойду! А почему бы не пойти? В Баку поеду, в Центральный Комитет. Передо мною откроются любые двери. А твой Калантар только об одном печется: как бы пристроить к нам на ферму жулика Фархада!
– И Фархад и Керем из одного теста замешены! – с брезгливой гримасой сказал Рустам. – Помни одно, тетушка: твоего сынка на ферму не пущу.
– Не я первая заговорила о сыне, – тетушка Телли привыкла к грубости Рустама и оставалась хладнокровной. – Керем – член нашего колхоза, вот пусть и решает колхоз: чабаном ему быть или хлопководом. Скажет народ: "Иди пахать землю", – пойдет. А сюда я пришла не из-за сына.
– Именно из-за него, – сказал Рустам. – Ты затеяла весь переполох. Твой язык принес нам такие склоки. Кто ж нас собрал сюда, если не тетушка Теяли?
– Эх, киши, как нехорошо клеветать на неповинного человека! – И Телли с усталым видом отвернулась.
Ширзад понял, что ему необходимо вмешаться в перебранку.
– И тетушку и тебя, киши, сюда пригласил я, секретарь партбюро. И пригласил вовсе не для ссоры, – их у нас и без того хватает. Хотели поговорить по душам. Не выйдет? Пеняй на себя: созовем партбюро, а потом и собрание.
– Не боюсь ваших решений, сам дорогу в райком знаю. – И Рустам поднялся, показывая, что ему опостылели бесплодные разговоры.
Старик Ахат вдруг встрепенулся, удержал Рустама за руку.
– Что с тобой стряслось, друг? Мы считаем тебя своим товарищем, позвали сюда, чтобы сказать в лицо о твоих ошибках и заблуждениях. Не зла же мы хотим тебе!... Не на расправу сюда пригласили. Видишь, и протокола нету. Коммунисты с коммунистом как будто всегда могут сговориться. Или нет? Хочешь, чтобы мы вынесли вопрос на общее собрание, чтобы не только колхоз, весь район узнал о наших спорах?
– Хочу! – не раздумывая, заявил Рустам. – Не запугаете собранием! Если я прав, значит, прав. Хоть завтра собирайте коммунистов. Старый Рустам знает, что людям сказать.
– Что ж, завтра созовем партбюро. Вы свободны, товарищ Рустам, сказал Ширзад.
"Не выгорело! И на собрании поддержат коммунисты меня, а не Ширзада", – подумал Рустам и с торжествующим видом отправился домой.
Его надежды не оправдались: заседание партбюро продолжалось часа три, было бурным и никто не заступился за Рустама.
Когда Ширзад предложил объявить члену партии Рустамову выговор за зазнайство, зажим самокритики, отрыв от колхозников, все с ним согласились.
Но и это не образумило Рустама.
– Райком ваше решение отменит, – пригрозил он. – Вот увидите! Я видел не раз: заблуждаются не только руководители, иногда целые организации идут на поводу у демагогов. Меня не проведешь.
10
Поздним вечером Сакина сидела на веранде и штопала белье. На душе было тяжело: в семье продолжался разброд – Рустаму объявили выговор, Гараш не ужился с женою... Рустам за последние дни растерялся, стал суетлив, как погонщик каравана, потерявший в пустыне тропу. Иногда Сакине хотелось как-то оправдать в своих глазах мужа, но это не удавалось, и она с тоской думала, что Рустама можно сломать, но переделать нельзя. Такой уж характер.
В глубине души Сакина гордилась бесстрашием Рустама, ей нравилось, что он никогда не впадал в уныние, смело встречал любую опасность.
Впрочем, этим восхищалась не только Сакина, – многие односельчане хвастались отчаянным нравом Рустама.
Но счастья от этого в семье Рустамовых не прибывало.
Одна Першан радовала Сакину. Дочь была рассудительной, не терялась в трудные минуты, разбиралась в людях. Иногда капризничала, да когда же и капризничать, как не в девичестве...
Улыбаясь, Сакина поглядела на сидевшую у стола за учетными ведомостями дочку и негромко сказала:
– Позови-ка отца. Хватит ему возиться с лошадью. Поговорить надо. Да смотри не убегай, ты мне тоже нужна.
Не двигаясь с места, Першан повернулась к крыльцу и протяжно крикнула:
– Па-па-а!...
Сакина поморщилась.
– Кричать-то и я умею. Лень спуститься? Иди позови!
Дочь еще заунывно пропела:
– Па-па-у-у-у!...
В дверях конюшни появился растрепанный Рустам со щеткой в руке, рукава рубахи были засучены, в усах застряли соломинки.
– Приказ высшего командования: мама велит немедленно сюда подняться! отчеканила Першан.
Чем хуже было Рустаму, тем самоувереннее он держался. И сейчас он умылся, привел себя в полный порядок и, разглаживая усы, появился на веранде,
– Что прикажешь, жена? Слушаю.
Сакина промолчала; прищурившись, вдела она белую нитку в ушко иголки, сделала узелок, откусила хвостик ниточки, но вдруг иголка запрыгала в руке...
– Как ты мог получить выговор? – сдерживая слезы, спросила Сакина. Как все это случилось? Знаешь что – поезжай в райком, проси, чтобы тебя освободили. Пусть дадут легкую работу, ты постарел, я тоже не молодею. Хоть остаток дней проживем спокойно! – Першан собрала ведомости и хотела уйти, но мать строго остановила: – Сиди! Ты – взрослая.
Рустам долго смотрел в сад, окутанный вечерней мглою.
– Ну что ты выдумала! – сказал он, задыхаясь. – Остановиться на полпути, когда я взялся за такие большие дела? Да у меня сердце разорвется!
– Ты начал – молодые закончат, – ответила Сакина, стараясь говорить спокойно. – От веку так ведется: один пахарь бросил зерна в землю, другой собрал урожай.
Рустам горько рассмеялся.
– Не бойся, жена, не бойся. Каким явился на белый свет – таким и умру. Жил бесстрашно и погибну бесстрашно. Ни перед кем не склоню седин. Через недельку заставлю демагогов и смутьянов самих проглотить выговор. Авось подавятся! Завтра же поеду в райком.
– А ты уверен, отец, что в райкоме за тебя заступятся? – дерзко вмешалась в разговор Першан.
– Помолчала бы, – угрюмо попросил ее Рустам. – Руби дерево по плечу!
– Клянусь твоим здоровьем, папа, у тебя научилась держать топор! Только давай условимся: нет веры тому, кто заведет в трясину.
Рустаму ничего не стоило осадить властным окриком дочку, но он сдержался, а Сакина укоризненно посмотрела на нее.
– Ладно, ладно, это на меня не действует, – с завидным хладнокровием сказала Першан. – Если у отца выгорит дело в райкоме, покупай мне, мама, шелковый платок.
– А если я оторву тебе уши? – поинтересовался Рустам,
Першан убежала в столовую, выглянула оттуда, смеясь, и в ее глазах Рустам увидел такую любовь и преданность, что сердце его сжалось,
– Не волнуйтесь, дорогие. Все обойдется. Скоро поеду в Баку, привезу самые лучшие платки и маме, и этой козе...
На следующее утро Рустам отправился в райком. Он хотел первым рассказать Аслану о выговоре. Самое правдивое слово, переходя из уст в уста, теряет первоначальный смысл, мутнеет, словно горный родник, низвергнувшийся в долину и размывший там песчаное дно... Только замешкайся – и бог весть что придумают, какие небылицы сочинят.
Но старика давным-давно обогнал проворный Салман. После партсобрания он позвонил Калантару.
– Поздравляю! Рустама трепали, как половую тряпку. Опозорили на всю Мугань! Хорошо, что выговором отделался, могли бы из партии выставить. Очень просто....
Калантар-лелеш отличался полнейшим бессердечием, но и его озноб продрал от такого коварства.
– Да ты-то чему обрадовался? Председателем решил стать?
– Клянусь, мне хватает твоего благорасположения. О большем не мечтаю, – увильнул Салман. – Говорю, что несчастного старика кипятком ошпарили. Будет теперь знать, как не прислушиваться к советам Калантар-лелеша.
Вот проклятый болтун! Ну, а если кто подслушает этот разговор? Калантар раздраженно прошипел:
– Спасибо, дружок, будь спокоен, – помню тебя, помню... Все зачтется. Всегда звони, не стесняйся.
Рустам еще умывался у себя дома, а Калантар уже влетел в кабинет Аслана.
