Текст книги "Слияние вод"

Автор книги: Мирза Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

– А случилось то, Назназ-ханум, что вышел я из правления и, у школьного садика – знаете? – увидел, как в темноте блестят глаза, огромные, словно фары трехтонки. Волк или собака? Я свистнул, и вдруг огромный волк тремя прыжками кинулся на меня! – вдохновенно врал Ярмамед.

Назназ всплеснула руками:

– Ах, как интересно!

– Но бог пришел мне на помощь, рука нащупала на земле булыжник, и я с размаху обрушил камень ему на голову! Волк отпрянул, перемахнул через изгородь и скрылся с жалобным воем во мраке!

– Герой! Поистине ты съел волчье сердце... И правильно поступил, одобрил, лениво позевывая, Салман. – А теперь рассказывай, зачем пожаловал в такую пору. Да только не ври. А ты, Назназ, принеси-ка по стакану чая.

Хозяйка вышла на веранду, а Салман стоял, заложив руки в карманы брюк, и то приподнимался на носки, то опускался на пятки, будто на качелях раскачивался, всем своим видом показывая, что не верит ни одному слову счетовода.

Ярмамед заискивающе улыбнулся, закрыл глаза и попытался прикинуться уснувшим, но на Салмана это не подействовало. Сильной рукою он встряхнул гостя, приказал:

– Говори правду!

Ярмамед огляделся, нет ли поблизости Назназ, и бодро сказал

– У собаки спросили, сколько раз на дню ее бьют? "А это зависит от того, – ответила бедняга, – сколько раз встречаюсь с сукиным сыном..." Вот и я, друг, встречаясь – и уже не один раз с сукиным сыном, в беду попал!

– Точнее, – потребовал невозмутимый хозяин. – Точнее и короче!

– Куда уж короче? Ширзада знаешь? Такого вредителя земля еще не носила. Весь в папашу!

– Э, не удаляйся в седую старину. Говори, в чем дело?

– А в том, что у Ширзада и Наджафа, клянусь богом, неслыханные претензии! Норовят захватить в свои руки весь колхоз! Ширзад председатель, комсомолец – в заместители... Слышал пословицу: "В глухом ущелье и лисица – бек!"? Соберут вокруг себя родных и приятелей и почем зря примутся грабить колхоз. А колхоз, – ты-то ведь знаешь! – что дойная корова: на дне подойника всегда кое-что останется.

Салман и бровью не повел, будто не понял намека, сухо сказал:

– Это еще не факты, а домыслы. Если у тебя нет фактов, бери шапку в охапку и беги домой. Буду рад, если еще раз наскочишь на волка и он выпустит из тебя кишки!

"Что за подлая душа!" – ужаснулся Ярмамед и, запинаясь, пересказал весь разговор с Ширзадом. Он назвал себя скудоумным младенцем, бил себя кулаком в грудь, каялся в таких грехах, какие и не значились на его совести.

Салман вытаращил глаза:

– Значит, ты говорил против Рустама-киши? Герой, нечего сказать... А еще съел волчье сердце! Да ведь Рустам в гневе страшнее разъяренного верблюда!

Ярмамед упал на колени и поднял руки, словно свершал намаз.

– Братец, мы с тобой, как ноготь и палец! Ты – палец: куда ни повернешь, туда и я смотреть буду. А если ноготь сорвать, то пальцу тоже будет ой-ой как больно. С мясом ведь ногти-то вырывают!... Не губи! Ради тебя на пытки пойду!

В эту минуту появилась Назназ. При виде коленопреклоненного гостя она чуть не выронила из рук поднос с двумя стаканами чая.

– Да что с ним?!

– Перепил. Коньячок у тебя больно крепкий, вот ноги и не держат, пошутил Салман и, приподняв Ярмамеда за шиворот, толкнул его к столу. Садись, что-нибудь придумаем.

9

Сова гнездится в развалинах, летучая мышь лишь ночью отваживается летать.

Две недели Салман, встречая Рустама и Ширзада, ласково улыбался и тому и другому, но не обмолвился ни одним лишним словом.

Лишь узнав от Ярмамеда, что председатель опять повздорил с парторгом, Салман решил: настал его час!

– Никогда не думал, что Ширзад окажется таким неблагодарным, – сказал он тихо Рустаму. – Пока отца не реабилитировали, так он прикидывался ягненком, а сейчас выпустил когти. Старики говорят, что и отец его был заносчивым.

Они сидели в правлении, двери кабинета были плотно прикрыты, да и в соседних комнатах уже никого не было, кроме Ярмамеда.

– Вздор мелешь! – буркнул, хмурясь, Рустам. – Касум Кенгерли был благороднейшим человеком. Это он всех нас вывел на светлый путь. Каким бы ни был сын, а хаять Кенгерли не позволю.

Открыв ящик письменного стола, председатель вынул какую-то бумагу и, затянувшись так, что табак затрещал в трубке, будто сухие щепки в очаге, погрузился в чтение.

Салман почтительно молчал, сложив руки на животе.

– Не знаю, – не выдержал наконец Рустам, – чего ему надо. Сидел бы спокойно!...

– Клянусь твоей жизнью, дядюшка, сам в толк взять не могу. Казалось бы, бригадир, работай не работай, а трудодни идут. И собою не урод, не у нас, так в "Красном знамени" мог бы найти богатую невесту. Сам председатель поддержал его авторитет, рядом с собою усадил, рекомендовал в секретари!

Салман на минуту задумался и вдруг так и засиял торжествующей улыбкой:

– Да ведь суть-то именно в секретарстве! Клянусь твоим здоровьем, дядя, с того часа, как парня избрали секретарем, он переменился к худшему! Подготовка к весеннему севу, видишь, его не удовлетворяет!

Салман хотел было выложить еще много выдуманных им небылиц, но, посмотрел в нахмуренное лицо Рустама – и умолк.

Рустам скользнул острым взглядом по Салману и, наклонившись над бумагами, стал делать какие-то пометки красным карандашом.

"Как необъезженный жеребец, – подумал Салман, – того и гляди, ударит копытом! Такого приучать к седлу надо исподволь, осторожненько".

– Не сердись, дядюшка, но считаю долгом сказать, что как раз в вопросах весеннего сева Ширзад прав... – елейным голосом начал бухгалтер.

Рустам вынул изо рта трубку, поднял на Салмана прищуренные глаза, пожевал губами, но промолчал.

– Да, дядя, этот горлопан прав, – смело повторил бухгалтер. – Неплохо бы тебе приструнить кое-кого из бригадиров. Распустились! Чувство ответственности по теряли.

– Э, да ты стучишь молотком то по гвоздю, то по подкове, подозрительно заметил наконец председатель.

– Ни-ког-да! – воскликнул Салман, с досадой почувствовав, что покраснел. – С самого начала бью по шляпке гвоздя... Хочу, чтоб дела в колхозе шли великолепно и чтобы ты, дядюшка, мог высоко держать голову. Больше мне ничего не надо.

– Языком-то болтать вы все мастера! А ты выйди на трибуну и скажи: "Не путайтесь в ногах, демагоги, не мешайте нам честно трудиться!..." Вот тогда будешь молодцом.

"Погляди, куда он меня толкает... – испугался Салман. – Хочет превратить меня в колотушку, чтоб дубасить всех по головам. А потом выбросит вместе с мусором. Нет, это не пройдет. Не родился тот человек, который бы обвел вокруг пальца Салмана!"

– Мудрые твои слова, дядюшка! – с грустью сказал он. – Обидно только, что мне не доверяешь. Я ведь не люблю соваться вперед. Если б ты хоть раз услышал, как я с пеной у рта критиковал этих демагогов – с глазу на глаз, конечно, – так по-другому бы обо мне судил.

Опечаленный вид Салмана понравился председателю, и он поспешил великодушно подбодрить его.

– Не верил бы – так к чаю не приглашал бы. Бухгалтером бы не назначил. Миллионами ворочаешь – это же кое-что значит.

У Салмана позвоночник превратился в шелковую нить, с такой легкостью изогнулся он в униженном поклоне.

– Спасибо, дядя, спасибо. Салман не забудет добра! На каждую копейку имеются оправдательные документы. Сто, двести ревизоров приедут – не подкопаются! Баланс как зеркало!

Рустам опять занялся бумагами, зевнул и наконец рассеянно спросил:

– Так о чем ты?

"Чтоб тебя болячка задавила! – мысленно пожелал Салман. – Дослушать не хочет!" Вытащив из папки аккуратно перепечатанную на машинке бумагу, он положил ее перед председателем.

– Подпиши.

– А что это?

– Ходатайство о банковской ссуде. Полмиллиона на строительство Дома культуры. В неделимом фонде – ни копейки! Придется в долг брать!

По крестьянской привычке Рустам не любил должать. Настроение у него испортилось, он повертел в руках бумагу, даже понюхал.

– Неделимый фонд, неделимый фонд, – приуныв, забормотал он. – Когда-то будет у нас свободных миллионов пять-шесть?

– Этот день близок, и ты его, бог даст, увидишь скоро, – приятно улыбнулся бухгалтер. – Когда с фронта вернулся, колхоз из долгов не вылезал. А сейчас банк сам предлагает: ссуда, говорят, за Рустамом-киши не пропадет... Подлинные слова управляющего! А осенью будет и денежный доход, будут и деньги в неделимом фонде!

Рустам осторожно обмакнул перо, расписался с таким видом, словно самому себе скреплял смертный приговор, и горестно вздохнул.

– Ох, не люблю в долг брать! Каждая монета, как клеймо, лоб обжигает!...

Он с отвращением оттолкнул бумагу, и та, закружившись как голубь, вспорхнула, но Салман хищным движением поймал ее и сунул в папку.

– Когда бригадиры соберутся, приходи – сказал

Рустам и кивком головы отпустил бухгалтера.

Ему нужно было побыть одному, собраться с мыслями. Рассказ Ширзада о плохой подготовке к севу застиг Рустама врасплох. Чего-чего, а повторения прошлогодних ошибок он не хотел... Как ни был он раздражен против Ширзада, но в глубине души отдавал ему должное за своевременное предупреждение. Потому-то Рустам и распорядился собрать бригадиров, – пусть не забывают, сколь тяжела рука председателя. От хозяйского глаза ни одна мелочь не ускользнет. Рустам не собирается передавать вожжи соседу.

Так он взвинчивал себя, посматривал с усмешкой на входивших в кабинет бригадиров. Ему льстило, что они держатся почтительно, мнут папахи в руках, покашливают в кулак. "Погодите, голубчики, – думал он. – Почтение – хорошая вещь, но одним почтением меня не купишь, дело нужно! Я еще покажу вам себя!"

Ширзад и бригадир Махмуд вошли уверенной легкой походкой, спокойно поздоровались.

– Весна наступает нам на пятки, – сказал Рустам, сурово оглядев собравшихся. – Пусть каждый бригадир коротко расскажет о подготовке к севу.

Красным карандашом председатель колхоза делал в своем блокноте заметки по отчетам бригадиров. Низкорослый, с остреньким, заросшим щетиной лицом, Ахмед, привычно оговорившись, что он речи держать не умеет, заверил, что бригада во всеоружии встретит сев и что колхозники не допустят, чтобы уважаемый председатель ходил с опущенной головой. Рустаму хотелось крикнуть: "Говори конкретнее!", но он промолчал. Если сразу же начнется перебранка, толку будет мало. Следующим выступил Гасан, как всегда заспанный, кислый: как уставился в записную книжку, так глаз и не поднимал. Рустам легко заметил, что бригадир вычитывает из книжки плановые показатели урожайности, но упорно молчит о том, что уже сделано в бригаде.

– Погоди, сколько вашей четвертой бригаде надо вывезти навоза? спросил с места Салман.

– Семьдесят арб по плану.

– А вывезли сколько?

– Чего это? – прикинулся непонимающим Гасан.

– Спрашиваю, сколько вывезли?

– По плану семьдесят арб, я ж сказал...

– Да не по плану, а сколько вывезли? Уже вывезли! Уже!

Гасан полистал записную книжку, потом взглянул на потолок и вдруг, словно его осенило свыше, небрежно спросил:

– Какая тебе-то забота, дорогой Салман? Вот сев начнется – ты и требуй с меня удобренной жирной земли.

Рустаму только этого и надо было: терпение его иссякло, и он окинул Гасана таким тяжелым взглядом, что остальные бригадиры переглянулись. Председатель напомнил Гасану, что в прошлом году он также хитрил, а когда настала погода и пришли на участок тракторы с сеялками, то оказалось, что времени не хватило вывезти навоз. Что же тогда бормотал бесстыжий Гасан? "Проведем три подкормки, земля свое и получит." А потом и на подкормку времени не осталось, и урожай на полях бригады был самым низким по колхозу. С какими же глазами в "Красное знамя" осенью поедем, если уже сейчас все делаем, чтобы сорвать договор? Ни малейшего чувства ответственности!

– Через три дня закончить вывозку! – отрывисто приказал Рустам.

– Есть закончить в три дня. Даже в два дня упрявимся, заверяю, быстро сказал Гасан, спрятав книжку, и, скрестив руки на груди, приготовился слушать дальнейший разговор: гроза миновала...

Взгляд председателя остановился на Немом Гусейне. Тот понял, что пришел его черед, и, не вставая, не меняя позы, уверенно сказал, что все в порядке, бригада к севу готова, уж за кого, а за Гусейна председатель может не беспокоиться. Лицо у Гусейна было темное, в крупных рябинках, глаза большие, очень внимательные. Он умел в спорах открыто смотреть в глаза собеседнику, не говоря ни "да", ни "нет". А в особо трудных случаях, когда его прижимали на совещаниях, он еще прикидывался и глухим. И правда, он был слегка туговат на правое ухо.

– Простите меня, товарищ Рустамов, – сказал Ширзад – Очень уж беспорядочно проходит наше совещание. Все заверяют, что все сделано полностью, а на поверку выходит – ничего не сделано...

И он добавил, что в "Новой жизни" издавна привыкли не удобрять землю. И сейчас бригадиры увиливают от вывозки навоза, считая, что все решает полив. Но земля колхоза даже при регулярном поливе исчерпала свое плодородие, все ее резервы в удобрении.

– Чей участок за арыком? Твои? – спросил он Гусейна.

Тот твердо взглянул ему в глаза, но не сказал ни "да", ни "нет",

– Так на твоем участке навозом и не пахнет! Там же с прошлой осени валяются плуг и сеялка, заржавели, в землю вросли! Если так будет продолжаться, то мы сорвем посевную кампанию!, – возмущенно закончил Ширзад.

– Парторг Ширзад, как обычно, сгущает краски, – негромко, но отчетливо заметил Салман, желая выгородить Гусейна и угодить председателю.

Рустаму в этот момент вовсе не требовалось его вмешательство, и он пренебрежительно отмахнулся.

– Глаза выколю тому, кто сорвет! – загремел старик: с бригадирами, когда речь шла о деле, он не церемонился в выражениях. – Как можно сорвать посевную?! Пусть на себя пеняют те, кому захочется в холодке отлежаться! На былые заслуги не посмотрю.

– Надо поддержать требовательность товарища председателя, – сказал Ширзад. – Еще есть время исправить ошибки.

Дорожа поддержкой парторга, Рустам бодро добавил:

– И больше никаких ошибок. На трудодень мы должны выдать вдвое больше, чем в прошлом году.

– И народ вам спасибо скажет!

– Правильно! – подхватил Махмуд.

– Надо работать, а не отделываться обещаниями. Гусейн и Гасан, похоже, хотят повязки нам надеть на глаза, – сказал Ширзад, – и правлению колхоза тоже уместно бы вспомнить о своей ответственности за посевную.

– При чем тут правление? – сморщился Рустам. – Правление правлением, а бригадиры бригадирами!

– Нет, успех дела зависит прежде всего от самого правления, – возразил Ширзад.

Салман решил, что теперь пришло время вмешаться.

– А я повторяю, что Ширзад сгущает краски. Что-то он всех критикует, а про свою бригаду помалкивает. А ведь у него тоже есть бригада, и не маленькая.

Рустам поблагодарил его взглядом.

– А в самом деле, ты бы о своей бригаде сказал. Получается, что ты один без недостатков! Что за диковина? – Ширзад хотел ответить, но председатель остановил. – Хватит, хватит, не устраивайте здесь базара! Берите блокноты и пишите. – И стал диктовать каждому сроки окончания весенних работ.

Когда бригадиры ушли, председатель подписал срочные бумаги, подсунутые Салманом, запер стол и шкаф, выбил пепел из трубки, – все это он делал через силу, страдальчески морщась, всем своим видом показывая, что нелегка председательская доля.

– Восхищаюсь вами, дядюшка. Вос-хи-щаюсь и боготворю, – дрожащим голосом сказал Салман. – Ни одного надежного человека. А на Ширзаде вы еще обожжетесь, честное слово! Личность темная...

– Ну-ну, видали мы всяких! – У Рустама теперь отлегло от сердца.

Зазвонил телефон. Рустама вызывали из райкома партии.

– Дорогие товарищи! – тоном вконец измученного человека сказал он. Тетушка Телли вас вводит в заблуждение. Нет, я не хочу сказать, что она лентяйка или увиливает от работы. Но это демагог, неисправимый демагог. Всех затравила!

Увлеченный разговором Рустам не заметил, как вошла в комнату Телли.

– Сам ты демагог! – вдруг вскричала она. – Не хочешь давать грузовик, – не давай, но не клевещи!

"И откуда ее нелегкая принесла?" – подумал Рустам, крепко зажав ладонью телефонную трубку, чтобы крик Телли не был услышан в райкоме.

– Слушаюсь, слушаюсь, дам, непременно дам! – бросил он в трубку, повесил ее на рычажок и повернулся к Телли.

– Оставь нас в покое! Потом зайдешь.

– Как назвать мужчину, нарушившего обещание? Жду три месяца! Дом развалился!

Из-за спины Рустама выступил невозмутимый Салман.

– Тетушка, успокойся, ведь сама слышала, сказал: "Дам грузовик!"

– Не пляши, как цыганка, всем надоела, опозорилась перед людьми, пробасил Рустам.

– Ты сам себя опозорил! Когда говорил с секретарем райкома, так мяукал по-кошачьи, а теперь опять превратился в волка! Все равно напишу, напишу в Баку! – не унималась тетушка.

– После сева получишь машину. Не раньше! – решительно сказал председатель и вышел из кабинета.

10

Салман советовал Ярмамеду почаще встречаться с Ширзадом, запоминать каждое его слово. "Это твой единственный шанс на спасение!" – поучал он счетовода.

Ярмамед, терпеливо снося насмешки Ширзада и Наджафа, после каждой встречи с ними бежал к Салману, докладывал о всем услышанном и получал в награду рюмку коньяку из рук Назназ.

Наконец Салман решил, что срок настал, тянуть дольше нечего, и повел Ярмамеда к председателю. Счетовод упирался, дрожал всем телом, молил и Салмана и господа бога о милосердии. Хорошо хоть на ночных улицах никто навстречу не попался, не спросил, куда идут дружки-приятели. Ярмамеду хотелось незаметно юркнуть в калитку дома Рустама, но волкодав, издалека учуяв гостей, отрывисто залаял.

– По-барски огрызается. Высокомерно. Глотка луженая, как у председателя, – сказал Салман.

У Ярмамеда душа ушла в пятки.

– Ш-шш!... Как можно!

– Правду говорят, что хозяин всегда добрее своего слуги, – усмехнулся Салман и толкнул заскрипевшую калитку.

На веранде открылась дверь, острый луч рассек темноту, и голос Гараша спросил:

– Кто там?

– Это мы. Отец дома? – И, толкнув локтем под ребра Ярмамеда, Салман дал последнее указание: – Поддакивай, но сам не начинай. Испортишь всю музыку своим козлиным блеянием.

На веранде показался Рустам, в гимнастерке без пояса, в мягких шлепанцах: то ли спал, то ли благодушествовал за вечерним чаем.

– К добру ли? Заходите.

– Всего на часок, не дольше, есть необходимость, дядюшка, в серьезной беседе, иначе не осмелились бы нарушить покой вашей богохранимой семьи, говорил Салман, поднимаясь по ступенькам. А поздоровавшись с хозяином, шепнул: – Может, ко мне пойдем?

– Как будто мой дом вполне годится для серьезных разговоров, – пошутил Рустам.

– Мы опасались, что помешаем молодоженам. Может быть...

– В одном колхозе посеяли "может быть", но ничего не выросло! рассмеялся Рустам. – Проходите.

– Назназ вернулась из Баку, привезла кое-что... посидим, потолкуем, соблазнял хозяина шепотком Салман, но тот и слушать не захотел, подтолкнул гостей в столовую, попросил сына принести чаю и, положив локти на стол, не выпуская трубки изо рта, спросил:

– С хорошими ли вестями?

– Никаких новостей нету, – поспешил успокоить хозяина Салман. Наоборот, речь пойдет о делах давно известных, о посевной...

Бровь Рустама дрогнула, поползла вверх, но Салман не придал этому значения, – он предвидел, что председателю покажется неприятной вводная часть разговора. И со скромной улыбкой он сказал, что, бесспорно, Рустаму-киши надоели бесконечные препирательства о весеннем севе, верно, мозоли в ушах выросли, но Салман не намерен повторяться и лишь смиренно предложит Рустаму-киши на выбор некоторые конкретные проекты.

Ярмамед при каждом его слове согласно кивал, вытягивал длинную, как у гуся, шею, и радовался сообразительности друга: конечно, гораздо выгоднее начать с деловых вопросов, а затем, как бы случайно, поддеть Ширзада.

– После подписания договора с "Красным знаменем" – продолжал свою хитрую речь Салман, – в колхозе все разволновались, только и толкуют о повышении урожайности. А урожайность, сами знаете, великое дело в колхозном производстве...

– Не читай мне шариата, сам грамотный, – буркнул Рустам-киши.

Салман нисколько не обиделся и ровным, бесцветным голосом заметил, что он не молла и шариата не читает, а лишь осмеливается обратить внимание высокочтимого председателя на то, что вместо ста гектаров хлопчатника квадратно-гнездовым способом можно еще успеть посеять двести, что шестьдесят гектаров кукурузы для такого мощного колхоза, как "Новая жизнь", до смешного мало, тут план можно увеличить вдвое за счет залежей, что степные травы год от года гибнут, а построить бы еще силосные ямы, – тогда и силоса прибавится.

Вошел Гараш с подносом, поставил три стакана чая, вазочку с сахаром.

– Но вы, дядюшка, не думайте, что я на чем-то настаиваю, упаси боже! спохватился Салман, поглядывая на Гараша и мучительно соображая, как бы спровадить его из-комнаты. – А то ведь опять упрекнете: за шариат взялся... Да, собственно, чего я на словах расписываю, вот тут все сказано.

И он протянул Рустаму напечатанный на машинке план со множеством цифр, выкладок, подсчетов; в конце бумаги красовалась подпись: "Председатель колхоза..."

– Распишитесь, и дело с концом! Тогда Ширзад не заикнется, что мы не использовали всех резервов, – добавил Салман и, откинувшись к стене, победоносно поглядел на Рустама.

Предложения Салмана казались Рустаму заманчивыми. "И от дурака услышишь иногда умное слово", – подумал он. В самом деле, нынче все только об этом и говорят! А решения партии, ведь они буквально всколыхнули народ... Если так, а это именно так, то председателю колхоза неплохо бы выступить на общем собрании с предложениями, которые народ встретит с энтузиазмом.

– Дельные мысли... – Рустам покрутил кончики усов и погрузился в чтение.

Гараш, поставив чай, не ушел, как хотелось Салману, а прилег на тахту и внимательно слушал разговор. От него не ускользнуло, что гости непрерывно переглядываются, подмигивают друг другу.

Воспользовавшись минутным молчанием, Ярмамед, перекатывая во рту кусочек сахара, начал:

– Милосердный и справедливый дядюшка, вчера эти презренные демагоги, этот Ширзад со своим подручным толстым Наджафом, пристали ко мне с ножом к горлу: покажи конторские книги, хотим знать, как обстоит дело с неделимым фондом, с деньгами...

– Ты показал? – Громовые раскаты председательского баса заставили Ярмамеда скрючиться в три по гибели.

– Как можно! Без вашего разрешения? Да я б скорее умер... Они кричали, угрожали мне, но я был непоколебим. Ширзад заявил, что в колхозе нет демократии, нет коллективного руководства, Рустам превратился в самодержца, а правление у него на побегушках!... А еще сказал... Даже вымолвить страшно. О тех самых ста гектарах! Ну, все же видели, что семена не взошли, а Ширзад, этот богоотступник, опустился до самой грязной клеветы: зерно, говорит, разворовано... Кем? Гусейном и председателем!

Ярмамед дрожал и то чуть слышно шептал, то взвизгивал.

– Зерно украдено?! – Рустам схватился за сердце; побледнел так, что сын в испуге бросился к нему со стаканом воды. – Теперь-то я знаю, кто бомбит райком анонимными доносами! – оттолкнув руку Гараша, продолжал он. И в МТС ведь о том же самом... Как раз теми же словами!

– Анонимный донос? – Салман подсел поближе к хозяину. – А почерк чей? Я понимаю, что измененный: только сумасшедший станет строчить доносы своим почерком... – Вот неблагодарные! После этого доверяй людям!

Он даже плюнул в знак отвращения.

– Врага я еще могу уважать, он сражается открыто. А ведь эти доносчики как кроты прячутся, – пожаловился Рустам. – Ну, напиши в заявлении свое имя, имя отца, наконец. Так нет, анонимка!... Уж на что это тетушка Телли перепортила мне батман крови, а все-таки она послала письмо в райком от своего имени. И за это я ее уважаю. Салман, завтра же на весь день дать грузовик тетушке! – приказал председатель.

Салман и Ярмамед просидели у председателя чуть не до первых петухов; трижды Гараш наполнял стаканы чаем. Он с похвальной покорностью выполнял нелестную для мужчины роль хозяйки, но в беседу не вступал, как ни старался Салман втянуть его в разговор.

Наконец гости, рассыпаясь в благодарностях, пожелав всяческих благ дому, отправились восвояси; залаял волкодав, стукнула калитка.

Рустам с лампой в руке вернулся в столовую.

– Что не ложишься, сынок? – ласково спросил он Гараша.

– Не нравятся мне эти люди. Зря ты пускаешь их /в дом, – упрекнул отца Гараш.

Рустам снисходительно усмехнулся.

– Что ты говоришь? Да это моя опора. Они преданы мне безраздельно... Не видишь, что ли, как твой дружок Ширзад подкапывается под меня? – Гараш хотел возразить, но отец остановил: – обо мне можешь не беспокоиться, уж я – то знаю, какая птица из какого гнезда вылетела... Лампа нужна?

– Да, почитаю немного.

– Спокойной ночи.

Отец поставил лампу на стул около тахты и прошел в спальню. Он устал и был взволнован, но боялся, – что сразу не удастся уснуть, придется долго ворочаться в кровати, размышляя о вероломном Ширзаде.

В спальне его поджидала Сакина, – то ли не заснула еще, то ли проснулась от громких разговоров за перегородкой.

– Вот уж гости так гости, – сказала она, – Не от них ли сладкие сны мои отравлены горечью...

Рустам хотел прикрикнуть на нее: "Не суйся в чужие дела!" – но вспомнил, что поблизости Гараш, пожалуй, снова вступит в спор. Однако и смолчать не смог:

– Что, не спится? Ну, объясни, какая горечь отравляет твои сны?

– Не только сны – всю жизнь отравляют твои помощники – кривоногая цапля Ярмамед и гробокопатель Салман. Не люди, а какие-то злые духи!

– Помолись, женушка, помолись, вот дьявол-то и скроется от тебя, ответил Рустам и стал раздеваться.

– Не знаю, дьявол ли вселился в наш дом, а от людей, темной ночью крадущихся к тебе, добра не жди... Полетишь ты вниз головой вместе с Салманом и Ярмамедом!

– Ну, если в пропасть полечу, то за твой подол хвататься не стану. Муж громко, протяжно зевнул.

В последние дни Сакина не раз замечала, что муж разговаривал с нею грубо, насмешливо, и ей было обидно, что вместе с уходящей молодостью из их семьи исчезают мир и согласие. Неужели прошла любовь, заменилась привычками, обязанностями, ссорами? Старухи говорили когда-то, что можно и без любви жить. И, смахнув навернувшуюся слезу, Сакина сказала:

– Если ты будешь падать, так я рук от тебя не оторву! Но зачем же самому разрушать свой дом? Если тебе в жизни нужна опора, за скалу хватайся, а не за сухую глину.

– Это кого же ты называешь скалою?

– Сам понимаешь кого, – народ! Я тебе все сказала. Об остальном сам подумай! Запомни только, что дети не с тобою, а против тебя.

Рустаму стало жаль жену, и он упрекнул себя за то, что не промолчал, В детстве он часто слушал, как старик сосед, хитро щуря глаза, объяснял, почему ни разу не поссорился с женою: "Как заведет перебранку, я ей: "Упокой, господи, праведного отца твоего, ты права!" А на деле поступаю по-своему". Воспоминание о мудром старике развеселило Рустама, и, накрываясь одеялом, он сказал:

– Упокой, господи, праведного отца твоего, а ты, женушка, как всегда, права...

Вскоре он захрапел, а Сакина сидела у постели и плакала, размышляя о том, как бы вернуть мужа на прежнюю стезю, уберечь его от несчастья. Хватит ли у нее сил?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Проснувшись, Гараш посмотрел на лежавшую рядом Майю и подумал, что он самый счастливый человек на свете. Жена дышала ровно, почти неслышно, белое лицо ее было безмятежно ясным, нежные розовые руки спокойно лежали поверх одеяла...

Священна озаренная сиянием чистой любви женщина! Она прекрасна, и не только потому, что родилась красавицей, а потому, что, любуясь ею, слыша ее дыхание, ты ощущаешь желание быть великодушным и успокаивать плачущего, и протянуть руку помощи упавшему, и приносить людям добро, и сажать в степи деревья, и добывать воду в пустыне, и прокладывать дороги в горах, и строить новые города! Скромная, привычная тебе комнатка родного дома в тот утренний час, когда ты безмолвно любуешься любимой, превращается в дивный лес, наполненный песнями вольных птиц, и ароматом цветов, и шумом родников, низвергающихся с вершин... Боясь нарушить спокойный сон жены, Гараш лежал не шевелясь, смотрел то на потолок, то на трехстворчатое, уже позолоченное зарей окно, то снова и снова на Майю.

Вчера она утомилась, день выдался хлопотливый, и едва легла, сразу же задремала, положив голову на широкую волосатую грудь мужа.

А вечер они провели славно, в семейном кругу. Рустам вернулся из райкома с какого-то совещания в прекрасном настроении. Когда он бывал расстроен или уязвлен, – словно суховей вздымал пыль вокруг себя, глаза так и метали молнии. Но если дела шли хорошо, начальство одобряло все его начинания, то и дома Рустам-киши, казалось, звенел, как хорошо настроенный тар, откликающийся на легкое дуновение ветра.

Так и вчера, едва поднявшись на веранду, Рустам весело сказал:

– Женушка, благоухание твоей кюфты мертвого разбудит! Мечи на стол угощения.

Довольная Сакина подмигнула детям:

– В хорошем настроении прибыл... Теперь пуд соли подбавь в кюфту, все равно расхвалит, да еще попросит вторую тарелку.

После отменно вкусного обеда Рустам долго сидел у самовара, мирно беседовал с домашними. Слушая его, и Майя разговорилась, рассказала о том, как училась в институте, как познакомилась с Гарашом... Хозяин казался спокойным, словно река, вернувшаяся в свои берега после половодья. Забыв о трубке и кисете, что всегда было хорошим признаком, наполняя стакан за стаканом, он в этот вечер говорил и о событиях международной жизни, и о колхозных делах, вспоминал детство Першан и сына... Когда над "Слиянием вод" загорелись звезды, Сакина пожалела молодежь: пока не встал Рустам, никто не мог выйти из-за стола – это было бы нарушением семейных правил. Только Першан не признавала этих порядков, то выбегала на веранду, то глядела в окна, то шепталась с Майей.

– Киши, ты бы хоть на завтра что-нибудь оставил! – сказала Сакина, приподнимая заметно полегчавший самовар.

– Справедливы твои слова, жена, – засмеялся хозяин. – Пора и честь знать! – И поднялся, пожелав всем спокойной ночи,

"Вот так бы всегда было, – думала Майя, входя в свою комнату. – Ничего нет лучше дружной семьи!..."

Гараш прикрыл дверь, прикрутил лампу и со страстным нетерпением посмотрел на жену.

– Холодно! – шепнула Майя, натягивая одеяло.

– Сейчас согреешься! – тоже шепотом сказал Гараш и потушил лампу. В комнате стало темно, и они не заметили, как уснули, а когда петух захлопал крыльями и завел свою предрассветную песню, Гараш проснулся. Было очень рано. Он зажег свечу, стоявшую на подзеркальнике, посмотрел на часы: начало пятого. Откликнулись, завели перекличку петухи в соседних дворах, а через минуту затихли: чего в самом деле стараться-то в шесть радио заговорит, разбудит всех, кому надо поутру трудится ... И сонная тишина снова опустилась на Муганскую степь...