Текст книги "Киреевы"
Автор книги: Михаил Водопьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Сергей Александрович застал Наташу в кабинете. Она сидела в кресле у письменного стола. Поза жены показалась ему необычной.
– Что-нибудь случилось?
В этот поздний час в квартире было совсем тихо и встревоженный голос Глинского прозвучал неожиданно резко.
Наташа вздрогнула и подняла усталые глаза.
– Ничего не случилось, Сергей. Я задумалась над папиным письмом и не заметила, как ты вошел.
– Что пишет Николай Николаевич? Наташа протянула ему письмо.
Сергей Александрович внимательно прочел его, аккуратно вложил обратно в конверт и тяжело опустился в кресло.
– Положение ужасное! – произнес он сквозь стиснутые зубы.
Наташа недоуменно посмотрела на него.
– Неужели ты ничего не понимаешь? – раздраженно спросил Глинский, – не понимаешь, что это начало конца?
– Какого конца?
– Москву отдадут немцам, а нас загонят за Урал, в Азию, там мы будем влачить жалкое существование полуварваров.
– Ты с ума сошел, Сергей! Что за чепуха!
Наташа никогда так не говорила с мужем. Глинский сразу пришел в себя и с молниеносной быстротой изменил тон:
– Ты меня неправильно поняла. Впрочем, я сам виноват – начинаю заговариваться. Я так измучился, родная! Все время думаю о тебе и о нашем маленьком. Что-то будет с вами? Именно теперь, как никогда раньше, я чувствую ответственность за вас, единственных моих, дорогих и любимых. Умоляю, Наташа, будем вместе это страшное время. Нам нельзя расставаться!
Надо было возражать, спорить. Но Наташа чувствовала огромную усталость. Совсем безразличным тоном она попросила:
– Поговорим потом. Я очень хочу спать.
Наташа ушла. В душевном смятении Сергей Александрович шагал из угла в угол. Потом вытащил из ящика карту и долго изучал ее. Что-то подсчитывал, записывая цифры на листке, вырванном из блокнота.
Очевидно, результат вычисления не порадовал Глинского. Резкими движениями он разорвал исписанный листок на мелкие кусочки и бросил в пепельницу:
– Немцы двигаются с такой быстротой, что не сегодня-завтра здесь будет фронт, – пробормотал он и, безнадежно махнув рукой, ушел в спальню.
Ночью Сергей Александрович несколько раз вставал и, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Наташу, подходил к окну. Подняв осторожно штору, он подолгу всматривался в темноту. Окно выходило на запад. Глинскому вдруг показалось – в черном безлунном небе вспыхнула и погасла огненная полоса.
Первым его движением было броситься к Наташе, разбудить ее и просить, умолять, требовать… Что… он и сам не знал. Для него ясно было только одно: надо спасаться самим и спасать сына. А как?
С трудом подавив нахлынувший животный страх, Сергей Александрович заставил себя лечь. Он лежал с открытыми глазами и думал:
«Что я могу сделать? Что я должен сделать?»
Утренняя радиопередача принесла тревожные известия. Фашистское наступление развертывалось настолько стремительно, что возникла непосредственная угроза городу.
Сергей Александрович поспешно оделся и уехал на завод. Следом за ним ушла Марфа Игнатьевна со Степой, это были часы ежедневных утренних прогулок в парке. Наташе сегодня предстояло ночное дежурство в госпитале, но сколько она ни старалась заснуть, ей так и не удалось. Беспокойство охватило и ее. Наташа все же заставила себя не торопиться: подогрела чай, закусила, аккуратно убрала все со стола и только тогда вышла на улицу.
– Зайти взглянуть на Степу?
Когда она пришла в парк, няня уже собиралась домой.
Покрывая бесчисленными поцелуями лицо ребенка, Наташа сказала:
– Я на минуточку, Марфа Игнатьевна. Тороплюсь на завод, ночевать не приду, в госпитале дежурю.
Марфа Игнатьевна, неодобрительно качая головой, что-то выговаривала Наташе, но та уже была далека.
На заводе шла спешная подготовка: очередной эшелон, который по плану должен был отправляться через неделю, уходил через четыре дня.
В заметно опустевшем цехе девушки разбирали и упаковывали станки.
– Наташа! – окликнул звонкий голос.
Из-за высокого ящика высунулась растрепанная голова Аси Вишняковой. Глаза ее возбужденно блестели, румянец играл на испачканных щеках.
– Ох, и много же мы сегодня сделали, – задорно похвасталась она. – Жаль тебя не было, когда мы решение выкосили, чуть не подрались. Но все-таки Люся, Нина и я отстояли наше предложение: тот, кто едет с заводом, сам упаковывает свой станок, следит за ним в пути, а на месте собирает. Никакой обезлички! Нечего ссылаться на войну.
Ася строго наморщила свой хорошенький носик.
– Какая ты, Ася, сердитая! – рассмеялась Наташа.
Ася уже улыбалась светло и радостно. В семнадцать лет трудно быть серьезной долгое время. Жизнь кажется прекрасной, даже такая – тревожная и трудная, как в дни войны.
– Молодец ты! – искренне вырвалось у Наташи.
– Что? – переспросила Ася. Она уже погрузилась в работу, и внешний мир был далек от нее.
Случайно Наташин взгляд упал на Асины руки. Они были в мозолях и ссадинах. И это у Аси, родители которой на руках ее носят, «пушинки сдувают» со своей единственной дочки. В этом году Ася окончила школу и собиралась поступать на биологический факультет Московского университета. Она мечтала быть биологом, что не мешало ей увлекаться танцами. С детства ей давал уроки танцев Павел Иванович Зимин, старый и опытный балетмейстер. Он восхищался природными способностями своей ученицы, уговаривал ее посвятить себя артистической деятельности. Но Ася совсем не собиралась стать балериной.
– Я очень люблю танцевать, но если танцы будут моей профессией – я их возненавижу, – заверяла она своего учителя.
Когда началась война, Ася немедленно решила ехать на фронт, но серьезно заболела ее мать. Тогда девушка начала искать применение своим силам в родном городе. Узнав от студентки Люси Веселовой о работе на авиационном заводе, Ася в тот же день пришла к Наташе Глинской. Окончательно выяснив все, Ася долго не уходила.
Наташа удивленно посмотрела на девушку. Они встречались не в первый раз, и Ася производила впечатление достаточно смелой и решительной.
– Вас что-то смущает, Ася? – прервала неловкое молчание Наташа.
Девушка вспыхнула до корней волос:
– Наташа! Нельзя ли устроить на завод одного… Ему очень хочется работать, хотя он уже немолод.
– Кто это?
– Павел Иванович Зимин.
Старый балетмейстер не мог по-прежнему жить в мире гармонии и пластики. Несчастье, обрушившееся на родную страну, требовало, чтобы и он нашел свое место в боевом строю.
Зимин начал свою работу на заводе нормировщиком. Удивительно быстро освоился он в шумном, разномастном коллективе военного времени, где основной тон задавали кадровые мастера.
Павел Иванович оказался серьезным, старательным работником. Со своими скромными обязанностями он справлялся настолько удачно, что начальник цеха вскоре отметил его.
Ася гордилась успехами своего бывшего учителя не меньше, чем своими собственными, и относилась к нему, как к родному.
Работал Зимин в другом конце здания. Все же Ася успевала в обеденный перерыв перебежать через весь заводской двор, чтобы отнести ему бутерброды, домашнее печенье и прочую снедь, которой снабжали ее дома.
– Дочка пришла, – приветливо говорили старики рабочие, когда Ася стремительно врывалась в цех. Павел Иванович смущался и кашлял. Вначале он отказывался от угощения, но девушка просила его так искренне, что он не мог огорчить ее. Потом он привык к этим ежедневным посещениям. Война крепко роднила людей. Павлу Ивановичу, прожившему одинокую бессемейную жизнь (жена его давно умерла, детей не было) стало казаться: Ася действительно его дочь, опора его старости.
Цех, в котором работал Зимин, должен был эвакуироваться со следующим эшелоном. Павел Иванович решил ехать. Знакомые усиленно его отговаривали:
– В ваши ли годы начинать жизнь сызнова? Вы же разоритесь. Бросить хорошую квартиру, обстановку, нажитые годами вещи?! Кому вы там будете нужны старый, больной? Много ли вы наработаете?
Павел Иванович заколебался. Что греха таить, привык он к спокойной жизни, к своему большому письменному столу, кожаному креслу, книжному шкафу, наполненному редкими, дорогими изданиями.
«Остаться, тихонько пересидеть войну в своем кабинете? Буду продолжать литературную работу. Меня, старика, никто не тронет. А я полезное дело сделаю».
За месяц до войны Павел Иванович показал свой еще не совсем закопченный литературный труд приезжавшему из Москвы профессору-искусствоведу. Тот одобрил, посоветовал скорее закончить и послать в издательство.
– Это будет ценный вклад в историю балетного искусства, – я охотно напишу предисловие к вашей книге, – сказал профессор.
Многое еще вспомнил Павел Иванович…
Но тут же он почувствовал себя чуть ли не предателем: оставить завод, отказаться от новых товарищей, от нужной сейчас работы – работы на оборону. Нет, это невозможно!
Он никому не сказал о своих колебаниях и все же утром, когда пришел в цех, ему показалось, что на него смотрят с презрением. Однако привычная уже деловая обстановка захватила и успокоила его. Зимин снова чувствовал себя хотя и маленьким, но необходимым винтиком большой и сложной машины. Он принял деятельное участие в упаковке. Павел Иванович был немолод, никогда не знал физической работы, но страстное желание быть полезным помогало ему.
Во время обеденного перерыва Зимин вместе с другими рабочими горячо обсуждал, как они устроятся на новом месте, скоро ли качнет выпускать продукцию завод.
Появилась Ася с большим свертком в руках.
– Готовимся к отъезду, – сказал ей Павел Иванович.
– Едете? Решили?
– Конечно, еду.
Экспансивная Ася не выдержала, бросилась к Зимину и расцеловала его.
– Вы там не успеете соскучиться, – шепнула она, – скоро мы все приедем. Хорошо заживем! Я хозяйничать научусь. Такими щами угощу: вкуснее, чем у Авдотьи Алексеевны. – . И Ася убежала, прежде чем Павел Иванович успел сказать ей хоть одно слово. До чего же стала дорога ему эта девочка. Раньше он мечтал увидеть свою ученицу Асю Вишнякову на большой сцене, залитой огнями рампы, услышать гром аплодисментов восхищенной публики… Павел Иванович был уверен, что Ася быстро откажется от нелепой, на его взгляд, затеи учиться в университете.
«Такой талант! И вдруг – биолог! – искренне возмущался он. – Все это от молодости, от юного легкомыслия. Скоро она сама поймет и не захочет терять свое главное сокровище», – решил он тогда. А сейчас он думает:
«Пусть учится и работает где хочет, пусть хоть совсем забросит танцы. Приросла к сердцу, – теперь не отрежешь».
– Товарищ Зимин, у меня до тебя дело есть, – на плечо Павла Ивановича легла большая жилистая рука, темнокоричневая от загара. Лицо ее владельца – мастера экспериментального цеха Кузьмича загорело до такой степени, что казалось вырезанным из какого-то темного дерева.
Павел Иванович приветливо поздоровался с Кузьмичем. Они были уже старые знакомые. Последние дни Кузьмич особенно часто беседовал с Зиминым. Однажды вечером пришел к нему на квартиру, попросил пить:
– В горле все пересохло. Дома никого нет, старуха моя к родным уехала. Я один, бобыль-бобылем сижу.
– Сейчас я вас угощу чаем, – приветливо сказал Павел Иванович. Он рад был гостю. Кузьмич ему нравился.
Кузьмич оказался очень разговорчивым. Оживленно рассказывал, как в этих местах партизанил во время гражданской войны:
– Здешний лес – для меня дом родной. Куда хочешь приведу и выведу.
С таким же живым интересом расспрашивал Кузьмич хозяина о вкусах, привычках, о его старых добрых знакомых, о новых заводских друзьях.
Засиделись дотемна и расставаться не хотелось. И вот Кузьмич посетил его в цехе.
– Чем могу быть вам полезен? – спросил Кузьмича Павел Иванович.
– Вы, товарищ Зимин, твердо решили ехать с заводом?
– А как же иначе? Обязательно поеду, – решительно заявил Павел Иванович. От вчерашних сомнений у него не осталось и следа. – А вы с каким ©шелоном едете? Может быть, вместе?
– Все может быть, – неопределенно ответил Кузьмич и добавил: – Зайдемте вместе к Доронину, потолкуем с ним по этому поводу. Что он нам посоветует?
У Павла Ивановича вся кровь отлила от лица. Непослушными губами он с трудом произносил колючие слова:
– Не доверяете? Не нужен стал. Боитесь, что там с больным, непригодным к работе стариком возиться придется?
– Погодите-ка! – грубовато оборвал его Кузьмич, – Скоры вы очень на выводы и обидчивы. Ну, да сейчас не время обиды разбирать. Пошли, нас ждут.
В коридоре, недалеко от кабинета Доронина, их перегнала спешившая куда-то Наташа.
– Здравствуйте, Наталья Николаевна! – поздоровался Кузьмич и, показывая на нее глазами, сказал вконец растерявшемуся Павлу Ивановичу: – Не будь у нее сынка малого, – ни в жизнь бы не отпустили. Ведь это не простой человек, а драгоценный, даром, что молодая. Воспитание-то киреевское.
Наташа зашла прямо в кабинет директора. Владимир Федорович поднялся ей навстречу.
– Наталья Николаевна, – я вызвал вас к себе, чтобы предупредить: следующий эшелон уходит послезавтра. Остальные с интервалами через день. Оповестите народ в цехах в такой форме, чтобы не было лишних тревог и волнений. Вы лично должны уехать с первым же эшелоном, у вас ребенок. Ясно?
– Ясно, – неуверенно ответила Наташа.
Белов заметил эту неуверенность и добавил совсем спокойно, как будто говорил о самых обыденных вещах:
– Фашисты прорвали оборону в тридцати пяти километрах от города, надо торопиться.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯУзкая, но глубокая речка, изгибаясь стальной лентой, уходила вдаль. По ее восточному берегу пехота заняла оборону. У моста дежурили саперы-подрывники, готовые в любой момент поднять его в воздух. Совсем близко в негустом молодом лесу стояла танковая часть. А за лесом расположилась артиллерия.
Небо, хотя и безоблачное, было мрачносерого оттенка. Дым далеких и ближних пожаров плотно укрыл его синеву и слился с дорожной пылью, перемешанной с пеплом горящих нив. Густая завеса стояла в воздухе. Но и она не могла скрыть толпы мирных жителей, спешивших на восток пешком, в машинах, на лошадях.
На западном берегу реки около моста создалась пробка. Этим воспользовались гитлеровцы. Налетевшие фашистские самолеты кружились над беженцами, поливая их пулеметным огнем. Люди метались, падали, вставали и снова падали.
Лейтенант-танкист Виктор Киреев старался разглядеть, что делается на том берегу. Рука его, державшая бинокль, затекла.
На дальних холмах по ту сторону реки появились силуэты немецких танков. Стремительно приближаясь, они росли и принимали четкие очертания.
Люди врассыпную бросились с дороги в поле.
Наша артиллерия открыла огонь по вражеским машинам. Но головной фашистский танк уже вырвался на мост, за ним второй. Прошло еще несколько томительных секунд, и раздался взрыв страшной силы.
Когда прояснилось, моста уже не было. Остальные танки остановились у самой переправы.
Из-за бугра показались вражеские самоходные орудия и моторизованная пехота. Ведя огонь на ходу, они яростно рвались к переправе. Одновременно на грузовиках гитлеровцы подвозили понтонный мост.
Снова заговорила советская артиллерия. Открыли также огонь стрелки и закопанные на левом берегу реки танки.
Разгорелся ожесточенный, кровопролитный бой. Фашисты не выдержали нашего огневого удара и отошли. Трупы, обгоревшие танки, разбитые автомашины и мотоциклы гитлеровцев остались на берегу.
– Речка-то совсем махонькая, а для Гитлера великое препятствие, – весело сказал водитель танка, белокурый, веснушчатый сержант Саша Егоров. – Не грех бы и закусить, пока фашисты друг другу примочки кладут.
Прошло около суток. В лесу и над широко раскинувшимися полями стояла необычная тишина. Фашисты на этом участке не предпринимали никаких попыток переправиться на восточный берег реки.
Саша Егоров получил из дома письмо. Он сидел недалеко от своего танка на лужайке, прислонившись спиной к сосне, и в который уже раз перечитывал исписанные крупным неровным почерком листки.
– Старики-то у меня боевые! – похвастался он товарищам, – отец, хоть у него годы немалые и здоровье непрежнее, ушел партизанить и мать с собой увел. «Пусть, дескать, она нам кашу варит и картошку на костре печет, чем с проклятыми фашистами одним воздухом дышать».
– Отец мой не впервой воюет, – продолжал Егоров. – Когда провожал меня на фронт, вынул из сундука два креста и орден, разложил их на столе и говорит: «Служи, сын, как я служил. Крепко дерись за кашу русскую землю. Я за нее, за матушку, еще с японцем воевал и георгиевский крест заработал. А второй крест и медаль я заслужил в 1915 году. В восемнадцатом году в Красную Армию пошел. Хвалиться не стану. Недаром мне орден Красного Знамени на грудь повесили».
– Пообещал я отцу, – мальчишески веселое лицо Егорова сразу стало старше и строже, – и за себя и за него защищать Родину, жизни не жалеть, смерти не бояться. А вот кончится война и останусь жив, тогда приезжайте все ко мне в деревню. Хорошо у нас. Отец вернется в свой колхоз «Красный пахарь», будет по-прежнему работать там бригадиром. А мать – дояркой. Она у меня заботливая. Какими варениками нас угостит!
Егорова прервал связной. Он передал лейтенанту Кирееву приказ – немедленно явиться к командиру батальона. Тяжелую новость узнал Виктор. Не случайно последний день было тихо на переправе. Фашисты прорвали наши позиции выше по реке и, расширяя прорыв, соединились со своими частями, форсировавшими реку в нижнем ее течении. Танковый полк, в котором служил Киреев, а также артиллерийский и пехотные полки, оборонявшие переправу, оказались в окружении. Связь с фронтом поддерживалась только по радио. По приказу командующего фронтом сегодня же ночью они должны прорваться в район Заречья и соединиться со своими.
Командир батальона – невысокий, коренастый майор – подробно объяснил командирам танков предстоящую им задачу.
Вернувшись к своему экипажу, Виктор предупредил товарищей:
– Сегодня ночью по сигналу пойдем правее деревни Пастухово, прямо в Заречье, там наши. С фашистами, вероятно, встретимся сразу, как выйдем из леса.
Ровно в полночь тронулись танки. Колонна двигалась в полной темноте. В стороне остался большой овраг. Вдруг лес осветился. Заговорили орудия. Первый же вражеский снаряд попал в танк Киреева и зажег его. Осколком ранило Виктора в левую руку. На мгновение ему показалось, что он теряет сознание: лес перевернулся и деревья начали падать, как черные глыбы. «Конец!» – подумал Виктор. Силой воли он все же заставил себя выпрыгнуть из танка. Но, услышав тяжелый стон, вернулся обратно к горящей машине.
Откуда-то взялись силы: Виктор одной рукой вытащил из танка тяжело раненного Егорова и отполз с ним в сторону.
«Теперь надо спасать остальных». – Виктор направился было обратно, но в этот момент в танке разорвались снаряды.
«Погибли товарищи, погибла машина! – Острая ненависть к врагу вспыхнула с новой силой. – Сейчас бы снова в бой! Раненая рука – пустяки! А Егоров? Его надо спасти во что бы то ни стало».
Не особенно умело, с большим трудом Виктор перевязал сержанту рану.
Лес долго был наполнен грохотом танковых и артиллерийских орудий. Постепенно бой начал затихать и, переместившись влево, затих совсем. Стало слышно, как шелестят верхушки деревьев. Обостренный слух Виктора уловил хруст сухих веток. Он залег в траве рядом с Егоровым и затаил дыхание.
– Экипаж сгорел вместе с танком, господин ефрейтор! – донеслась из темноты фраза на немецком языке.
От потери крови у Виктора кружилась голова, звенело в ушах. Раненая рука распухла. Ему трудно было двигаться. Но здесь, около проселочной дороги, на них легко могли наткнуться фашисты. Надо уходить как можно скорее, пока не рассвело. Но как быть с тяжело раненным товарищем?! Тот и не приходил в сознание. Дотащить его до находящегося невдалеке оврага Виктор был не в силах.
Занималась заря. Мозг Виктора возбужденно работал: что делать? Если не удастся уйти подальше от дороги – они погибли. Он распустил пояс Егорова, передвинул его ближе к плечам и, собрав последние силы, как тяжелый мешок, потащил раненого по траве.
Егоров застонал.
– Потерпи немного, Саша, – наклонившись, шепнул Виктор.
– Пить, – попросил Егоров.
– Сейчас у нас будет вода. Ты только постарайся лечь мне на спину и держись руками за мою шею, а я дотащу тебя до оврага.
Виктор лег на траву рядом с товарищем, и тот, с трудом удерживая стоны, перевалился к нему на спину.
Поддерживая Егорова здоровой рукой, Виктор добрался до склона оврага и сразу почувствовал такое радостное облегчение, что на мгновение даже забыл про разгорающуюся боль в раненой руке. Укрыв товарища в кустарнике, Виктор спустился к ручью, жадно напился и набрал полную фляжку воды для Егорова. Затем он устроил ему постель из веток и травы.
Весь день раненые танкисты лежали в овраге. Егоров находился в полубессознательном состоянии. Виктору не с кем было посоветоваться: что предпринять, как найти своих. К вечеру у него все же созрел план… Места были знакомые. Здесь он не раз бродил с ружьем вместе с отцом и его постоянным спутником на охоте мастером экспериментального цеха Кузьмичом.
Николай Николаевич относился к мастеру с большим уважением. И Виктор привык уважать Кузьмича. С удовольствием слушал он на привалах его многочисленные охотничьи истории. Два – три раза они втроем ночевали у родственников Кузьмича, местных колхозников. Виктор вспомнил гостеприимных хозяев и решил выяснить, нельзя ли воспользоваться их помощью.
Как только стемнело, Виктор собрался в путь. Предварительно он тщательно замаскировал ветвями и травой Егорова и поставил у его изголовья фляжку со свежей водой.
Сначала Виктор осторожно полз по направлению к деревне. Каждую минуту он мог наткнуться на врага.
После душного дня лесной воздух дышал прохладой. Вокруг стояла тишина. Только с востока доносились глухие орудийные выстрелы. Виктор встал на ноги и быстро зашагал вперед. Деревня показалась ему вымершей: ни одного огонька в окнах, ни одного человека на улице. Около знакомого одноэтажного дома Виктор остановился. Он сразу узнал этот дом по большому, густо заросшему палисаднику. Здесь два года назад он пил чай со свежим медом. Виктор подошел сбоку и заглянул в крайнее окно. Но ничего не увидел – в доме было темно. Тогда он тихонько постучал. Никто не откликнулся на его стук. Виктор начал стучать сильнее. Окно распахнулось:
– Что надо? – услышал он знакомый чуть хрипловатый голос.
– Как хорошо, что вы здесь, Кузьмич! Я – Виктор Киреев!
– Виктор Николаевич? – удивленно переспросил Кузьмич. – Какими судьбами? Нынче по ночам в лесу неспокойно, наткнешься на лихого человека. Заходите в избу, – чужих никого нет. Фашисты стороной прошли.
Обратный путь показался Виктору много короче. Кузьмич вел его напрямик глухими тропками, он знал в лесу каждое дерево. Высокий, худой, с большими и длинными руками и ногами, Кузьмич двигался удивительно легко. В такт его шагам качались за плечами дробовик и сумка с бутылкой молока и хлебом. Рядом с Кузьмичом шел брат его жены, тоже охотник. Добрались до места без приключений. Подходя к оврагу, Виктор сказал негромко:
– Это я, Саша!
Он забеспокоился: вдруг Егоров очнется и, услышав шум шагов, может подумать – фашисты.
Предосторожность была излишней: Егоров метался в бреду, звал отца, рвался куда-то ехать…
Быстро соорудив носилки, охотники понесли Егорова в село.
В эту же ночь перед рассветом Кузьмич повел Виктора в город.
У Виктора было тяжело на душе. Он шел молча. Кузьмич понял его состояние.
– Не беспокойтесь, Виктор Николаевич. Здесь доктор такой, что обязательно выходит вашего товарища. – Если немцы придут, – сумеем концы в воду спрятать. В этом селе народ надежный.
Они шли густым сосновым бором. Кузьмич, стараясь отвлечь своего спутника от невеселых мыслей, спросил:
– Узнаете? Дубровский холм. Лет тридцать назад здесь пройти было невозможно.
Высоко над лесом прошли фашистские самолеты.
– Город бомбят! – Голос Кузьмича от волнения звучал глухо. И словно в подтверждение сказанного, донеслись взрывы.
Через четверть часа они вышли из леса и увидели над городом зарево.
«Успела ли уехать Наташа с малышом?» – тревожно подумал Виктор.
– Сейчас свернем вправо, пойдем крутым логом до молочной фермы, так будет ближе. – Кузьмич торопился.
Солнце еще не взошло, когда они подошли к ферме. Она оказалась разрушенной бомбежкой. Кое-где торчали разбитые трубы. Воздух пропитался дымом и гарью. От развалин шел пар, на фоне серого рассвета сверкали раскаленные угли. Ветер разносил по земле искры.
Вблизи от сгоревших зданий, в пригородной роще, лежал вверх колесами синий легковой автомобиль.
Кузьмич бросился к автомобилю, но в нем никого не оказалось, и он облегченно вздохнул:
– Людей нет. Машину, вероятно, опрокинуло взрывной волной.
Но через несколько шагов они наткнулись на два трупа: мужчины и женщины. Кузьмич остановился и медленно снял шапку. На его темном от загара лице появилось и застыло растерянное выражение.
Виктор узнал в убитой женщине второго секретаря обкома партии – Елену Цветаеву. Рядом с ней лежал шофер.
– Виктор Николаевич, никому не говорите, что Цветаева убита, даже сестре родной, – глухо сказал Кузьмич. И сурово добавил: – Верю вам, вы человек военный – не подведете. А теперь давайте похороним их около этих сосен.
Песчаную землю копать было легко. Скоро невдалеке от дороги, между четырьмя соснами, вырос небольшой холмик.
Кузьмич и Виктор молча, опустив головы, стояли перед свежей могилой…
Взошло солнце. От высоких деревьев на земле легли длинные утренние тени.
– Пошли в город, Виктор Николаевич, – тихо позвал Кузьмич.
