Текст книги "Киреевы"
Автор книги: Михаил Водопьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Белов с нетерпением ожидал возвращения Николая Николаевича из Москвы. Помимо дружеского интереса к судьбе Киреевского самолета-гиганта, его серьезно беспокоило, как отнесутся в Наркомате к авиадизелю. Он не сомневался, что некоторые из наркоматских специалистов разделяют точку зрения инженера Глинского.
– Хоть инженер он и способный, знающий, но чересчур благоразумный, осторожный, огонька ему не хватает, – все ему подай наверняка, – с досадой говорил о Глинском Владимир Федорович в беседе с Дорониным.
Сам директор завода был человеком совсем иного склада, – любил непроторенные дороги и еще не открытые сокровища, создаваемые человеческим разумом.
«А сколько их, этих сокровищ! Только сумей найти тех, кто их творит, поддержи… помоги… Для этого тебя партия на директорское кресло посадила», – мысленно рассуждал Владимир Федорович. Еще он думал: «Нельзя останавливаться перед некоторой долей риска, когда открываются большие возможности, особенно, если веришь тем, кто с тобой вместе работает».
Директор и парторг быстро подружились и нашли общий язык, несмотря на разницу в летах и характере. Белов любил иногда «тряхнуть стариной», весело пошутить, шумно повеселиться, совсем, как в молодые годы. Доронин, на вид суховатый, держался ровно, не повышал голоса, даже когда внутренне бывал сильно взволнован.
Оба они умели, каждый по-своему, находить и беречь людей.
– Конструктор Родченко не всегда достаточно напористо защищает свое детище. Все же он человек, безусловно, творчески одаренный и, что еще очень важно, влюблен в свой мотор, как юная девушка, впервые полюбившая, – без эффектных слов, тихо, стыдливо, зато всем сердцем, – говорил Владимир Федорович парторгу.
Присмотревшись к Андрею, Доронин присоединился к мнению директора. А после испытательного полета в Арктику парторг стал убежденным сторонником авиадизеля.
Увидев высокую фигуру летчика-испытателя, направлявшегося в кабинет директора, Доронин тоже пошел к Белову.
Николай Николаевич приехал на завод прямо со станции. Ему не терпелось рассказать о решении Коллегии Наркомата. Владимир Федорович не сумел скрыть своего удовлетворения, узнав, что с авиадизелями все обошлось благополучно.
– Спасибо за хорошую новость, друг любезный, – он крепко пожал руку Киреева.
– Сейчас для авиадизеля начнется новый этап. Надо как можно скорее создать для Родченко нормальные условия работы, – сказал Доронин.
– Конечно, конечно! – подхватил Владимир Федорович. – Мы приветствуем каждое начинание, если оно хоть сколько-нибудь полезно для нашего государства. А тут такое интересное дело – авиадизель! Теперь и марка нашего завода повысится.
Директор тут же снял телефонную трубку и распорядился:
– Выделите в экспериментальном цехе участок специально для конструктора Родченко. Пусть работает спокойно, а не бродит, как беспризорник, по заводу с просьбой сделать какую-нибудь деталь.
Новость быстро долетела до цехов. Рабочие тоже искренне были рады успеху молодого конструктора. Андрей пользовался у них особой симпатией за простоту, скромность, а главное, за страстное беспокойство новатора, за умение терпеливо и много работать. Для тех, что давно поступили на завод, он был свой, – они знали его отца.
В этот же день два заводских авиамеханика подали директору заявление с просьбой перевести их на постоянную работу к конструктору Родченко.
Владимир Федорович весело пошутил:
– Ты, конструктор, словно красотка очаровываешь… Так к тебе люди и тянутся.
Николай Николаевич был доволен не меньше Андрея. По ночам он подолгу засиживался у себя в кабинете. На чертежной доске распластался лист ватмана. Киреев весь погрузился в расчеты своей, по существу новой, машины.
Николай Николаевич закончил последний чертеж, аккуратно упаковал его вместе с другими и, устало расправив плечи, подошел к окну. По небу бродили редкие тяжелые облака. Временами они закрывали солнце, и тогда все: небо, воздух, зелень листвы – сразу тускнело. Но ветер лениво прогонял облака, и природа опять оживала, расцветая свежими красками.
«Так бывает и в жизни человека: на смену радости приходит печаль и снова появляется радость», – подумал Николай Николаевич.
В соседней комнате часы пробили восемь раз. Пора было ехать на завод, отдать на хранение в сейф все материалы по проекту «К-1» и оформить дела, связанные с предстоящей командировкой.
Вчера во второй половине дня была получена телеграмма из Москвы. Кирееву предлагалось срочно вылететь на дальневосточный авиационный завод для участия в приемке построенного там самолета нового типа. Надолго ли придется уехать, Николай Николаевич не знал. Если в машине обнаружатся дефекты, – он задержится, пока их не устранят, если все пойдет гладко, – вернется дней через десять. Но так или иначе, а работа над проектом «К-1», увлекавшая его все больше и больше, временно откладывалась. Немного тревожило и то, что Мария Михайловна остается с малышами одна, – Наташа на практике, Катерина собралась погостить у сестры в деревне…
Сейчас, уходя на завод, Николай Николаевич заглянул в погрустневшие глаза жены:
– Вероятно, долго задержусь, дел много. Мария Михайловна улыбнулась:
– Что ж, и у меня дела найдутся, буду готовить твой чемодан в дальнюю дорогу. Такова уж моя участь – постоянно провожать.
У Марии Михайловны день прошел в хлопотах. Под вечер она занялась укладкой чемодана. В квартире было тихо. Дети легли спать. Виктор накануне уехал на охоту. Николай Николаевич еще не возвращался с завода.
Вдруг раздался резкий звонок. Мария Михайловна невольно вздрогнула:
– Какой громкий у нас звонок. Надо сказать Виктору, чтоб он сделал потише.
Катерина кого-то впустила и энергично хлопнула входной дверью. Через минуту она вошла в спальню:
– Мария Михайловна, незнакомый какой-то пришел, солидный. Я его в столовую проводила.
«Только бы не засиделся… Ведь завтра улетает Николай!» – подумала Мария Михайловна. В столовой было еще светло, но Катерина ради гостя зажгла люстру. Мария Михайловна не сразу освоилась с двойным светом и не разглядела лицо поднявшегося ей навстречу высокого широкоплечего человека.
– Здравствуйте! – сказал он негромко.
Мария Михайловна вздрогнула и остановилась с протянутой для пожатия рукой. Знакомым показался ей только что прозвучавший голос. Этот голос мог принадлежать только ему… единственному…
С бешено бьющимся сердцем она смотрела на красивую поседевшую голову, смуглое энергичное лицо, освещенное живым блеском карих глаз.
– Не может быть!.. – И тут же воскликнула: – Степан!.. ты?! Жив… родной мой!
Сильные руки поддержали и усадили ее на диван… Через несколько минут Мария Михайловна слушала несложную, но страшную историю. И прошлое, в котором тесно переплелись любовь и страдание, радость и горе, вставало перед ней простым и вместе с тем сложным, как сама жизнь…
Степан Дмитриевич Чернышев остался жив, чтобы испытать муки человека, потерявшего самую дорогую для него женщину и единственного ребенка. Много лет он искал жену и дочь… Разные дороги и тропинки, которые указывали ему и старые друзья и случайные люди, ни разу не привели к желанной цели. Он продолжал поиски, где только не бывал, но все безрезультатно. В то время, как товарищи, вытащив его с простреленной грудью из общей могилы, тайком привезли в дальнюю деревенскую больницу, жена и дочь бесследно исчезли. И не удивительно. Пока он встал на ноги, прошло около года. А время тогда было трудное… Страна превратилась в боевой лагерь. Голод. Холод. Не могло быть уверенности, что останется в живых хрупкая молодая женщина, да еще с грудным ребенком на руках.
Потом его послали работать за границу. Он и оттуда писал, запрашивал… Наконец совсем потерял надежду. Однако не забыл, не мог забыть жену и крохотную дочурку…
Наташи нет в городе, уехала на практику в районную больницу. Вернется через неделю, – сдавленным от слез голосом сказала Мария Михайловна.
Она слушала Чернышева, потрясенная. Люстра горела ненужно ярко, и вся обстановка столовой казалась ей кричащей, раздражающе неприятной.
– Значит, я так и не увижу Наташу? – растерянно спросил Степан Дмитриевич. – Через два часа мне надо ехать на вокзал. Я не имею права задержаться даже до утреннего поезда.
На миг Мария Михайловна почувствовала облегчение. Степан не встретится с Наташей. И тут же краска стыда залила ее лицо. Разве можно быть такой эгоисткой. Это же… Она даже мысленно не находила достаточно сильных слов, чтобы заклеймить себя. Как она виновата перед Степаном!
Ей хотелось обнять его, прижать к груди седеющую голову и умолять о прощении… Слова Чернышева доходили до нее, словно через густую завесу.
– Позавчера я познакомился в Наркомате с одним товарищем, который дружил с Киреевым. Он случайно вспомнил твою прежнюю фамилию и спросил меня: не родственник ли я жены летчика Киреева, бывшей Чернышевой. От него я узнал, что имя Киреевой – Мария Михайловна, а их дочери – Наташа. Возраст, описание твоей внешности – все совпадало. Я узнал, где работает Киреев, и в тот же день выехал сюда.
Все это рассказал Чернышев женщине, которую любил всем сердцем, всю жизнь. Сейчас она снова рядом с ним – его радость, нежная подруга, когда-то разделявшая опасности боевой жизни. Взять бы ее за руку и сказать:
«Марийка, единственная моя! Я, наконец, нашел тебя и Наташу. Для меня ты по-прежнему самая лучшая, самая прекрасная на земле. Мои чувства, мои мысли – все принадлежит тебе и дочурке. Потерять вас обоих второй раз – выше моих сил. Марийка, жена моя…»
Вместо этого он заговорил обычным тоном. Только голос его срывался:
– Мы же старые друзья, Марийка! – Он вдруг запнулся. – Ты разрешаешь называть тебя по-прежнему?
Мария Михайловна молча кивнула головой. После короткой паузы Чернышев сказал:
– Сейчас я прошу тебя об одном: расскажи о дочери.
Щеки Марии Михайловны порозовели, глаза стали ярче.
– Трудно быть беспристрастной к Наташе, но мне кажется, Степан, она такая, какой мы с тобой мечтали ее видеть.
– Если она похожа на ее мать, я счастлив, – тихо сказал Степан Дмитриевич.
С жадностью он расспрашивал о дочери. Мария Михайловна старалась вспомнить все, что имело хоть какое-то отношение к Наташе… Но как сказать самое главное?
С трудом она заставила себя говорить. Голос ее дрожал:
– Прости меня, Степан. Я так мучительно переживала все, что тогда произошло… Я была уверена, что ты погиб в ту страшную ночь… Потом… Наташа была такая маленькая… Я боялась, кто-нибудь назовет ее сироткой, и вдруг она действительно почувствует себя сиротой. А мне так хотелось, чтобы она была счастлива… и я скрыла от нее… Николай удочерил Наташу. Мы переехали в другой город, где никто не знает… Я решила сказать Наташе всю правду позже, когда она будет старше, сильнее, окончит институт, станет врачом. Но если бы я знала, что ты жив…
– А сейчас, – чуть слышно спросил Степан Дмитриевич, – Наташа счастлива? Любит отца?
– Да, – почти так же беззвучно ответила Мария Михайловна.
– Буду надеяться, что когда-нибудь найдется уголок и для меня в сердце моей дочери. Ты ведь поможешь мне в этом, Марийка?
Мария Михайловна улыбнулась сквозь слезы:
– Не думай только, Степан, что я скрыла от Наташи все… даже твое имя.
Степан Дмитриевич смотрел на нее непонимающими глазами.
– У нас в семье часто говорят о герое революционере Степане Дмитриевиче Чернышеве. Наташа гордится, что Чернышев был нашим близким другом. Она выпросила у меня один из его портретов. Пойдем, посмотри!
В Наташиной комнате висел большой портрет Чернышева. Много лет тому назад фотограф-художник увеличил небольшую карточку молодого прапорщика. Степан Дмитриевич снимался как раз в тот год, когда впервые встретился с юной девушкой Марийкой.
– Помнишь, Степан?..
Чернышев молча склонился к ее руке.
– Марийка, дорогая… Вот как разъединила нас жизнь!..
Он старался взять себя в руки, не причинить лишнего страдания этой бесконечно дорогой ему женщине. Степан Дмитриевич чувствовал, что она вся, как натянутая струна, вот-вот оборвется… Чем скорее уедет он, тем ей будет легче.
Марии Михайловне казалось невозможным, что он сейчас встанет и уйдет из ее квартиры, из ее жизни. Но в то же время она смертельно устала…
Киреев нашел Чернышева и Марию Михайловну в столовой.
В полной уверенности, что жена беседует с ожидающим его по делу посетителем, он протянул Степану Дмитриевичу руку и отрекомендовался: Киреев.
Они стояли рядом: советский дипломат и советский летчик. Оба высокие, широкоплечие, разные и в то же время неуловимо схожие. Они пожали друг другу руки и только после этого Киреев услышал:
– Я – Чернышев.
– Вы… Вы… Чернышев?! Живы!.. Наступила пауза.
Николай Николаевич вторично крепко пожал руку неожиданного гостя.
– Вы всегда наш самый дорогой, самый уважаемый друг!
Узнав о принятом решении, он взволнованно сказал:
– Если бы вы могли остаться, надо было бы сегодня же все написать Наташе. А так… вы правы, лучше подготовить ее постепенно.
Мария Михайловна поспешно принесла лучшие фотографии дочери. Она торопливо отдала их Чернышеву и прижалась в уголке дивана. Ей стало холодно, неуютно. Что она должна сделать? Что сказать?
– Пиши, Степан, и приезжай. Мы будем тебя ждать, – чуть слышно проговорила Мария Михайловна и вдруг беспомощно заплакала.
Степан Дмитриевич рванулся к ней, крепко ее обнял. Потом пожал руку Кирееву и быстро вышел…
В наступившей тишине послышался шум отъезжающей от подъезда машины.
В столовую вошла Катерина.
– А куда же Наташин франт девался? – спросила она Марию Михайловну, не замечая ее слез.
– Никакого франта не было, – машинально ответил Николай Николаевич. Он сидел на другом конце дивана и, волнуясь, ждал, когда жена позовет его.
«Неужели уйдет… Расстаться с Марусей? Это невозможно…»
– Как не было?! – возразила Катерина, – я сама ему открывала.
Мария Михайловна ничего не слышала, ничего не замечала. Мысленно она была там, на вокзале, рядом с одиноким седым человеком…
ГЛАВА СЕДЬМАЯПрошел почти месяц с того дня, как Степан Дмитриевич Чернышев был у Киреевых, а Мария Михайловна все еще не пришла в себя. Двигалась, говорила, Даже радовалась и огорчалась словно в полусне.
«Хорошо, что нет Николая», – как-то раз подумала она и испугалась. Ей всегда был дорог каждый День, каждый час, проведенный вместе с мужем. А сейчас? Будь он рядом с ней, близкий, любящий, не смогла бы сказать ему о своей тоске, о своем смятении. Воспоминания прошлого держали ее в своей власти. Она перебирала в памяти все подробности короткой встречи с Чернышевым. Мучительной болью отзывалась мысль: как мало я успела сказать ему, спросить его. Не знаю даже, есть ли у Степана семья, – он мог подумать, что меня не интересует его жизнь…
Возвращение Наташи с новой силой всколыхнуло все.
«Простит ли мне моя девочка?.. Поймет ли она меня?»
Домашние, конечно, замечали странное состояние Марии Михайловны: она осунулась, стала рассеянной. Но все были уверены, что это вызвано затянувшейся командировкой Николая Николаевича.
– Мама опять очень беспокоится за папу, – сказала Наташа Виктору. Они оба всячески старались отвлечь мать от тяжелых мыслей, в то же время делали вид, что ничего не замечают.
«Хорошие вы мои!» – тепло думала Мария Михайловна. Она сразу поняла их ухищрения.
…Наступил канун отъезда Виктора в танковое училище. В сумерки квартира Киреевых наполнилась шумом, смехом. На проводы будущего командира-танкиста собралась веселая молодежь.
Главный виновник торжества рассеянно разговаривал с гостями и то и дело бросал быстрый взгляд на дверь в переднюю. Бывшая его одноклассница бойкая хохотушка Светлана вполголоса поддразнила:
– Так всегда бывает, Витяй! Кого особенно усиленно зовешь, тот фасонит, пусть мол подождет да поволнуется.
– Брось, Светланка, чепуху городить. Твое счастье, что ты у меня в гостях, а то я тебе кое-что высказал бы, – тон Виктора был шутливый, но глаза смотрели сердито.
Девушка тряхнула короткими белокурыми кудряшками.
– Ладно, не будем ссориться. Пошли танцевать?
– Извини меня, Светлана, у меня еще не все дела закончены. Станцуем попозже. – Виктор поспешно выскочил в коридор.
«Все давно уже в сборе. Что с Тасей? Почему она не идет?»
– Наташа, – позвал он сестру, оживленно разговаривавшую с Глинским. В коридоре было почти совсем темно, и все же Наташа разглядела расстроенное лицо брата.
– Что случилось?
– Займи, пожалуйста, гостей. Я уйду ненадолго…
– Иди, – понимающе согласилась Наташа.
В подъезде Виктор столкнулся с босоногим мальчуганом лет восьми. Мальчуган сунул ему в руку конвертиком сложенный листок из тетрадки и тут же исчез.
«…Меня мама не пускает», – писала Тася. Виктор даже зубами скрипнул.
– Что ж теперь делать? Завтра рано утром уезжаю… Договориться надо…
До дома, где жила Тася, Виктор добежал за несколько минут. Окна были открыты, но сквозь густые тюлевые занавески трудно было разобрать, что делается внутри.
Донесся ворчливый голос Дарьи Петровны:
– Хорошенько подрубай! Тебе же эти простыни пойдут. В сундук положу, на приданое.
Полным голосом Виктор запел:
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет.
Это был сигнал, которым они пользовались не один раз. Теперь Тася должна была под каким-либо предлогом выйти из дома.
Виктор стоял так, чтобы его не увидела из окна мать Таси. Ждал он довольно долго. Вечер был тихий и теплый, но ему вдруг стало холодно.
– Неужели не придет?
Тоненькая фигурка выступила из полумрака, когда он уже совсем потерял надежду.
– Тася!
– Ты здесь? – тихо произнесла девушка. – А я думала, ты уже ушел, – и на ее нежном лице появилась счастливая улыбка.
– Я не мог… Ведь мы с тобой на полгода расстаемся. Я надеялся, что сегодня весь вечер проведем вместе, вдоволь наговоримся. А ты… Идем сейчас к нам.
– Что ты, Витенька!
От испуга Тасины глаза стали еще больше.
– Я и сейчас-то еле-еле вырвалась.
– Вырвалась – вот и хорошо, пойдем.
– В этом платье? В этих туфлях? Да надо мной все смеяться будут.
– Пусть только посмеют, – запальчиво крикнул Виктор и умолк под укоризненным взглядом девушки.
– Прости, забыл, что нас могут услышать… А ты в любом наряде – лучше всех, и не смеяться над тобой, а любоваться тобой будут, – тихо сказал юноша.
– Нет, нет, – мне пора! Мать хватится. – Тася зябко повела плечами. – Лучше утром пораньше здесь встретимся.
– Еще немножко… Пойдем хоть погуляем. Смотри, какая красота! Звезды как горят!
– Нельзя, Витенька, да и тебе надо скорее возвращаться. Нехорошо… Гости у тебя, а ты… – Тася неожиданно рассмеялась по-детски звонко.
– Таська! С кем ты лясы точишь? Живо домой! – донесся сердитый голос.
Виктор не успел опомниться – Тася, как вспугнутая птица, сорвалась с места и исчезла.
Неохотно возвращался Виктор домой.
«Танцевать, занимать гостей. Лучше бы я один побродил по улицам», – подумал он.
Светлана встретила его лукавой улыбкой, но ничего не сказала. Она молча подбежала к нему и положила руку на плечо.
Наташина подруга Валентина Борейко играла старинный вальс. Когда музыка неожиданно прервалась, Виктор поспешно усадил свою партнершу на диван и вышел из комнаты. Хотелось побыть одному, перебрать в памяти все, что услышал сегодня от Таси.
Проходя мимо кабинета, он увидел тонкую полоску света, пробивающуюся сквозь неплотно закрытую дверь.
«Отец в командировке… Кто же здесь?»
В кабинете за письменным столом, рассеяно перелистывая толстый технический журнал, сидел Андрей. Несмотря на то, что Виктор был поглощен своими переживаниями, поза и выражение лица Андрея заставили его насторожиться.
– Что случилось? Почему ты уединился? – спросил он Андрея. – Последнее время ты стал какой-то странный, на себя не похож…
Андрей рассеянно провел рукой по лбу, словно отгоняя какие-то навязчивые мысли.
– Это же естественно, Витя. Я беспокоюсь о своем моторе. Многие настроены против дизельных авиамоторов вообще. Послушай-ка хотя бы того же Глинского, как он на них обрушивается. А с ним считаются как с опытным, хорошо подготовленным инженером.
– Терпеть не могу этого Глинского! – запальчиво заявил Виктор.
– Мне он тоже мало симпатичен, – согласился Андрей, – но инженер он дельный. Кое-чему у него можно поучиться.
– Пусть он даже хороший инженер, – с еще не-остывшим раздражением сказал Виктор, – но он отвратительный карьерист, и меня бесит, что Наташа с ним дружит.
Тень легла на открытое лицо Родченко.
– Напрасно беспокоишься, Витя, за сестру. Она не хуже нас с тобой разберется в Глинском. И переменив тон на шутливый, добавил: – Не судьба мне познакомиться с этой статьей, пойдем, Витя, потанцуем с девушками!
Веселье было в полном разгаре. Несколько пар двигалось в такт музыке. Наташа танцевала с Глинским. Темнозеленый шелк платья выгодно оттенял ее каштановые волосы. От танцев щеки ее слегка разрумянились. Сергей Александрович был одет еще более изысканно, чем обычно, и танцевал превосходно. Самые трудные па выходили у него легко и изящно, словно он всю жизнь был танцором.
– Шел бы лучше в балет, чем на заводе околачиваться! – не утерпел Виктор и посмотрел на Андрея.
Но Родченко ничего не слышал. Бледный, с крепко сжатыми губами и набежавшей на лоб складкой, он не сводил глаз с Наташи и Глинского. Виктор открыл рот для очередной шутки, но неловко глотнул воздух и издал какой-то странный звук – ему все стало ясно.
«Эх, и дурак же я! Как это раньше мне не пришло в голову, что Андрей любит Наташу. Вот хорошо, если они поженятся. Когда гости разойдутся, обязательно поговорю с сестренкой».
– Витя, идем! – подлетела Светлана. Родченко остался один. Медленно и как-то тяжело ступая, он добрался до дивана. Увлеченная танцами молодежь не обращала на него внимания. Только Наташа неожиданно оставила своего партнера и подсела к Андрею. Она заглянула в его глаза и с беспокойством спросила:
– У тебя неприятности?
– Нет. Просто немного устал.
– Пойдем потанцуем. Это иногда помогает, – шутливо тормошила Наташа.
Андрей поднялся и молча обнял девушку за талию. Вальс продолжался довольно долго, но Андрею показалось, что прошел всего один миг…
После танца Наташа вернулась к Глинскому. Тот встретил ее вежливой улыбкой, старательно маскируя свои чувства. Это ему было нелегко. Его партнерша, Светлана, только что лукаво спросила, указывая на Наташу, танцевавшую с Родченко:
– Не правда ли, красивая пара?
– Бесспорно, – сдержанно-любезно ответил инженер.
Светлана собиралась еще поддразнить Глинского, но к его счастью подошла Наташа. Глинский облегченно вздохнул.
Он украдкой разглядывал Андрея.
«Да, в такого она может влюбиться. Отдать ему Наташу? Нет! Никогда! Но убрать его из города не удастся. Момент, когда это сравнительно легко можно было сделать, безнадежно упущен. Сейчас за конструктора Родченко и Доронин, и Белов, и рабочие… Надо предпринять что-то другое… Что?»
Один танец сменялся другим. Молодежь веселилась. Оба инженера казались оживленными, довольными, особенно Андрей. Он даже спел с Наташей дуэт, а за ужином произносил остроумные тосты и ухаживал за сидевшей рядом с ним Соней Маврикиевой, смуглой, черноглазой, похожей на цыганку.
Еще задолго до того, как Мария Михайловна пригласила гостей в столовую, Катерина таинственно вызвала Наташу:
– Послушай, Наташенька, – зашептала она в самое ухо девушки. – Соня Мавричиха третий раз к нам приходит: то за спичками, то за щипцами, а сейчас за утюгом пришла. И ничего ей этого не надо, просто потанцевать хочется, скучно ей одной дома. Пойди на кухню, позови ее. Она там ждет, пока я ей утюг принесу.
Соня жила с отцом и бабушкой в соседней с Киреевыми квартире. Она часто заходила к Наташе и Виктору, хотя была моложе их и еще только перешла в десятый класс. Над Соней подшучивали, что ока неравнодушна к Андрею. Встречаясь с Родченко, девочка всегда вспыхивала и убегала. Наташе Соня нравилась, и она охотно пошла ее пригласить.
Соня сначала смущенно отказывалась, хотя по всему было видно, что ей очень хочется быть на вечере. Но Наташа быстро уговорила ее. Она убежала домой переодеться и вскоре вернулась.
Андрей почти все время танцевал с Соней и за ужином сел рядом с ней.
Угощая гостей пирогом, Катерина посмотрела на Андрея и Соню и почему-то шумно вздохнула. В этот момент Наташа предложила тост за конструктора-изобретателя Родченко. Виктор налил бокал вина Катерине.
– Ты тоже должна выпить за нашего Андрея.
– Ладно, выпью, – согласилась старуха, – только с уговором: пусть поскорее женится.
Все громко расхохотались. Улыбнулся и Андрей. Соня густо покраснела и долго не поднимала глаз.
Вскоре за столом начался оживленный разговор на самую волнующую тему – о жизненных перспективах. Каждый с горящими глазами доказывал преимущество лменно своей будущей профессии: врача, инженера, педагога, музыканта… И столько было искренней веры в свою правоту, так убежденно звучали молодые голоса, что Мария Михайловна невольно вспомнила свою юность, свои мечты. Сбылись ли они? И будут ли счастливы ее дети? А Степан?..
– Ни за что не согласилась бы стать врачом, – решительно заявила Светлана. – Вечно возиться с больными… Пренеприятная, на мой взгляд, профессия! Я люблю здоровых, красивых людей.
– Я тоже! – откликнулась Наташа. – Поэтому-то Я и поступила в медицинский институт. А ты, Светлана, чудачка! Неужели не понимаешь: чем больше хороших врачей, тем меньше больных. Врач ведь не только лечит, не только от смерти спасает, он и предупреждает болезни. А когда врач открывает новое средство для пользы человечества, – Наташа затуманенными глазами смотрела вглубь комнаты, – он прославляет свою Родину.
– Ты мечтаешь о великих открытиях? – насмешливо спросила Светлана.
– Мне кажется, каждый должен работать так, чтобы у него не исчезала надежда сделать большое, полезное дело, – тихо сказала Наташа.
– Верно, сестренка! – поддержал Виктор. – Вот и Марина… – он кивнул головой в сторону своей одноклассницы, – решила стать передовиком сельского хозяйства. Она в Тимирязевку поступает, там пять лет учиться будет, а со мной уже договаривается, чтобы я, когда буду командиром, своих ребят-танкистов отпустил к ней в колхоз на уборочную кампанию. При этом заказывает мне такие танки, которые работали бы на поле лучше челябинских тракторов.
– И ничего здесь особенного нет, – решительно заявила Марина. – . Я уверена, к тому времени, когда стану агрономом, так оно и будет. Это – во-первых. А во-вторых, я всегда говорила и сейчас опять повторяю: мы, товарищи по школе, где бы ни учились, где бы ни работали, должны помогать друг другу. Тогда мы и дружбу не потеряем, а главное, больше пользы принесем.
– Браво! Браво! – закричали все. Марии Михайловне хотелось расцеловать Марину, но она боялась смутить девушку.
Соня, преодолев свою обычную застенчивость, доказывала Глинскому преимущество гуманитарных вузов над техническими. Тот снисходительно поддразнивал хорошенькую девочку, уверяя, что для женщин важнее всех наук умение хорошо и экономно вести хозяйство.
Соня сердилась, называла Глинского отсталым эгоистом и просила Андрея поддержать ее.
Андрей в разговор не вмешивался, сидел безразличный ко всему, опустошенный. Соня была привлекательна своей непосредственностью и девической прелестью. Он видел, как она тянется к нему. Это было и приятно и тяжело в одно и то же время. Один раз Андрей поймал внимательный взгляд Наташи, и тогда вспыхнула надежда. Вспыхнула и погасла. Наташа заговорила с Глинским, и Андрею показалось, что на лице у девушки появилось особенное выражение: кротости и покорности. Точно такое же выражение он заметил у Сони, когда она смотрела на него, Андрея…
– Вам нравится инженер Глинский? – неожиданно для самого себя спросил он Соню.
Та неуверенно покачала головой.
– Сама не знаю…
– А я хочу, чтобы он вам не нравился, – властно сказал Андрей и заглянул в ее счастливые и растерянные глаза.
«Зачем я это делаю? – тут же опомнился он. – К чему морочу голову хорошей девочке…»
Но что-то сильнее разума и воли заставило его положить свою руку на пальцы Сони и повторить:
– Так вам нравится Глинский?
– Да нет же, совсем не нравится, – почему-то шепотом ответила Соня.
Эта фраза прозвучала так по-детски трогательно, что Андрей не удержался и пожал маленькую руку.
Если бы на месте этой черноглазой девочки была Наташа, он был бы счастлив.
Напротив сидели Виктор и Светлана. Они все время Дурачились, показывая друг другу какие-то необыкновенные фокусы. Рядом Марина вполголоса напевала песенку из кинофильма. Другие продолжали спор о будущих профессиях.
«Какой же я старый», – с тоской подумал Андрей. Ему вдруг остро захотелось одиночества, тишины и покоя.
– Извините меня, Соня, – обратился он к своей соседке, – я вынужден оставить вас. Мне необходимо проверить чертежи к утреннему заседанию. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
«Во всем виноват я сам, – думал Андрей, сидя за письменным столом Николая Николаевича. – Полюбив Наташу, я всю свою волю направил на то, чтобы она не догадалась о моем чувстве, не заподозрила, что перестала быть для меня только младшей сестренкой. В душе я надеялся и ждал, но ничего не сделал, чтобы добиться взаимности. И вот результат. Что же теперь? Бороться за Наташу? Попытаться отнять ее у Глинского? Не поздно ли?»
…Неярко светила настольная лампа под зеленым абажуром. Стол большой, удобный – можно спокойно работать до утра. Но голова горела. Мысли лихорадочно бились:
«Неужели все потеряно? Почему я так верил, что она полюбит меня? Как я буду жить без нее?»
Ему хотелось громко закричать от боли. Его взгляд упал на широкий кожаный диван. Катерина заранее, на всякий случай, приготовила ему постель. Как часто приходилось ночевать в этом кабинете, ведь он здесь свой. Андрей подумал об этом с горькой иронией.
Он прошелся по комнате. Голоса и смех раздражали. С трудом заставил себя вернуться в столовую и тихонько попрощаться с Соней: не хотелось ее обижать. Свой уход с вечеринки Родченко объяснил тем, что работа оказалась сложной и займет у него время до утра.
Заперев дверь кабинета изнутри, он быстро разделся и лег, но не мог уснуть. Из столовой все время доносился слабый шум, напоминавший ему далекий морской прибой.
Веселились до утра. Только одна Соня тихонько ушла домой – ей больше не хотелось оставаться в шумной компании.
Сергею Александровичу показалось, что не только Соня тянется к Андрею. Вот Родченко покинул вечеринку, и Наташа как будто погрустнела, стала рассеянная. Думает о чем-то своем… О чем? Разгадать ее девичьи думы? Не так-то это просто. Да и некогда гадать. Надо действовать. Пора решиться. Заставить ее пережить сомнения, тревогу, обиду… и во-время подать руку помощи…
