Текст книги "Киреевы"
Автор книги: Михаил Водопьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Наташа только что вернулась домой с ночного дежурства в госпитале. Вдруг раздался громкий стук в наружную дверь.
Звонок испортился еще несколько дней тому назад, а Сергей Александрович, всегда такой аккуратный, любящий порядок, на этот раз все не мог собраться его починить.
«Кто бы это мог прийти так рано?» – подумала Наташа и пошла открывать. В подъезде стоял Виктор, грязный, измученный. На небритом похудевшем лице огромными казались лихорадочно блестевшие глаза.
– Витя! – бросилась к брату Наташа.
– Наташа, ты еще здесь?!
– Завтра уходит заводской эшелон. Как хорошо, что ты появился сегодня, мог бы не застать нас.
Она хотела взять брата под руку и не сдержала крика: рукав гимнастерки был в крови.
– Ничего страшного, сестренка. Немного поцарапали фашисты, – успокаивающе сказал Виктор.
– Идем скорее, я сделаю перевязку, – голос Наташи дрожал.
В залитой солнцем столовой еще сильнее выступили разительные перемены во внешности Виктора. Казалось, молодость навсегда ушла с этого еще так недавно мальчишески свежего, задорного лица.
С нарастающей тревогой Наташа смотрела на брата. Виктор молча оглядывал комнату, будто впервые попал сюда, хотя все здесь пока оставалось без перемен.
После короткой паузы он негромко сказал:
– Потерял товарищей, танк потерял, а в бою и не побывал.
Пришел Сергей Александрович. Виктор, успевший вымыться и переодеться в его белье и костюм, сидел за столом.
Глинский даже не удивился, увидев шурина. Поздоровался с ним, как будто они расстались вчера, и тяжело опустился на стул.
– Что случилось, Сергей? – спросила Наташа. Глинский странно вздохнул, словно всхлипнул:
– Придется расставаться с тобой и Степой. Я остаюсь здесь до тех пор, пока не отправлю все оборудование на восток. Уеду с последним эшелоном. Таков приказ.
– Сергей… – Наташа растерялась от неожиданности.
– Наташа, дорогая, – с вспыхнувшей надеждой заговорил Глинский. – Отпустить тебя одну в такой опасный и трудный путь свыше моих сил. Вдруг ты или Степа простудитесь, заболеете. Кто будет ухаживать? Помогать? Чужие люди? У них своих горестей и забот хватит. Ни одной минуты не буду спокоен. Ты же знаешь, что без тебя я не могу жить. Прошу, не уезжай завтра. Через несколько дней уедем вместе, я сам буду оберегать вас. Подумай: всего несколько дней задержки, зато не придется расставаться.
– Погоди, Сергей! – голос Наташи дрогнул. – Нельзя же так… сразу. Что сказали тебе об этом Владимир Федорович и Доронин?
– Я еще с ними не говорил. Ведь я не знаю, что решишь ты, Наташа. Все зависит только от тебя!
Наташа отрицательно покачала головой:
– Совсем не от меня зависит.
Виктор по-своему расшифровал поведение Глинского.
«Бессовестный эгоист! Ему не хочется оставаться без Наташи». Но вслух ничего не сказал: Наташа умница – сама разберется.
– Я выясню, Сережа, – мягко сказала мужу Наташа, – только сначала зайду с Виктором в госпиталь, ему там сделают перевязку. Хорошо?
– Все, что ты делаешь, всегда хорошо, – ответил Сергей Александрович.
По знакомым улицам и переулкам Наташа и Виктор шли в госпиталь. Каждый думал свою думу. Первым нарушил молчание Виктор:
– Неужели ты останешься, Наташа?
– Не знаю, Витенька, что мне скажут на заводе. Ведь я назначена врачом эшелона, который отправляется завтра. Врач последнего эшелона, Краснопевцев, может быть, и не захочет меняться со мной.
Наташа взяла брата под руку и прижалась к нему:
– Признаться, Витенька, мне жаль Сергея…
– Брось, сестренка, вредный альтруизм! У Сергея Александровича есть свои обязанности, его долг выполнять их. Ты ему только помехой будешь. Что, если гитлеровцы придут раньше, чем успеет уйти последний эшелон? Сергей Александрович ведь и пешком может добраться до своих. А ты как? С маленьким ребенком на руках? Мое тебе последнее слово: уезжай завтра!
Наташа тихонько вздохнула:
– Я тоже так думаю, Витя, но мне нелегко… Не будем пока говорить на эту тему.
Виктор посмотрел на нее с явным неодобрением, но ничего больше не сказал.
Во дворе госпиталя главный врач Иван Васильевич Талызин следил за размещением больных и раненых по машинам. Тяжело раненных вместе с носилками увозили в специальных санитарных автомобилях. Последние дни были особенно беспокойными: привезли большую партию из полевого госпиталя, а тут еще срочная эвакуация. Иван Васильевич от усталости еле стоял на ногах. По небритому, утомленному лицу ему можно было дать не сорок пять лет, а все шестьдесят.
Наташе стыдно было отнимать время у человека, для которого дорога каждая минута, но тревога за Виктора взяла верх.
– Иван Васильевич, – попросила она, – если можно, посмотрите у моего брата руку. Я перевязала рану, но насколько она серьезна – не могу определить.
– Сейчас проверю, – охотно согласился Иван Васильевич.
В опустевшей операционной Наташа быстро и ловко разбинтовала руку Виктора.
После осмотра Иван Васильевич сказал:
– Рана – не опасная для жизни, но достаточно серьезная. Стационарное лечение необходимо, иначе возможно осложнение.
Виктор запротестовал, но доктор, не слушая его, что-то писал на бланке.
– Вот… Передайте начальнику санитарного поезда.
Виктор поблагодарил доктора и положил записку в карман.
– Поездка в тыл не входит в мои планы, – выходя из госпиталя, сказал Виктор. – Я должен вернуться к своим.
Он достал записку и разорвал на мелкие кусочки.
Наташа и не пыталась уговорить брата. Она знала, что это было бы бесполезно. Да и она на его месте поступила бы точно так же.
Они тут же расстались: Виктор направился к коменданту, Наташа пошла на завод.
На заводском дворе было непривычно тихо, уже не гудела земля от ударов гигантских паровых молотов. Не слышно было и скрежета металла, сопротивлявшегося резцу. Только из окон цехов доносился стук молотков плотников, торопливо сколачивавших нары для товарных вагонов.
– Здравствуйте, Наталья Николаевна! – идущий навстречу невысокий юноша почтительно снял кепку. Солнце золотило его густые, чуть спутанные светлые волосы.
– Здравствуйте, товарищ Мохов, – дружелюбно ответила Наташа. – Вы едете с заводом?
– Нет, не еду. Провожу последний эшелон – и в армию. После войны вернусь доучиваться. Я ведь на третий курс техникума перешел. Спасибо Андрею Павловичу, хорошо он меня подготовил. Если бы не война, из техникума в институт попал бы. Обязательно! – Упрямые огоньки загорелись в карих, глубоко сидящих глазах.
– Я не сомневаюсь, Леня, институт вы окончите, – Наташа пожала руку юноши и поспешила в поликлинику. Там уже ожидали больные. Первой подошла к Наташе молодая женщина с трехлетней девочкой на руках. Щеки ребенка ярко пылали. Полузакрытые глаза с мутными зрачками безразлично смотрели ка окружающих.
– Беда, Наталья Николаевна, приключилась. Разболелась моя Любушка. Что теперь делать? Завтра ехать надо, дорога дальняя… как ее, больную, повезу? А оставаться – страшно, вдруг фашисты окаянные и впрямь придут.
– Не беспокойтесь, к каждому эшелону прикреплен врач. Возможно, я тоже поеду завтра.
– Значит, с нами едете?! Вот хорошо-то! – обрадовалась женщина. – Слышишь, Петровна, – крикнула она стоявшей в очереди старушке. – Наталья Николаевна, может, с нами поедет.
После приема больных Наташа переговорила с Дорониным и вернулась домой.
Сергей Александрович уже ждал ее. Он сидел в столовой и курил одну папиросу за другой, – пепельница была полна окурков. Он молча вопросительно посмотрел на вошедшую Наташу.
– Мне категорически запретили задерживаться. Я должна уехать со Степой завтра.
Сергей Александрович продолжал сидеть неподвижно. Лицо его сразу как-то посерело и казалось безжизненным.
Одновременно с жалостью у Наташи вспыхнула обида: зачем муж так мучает ее? Неужели не может взять себя в руки? Ведь и ей тяжело, но она не распускается.
Вошел Виктор.
– Выяснил, как найти своих? – спросила сестра.
– Все в порядке, – ответил Виктор и поспешно добавил: – Утром я еще буду свободен, обязательно провожу тебя и Тасю.
– Откуда ты знаешь, что я еду завтра? – удивилась Наташа.
– Я случайно встретил Доронина, – он мне сказал. Да иначе и быть не могло.
Рано утром началась погрузка в эшелон. Марфа Игнатьевна в этот день уезжала в деревню к дочери. Прощаясь со своим питомцем и Наташей, она горько заплакала.
В теплушке вместе с Наташей ехали Соня Маврикиева, Ася и другие девушки.
На проводы обещала прийти и Тася. Санитарный поезд, с которым она должна была ехать, уходил позже.
Виктор нетерпеливо бродил около эшелона, ожидая, когда, наконец, увидит большие чистые глаза любимой девушки.
Но она так и не пришла. Наташа встревожилась:
– Что случилось? Может быть, Тася заболела?
Сергей Александрович не отходил от Наташи и не сводил с нее глаз. Он совсем потерял свой обычный самоуверенный вид. Виктор даже пожалел его.
О предстоящей разлуке старались говорить так, будто расставались в обычных условиях и на короткий срок. Прощаясь с женой и сыном, Глинский выскочил из теплушки, когда поезд уже медленно двинулся.
– Береги себя и Степу! – крикнул он сдавленным голосом.
Виктор невольно поддержал его под руку. Ему показалось, что Глинский упадет тут же на глазах у Наташи.
Станционные здания остались позади. Наташа еще долго смотрела в открытую дверь вагона. Ей казалось, что самое важное она так и не успела сказать мужу и брату. А в чем именно состоит это самое важное, не знала.
На сортировочной станции, расположенной в двух километрах от города, эшелон застрял: скопились поезда, преимущественно с военными грузами. Сортировочная походила на огромный растревоженный муравейник.
Стояли долго. В вагоне, где ехала Наташа, было тихо. Многие женщины и дети, утомленные сборами в дальний путь, задремали.
Близкие разрывы бомб и треск пулеметных очередей заставили всех вскочить: на станцию налетели немецкие самолеты.
Несколько бомб разорвались недалеко от заводского эшелона. Дети закричали и в ужасе заметались по вагонам.
Подошел комендант поезда.
– Товарищи! – крикнул он. – Все на очистку путей! Иначе нам не выбраться.
Наташе нелегко было расстаться с плачущим сыном. Все же она отдала его Асиной матери и вышла из вагона одной из первых.
Немецкие самолеты, надрывно воя, продолжали кружиться над станцией.
Вместе с Асей, Соней и еще двумя девушками, тоже бывшими студентками, Наташа разбирала завал, образовавшийся на путях.
Работали они усердно, подбадривая друг друга.
Вдруг кто-то звонко крикнул: «Ложись!»
Бомба разорвалась вдалеке, никому не причинив вреда, только Ася при падении поцарапала щеку. Кровь струйкой сползала по ее, еще не успевшей потерять румянец щеке. Ася небрежно носовым платком вытерла кровь.
– Пустяки! – тряхнула она головой в ответ на беспокойный Наташин взгляд.
Ася хотела что-то еще сказать, но не успела… Новый взрыв оглушил их всех и разметал в разные стороны.
* * *
Проводив сестру, Виктор прошел вдоль санитарного поезда со слабой надеждой увидеть Тасю. Из предпоследнего вагона выскочила медицинская сестра, молодая, чернобровая, с приветливым смуглым лицом. Она куда-то очень спешила, но Виктор все же остановил ее:
– Скажите, пожалуйста, где сестра Лукина?
– Тася Лукина? Она не пришла. Наверно, решила остаться в городе, – ответила девушка и побежала дальше, к головному вагону.
Виктор бродил по перрону до тех пор, пока не ушел санитарный поезд.
Теперь он боролся с желанием хотя бы на минутку зайти на квартиру к Тасе, узнать, что с ней.
Но, может быть, она просто опоздала и сейчас придет. Ему даже показалось, что в толпе мелькнула тоненькая фигурка. Он бросился навстречу, – это была не Тася.
Вокзальные часы гулко пробили девять раз.
«Времени остается совсем мало. Не придется увидеться», – подумал Виктор.
Он не мог примириться со страшной для него мыслью, что Тася не уехала. Невероятной силы тяжесть свалится теперь на ее хрупкие плечи. Выдержит ли она такое испытание? Любимая, единственная… Что будет с ней, когда она услышит… Посмотреть бы еще раз в ее любящие глаза.
Виктор продолжал бродить по перрону.
«Нет, видно не увижу…»
В последний раз юноша окинул глазами дорогу, по которой могла прийти Тася, и, уже не оглядываясь, быстрыми шагами пошел, почти побежал в противоположную сторону.
Доронин ждал Виктора Киреева в горкоме партии.
«Молод, правда, – думал он о Викторе, – опыта у него мало. Зато надежный, да и смелый. Опять же язык немецкий хорошо знает».
– Садись, – указал он на диван вошедшему Кирееву и сам сел рядом, – кандидатуру твою одобрили. Договорились с командованием. Ты поступаешь в наше распоряжение. Комиссаром в отряде – Кузьмич. На него, как на каменную стену, положиться можешь. Имей в виду, и партизаны и жители города – все должны быть уверены, что отрядом командует Елена Цветаева. Хотя она в наши края приехала недавно, – авторитет у нее в народе крепкий. Тебе самому известно, как отличилась она в гражданскую войну. Вот какого человека будешь заменять! По ней тебе придется равняться: выполнять порученное дело так, как выполнила бы сама Елена Цветаева. Человек ты военный, немецкий язык знаешь хорошо. Такой, как ты, для нас в городе очень нужен. Только, смотри, не ершись. Если хоть малейшее сомнение возникнет, обращайся к Кузьмичу. Ему не по силам будет, – к нам. Не увлекись по молодости, помни: от каждого твоего неверного шага могут погибнуть сотни людей. Понятно?
– Понятно! – четко, по-военному ответил Виктор. Доронин испытующе посмотрел на Виктора.
– Знаю, тяжело тебе будет. Город родной, кругом знакомые – ненавидеть, презирать станут. Стерпи! Ты советский командир, сын Николая Николаевича Киреева, и я верю, что вытянешь, не споткнешься. Помни, даже самый близкий человек не должен заподозрить правду. Связь с тобой я буду держать через Кузьмича. А сейчас иди по полученному вчера адресу. Надо торопиться. Сегодня жители города должны узнать, что Виктор Киреев оказался дезертиром и его предали суду ревтрибунала. Ну, а теперь до свидания, товарищ Киреев!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯПоздно ночью гитлеровцы вошли в город. Зарево пожаров вырывало из темноты дома, кварталы, переулки.
Одиночные выстрелы и редкие пулеметные очереди не прекращались до самого утра.
Немецкие квартирьеры деловито сновали из дома в дом. На ломаном русском языке, а иногда и просто жестами они предъявляли свои требования растерянным хозяйкам. Те подчинялись с затаенными вздохами, с острой ненавистью в глазах. Напуганные детишки жались к матерям. Некоторые, побойчее, с любопытством рассматривали незнакомую форму и прислушивались к незнакомому языку.
Появившиеся вслед за квартирьерами солдаты и офицеры, властно покрикивая, располагались как у себя дома.
На квартиру Глинских явились два офицера гестапо: капитан Генрих Ауэ и обер-лейтенант Карл фон Бринкен. Капитан был высок, строен. На его неприятно красивом, выхоленном лице застыло выражение высокомерного презрения. Прозрачные сероголубые глаза без всякого выражения останавливались на окружающих предметах, а на губах время от времени появлялась холодная и какая-то скользкая не то улыбка, не то усмешка.
Обер-лейтенант фон Бринкен был ниже ростом, сутулый, с широкими плечами. Челюсти его выдавались вперед, и, когда он смеялся, обнажались крупные «лошадиные» зубы.
Оба офицера были в блестящих мундирах, сверкающих белизной накрахмаленных воротничков.
Для Глинского появление немцев было неожиданностью. Несмотря на свои панические настроения, он все же надеялся организовать эвакуацию оставшихся подсобных цехов такими темпами, чтобы не позже, чем через два дня, покинуть город. А тут вдруг фашистские офицеры у него в доме… Что теперь предпринять? Ведь его могут посадить в тюрьму, пытать…
Сергей Александрович озлобленно подумал:
«Неужели нельзя было поручить окончательную эвакуацию кому-либо другому? У меня жена, маленький сын. Наконец, я ценный специалист, мне нельзя гибнуть. Надо сберечь свою жизнь, – постараться обмануть врагов, войти к ним в доверие. Тогда сравнительно легко будет уйти из города и добраться к своим – к Наташе, к Степе».
С такими мыслями Сергей Александрович вышел к незваным гостям.
Капитан Ауэ снисходительно улыбнулся хорошо одетому инженеру и сказал по-немецки:
– Мы будем жить здесь!
– Пожалуйста, господа! – ответил Глинский. Широким жестом гостеприимного хозяина он пригласил их в столовую.
– Не хотите ли выпить и закусить с дороги? Я сегодня тоже еще не завтракал.
Офицеры с удовольствием отрдетили, что хозяин квартиры свободно владеет немецким языком и охотно согласились позавтракать вместе с ним. За столом они беседовали совсем непринужденно.
– Мы рады, что вы, русский человек, правильно оценили нашу великую Германию, – словно сквозь толстую стену, донеслось до Сергея Александровича поощрительное заявление Ауэ. Узнав, что Глинский был в Берлине, фон Бринкен спросил:
– Вы, конечно, были счастливы хоть недолго пожить настоящей жизнью высококультурного человека?
Сергей Александрович весь внутренне сжался. Вот оно страшное, мучительное… пришло. Не сметь сказать то, что думаешь, хочешь. Унижаться перед победителями.
Оба гитлеровца с недоумением уставились на молчавшего инженера.
С трудом выдавливая слова, Сергей Александрович высказал свое восхищение. С этого момента все, что ему когда-то действительно нравилось в Берлине, стало казаться отвратительно враждебным.
– А почему вы не эвакуировались вместе с заводом, господин Глинский? – в упор спросил Бринкен.
– Не успел, – ответил Сергей Александрович.
– Жалеете?
– Моя жена и сын уехали на восток, – уклончиво ответил Глинский.
Когда гитлеровцы ушли, он мучительно долго обдумывал свое положение.
Капитан Ауэ и обер-лейтенант фон Бринкен вернулись вечером.
За ужином продолжалась оживленная беседа. Незаметно разговор перешел на женщин.
– Я слышал, у вас очень хорошенькая жена, господин Глинский, – улыбаясь, сказал капитан.
Сергея Александровича невольно передернуло. Капитан это заметил:
– Господин Глинский, – укоризненно произнес он, – запомните раз и навсегда, мы, победители, умеем быть снисходительными к тем, кто к нам расположен. И мы никогда не трогаем то, что принадлежит человеку, который для нас может быть полезным. Поверьте, ваша жена много бы выиграла, если бы осталась вместе с вами. Жаль, очень жаль, что она поторопилась уехать. Но, впрочем, не огорчайтесь. Наши войска идут вперед быстрее, чем русская армия катится назад. Мы вернем вам вашу жену.
– Я был бы счастлив, – тихо сказал Сергей Александрович.
– Хорошенькая жена – это очень важно, – убежденно сказал Бринкен, – выпьем за счастливое возвращение всех хорошеньких беглянок.
Прошло несколько дней. Глинский делал вид, что он болен, и никуда не выходил из дома.
Встречаясь со своими квартирантами, он старался быть с ними любезным, угодливо восхищался вслух немецкой техникой. Уловив удобный момент, Сергей Александрович рассказал офицерам, какие неприятности по службе и даже в личной жизни приходилось испытывать ему из-за того, что он всегда был сторонником германской культуры.
Сам с собой он пробовал хитрить:
«Все это я делаю, чтобы скорее получить возможность попасть к своим и включиться в работу для Родины».
Но в глубине души он уже начинал понимать: навряд ли у него хватит сил голодным, грязным, ежеминутно рискуя жизнью, пробираться через линию фронта.
– Эх, Наташа, Наташа! Если бы ты была со мной. Ты такая сильная, чистая…
В этот же день Ауэ зашел к нему в кабинет. Следом за ним явился Бринкен. Это случилось впервые, до этого гитлеровские офицеры лично к нему не заходили. Сергей Александрович почувствовал, что его сердце тревожно сжалось, готовое вот-вот остановиться.
– Могу вас порадовать, – сказал капитан, – возможно, вы будете назначены инженером на знакомый вам завод. Комендант города полковник фон Роттермель склоняется к этому.
После короткой паузы Ауэ добавил:
– Вам предстоит блестящая карьера! Что вы на это скажете?
– Я польщен, – забормотал Глинский, – но я не уверен… справлюсь ли… Хватит ли у меня знаний… опыта?
– Если нам будет нужно, – хватит! – веско подчеркнул Ауэ.
– Вас, вероятно, удивляет такое широкое доверие к вам, у которого и жена и отец жены – коммунисты? Не беспокойтесь, господин Глинский, это не помешает вам стать нашим человеком. Но имейте в виду, решение должно быть принято очень быстро. Сейчас я предупреждаю по-дружески, завтра с вами будут говорить официально.
– Я… – растерянно замялся Глинский. – Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать?
– Бросьте гнилую мягкотелость, – бесцеремонно оборвал его капитан. – Не стану скрывать, вы произвели на меня хорошее впечатление. Свое мнение я доложил господину коменданту. Мы получили о вас сведения: часть из них не в вашу пользу, но от вас зависит, чтобы в дальнейшем мы их окончательно вычеркнули из вашего прошлого.
Молчавший до сих пор фон Бринкен уставился на Сергея Александровича тусклыми, бесцветными глазами и в упор спросил:
– Вам известно, где находится брат вашей жены, лейтенант Киреев?
– Я расстался с ним на вокзале, когда провожал жену. Где он сейчас – не знаю. – Глинский отвечал правду, но голос его несколько раз срывался.
– За его судьбу можете не беспокоиться, – усмехнулся обер-лейтенант. – Мы освободили его из тюрьмы.
– Виктор в тюрьме? За что?!
– Об этом следует спросить командование Красной Армии. Советский военный трибунал не успел его расстрелять по независящим от него обстоятельствам: мы заняли город, – самодовольно рассмеялся фон Бринкен.
– Лейтенанта Киреева бросили в тюрьму как дезертира. Мы спасли ему жизнь, – пояснил Ауэ.
