Текст книги "Киреевы"
Автор книги: Михаил Водопьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
Голубые глаза сверкнули недобрым огнем:
– Можете не беспокоиться. Я уеду к родителям. Навязываться не стану!
– Какие глупости ты говоришь! Причем тут «навязываться»?
Ляля сказала твердо и раздельно:
– Ни за что! Ни одного дня без тебя я здесь не останусь. Если бы ты действительно любил меня, добился бы перевода в Москву. Мы бы жили, как люди. А здесь, в этой дыре, – я умру!
В этот вечер они так ни о чем и не договорились.
Соколов лежал с открытыми глазами и думал, что жизнь много сложнее, чем он считал, и счастье любви может завести в безысходный тупик.
…Квартира Соколовых находилась недалеко от берега Волги. Когда начался ледоход, треск ломающихся глыб и все нарастающий грохот были слышны даже сквозь не выставленные еще зимние рамы.
Весна в этом году пришла поздняя, но стремительная. Днем на солнце было тепло и земля просыхала прямо на глазах.
Лед на реке прошел. Берег Волги оделся яркозеленой травой.
Ляля ходила грустная, присмиревшая. Под глазами у нее залегли темные круги.
В сумерках она садилась на подоконник, раскрывала окно и слушала Волгу. Юрий Петрович несколько раз заставал ее в напряженно-неподвижной позе.
– Весна действует? – подшучивал он над Лялей. Ляля тяжело вздыхала и молча отворачивалась.
– Чем я обидел тебя? – спросил он однажды, когда ему самому стало невмоготу.
– Не могу я так больше жить, – тихо и печально сказала Ляля. – Надо мной издеваются, пальцами показывают: «Барышня, неженка! Белоручка!» Здесь все такие злые, завистливые. А чем виновата я? Уедем из этой дыры! – она со страстной мольбой бросилась к мужу. – Уедем! Будем жить по-человечески. Я поступлю работать. Ты не будешь меня стыдиться. Я так тебя прошу! Знаю, ты из-за Киреева не хочешь вернуться в Москву. Он тебе дороже. Ненавижу его, ненавижу!.. – Ляля горько расплакалась.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯСоколовы переехали в Москву и поселились в гостинице. Ляля все-таки добилась своего, уговорила мужа подать рапорт о переводе на подмосковный завод.
Подполковник Соколов блестяще провел последние испытания новой боевой машины. Такому опытному и смелому летчику командование, конечно, не захотело отказать, хотя он только совсем недавно просился из Подмосковья на Волгу. Соколов тогда скрыл действительную причину отъезда из Москвы даже от такого близкого ему человека, как Андрей Родченко.
О размолвке Николая Николаевича с Соколовым Андрей знал, но не придавал ей большого значения. Ему казалось – Николай Николаевич напрасно погорячился, задел самолюбие товарища, Юрий Петрович сам откажется от дальнейших встреч с Лялей Слободинской.
«И что он в ней нашел хорошего?»
Что Соколов мог жениться на Ляле, ему и в голову не приходило.
«Умный, красивый, мастер полета – и эта дешевая соблазнительница, совсем невозможное сочетание. Молодец, Юрий, что уехал из Москвы, а то эта кукла так к нему липла, что со стороны противно смотреть», – думал Андрей.
От знакомого капитана авиации Андрей узнал о возвращении Юрия Петровича в Москву и адрес гостиницы, где тот остановился.
«Хорошо бы нам вместе съездить на завод, навестить Николая Николаевича, о размолвке пора забыть», – решил Андрей. Киреев теперь редко бывал в городе, он почти не выходил из конструкторского бюро: вся работа по «К-2» велась усиленными темпами.
– Я не удивлюсь, если полковник Киреев в один прекрасный день нынешнего лета сядет на наш аэродром на своем гиганте. Вот только ты, Андрюша, не подведи со своими моторами. Слишком много времени у нашей соседки проводишь, похоже работать тебе совсем некогда… – шутил Костя Мартьянов.
Андрей добродушно отшучивался. Он действительно иногда заходил к Маргарите. Между ними установились теплые, дружеские отношения. Казалось, они понимали друг друга с полуслова, хотя ни тот, ни другой не отличались откровенностью.
«Почему бы Юрию Петровичу не полюбить Маргариту. Он, возможно, сумел бы завоевать ее сердце». – Андрей тут же улыбнулся своим мыслям. – «Я, кажется, готов ради Маргариты в „сваху“ превратиться. Но, пожалуй, она в этом не нуждается».
Вечером Родченко пошел в гостиницу к Юрию Петровичу. Его встретила Ляля, ее искренне обрадовал приход инженера.
– Вы к Юрию, конечно? – кокетливо спросила она. – А он еще не возвращался, сидит на каком-то противном заседании.
Андрея Родченко Ляля знала еще в те времена, когда он работал на заводе в ее родном городе. Молодому конструктору предсказывали большую будущность. Ляля нашла его интересным и не раз на заводских вечерах пыталась обратить на себя его внимание. Но Андрей скользил равнодушным взглядом по ее лицу.
Позже до Ляли донеслись слухи: Родченко безнадежно влюблен в Наташу Кирееву. Наташа тогда уже была невестой инженера Глинского.
– Так и надо этому Родченко! Воображало! – заявила Ляля подруге, сообщившей ей эту последнюю новость.
Но сейчас Ляля решила быть великодушной и «сразить» Андрея любезностью и широким гостеприимством:
– Раздевайтесь, пожалуйста, и заходите. Будем пить чай. Юрий должен скоро прийти.
В этот день Андрей работал на аэродроме с рассвета под холодным осенним дождем и порядком устал. Стакан крепкого горячего чая сейчас казался ему верхом блаженства.
Он молча снял шинель и последовал за Лялей. Она тут же принялась накрывать на стол, искоса бросая на гостя настороженные взгляды.
Чайник, поставленный на электрическую плитку, мурлыкал незамысловатую песенку.
Прервав тяжелое молчание, Ляля спросила:
– Для вас, кажется, неожиданность, что вы меня встретили здесь? Но мы уже несколько месяцев женаты. Юрий почему-то держал это втайне. Боялся огорчить вашего Киреева, который так неудачно напрашивался ко мне в воспитатели.
Передавая гостю стакан чая, Ляля укоризненно сказала:
– Почему вы не поздравляете? Или вы тоже недовольны? – И, не ожидая ответа, весело защебетала: – Конечно, Юрий много старше меня, но я мальчишек и не люблю.
– Хотя, признаться вам по секрету, – добавила она иным, доверительным тоном, – я долго колебалась, прежде чем решилась на такой шаг. Я не согласилась бы выйти замуж за Соколова, если бы не его настойчивость и изобретательность.
– Настойчивость и изобретательность? – переспросил еще не пришедший в себя Андрей, – как это понять?
– Очень просто, – ответила Ляля. – Юрий всеми средствами добивался моей любви. Шел на все, чтобы получить мое согласие и… я не устояла перед силой его любви. Он грозил покончить с собой, если я не соглашусь быть его женой. Не могла же я стать убийцей?!
Ляля эффектным движением беспомощно опустила руки, ее глаза выражали полную покорность судьбе.
«Актерка! Врет все!» – рассердился Андрей, но вслух ничего не сказал. Его молчание Ляля приняла за сочувствие и с увлечением продолжала рассказывать, как она осчастливила Соколова.
В другое время Андрей не отказал бы себе в удовольствии зло вышутить свою неумную и самонадеянную собеседницу, но сейчас ему было не до шуток. Он думал о том, каким тяжелым ударом будет эта нелепая история для Николая Николаевича. Он так любит Юрия, так привязан к нему. С присутствием Ляли в жизни Соколова он никогда не сумеет примириться.
«Эта девчонка может быть не только пошлой, но и опасной, – сказал как-то Николай Николаевич Андрею… А сейчас она – жена Соколова».
– Вы друг Юрия, значит и мой, не правда ли? Не ожидая ответа, Ляля вкрадчиво попросила:
– Помогите мне уломать Юрия, чтобы он не вздумал опять связаться по работе с Николаем Николаевичем. Он мечтает испытывать киреевский самолет и ради этого готов упустить более выгодную работу, я уже все выяснила. Правда, разница не так уж велика, но чего ради бросаться деньгами? Нам каждая копейка дорога. Не век же будем мы жить в гостинице. Я хочу получить квартиру и обставить ее так, чтобы все от зависти лопнули… Куплю ковры, медвежьи шкуры, серебро, сервизы. У Юрия ничего нет, несмотря на то, что он столько зарабатывал. И знаете куда он деньги девал? Сестре посылал… бедным родственникам… Я это прекращу. А тут еще Юрий обязательно хочет устроить меня на работу. А к чему? С голоду мы умираем, что ли? Подумаешь, кто-то скажет ему, что у него жена «барынька». Так из-за этого мне восемь часов «трубить»? Рано утром вставать и бежать на трамвай? Жене Соколова? Дудки! В Москве столько интересного, я здесь и без работы найду чем занять время… Как будто я не имею права иметь собственные, вкусы!
Ляля увлеклась и не заметила, как изменилось лицо Родченко, губы его плотно сжались.
«И это ничтожество называется женой? Да, посочувствуешь Юрию. Как был прав Николай Николаевич…»
Андрей почувствовал, его охватывает злоба. Встать и уйти, бросив на прощанье, что ему противно ее общество.
Сдержав себя, он посмотрел на часы:
– Оказывается, уже поздно, я должен идти. Очень жалею, что не могу дождаться возвращения Юрия Петровича.
Ляля пробовала уговорить Андрея посидеть еще, но он категорически отказался:
– Не могу… Я должен немедленно уйти…
В тоне, которым он произнес эти слова, звучало откровенное презрение.
* * *
Гигантская битва продолжалась на всех фронтах от Черного до Белого моря. Но так как врага уже отогнали на сотни километров от Москвы, жизнь в гарнизоне дивизии Авиации дальнего действия стала много спокойнее. Сигналы воздушной тревоги уже не врывались в ночную тишину. Совсем прекратились путешествия в бомбоубежище. Кое-где в квартирах снова зазвенел детский смех, и неунывающие ребятишки весело засновали в узких проулочках между домами.
Дети играли, весело шумели – совсем почти как до войны, но отцы их редко и ненадолго появлялись дома, а матери тихонько вздыхали и иногда плакали но ночам. Рано утром женщины спешили в штаб узнавать, вернулись ли с боевого задания их мужья, братья. Каждую ночь наши тяжелые бомбардировщики сбрасывали свой смертоносный груз на вражеские объекты в ближних и далеких тылах врага.
Бои становились все напряженнее. Особенно там, где фашистская армия рвалась к Сталинграду. Ежедневно немецкое командование получало истерические приказы фюрера – немедленно и окончательно взять волжскую крепость. Но разве это было возможно? Советские бойцы продолжали отстаивать каждый метр площади в полуразрушенных домах., И если они гибли на своем посту, то это была героическая смерть – ценой своей жизни воины оплачивали жизнь, свободу, счастье миллионов людей, великую победу.
Советская авиация вместе с пехотой, артиллерией, танками уничтожала врага на сталинградской земле. Летчики Авиации дальнего действия участвовали в этих исторических сражениях. Дни и ночи проводили они на аэродромах и в воздухе. Военные инженеры и техники без устали готовили машины к боевым полетам. Количество этих полетов достигало неслыханных цифр.
Подполковник Соколов вместе с генералом Головиным вылетел на Сталинградский фронт. Юрий Петрович был доволен, что снова попал в боевую обстановку. Испытывая самолеты на далеком от фронта заводе, он знал, что делает большое, нужное дело. Но относительное спокойствие в работе и быт, близкий к мирному, раздражали его:
«Что же получается? Я живу вдали от фронта, от боевых дел с молодой женой, которая ничем другим не занята, только „создает мне условия“. Здесь не следует дольше оставаться. Испытание новой машины я закончил, другие испытания будут вести свои заводские летчики. Пора мне сесть на боевую машину».
Поэтому перевод в Москву, в дивизию генерала Головина, его искренне обрадовал.
Правда, Юрий Петрович неизбежно должен был здесь встретиться с Киреевым. А это его мало радовало. Тем более теперь, когда появился, пусть крохотный, червячок сомнения: не поторопился ли он с женитьбой на Ляле? Не следовало ли подождать, проверить и ее, и свое чувство?
Он был доволен, узнав, что и Николай Николаевич и Родченко отсутствуют. Николай Николаевич все время находился на заводе, где строился «К-2». Андрей был занят своими моторами. Все же в любой момент и тот и другой могли появиться в подмосковном гарнизоне. Соколов с облегчением вздохнул, когда ему предложили вылететь в Сталинград.
То, что он увидел там, в разрушенном, героически защищавшемся городе, заставило забыть все личные переживания. Какими мелкими показались они ему. Неужели он, зрелый человек, мог приходить в отчаяние из-за капризов жены? Просто начал закисать в тыловой обстановке. Юрий Петрович вспомнил недавнюю свою жизнь на Волге, тишину, покой природы. Здесь тоже была Волга. Но какая? Воды ее смешались с кровью, бензином, нефтью. Все бурлит, кипит от снарядов и бомб. Река загорается, и огненный поток льется вниз, к морю.
Юрий Петрович был подготовлен – слышал рассказы о Сталинграде. Но то, что он увидел, превзошло все, что он мог представить. Глазам открылась картина, которая потрясла его…
Наш буксирный пароход спокойно и деловито тащил с того берега баржу. Над ним стайкой кружились наши истребители, отгоняя фашистские самолеты.
– Раненых везут! – сказал офицер своему товарищу. Они оба стояли недалеко от Соколова и тоже смотрели на Волгу.
– Отсюда отвезут на тот берег боеприпасы, продукты, и снова возьмут на баржу раненых. И так один рейс за другим. Чудеса! Не правда ли? – Очевидно, рассказывавший был «старым сталинградцем», а его спутник появился здесь недавно.
Шквал огня преграждал путь буксиру, но он упорно шел к цели. Юрию Петровичу захотелось дождаться, когда маленький пароход с большой баржей подойдут к пристани, пожать руки мужественному капитану и его команде. Но надо было спешить – через несколько часов он и его друзья поднимутся в воздух. Скорее бы!
Соколов посмотрел на небо. Оно горело, дымилось. Куда девалась его голубизна? Можно ли назвать «небом» этот мрачный, словно запачканный сажей потолок над разрушенным, но полным небывалых сил городом?
* * *
Юрий Петрович воевал в сталинградском небе самозабвенно. Всю силу ненависти, всю горечь своего разгневанного сердца он вкладывал в удары по врагу, и каждый день, каждый час невидимыми крепкими нитями привязывал его к защитникам города-героя. Каких людей узнал он здесь!.. Не было достаточно сильных и ярких слов, чтобы рассказать о повседневных легендарных подвигах рядовых воинов. Когда он думал о них, – боль и восторг охватывали его с огромной силой.
И когда его отозвали в Москву, в штаб Авиации дальнего действия, Соколов неохотно покидал Сталинград, жалея, что не может остаться там до дня победы, в которой был уверен.
О Ляле думалось тепло. Исчезли, растопились неприятные воспоминания… Окончится война, он сделает все, чтобы Ляля была счастлива с ним. Она еще наивна, совсем неопытна, поэтому иногда говорит и даже делает неумные вещи. Но от всех этих сорняков легко избавиться. Главное, что они оба любят и верят друг другу.
Юрий Петрович приехал к себе в гостиницу под вечер. Ляля, очевидно, собиралась куда-то идти: она была причесана тщательнее обычного и на ней было дорогое нарядное платье.
Увидев мужа, Ляля радостно всплеснула руками и повисла у него на шее.
– Наконец-то, счастье мое! Я так истосковалась без тебя, чуть с ума не сошла!
– Не похоже, глядя на тебя, – добродушно усмехнулся Юрий Петрович.
– Так это же я с тоски. Нет сил одной сидеть. Мысли такие страшные… Я так боялась за тебя, родной…
– Куда ты собралась идти? – спросил Юрий Петрович, целуя Лялю.
– А я познакомилась недавно… в нашем коридоре живет Ксения Борисовна, милая такая. У нее всегда весело. Но теперь, когда ты вернулся, она мне совсем не нужна. – Ляля положила голову на плечо мужа. – Ты вся моя жизнь, радость, веселье! Ты… ты… только ты!
В этот же вечер Ляля познакомила мужа с Ксенией Борисовной. Ему не понравилась молодая яркая шатенка с большими светлыми, но какими-то пустыми глазами и безвольным пышным ртом. Одета она была крикливо.
– Жаль, что вы Лялин муж, – сказала Ксения Борисовна Соколову, окидывая взглядом его высокую мужественную фигуру, – вы как раз в моем вкусе… Но не беспокойтесь, ничего из этого не получится, – я Лялечке покровительствую, она такая прелесть! И умница – какого мужа подцепила! – на полных губах появилась усмешка, а глаза оставались по-прежнему пустыми.
«Страшная бабенка! – решил Юрий Петрович, – такая может человека изуродовать. Ляля совсем не умеет разбираться в людях».
– Пожалуйста, больше не встречайся с этой Ксенией Борисовной. Она совсем неподходящая тебе компания, нигде не работает, ничем не интересуется, кроме развлечений и флирта. Это же позор, во время войны… – резко сказал Соколов жене, как только они остались вдвоем.
У Ляли на глазах заблестели слезы:
– Но ведь я тоже не работаю, тоже ничего не делаю…
– Это надо немедленно прекратить, – перебил ее Соколов. – Ты же стремилась в Москву, чтобы здесь устроиться на работу. Почему ты до сих пор этого не сделала? Тебе надо помочь?
Ляля обняла мужа, прижалась к нему:
– Не сердись, мой дорогой, я пока не хочу связывать себя службой. Получим квартиру, совью наше гнездышко, – тогда другое дело. Ты только представь себе, мое солнышко, я на работе буду занята почти весь день, а тут переезд, хлопоты… Ничего хорошего не получится. Разреши еще немножечко обождать. Можно?
– Хорошо, – устало согласился Юрий Петрович, – но ты должна сейчас же дать мне слово, что прекратишь знакомство с Ксенией Борисовной.
– Но как же… неудобно. Что она подумает, – растерялась Ляля.
– Нас с тобой совсем не должно интересовать, что подумает такая особа, – это же настоящая накипь. Скажи ей, что я тебя просил об этом, и ты не хочешь меня огорчать.
«Какой деспот! Что я, маленькая? Как он смеет указывать мне, с кем я могу и с кем не могу дружить», – зло подумала Ляля, но вслух сказала с кокетливой нежностью:
– Хватит говорить об этом! Я же согласилась, обещала. Я не хочу, чтобы мой любимый огорчался, хмурился.
Юрий Петрович охотно выбросил из головы неудачное знакомство, тем более, что встречи с Лялей были редкие и короткие – он большую часть времени проводил в полетах за линию фронта.
Встречая мужа, Ляля каждый раз уверяла его, как мучительно трудно ей одиночество и сколько счастья приносит с собой он, единственный, любимый.
В действительности же легкая влюбленность, которую она испытывала в первые месяцы замужества, – развеялась как дым. Юрий Петрович уже наскучил ей. Его присутствие связывало ее. Ей приходилось следить за каждым своим словом, изображать чувства, которых у нее не было, – это ее утомляло и даже ожесточало. Зато в отсутствие мужа она отдыхала и развлекалась так, как ей нравилось, стараясь вознаградить себя за напряженную игру. Дружба с Ксенией Борисовной продолжалась.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯПисьменный стол придвинут вплотную к окну. На широком подоконнике стоят в вазе белые лилии. Степан Дмитриевич поднимает усталые глаза и любуется цветами. До чего же они хороши! Свежие, словно только что умытые утренней росой. Просто не верится, что распустились в этот нестерпимый июльский зной.
Гостиница стоит на берегу залива, но прохлады от близости воды не чувствуется. За полдня, проведенные здесь, Чернышев совсем измучился. Хорошо, что он здесь проездом. Его вызвали по делам в Москву из дружественного иностранного государства, где он работает в советском посольстве уже много лет.
И сейчас он никак не может сосредоточиться над важной докладной запиской: мысли прилипают одна к другой и тянутся бесконечной лентой. А жара все усиливается.
Придется сделать перерыв.
Чернышев решительно встает и идет на балкон.
Здесь воздух раскален не меньше, чем в комнате, но все же дышится легче. Степан Дмитриевич смотрит вниз. С балкона видны одинокие парусные лодки, скользящие по водяной глади залива, и силуэты военных кораблей у выхода в море. Море кажется и далеким и близким. Щедрое солнце позолотило всегда заманчивую, притягивающую морскую даль. Вид чудесный. Город тоже своеобразно красив: остроконечные крыши зданий словно рвутся в небо.
«Интересно побывать здесь, когда окончится война», – думает Степан Дмитриевич.
Раскаленный воздух наполняется шумом моторов. Один за другим появляются гидросамолеты. Рождая фонтаны брызг, они опускаются на воду и рулят к берегу. Бомбовозы, сверкая на солнце белыми крыльями и красными звездами, низко-низко несутся над заливом, спешат на свой аэродром. Где-то в небе урчат истребители. А на земле надрывается звонками проходящий мимо трамвай.
Вечером Чернышев наблюдал, как поднимаются и медленно уплывают ввысь аэростаты воздушного заграждения. А когда на город опустилась ночь, темно-бархатистое небо перерезали вдоль и поперек мощные прожекторы. Они искали воздушных стервятников, несущих смерть и разрушение. Пойманный в перекрещенные лучи, фашистский самолет уводился подальше от города, и там советские истребители вершили над ним скорый и правый суд. Зорко охраняли наши воздушные часовые советское небо. Город стоял во всей своей нетронутой красе: белые здания и сочная буйная зелень ласкали глаз. Даже не верилось, что здесь военное положение.
С первых дней войны Степан Дмитриевич Чернышев стремился в Действующую армию. Он прекрасно понимал значение своей работы, – на дипломатическом фронте тоже шли серьезные, хотя и невидимые для глаза бои. Все же восемнадцатый год все чаще и чаще всплывал в его памяти, тревожил сердце. По ночам снились прежние боевые друзья из партизанского отряда.
Как только началась война, Степан Дмитриевич обратился к правительству с просьбой разрешить ему временно оставить дипломатическую работу и защищать Родину с оружием в руках в тылу врага. Он ссылался на свой прежний боевой опыт. Кое-что из этого опыта могло бы пригодиться сейчас.
Ему отказали, и Степан Дмитриевич подчинился. Иначе он и не мог поступить. Но было тяжело. Тем более, что его лучшие друзья сражались на фронте.
Не удалась у Степана Дмитриевича личная жизнь. От природы он был однолюб и никому не мог сказать тех слов, которые много раз и всегда с новой силой повторял своей единственной Марийке. И хотя Степан Дмитриевич по своей натуре был семьянином, любил детей, но так и не женился на другой. Он все-таки таил надежду найти свою жену. А после встречи с Марией Михайловной понял: немолодой уже дипломат Чернышев любит жену Киреева с той же нерастраченной сердечной силой, с какой любил юную Марийку молодой прапорщик. А она, она счастлива… с Киреевым. Степан Дмитриевич это почувствовал сразу.
«Со временем, – успокаивал себя Чернышев, – я смогу встречаться и говорить с Марийкой без страха, что она догадается о моей неугасшей любви, ненужной ей. А Наташа?» Он страстно мечтал о встрече с дочерью. Международная обстановка была все время настолько сложной, что после того, как он нашел Марию Михайловну, ему так и не удалось выехать на родину… А где он сейчас, в дни войны, найдет свою дочь? Жива ли ока? Как будто дразня, всплыло в памяти: жена держит на руках крохотную девочку и, сияя улыбкой, говорит:
– Во всем мире не найти такой, как наша дочка. Посмотри на нее, Степан!
Дочерняя любовь Наташи тоже принадлежит другому человеку, который воспитал ее и которого она все время считала своим родным отцом.
Письма Наташи за эти годы – сердечные, ласковые. Но иногда ему кажется, что теплые слова участия вызваны только жалостью к одинокому человеку.
Если бы чувство дочери было таким же беспредельно сильным, как его отцовское чувство, Наташа приехала бы к нему, и никакие институтские занятия не могли бы помешать ей. Киреев отнял у него не только Марийку, но и Наташу.
Степан Дмитриевич уже не первый раз приходит к такому выводу. И все же ему нравился Киреев, сильный человек, с большой открытой душой. Такое он произвел впечатление при встрече и таким остался в его воспоминаниях. Горечь утраты смягчалась лишь тем, что Марийка нашла свое счастье с таким человеком, как Киреев.
«Обязательно постараюсь в Москве повидаться с ним», – решил Степан Дмитриевич.
В Москве Чернышева ждала неожиданность. В Наркомате ему передали письмо от Марии Михайловны. Она послала это письмо на всякий случай, не уверенная, что Степан Дмитриевич скоро получит его.
С юношеским волнением читал Чернышев строки, написанные бывшей женой. Мария Михайловна сообщала, что Наташа с мужем и сыном не успели выехать. Это ей удалось узнать путем переписки с работниками завода, эвакуированного за Урал. От них она узнала, что директор на заводе новый, совсем не известный ей человек. Белов с женой погибли в пути – фашисты сбили самолет, на котором летели бывшие руководители завода.
По тону письма чувствовалось, что Мария Михайловна тяжело переживала отсутствие сведений о дочери и внуке.
«Я должен помочь Марийке», – это решение пришло мгновенно и твердо овладело всем существом Степана Дмитриевича.
Ему повезло. Обстоятельства сложились так, что он смог получить двухнедельный отпуск.
Встретиться с Киреевым не удалось, его не было в городе. Но Степан Дмитриевич и не жалел об этом. Слишком мало времени было у него. Ему хотелось сейчас быть особенно спокойным, собранным. Все мысли о своих личных чувствах Степан Дмитриевич упорно гнал от себя. Он приедет как старый, надежный друг – и только.
Катерина сразу узнала Чернышева. Впустив его в квартиру, она поспешила к Валентине Сергеевне. Только полчаса тому назад Мария Михайловна ушла туда вместе с Юриком и Верочкой.
Катерина прибежала запыхавшись, с покрасневшим лицом.
– Гость-то у нас какой! – радостно сообщила она Киреевой. – Скорее идите домой, а я вперед побегу самовар поставлю.
– Какой гость? Скажи, пожалуйста, Катерина, – стараясь не выдать охватившего ее волнения, спросила Мария Михайловна. «Неужели Николай?» – мелькнула радостная мысль.
– Наташенькин отец приехал. Я ж его запомнила, даром, что один раз видела, – зашептала Катерина, наклоняясь к самому уху Марии Михайловны.
– Степан приехал сюда? Какие дела могли привести его в этот город?
Во всяком случае Мария Михайловна была рада его приезду.
За последнее время она очень много пережила. К мучительному беспокойству за судьбу Наташи и внука добавились боль и обида за сына. В том, что это клевета, она была уверена, но росла тревога: что же, наконец, случилось с Виктором? Жив ли он? Больше всего ее волновало: простая ли это ошибка? Спутали ли Виктора случайно с другим предателем, изменившим Родине, или враги погубили ее сына, а теперь в каких-то им известных целях обливают грязью его имя, громоздят одно обвинение за другим. От этих мучительных мыслей лицо ее осунулось, горькие складки легли у губ, под глазами появились небольшие морщинки.
Но Чернышев не заметил этого. Он видел перед собой прежнюю Марию Михайловну. Раскрасневшаяся от волнения и быстрой ходьбы, она протянула ему обе руки:
– Как хорошо, что ты приехал, Степан!
В первый момент они не знали, о чем говорить – слишком много надо было сказать друг другу.
Катерина с увлечением хлопотала у стола. Еще бы, такой гость!
Мария Михайловна рассказала Чернышеву то немногое, что знала о Наташе и Степе. Она продолжала волноваться за них, но верила, что дочь и внук живы.
– Наташу в городе знают и любят. Ее и Степу спрячут от фашистов, – сказала она с такой материнской убежденностью, что и Чернышев невольно поверил в это.
Получилось, что они поменялись ролями. Чернышев приехал успокоить, помочь, а увидел прежнюю Марийку, которая, как и раньше, в трудную минуту жизни старалась поддержать, ободрить его.
– Завтра же утром я постараюсь вылететь на завод, – сказал он. – Там, на месте, я скорее узнаю подробности о семье Глинских. Время у меня еще есть.
…Катерина уже давно уложила детей и сама ушла спать, а Мария Михайловна и Чернышев продолжали говорить о близких им людях.
Мария Михайловна уже рассказала и о Николае Николаевиче и об Андрее, но ни разу не произнесла имени Виктора. Как сказать такое? Конечно, Степан тоже не поверит, что ее сын может быть изменником. Но ей кажется, что, повторяя чужие слова, она все же оставит какой-то грязный след. Стыдно и больно произносить вслух отвратительную клевету.
– А где твой старший сын, Марийка? – осторожно спросил Степан Дмитриевич. Он все время чувствовал: Мария Михайловна что-то не договаривает и, помимо тревоги за Наташу, что-то ее мучает.
«Нести одной эту тяжесть и дальше? Или все-таки поделиться, посоветоваться с преданным другом, умным и чутким. Степан все поймет, поможет ей разобраться. Ведь это не кто-нибудь, а Степан, которому она всегда во всем доверяла», – лихорадочно мелькало в голове.
Мария Михайловна не выдержала:
– Я не хотела говорить даже тебе, Степан… Это так страшно, так гнусно… Мне трудно найти слова…
Степан Дмитриевич проговорил с волнением:
– Я готов все сделать, чтобы помочь тебе!
Но Мария Михайловна даже не заметила этого невольного порыва, ее мысли уже были с Виктором, непокладистым, чересчур резким, но прямым, честным.
Она ничего не утаила из того, что ей тогда сообщили, старалась вспомнить все детали…
– Твой сын, Марийка, не может стать предателем, – решительно произнес Степан Дмитриевич, выслушав ее до конца. – Неужели ты хоть на секунду могла в этом усомниться?
Мария Михайловна встала и подошла к нему. Мягко теплились ее большие, блестящие от сдерживаемых слез глаза:
– Спасибо тебе, большое спасибо, Степан. Я верю в Виктора, ни секунды не сомневалась в нем… Но где он и что с ним? Откуда ползет этот омерзительный слух?
– Забудь все, просто вычеркни из памяти оскорбительное сообщение.
Он немного поколебался: не будет ли Мария Михайловна еще больше волноваться за судьбу сына, если высказать ей свои предположения?
– Вероятно, твой сын работает в оккупированном гитлеровцами городе по заданию подпольной организации. Это очень почетная работа, которую доверяют только самым проверенным, смелым и способным. Ты должна гордиться сыном.
– Спасибо тебе! – Мария Михайловна крепко пожала руку Чернышева.
Постель Степану Дмитриевичу была приготовлена на диване в столовой.
Уходя в комнату детей и прощаясь перед сном, Мария Михайловна попросила:
– Постарайся, пожалуйста, Степан, почаще бывать у нас. Мы все так рады тебе.
Степан Дмитриевич рано утром вылетел на завод и через неделю вернулся в семью Киреевых не один: рядом с ним стоял маленький человечек в матросской курточке и странно знакомыми глазами с интересом разглядывал поочередно Марию Михайловну, Катерину, Верочку, Юрика.
Степан Дмитриевич поднял ребенка на руки:
– Я привез нашего внука, Марийка.
