Текст книги "Киреевы"
Автор книги: Михаил Водопьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
С трудом дотянув до конца работы, он собрался ехать в Москву. С Костей Мартьяновым столкнулся случайно, когда уже садился в машину. Мартьянов попросил:
– Поживи у нас, Андрей! Родченко с трудом ответил:
– Не обижайся на меня, Костя. Скоро сам приду к вам и попрошу у тебя и Лены приюта.
Андрей так гнал машину по шоссе, будто боялся опоздать.
Квартира встретила его мрачной пустотой. Он пожалел, что ехал так быстро. Сейчас, не зная за что взяться, он долго бесцельно бродил по комнатам. Звонок заставил его вздрогнуть. «Кто бы это мог быть?» – подумал Андрей и бросился открывать входную дверь.
На лестничной площадке стояла Маргарита.
Несколько мгновений Андрей испытывал чувство изумления. Маргарита также казалась очень смущенной. Непривычным для нее растерянным жестом она теребила в руках бледнозеленую шелковую косынку.
– Заходите, пожалуйста, Маргарита Александровна! – пригласил Родченко. – Как вы попали в Москву?
– Приехала по делу, была здесь совсем рядом с вами и решила навестить вас.
Маргарита говорила неуверенно, запинаясь.
Неожиданно она резко переменила тон:
– Извините меня! Я сказала неправду, зачем? Не знаю сама. Я приехала прямо из гарнизона, после того как Костя Мартьянов рассказал мне о сегодняшней встрече с вами.
Андрею еще трудно было разобраться: рад ли он неожиданной посетительнице. Но неприязни к ней у него не было.
Он сделал попытку пошутить:
– Большое спасибо за заботу. Но Костя напрасно вас напугал. Как видите, кончать самоубийством я не собираюсь.
– Не надо так! – Маргарита резко свела свои тонкие темные брови, и ее лицо сразу потеряло мальчишески задорное выражение.
– Хорошо. Не буду. – Родченко чувствовал себя неловко. Он не мог найти того простого, дружеского тона, который, как казалось ему, прочно установился во время последней встречи.
– Как поживает Валя? По-прежнему ежедневно пишет письма матери? – спросил Андрей.
– По-прежнему, – рассеянно ответила Маргарита. – Здесь душно, – сказала она после короткой паузы. – Пойдемте побродим по улицам.
Андрею вдруг стало страшно, что Маргарита уйдет и он снова останется один.
– Лучше помогите мне похозяйничать. Давайте готовить ужин. А чтобы не было душно, я открою все окна. Сейчас еще достаточно светло, можно не зажигать электричество.
После ужина они вышли на балкон и долго смотрели на тревожное небо со скользящими лучами прожекторов.
Разные мысли бродили в голове Андрея.
Что он знал о Маргарите, кроме того, что она сама рассказала ему в тот вечер, когда улетел Киреев?
Ему хотелось верить, – ее привело хорошее, товарищеское чувство. Маргарита совсем не похожа на тех немногих женщин, за которыми он наблюдал с неприязнью и которые даже в эти страшные дни войны как-то особенно легкомысленно и жадно старались возможно больше взять от жизни. Маргарита понравилась ему с первой встречи, но любви к ней большой и глубокой, а только такую и признавал Андрей, у него быть не может. Наташа ушла из его жизни, но не из его сердца.
– А я думала о вас, – вдруг доверчиво сказала Маргарита. – Мне кажется, будто мы с вами старые друзья. Мы оба пережили боль разлуки с дорогими нам людьми. Когда я узнала о вашем несчастье, места себе не находила. Трудно было получить разрешение на поездку в Москву, но я все-таки добилась.
Андрей молча пожал ее руку.
– Нехорошо оставаться один на один с горем, – продолжала Маргарита. – Почему же она сейчас не с вами? Где она?
В ее дружеском тоне Андрей уловил боль. Не лгать же ей, такой открытой и смелой. Это было бы ничем не оправдано.
– Она далеко отсюда и… далеко от меня. Даже не догадывается о моем чувстве. Я потерял надежду. Но люблю ее еще больше, если это только возможно.
– Я знала, – сказала Маргарита, – давно знала…
ГЛАВА СЕДЬМАЯВ ту ночь, когда Андрей, проводив Николая Николаевича на боевое задание, одиноко сидел в его кабинете, тяжелый самолет продолжал свой полет в далекий вражеский тыл. Сидя за штурвалом, Николай Николаевич чувствовал необыкновенный подъем. Мозг его работал особенно ясно и четко, подмечая и контролируя малейшую мелочь.
Ночь была безветренная, ясная, мягко сияли звезды.
За линией фронта погода стала портиться. На землю спустился туман. Киреев вел свой воздушный корабль все выше и выше. На высоте пяти тысяч мет-роз надели кислородные маски. Температура воздуха упала до двадцати градусов мороза.
Самолет попал в прослойку облаков. Через верхний тонкий слой просвечивала молодая луна. Вокруг – тишина и покой. Штурман майор Омельченко изредка менял курс. Отчетливо была слышна его команда:
– Пять градусов влево, так держать.
С майором Омельченко Николай Николаевич начал летать незадолго до начала войны. Но уже успел убедиться, что штурман – смелый, волевой и удивительно хладнокровный человек. Казалось, он совсем не знал страха.
Прислушиваясь к ровному голосу штурмана, Киреев думал:
«Как хорошо, что вместе со мной летят старые друзья, испытанные в трудных полетах. Юрий Соколов – опытный, надежный помощник. Такому можно спокойно доверить свою машину. Морозов – чудесный скромный человек. За моторами он ухаживает, как родная мать за ребенком. Несмотря на свой пожилой возраст, Морозов крепок физически, вынослив. А какой он находчивый: никогда не теряется в опасные моменты. Сколько раз выручал. И остальные – настоящие боевые товарищи!»
Четырехмоторный бомбардировщик выглядит огромным и тяжелым, когда стоит на земле, и кажется крохотной песчинкой, когда плывет по воздушному океану. С момента старта прошло уже шесть часов. Внизу давно лежала невидимая вражеская земля – самолет шел над облаками.
Штурман предупредил Киреева:
– По расчету времени мы приближаемся к цели. В планшете Николая Николаевича лежало боевое задание – его самолет должен бомбить важный военный объект в одном из районов Берлина.
– Уверены ли вы, что бомбы упадут на цель? – спросил Николай Николаевич.
– Трудно точно рассчитать путевую скорость на таком расстоянии, – ответил штурман.
– Мы должны положить бомбовой груз точно, куда нам приказано. Действовать наверняка. Буду пробиваться вниз, – предупредил Киреев.
Приглушив моторы, он начал планировать. Через несколько минут на высоте трех тысяч метров самолет вышел из облаков. Внизу на шоссе мелькали редкие огни автомобильных фар. Слева в лесу догорал костер.
«Куда лететь дальше?»
Посоветовавшись со штурманом, Николай Николаевич повел машину вперед. И сразу же увидел внизу контуры невысоких холмов.
«Какое-то селение», – подумал он и отдал приказ осветить местность.
Ярко горящие ракеты медленно спускались на маленьких парашютах. Теперь можно было ясно рассмотреть черепичные крыши домов.
Вдруг, словно повернули гигантский выключатель, загорелись сразу десятки прожекторов и тут же забили зенитки. Трассирующие пули расстреляли осветительные ракеты, но Николай Николаевич уже успел увидеть трубы завода. Это и была заданная цель – военный объект в предместье Берлина.
Лучи нескольких мощных прожекторов почти одновременно поймали самолет.
– Бросаю бомбы, – предупредил штурман.
Николай Николаевич тут же почувствовал, как вздрогнула машина. Тяжелый груз полетел на вражеский объект. Киреев сразу отвел свой воздушный корабль в сторону, но не ушел из этого района. Он приготовился наблюдать за результатами бомбежки с остальных самолетов. Внизу продолжались взрывы, разгорался пожар.
– Точно положили бомбы, – удовлетворенно сказал Киреев.
Через две – три минуты внизу раздался новый взрыв.
«Молодец, капитан Мартьянов!» – успел подумать Николай Николаевич.
В этот момент сильный удар потряс самолет. Правый средний мотор вышел из строя. В крыле появились искры. Николай Николаевич моментально выключил поврежденный дизель. Морозов схватил огнетушитель и скрылся в крыле.
– Ничего, мы и на трех моторах дойдем, – сказал вслух Николай Николаевич.
Дав полный газ, он резко рванул ручку на себя, и машина стремительно взмыла в облака.
Облегченный самолет продолжал набирать высоту. Киреев справился о самочувствии экипажа. Настроение у всех было бодрое. Тогда он приказал радисту связаться с другими самолетами.
Все отбомбились удачно, только некоторые получили неопасные пробоины.
«Скоро нашу радиограмму расшифруют в штабе». Мысли Киреева кружились вокруг боевых дел. Все остальное ушло куда-то далеко-далеко.
Часа через два, еще до линии фронта, закапризничал правый крайний мотор. Сначала он давал перебои, а потом неожиданно совсем остановился. Николай Николаевич еле-еле удержал накренившийся самолет – быстро выключил левые моторы, выровнял машину и начал планировать.
Через несколько минут машина вынырнула из облаков. Киреев зажег прожекторы. Внизу мелькал густой лес.
Высота сокращалась молниеносно. Слышен был только свист ветра, лес стремительно летел навстречу.
– Иду на посадку. Всем уйти в носовую часть! – скомандовал Николай Николаевич.
Словно страшная буря пронеслась над лесом. Самолет сперва коснулся хвостом верхушек сосен, потом широкими крыльями прочесал их густые кроны и рухнул вниз, на землю. И сразу наступила тишина.
– Товарищи! – крикнул Киреев, – живы?
– Живы, – ответил Волков, – а вы?
– Раз спрашиваю, значит, все в порядке.
Оцарапанные, оглушенные люди вылезли из самолета. Николай Николаевич в раздумье смотрел на изуродованный корпус еще несколько минут назад могучей, сильной машины.
Машина – его детище!..
– Рассвет близок. Пора двигаться, – с трудом сказал он.
– Переодеться бы хоть в крестьянскую одежду. Костюмы у нас не сезонные, – покачал головой Морозов.
– Потерпи немного, Морозыч, – откликнулся Николай Николаевич. – Вернемся домой, снимем комбинезоны и унты.
И, усевшись на пенек, пригласил Омельченко последовать его примеру:
– Давай, Григорий Павлович, твою карту и фонарь, посоветуемся.
Над развернутой картой, освещенной скупым светом карманного фонаря, склонились все вынужденные десантники.
– Недалеко должна быть дорога. Хорошо бы перейти ее затемно. Дальше густой лес, там легче укрыться, – сказал штурман.
– Согласен, но предварительно надо сходить в разведку, а то, чего доброго, наткнемся на фашистов, – ответил Николай Николаевич.
Все вызывались идти, но Киреев выбрал штурмана. Омельченко не боялся «ни бога, ни черта». Зрение у него было великолепное, слух обостренный – незаменимые качества в разведке.
Совсем бесшумно штурман стал пробираться к дороге. Вернулся он часа через полтора.
– Дорога крепко охраняется.
– Ну что ж, – решил Николай Николаевич, – заберемся сейчас поглубже в кустарник, хорошенько там отдохнем, а вечером решим, что делать дальше.
Вскоре наткнулись на глубокий овраг.
– Подходящее место для зимовки, – заявил Омельченко. До войны он работал в Полярной авиации.
На дне оврага измученные нервным напряжением люди почувствовали себя сравнительно безопасно.
После короткого отдыха Морозов обратился к Николаю Николаевичу:
– Товарищ командир, разрешите мне узнать, есть ли немцы в ближайшей деревне? Может, что о партизанах услышу. Летное обмундирование я здесь оставлю.
Николаю Николаевичу не хотелось отпускать Морозова, но предложение бортмеханика было разумным.
– Будьте осторожны и возвращайтесь как можно скорее, – напутствовал он своего старого летного товарища.
– Вернусь скоро, – пообещал Морозов.
До деревни оказалось довольно далеко. Морозов пробирался сначала узкой лесной тропкой, а от околицы огородами.
На деревенской улице было пусто. У ворот небольшого, покосившегося от старости дома Морозов увидел скамейку и сел в ожидании, не появится ли кто из крестьян. Стало рассветать. На другом конце деревни показался грузовой автомобиль, битком набитый вооруженными немецкими солдатами.
Грузовик прошел очень быстро. На шум из окна дома, около которого сидел Морозов, выглянула женщина средних лет. Недолго думая, Морозов подошел к окну и попросил напиться. Женщина внимательно оглядела его и спросила: откуда и куда он идет?
– Село сгорело. От своих отбился. Вот и хожу, ищу где бы работенку найти. Голодный я.
Женщина сочувственно вздохнула:
– Заходи, покормлю чем бог послал. Войдя в дом, Морозов спросил:
– Нет ли у вас одежи с мужа или брата? Я куплю.
Женщина отрицательно покачала головой:
– Что поновее давно променяла на хлеб. Осталась одна рванина.
– Покажите, может, пригодится? – попросил Морозов.
Открыв ржавый запор старого сундука, женщина вынула чистые, залатанные в нескольких местах брюки и старенькую рубашку.
Морозов не мог сдержать радостного восклицания:
– Очень хорошо! Давайте меняться!
Женщина недоуменно посмотрела на Морозова, потом, очевидно, поняла и улыбнулась:
– Переоденьтесь там, за занавеской, – указала она рукой.
Морозов совсем преобразился: картуз с широким козырьком от солнца, такой, какие носят в деревнях, завершил его наряд.
Женщина окинула его одобрительным взглядом и быстро спрятала снятую им одежду в чулан.
В новом костюме Морозов чувствовал себя более уверенно.
– Спасибо за все, я пойду. Как вас зовут?
– Пелагея.
– Спасибо вам, Пелагея! Может, и встретимся когда-нибудь.
Он пожал загрубевшую от работы руку и направился к выходу.
– Обождите! Староста с немцем! – тревожно шепнула смотревшая в окно Пелагея.
Немецкий солдат вошел в дом. Староста следовал за ним.
Пелагея и Морозов молча встретили нежданных гостей.
– Собирайтесь на работу, – приказал староста, подозрительно посмотрев на Морозова.
…На выгоне в грязи застряла машина с немецкими офицерами.
Когда Морозов и Пелагея подошли к выгону, около машины уже хлопотало человек пять – шесть.
Офицеры – их было двое – несмотря на неприятную задержку, очевидно, были настроены благодушно. Старший показывал своему спутнику стеком на обливающихся потом людей, и оба весело смеялись.
Морозов работал сосредоточенно и старательно.
Видимо, в его движениях было что-то привлекшее внимание офицеров. Один подошел к нему и неожиданно сорвал картуз с его головы.
– Зольдат?
Морозов отрицательно покачал головой.
– Кто такой? – спросил офицер, обращаясь к работающим крестьянам.
Первой заговорила Пелагея:
– Сродственник он мой, наших мест уроженец. До войны в город на отхожий промысел ходил.
Переводчик перевел офицеру ее слова.
Староста согласно наклонил голову.
Офицер скучающе передернул плечами и снова повернулся к своему товарищу.
Общими усилиями машину вытащили, и офицеры уехали.
Морозов проводил Пелагею до ее дома:
– Не забуду я ни вас, ни людей вашей деревни, – сказал он прощаясь.
…Солнце жгло нещадно. Несмотря на легкую ситцевую рубашку, Морозов обливался потом. К своим он Добрался совсем мокрым, как будто его окунули в речку.
Морозов обрадовал товарищей рассказом о советских патриотах, но данные разведки были малоутешительны: гитлеровцы хозяйничали во всех близлежащих селах и деревнях. Дороги и разъезды усиленно охранялись. Местопребывания партизан жители деревни не знали, а возможно, и знали, но не решались на полную откровенность с малоизвестным человеком. Оставался единственный выход: ориентируясь по компасу и карте, самостоятельно пробраться через линию фронта.
Вечером пошли на восток. По совету Киреева все сняли унты и остались в одних меховых чулках.
Около полуночи удалось незаметно перейти дорогу и углубиться в лес. Решили идти не останавливаясь, пока хватит сил. Шли всю ночь под мелким теплым дождем.
К утру дождь перестал. Небо прояснилось, и: солнце пригрело усталых людей. Сильно запахло сосновой хвоей. На душе стало веселее.
Через час натолкнулись на полуразрушенные бараки. Место было открытое, вокруг ни души. Со всеми предосторожностями маленький отряд подошел к баракам. Около них в беспорядке валялись деревянные поломанные топчаны. На открытой площадке навалом лежал строительный лес. Раньше тут помещался тир. Об этом можно было судить по мишеням, прибитым к почерневшим доскам.
– Здесь в мирное время был военный лагерь, – задумчиво сказал Киреев. – Пошли дальше!
Во второй половине дня дорогу преградило небольшое озеро. На высоком левом берегу рос редкий сосновый лес, а на правом – мелкий кустарник и трава. В кустарнике легче укрыться. Поэтому Николай Николаевич повел товарищей в обход по правому берегу. Место оказалось болотистое. Пришлось прыгать с кочки на кочку.
– Справедливость требует, чтобы нас признали чемпионами по прыжкам, – торжественно провозгласил Соколов и в тот же момент по колено провалился в мягкую тину.
Омельченко, невысокий, подвижной, хорошо владеющий своим телом, поддразнил товарища:
– Тоже мне, чемпион!
Соколов добродушно махнул рукой:
– Возмездие за тщеславную суету.
Киреев с облегчением прислушивался к шуткам товарищей: молодцы, не раскисают.
Сам он теперь, когда непосредственная опасность миновала, мысленно анализировал все обстоятельства аварии.
«Подвел дизель», – пришел он к неприятному выводу.
Под вечер жара спала, но появились комары. Они тучами кружили над болотом и беспощадно набрасывались на людей. Летчики шли молча, сосредоточенно отгоняя комаров. Шаги становились все более тяжелыми.
Наконец выбрались на твердую почву. На смену болоту пришел березовый лес, перемешанный с ольхой и дубняком. Идти стало много легче. Комары почти исчезли. Мягко ложились вечерние сумерки. День подходил к концу.
Сколько еще придется скитаться по лесам и болотам? Этот вопрос неотвязно мучил всех. Не сговариваясь, прибавили шагу. Вскоре вышли на просеку. Увидев телеграфные столбы, Омельченко попросил:
– Разрешите, товарищ полковник, перерезать провода, плоскогубцы есть у Морозова.
– Режьте! Омельченко влез на столб:
– Начинаем платить по счету за разбитую машину! Путь преградила небольшая, но довольно глубокая речка. Здесь решено было устроить привал.
После ужина все, кроме дежурного, крепко уснули.
На рассвете переправились через реку и вышли на проезжую дорогу. По обе стороны дороги густой стеной стоял лес.
Дальше шли лесом, но около проезжей дороги. Стрелок первым услышал шум телеги. За кучера был мальчик лет двенадцати. Сзади сидели две девушки.
Все трое оживленно беседовали.
Морозов вышел им наперерез, остальные остались в чаще леса. Мальчик, увидев человека в крестьянской одежде, придержал лошадь.
– Скажите, красавицы, – обратился борттехник к девушкам, – немцы близко?
– Откуда идешь, добрый человек? – вопросом на вопрос ответила девушка, что постарше.
– Я-то в плену был. Бежал. Сейчас партизан разыскиваю. Хочу через фронт податься.
– А мы нездешние. Мы с дальней деревни, сами здесь впервой, – равнодушно сказала вторая девушка, внимательно осматриваясь по сторонам.
Мальчик, словно ему скомандовали, сильно хлестнул лошадь. Она рванула телегу, подняв облако пыли. Морозов вернулся к своим.
– Возможно, эти девушки знают, где партизаны, – задумчиво сказал Николай Николаевич, выслушав его доклад.
Никто больше не проезжал и не проходил. Дважды Омельченко казалось, что по ту сторону дороги подозрительно шевелятся ветки густых молодых елочек. Но, очевидно, зоркие глаза штурмана обманули его. Ни человек, ни зверь не нарушали тишину леса.
Отряд Киреева продвигался вперед молча, неясность обстановки угнетала.
– Стой! – Несколько всадников словно вынырнули из-под земли. Один взял автомат наизготовку и строго спросил:
– Кто такие?
В этот момент из леса вышли двое в форме немецких солдат. Киреев стремительно выхватил из кобуры пистолет, но выстрелить не успел: всадник с автоматом, тронув лошадь вперед, загородил подходящих солдат и весело расхохотался, обращаясь к Кирееву и его товарищам:
– Вижу, вижу – свои!
– Это ж наши, «фрицами» переодетые, с задания возвращаются, – добродушно продолжал он, слезая с коня. – А вы, хлопцы, откуда и куда идете? – Он окинул хитрым оценивающим взглядом группу Киреева, одетую совсем не по сезону. – Понятно! – заявил он, не дожидаясь ответа, – «вынужденная посадка». Что ж, милости просим к нашему шалашу.
У Николая Николаевича словно камень свалился с души.
– Хорошо, что мы вас нашли!
– Тоже… нашли, – с добродушной усмешкой сказал партизан. – Это вы девчатам нашим спасибо скажите. Это они нас предупредили.
ГЛАВА ВОСЬМАЯНа заводе появились новые работницы. Они старательно овладевали новой профессией. Большинство было занято разборкой и упаковкой станков, остальные работали в цехах ученицами. Рабочие нередко сутками не уходили из цехов, и вчерашние студентки не отставали от них.
Одной из первых пришла на завод Соня Маврикиева. Наташа обрадовалась, увидев свою соседку, черноглазую «цыганочку» (так прозвала девушку Катерина). В прошлом году Соня окончила школу и поступила в театральную студию. Сейчас она в синем халатике, с красной косынкой на гладко причесанных волосах стояла у станка, стараясь постичь его премудрость.
Сегодня, зайдя в цех, Наташа увидела, как старательно, хотя еще не совсем уверенно, двигаются смуглые пальцы девушки.
– Ну как? – спросила Наташа.
– Ничего! Справлюсь! – застенчиво ответила Соня и совсем неожиданно спросила: – Скажите, Андрей Павлович пишет вам?
– Вчера получила письмо от него. Пишет, что дела идут хорошо и он вполне счастлив.
Еще не окончив фразу, Наташа почувствовала: не так надо ответить Соне, этой милой девочке, которая, по-видимому, любит Андрея.
Соня выпрямилась, лицо стало непривычно жестким. Почти враждебно она сказала:
– Сомневаюсь, чтобы Родченко был счастлив.
– Почему? – удивилась Наташа.
– Вам лучше знать! – и Соня снова наклонилась к станку, давая понять, что разговор окончен.
Растерянная шла Наташа по заводскому двору. Горячий ветер швырнул ей в лицо пыль, смешанную с мельчайшими опилками. Она вынула носовой платок и приложила его ко лбу.
«Неужели Соня думает, что Андрей страдает из-за меня?»
Эта мысль больно уколола Наташу.
Днем она улучила минутку и еще раз зашла в цех, где работала Соня. При ярком солнечном свете особенно были заметны усталые лица рабочих.
Сонино лицо тоже успело потерять свежесть, смуглая кожа приняла землисто-серый оттенок.
Почему-то волнуясь, Наташа спросила:
– Когда вы кончаете работу? Я хочу пойти домой вместе с вами.
Удивление блеснуло в глазах Сони:
– Я работаю две смены, освобожусь в двенадцать ночи. Боюсь, это вас не устроит.
– Я зайду за вами сюда, – просто сказала Наташа.
Сегодня Наташа не дежурила в госпитале. На завод она пришла рано. С утра принимала больных, а когда прием окончился, осталась, чтобы выполнить задание Доронина. Парторг поручил ей выяснить: кто из рабочих хочет ехать с заводом за Урал. Это было необходимо для уточнения плана эвакуации. Наташу знали многие. Дочка Киреева выросла на глазах у всего завода. Сейчас с ней доверчиво делились переживаниями и сомнениями, советовались – подниматься ли с насиженного места.
– Ребятишки у меня маленькие и жена здоровьем не крепкая, что я с ними в чужих краях делать буду? – спрашивал Наташу пожилой рабочий-литейщик.
Наташа посмотрела на усталое лицо, заросшее рыжей с проседью бородой.
– Что вы, Потапыч! Разве мы в чужие края едем? Правда, на первых порах трудно придется. Но зато вы вместе со своими товарищами для фронта работать будете, для ускорения победы. На фронте не то наши герои переносят…
– Верно, дочка, – тихо сказал Потапыч.
В первом часу ночи Наташа вместе с Соней вышли из заводских ворот на пустынную улицу. Луна, полная и яркая, совсем по-мирному, широко лила голубоватый прозрачный свет на крыши, на асфальт.
Ласково обняв Соню за плечи, Наташа сказала:
– Соня, милая. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне хуже, чем я есть. В чем моя вина перед Андреем?
Соня заплакала горько, по-детски всхлипывая. Наташа терпеливо ждала.
Еще не оправившись от слез, Соня проговорила:
– Вы же знали, что Андрей Павлович любит вас, зачем вы его… мучили.
Соня снова заплакала. Когда она опять успокоилась, Наташа рассказала ей, что росла вместе с Андреем и с детства привыкла любить его, как брата.
– Поверь мне, Соня! – незаметно для самой себя переходя на «ты», продолжала Наташа. – Мне никогда и в голову не приходило, что Андрей может относиться ко мне иначе, чем к сестре.
– Слепая вы, Наташа! – грустно сказала Соня. – Я еще два года тому назад, когда была у вас на вечеринке, все поняла: вы были заняты Глинским, а Андрей Павлович с вас глаз не спускал.
– Соня! – Наташа осторожно взяла девушку под руку, – ты его любишь? Правда? Может быть, тебе поэтому кажется то, чего нет?
– Когда любишь, не ошибаешься, – возразила Сопя. – Я с ним в прошлом году в Москве случайно встретилась в метро. Он так похудел и изменился, больно на него смотреть. Я спросила, нет ли у него неприятностей на работе. Глаза у него были тоскливые, ко он ответил мне: «Нет, работа у меня очень интересная». Мне тогда все стало понятно.
Ночь была теплая, даже душная, ко Наташа поежилась от какого-то внутреннего холодка. Ночной разговор принял совершенно неожиданный оборот.
Надо было что-то сказать Соне, чтобы она снова не замкнулась. Наташа посмотрела прямо в освещенные луной большие глаза своей спутницы:
– Ты веришь, что Андрей всегда был для меня только любимым братом?
Ни минуты не колеблясь, Соня кивнула головой. Прощаясь, – они крепко поцеловались.
Оставшись одна, Наташа задумалась: сильная, чистая и прекрасная Сонина любовь… Наташе было и хорошо и тоскливо.
Она знала, с этой ночи Соня стала ее другом. Но Андрей? Неужели он действительно любит ее, Наташу, мучается из-за нее? Хороший, честный, талантливый Андрей… Ведь она любит его почти так же, как Виктора. Как все нелепо! А разве не нелепо вдруг начать разбираться в этой истории именно теперь.
На другой день она встала с тяжелой головой. Но счастливые полчаса, проведенные в обществе Степы, вернули ей обычное расположение духа. В госпиталь Наташа пришла, как всегда, свежая и бодрая. Тася Лукина встретила ее радостно. Они не виделись уже несколько дней.
– Сегодня получила письмо от Виктора! – Тася протянула маленький конверт.
– А я нет, – огорчилась Наташа.
– Мы к почте ближе живем, вам просто не успели доставить. – успокаивающе сказала Тася.
Виктор писал карандашом, неровным почерком и очень коротко: «Я счастлив, что скоро пойду уничтожать фашистских зверей. Сколько гнусных злодеяний творят эти мерзавцы, трудно рассказать. Знаю одно: я научился ненавидеть. Как хорошо, Тася, что на свете есть такие, как ты, светлые! До свидания!»
Когда Наташа вернула прочитанное письмо, Тася по школьной привычке засунула его за корсаж юбки.
Наташа не утерпела:
– Пойду позвоню Марфе Игнатьевне, узнаю – была ли почта? А ты, Тася, поставь пока термометры в четвертой палате.
В дежурную комнату Наташа вернулась сияющая.
– Можешь и не говорить, – улыбнулась Тася, – сама вижу: письмо есть.
– Есть, – весело подтвердила Наташа, – и не одно, а целых два: от Виктора и от папы.
Тасю вызвали в палату, и она ушла своей легкой походкой. Наташа посмотрела ей вслед. Она радовалась за девушку и гордилась ею. В госпитале Тася нашла свой родной дом и свое настоящее призвание. Внимательная и заботливая, ровная ко всем, молоденькая сестра умела уговорить самого капризного больного. Ее слушались и ей верили.
«Наше главное лекарство» – в шутку назвал Тасю палатный врач.
Пожилой майор, начальник госпиталя, как-то спросил, указывая глазами на проходившую мимо Тасю:
– Где вы, Наталья Николаевна, раскопали такое сокровище?
«С такой женой Виктор будет счастлив», – подумала Наташа.
После дежурства Наташа, как обычно, возвращалась домой вместе с Тасей. Им было по пути.
– Как думаешь – Румянцев выживет? – с тревогой спросила девушка.
У Румянцева, лейтенанта-пограничника, была гангрена правой ноги. Уже несколько дней Тася самоотверженно ухаживала за больным и в свое и в чужие дежурства.
Наташа вспомнила характеристику, данную Тасе палатным врачом, и крепко сжала ее руку.
– Обязательно выздоровеет! Ты его вылечишь!
– Что я, профессор? – сконфуженно улыбнулась девушка.
– Больше профессора, – шутливо заявила Наташа и добавила, удачно копируя голос и манеру палатного врача:
– Тася наше главное лекарство!
Тася остановилась и недоумевающе посмотрела на свою спутницу:
– Смеешься надо мной.
– Смеюсь?
Беря, что Тасю похвалами не испортишь, Наташа рассказала совсем смутившейся девушке, как высоко ценят ее в госпитале.
Когда они расстались, Наташа прибавила шагу: дома ее ждали дорогие письма.
В квартире была обычная за последнее время тишина. Сергей Александрович, как правило, возвращался поздно ночью. Наташа об этом не жалела. Она избегала разговора с мужем. Он очень тонко и умно вел наступление. Тема была одна и та же, только в разных вариантах: он, один из командиров военного производства, может «выйти из строя», если жена уедет на фронт, а сына увезут чужие люди. Где, в конце концов, окажется жена? Где сын? Это будет не жизнь, а что-то невозможное!
Сергей Александрович красочно и убежденно говорил о благих порывах, которые нередко приводят к краху неопытных людей, и, наконец, призывал Наташу к истинному самопожертвованию, к подвигу матери и жены.
Первые дни Наташа пробовала спорить с ним, убеждать. Но потом стала просто отмалчиваться.
Письма от отца и Виктора лежали в кабинете. Виктор был немногословен, но тон его письма был бодрый.
Николай Николаевич тоже писал коротко: он сообщал об эвакуации Марии Михайловны, детей и Катерины в Сибирь. Сам он летает. Часто бывает в Москве. Андрей вместе с ним.
Наташа перечитала письмо отца несколько раз. Ее взволновало известие об отъезде матери. Правда, из газет и рассказов приезжающих москвичей она уже знала о налетах на Москву, но почему-то была уверена, что мать останется с отцом. Очевидно, беспокойство за Верочку и Юрика заставило Марию Михайловну уехать в далекие и незнакомые места.
«Значит, не увижу маму», – огорчилась Наташа.
Она не переставала мечтать о встрече с семьей.
«Зато Сергей будет рад. Теперь он эвакуируется вместе со Степой».
От мысли о предстоящей разлуке с сыном у Наташи защемило сердце, но она постаралась отогнать ее. На заводе и в госпитале это удавалось ей. Но когда возвращалась домой и тихонько подходила к кровати спящего мальчика, мысль о разлуке снова овладевала ею, вызывая чувство тревоги.
