Текст книги "Киреевы"
Автор книги: Михаил Водопьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
С утра густые хмурые тучи обложили небо и плотно закутали дали. Пошел дождь, мелкий и надоедливый. Он, не переставая ни на минуту, монотонно шуршал по железной крыше. Глинский, полуодетый, тупо смотрел в окно воспаленными глазами. После бессонной ночи лицо его приняло землисто-серый оттенок, под глазами залегли темные круги.
Вчера он снова пережил муки ожидания. Когда вернулся с завода, Наташи дома не было. Сначала Сергей Александрович не беспокоился:
«Наверно, к Тасе ушла». Но приближалась полночь, а Наташа не приходила. Ему стало казаться, что повторяется тот вечер, когда он одиноко сидел у потухшего самовара, пока Наташу допрашивали в комендатуре. Квартиранты, как и в тот раз, отсутствовали.
«Но если Наташу задержали вторично, ее могут не выпустить. Вдруг немцы узнают, что она была знакома с Еленой Цветаевой. Наташа – гордая, не станет же она оправдываться, доказывать, что у нее нет никакой связи с партизанами».
Предположение перешло в уверенность. Глинский в отчаянии заметался.
«Надо сейчас же разыскать Виктора. Он может доказать, что Наташа – добрейшей души человек, только поэтому она так и заботилась о своих пациентах. Откуда ей могло прийти в голову, что этим воспользуются партизаны». – Глинский бросился к телефону и тут же опустил поднятую трубку:
«А если ничего страшного не случилось, и я своими преждевременными розысками навлеку подозрение? Да и Виктор не особенно надежный – слишком быстро он превратился в офицера гитлеровской армии. Наташа, к которой он раньше был так привязан, теперь уже стала ему не нужна. Ведь он даже и не пытался наладить родственные отношения. Нет, к Виктору обращаться опасно, – лучше подождать…»
В душе Сергей Александрович все же надеялся, что и на этот раз все окончится благополучно.
Время шло. И снова ужас охватывал Глинского:
«Наташа, что они делают с тобой…»
Ауэ и Бринкен вернулись под утро.
«У Кузьминых была вечеринка», – вспомнил Сергей Александрович.
Офицеры прошли к себе и не показывались. Сергей Александрович постучал к ним в дверь, но никто не отозвался. Повторить стук он не решился:
«Подведу Наташу, – лучше потерплю еще».
Терпеть не было сил. Глинский тихонько пробрался на кухню и разбудил Ганса. Денщик испуганно заморгал светлыми ресницами:
– Госпожа Глинская ушла вечером вместе с фрейлен Тасей. Не случилось ли с ними что-нибудь плохое?
Глинского передернуло от досады.
«Как это я не сообразил вечером же зайти на квартиру Лукиных. Если Наташи нет там, то Тася знает, где она. Но не будить же ее, как Ганса».
Прошло еще часа два. Сейчас уже можно было идти. Старуха Лукина, наверное, встает рано, хлопочет по хозяйству. Но Сергеем Александровичем овладела какая-то апатия – не хотелось ни двигаться, ни говорить, даже думать…
Голос Бринкена, донесшийся из столовой, подействовал на него, как электрический заряд. Через несколько минут Сергей Александрович в новом костюме садился за стол на свое обычное место. Офицеры удивленно посмотрели на него.
– Господин Глинский, вы, по-видимому, не особенно огорчены потерей? – насмешливо спросил Бринкен.
– Какой потерей? – вопросом на вопрос ответил Сергей Александрович.
Он побледнел до синевы и в первый момент слышал только биение собственного сердца.
– Разве вы не считаете для себя потерей то, что госпожа Глинская находится у партизан? – Бринкен испытующе смотрел на Сергея Александровича.
– У партизан? Вы смеетесь надо мной? – голос инженера дрогнул. Теперь он не сомневался: Наташу пытают в застенке, обвиняют в связях с отрядом Елены Цветаевой.
– Скверный был бы этот смех, господин Глинский, – вмешался молчавший до сих пор Ауэ, – очень скверный. То, что произошло, не смешно, а ужасно. Смеется над нами ваша жена. Она так ловко провела всех.
– Не говорите загадками, господин капитан, – попросил Глинский.
– Загадка уже разгадана. Разве вам неизвестно, что ваша жена вчера исчезла?
– Я ждал ее весь вечер и всю ночь, – глухо ответил Сергей Александрович. – Помогите мне, господин Ауэ, еще раз. Уверяю вас, жена ни в чем не виновата. Она слишком экзальтирована, иногда говорит лишнее. Но слова и дела – вещи разные.
– Бегство к партизанам – это, по-вашему, слово или дело? – грубо оборвал его Бринкен. – Установлено, что госпожа Глинская отнюдь не похищена насильно. Она скрылась вместе со своей подругой, чтобы избежать законного возмездия.
Сергей Александрович понял: офицеры говорят правду – Наташа действительно ушла к партизанам. Он воспринял это как неожиданный страшный удар.
«Уж лучше бы Наташу арестовали, – тогда у меня хоть была бы надежда выручить ее», – тоскливо подумал Глинский. На мгновение ему стало стыдно за такую мысль, но только на мгновение. Отчаяние овладело им. Он уже не обращал внимания на присутствие немецких офицеров и тихо стонал, словно от непереносимой физической боли.
Бринкен с бесцеремонным любопытством разглядывал инженера, словно видел его впервые. Ауэ подчеркнуто отвернулся и стал насмешливо насвистывать опереточный мотив.
– Что же теперь делать? Помогите! – умоляюще произнес Глинский. В глазах его светился слабый огонек надежды.
Офицеры реагировали каждый по-своему: Ауэ возмущенно пожал плечами и не удостоил инженера ответом. Бринкен, наоборот, уселся поудобнее, еще нахальнее уставился на Сергея Александровича и снисходительно заявил:
– Вероятно, господин Глинский, вас пугают возможные последствия? Конечно, наше командование не сразу простит вам преступление, совершенное вашей женой. Но вы хороший специалист, преданы нам, поэтому накажут вас не так уж строго.
– Наташа! Как ты могла так жестоко бросить меня! Ты же знаешь, что я не могу жить без тебя, – со стоном произнес Сергей Александрович, не обращая внимания на слова офицера.
– Фи! Какое малодушие, – рассердился Бринкен, – вы такой интересный мужчина, наше командование считает вас очень способным инженером. Великая Германия примет вас. Зачем же вам жена-большевичка, преступница? Успокойтесь, вам скоро предоставят возможность взять себе красивую женщину.
Сергей Александрович смотрел на Бринкена непонимающими глазами.
– Помогите мне вернуть мою Наташу – и я всю жизнь буду благодарить вас, – с рыданием вырвалось у него.
– Фи! – повторил Бринкен, – как это недостойно: мужчина плачет из-за… – Он грубо выразился в адрес Наташи.
– Советую, господин Глинский, выбросить из головы все эти глупости, – резко сказал Ауэ. – Вам следует подумать о своей репутации. Она сильно подмочена сейчас. А вашей африканской страстью вы окончательно погубите себя. Нам не нужен муж большевички. Если вы будете упорствовать, ваше место не на заводе, а в концлагере.
«Негодяи! Скоты!» – с бессильной яростью мысленно повторял Сергей Александрович. Он выскочил из-за стола, на ходу сказав:
– Извините меня, господа офицеры, мне плохо!
– Скорее поправляйтесь, – с оттенком угрозы бросил ему вслед Ауэ.
Вокзал был оцеплен войсками. На первом пути стоял длинный поезд, составленный преимущественно из товарных вагонов. Около вокзала собрался народ. Люди стояли молча, хмурые, отчаявшиеся. У многих женщин были покрасневшие от слез глаза. Несколько старух попытались прорваться на перрон. Солдаты прогнали их прикладами. Долго не затихали горькие причитания и приглушенные проклятия.
– Пустите проститься. Дочка – одна у меня! Весь свет в ней! – Старая женщина, прямая и крепкая, несмотря на свой возраст, ринулась на цепочку солдат и тут же упала от удара. Ее начали пинать сапогами. Встать уже не было сил, и старуха с трудом поползла. В этот момент поезд медленно двинулся, резкий паровозный свисток утонул в душераздирающих криках. Кричали в вагонах женщины, девушки и подростки. Надрывались криком провожающие.
Поезд уже ушел, а толпа у вокзала все не расходилась. Плач, стоны не затихали…
– Разогнать! – скомандовал офицер. Солдаты двинулись на толпу, началась давка.
– Что здесь происходит? – спросил Виктор Киреев ехавшего вместе с ним работника комендатуры.
– Русских баб отправляют в Германию, а родные их вой подняли.
– Можно подумать, что на смертную казнь провожают или хотя бы на фронт. Какой идиотизм!
Он собирался рассказать о том, что видел на привокзальной площади, полковнику Роттермелю, но тот встретил его сухо-официально. Заметно было, что настроение у коменданта неважное. Последние дни Роттермель начал смотреть мрачно на будущее. Сводки об отступлении немецкой армии на Восточном фронте приводили его в замешательство. А когда эти сводки, отпечатанные в подпольной типографии, начали появляться в витринах для объявлений, на стенах домов, на заборах, – он зверел от бешенства. По его приказам тюрьмы переполнялись виновными в неуважении к оккупантам, в распространении слухов о близкой победе русских и заподозренными в связи с партизанами. И все же за последнюю неделю два склада с боеприпасами взлетели на воздух, фашистский эшелон свалился под откос. Только вчера на строго засекреченном аэродроме подорвались несколько фашистских самолетов на собственных бомбах. При проверке причин взрыва были обнаружены мины. Однако советские патриоты действовали так умело, что гитлеровцам не удалось зацепиться за ниточку и распутать клубок. Люди Цветаевой действовали неожиданно и смело. По-видимому, у них были надежные, крепкие связи с местным населением – несколько человек арестованных по дороге в тюрьму были отбиты во-время явившимися партизанами. После того как начальник гестапо сообщил Роттермелю, кто были эти арестованные, – комендант рвал на себе волосы:
– Поймать главарей и так преступно-глупо упустить их!
Он приказал расстрелять охрану, проворонившую беглецов. Но легче от этого ему не стало.
– Партизаны наглеют из-за таких безмозглых трусов, как вы! – кричал он на своих подчиненных.
Дисциплинарные взыскания сыпались щедро. Даже Ауэ, бывший, благодаря своим родственным связям с комендантом, на привилегированном положении, тоже поблек и потерял свой независимый вид.
…Карательные отряды прочесывали леса, но партизан так и не обнаружили. Те словно сквозь землю провалились. Лейтенант Киреев после похищения его сестры и Таси Лукиной обращался к коменданту с просьбой послать его на поиски отряда Елены Цветаевой.
– Разрешите взять один танк и сотню бойцов, – просил он, – я же танкист. А в этих лесах знаю каждый кустик. От меня никто не спрячется.
Однако полковник Роттермель не давал согласия. Трудно было понять: то ли он не хотел рисковать жизнью своего переводчика, к которому уже успел привыкнуть, – Киреев считался его любимцем, – то ли комендант не решался доверить такую операцию русскому.
Так или иначе, а хорошо продуманный и тщательно подготовленный Киреевым совместно с Дорониным план срывался. Настаивать было рискованно – можно вызвать подозрения. Виктора это очень тревожило. Он уже мысленно видел картину боя в лесу: танк, неожиданно повернутый против гитлеровских солдат, стремительный налет партизан под командой Егорова. А потом… Он сможет сбросить маску и остаться в отряде. Какое это счастье стать снова самим собой, не следить за каждым своим словом, жестом, не бояться выдать себя взглядом. Стыдно признаться, но он так смертельно устал… А Тася? Что, если ненависть, отвращение к предателю навсегда опустошат ее душу и он не сумеет пробудить в ней прежнее чувство? А его чувству нет границ – мир тесен для него. Он-то именно так и любит Тасю!
О Тасе подумал Виктор и сейчас в кабинете коменданта:
«Какое счастье, что эти скоты уже не в силах протянуть к ней свои грязные лапы».
– Что нового, лейтенант? – прервал его думы Роттермель. Виктору была поручена негласная работа: выявлять в городе «опасные элементы».
«Хотя местные жители и ненавидят Киреева, но все же он русский, при случае с ним скорее разоткровенничаются», – рассуждал комендант. Ему хотелось проверить самому и доказать гестапо полную лояльность своего переводчика.
Виктор сначала забеспокоился. Но, получив разъяснение от Доронина, понял: его работа осложнилась, стала более трудной, ответственной, опасной – и все. Нина передает ему списки лиц, которых желательно уничтожить. Он выбирает из этого списка одного – двух. Действует осторожно, и только в том случае, если обстановка благоприятствует. В итоге уже удалось избавиться от нескольких провокаторов и в то же время Роттермель остался доволен.
Сейчас Виктор с явным сожалением ответил на вопрос коменданта:
– Ничего нового, господин полковник.
В кабинет вошел городской голова Шулейко. Бледный от испуга, он дрожащим голосом попросил коменданта дать ему вооруженную охрану и на дневные часы.
– Почему? – удивился Роттермель.
Шулейко протянул лист бумаги, исписанный крупным детским почерком. Комендант прочел вслух. Партизаны грозили возмездием, если городской голова не будет честно защищать интересы населения.
– Я нашел это на своем письменном столе, – с трудом выговорил Шулейко. Виктор презрительно усмехнулся:
– Подобные декларации я уже получал несколько раз, и тоже с доставкой на дом. Они отправлялись мною незамедлительно куда следует: в помойное ведро. А вы такими пустяками морочите голову господину коменданту.
– Разве подобная дерзость не заслуживает внимания господина фон Роттермеля, – искательно возразил Шулейко, повернувшись в сторону Виктора.
Тот молча пожал плечами. Ни в грош не ставил Виктор трусливого подхалима Шулейко, мечтавшего сделать карьеру у оккупантов и поэтому готового на любые услуги для них. Он давно уже утратил и свой гонор и свой блестящий вид.
– Почему вы молчали об угрозах партизан? – напустился на Виктора комендант, когда Шулейко, получив разрешение на охрану, ушел, низко кланяясь.
– Я могу только повторить: мне было стыдно поднимать тревогу, отнимать у вас время из-за таких пустяков.
– Смелость – прекрасная вещь, но потрудитесь найти ей другое применение, – сухо оборвал комендант и, раздражаясь, прикрикнул: – Вы ослепли, лейтенант?! Партизаны наглеют с каждым днем. Наши люди не успевают срывать листовки, расклеенные не только на окраинах, но и в центре города. У вас в квартире безнаказанно побывали партизаны или их подручные, а вы считаете это пустяком, не стоящим моего внимания?! Непростительное легкомыслие. Мальчишество!
Немного успокоившись, он сказал:
– Надо найти более полезное применение вашей храбрости, лейтенант. Завтра поздно ночью ожидается прибытие обоза с продуктами из дальних районов. По моему приказу в лесу по пути следования обоза будут расставлены дозоры. Отберите надежных людей и проверьте эти дозоры. Сейчас, когда русским немного подвезло на фронте, некоторые наши солдаты распустились. Возлагаю на вас ответственность за благополучную доставку продуктов до железнодорожной станции.
Виктор приложил все усилия, чтобы скорее уйти из комендатуры. Ему было необходимо поставить в известность своих и договориться, как действовать, как извлечь из этого поручения возможно больше пользы.
Мрачное настроение снова охватило Виктора. Он будет в лесу, рядом со своими, советскими людьми, и останется для них тем же мерзким предателем. Эта новая встреча даст партизанам новую пищу для разговоров о продажном шкурнике Викторе Кирееве. Наташа и Тася будут молчать, страдать и ненавидеть. Виктор подавил невольный вздох:
«Чуть потянуло свежим ветерком – сразу раскис».
Он подтянулся и вышел ровным шагом уверенного в себе человека. В этот час улицы в центре города были еще многолюдны. Встречные жители заметно сторонились лейтенанта Киреева. Он, казалось, не обращал на это внимания, на его лице застыло высокомерно-презрительное выражение.
– Ишь какой задавала! Прямо фашист! – крикнул прямо в лицо Виктору плохо одетый подросток, – и тут же юркнул в проходной двор. Виктор небрежно махнул рукой и пошел дальше. Он был занят своими мыслями, но все же его внимание привлекло странное поведение многих прохожих: они отворачивались от расклеенных всюду объявлений, несколько человек прошло боком, не оглядываясь.
«Приказ коменданта в действии», – вспомнил Виктор.
Вчера Роттермель, взбешенный появлением сводок Советского информбюро на стенах домов, приказал оповестить жителей города: тот, кто осмелится читать листовки партизан, будет расстрелян на месте.
Виктор еще не знал, что сегодня рано утром солдаты схватили семилетнего мальчика в тот момент, когда он, шевеля губами, старательно водил пальцем по строчкам с воззванием к жителям города не подчиняться оккупантам. Солдаты, точно выполняя приказ, пристрелили малыша и ушли, оставив труп около деревянного щитка с объявлениями.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯНочь… За городом – тишина. Ровным густым слоем лежит темнота, не нарушаемая ни одним движением, ни одним звуком. Сливаясь с темнотой, бесшумно двигается маленький отряд. И лейтенант Киреев, и его солдаты одеты в маскировочные костюмы. Неожиданно возникают они перед дозорными, едва слышно раздается пароль, и снова все смолкает.
Отряд углубляется в лес. Уже проверены все дозоры. Ударом приклада разбужен уснувший на посту солдат. Завтра его ждет тюрьма, а может быть, и смерть. Так сказал лейтенант Киреев. Солдат стоит и дрожит не то от холода, не то от страха…
Виктор окончил проверку дозоров и теперь ждет обоз с продуктами, чтобы сопровождать его на станцию. Но в лесу по-прежнему тихо.
«Наверно, Саша Егоров со своими людьми уже близко, может быть, тоже притаился в темноте, ждет. Ребята, конечно, недовольны, что придется оставить фашистам столько продуктов. Но что же поделаешь? Такова на этот раз цена моей „репутации“! А вдруг даже после такой щедрой платы мне не удастся увести танк? Но теперь уже все равно я не имею права менять план действий. Скорее бы только…»
Наконец в ночи послышался неясный скрип многочисленных колес, приглушенный говор немецких солдат. И сразу лес зашумел: раздались беспорядочные выстрелы. Партизаны окружили обоз. В темноте не было видно, какое количество людей нападает. Выстрелы раздавались с разных сторон. Охрана залегла в кюветах дороги и оттуда пыталась отстреливаться без надежды на успех. Тут-то и выступил из засады крошечный отряд лейтенанта Киреева.
– Первая рота – в тыл партизан! Вторая за мной! Замкнуть кольцо! – во всю силу своих легких скомандовал Виктор, бросаясь туда, где шла нерешительная перестрелка.
Весь отряд Виктора состоял из двадцати пяти солдат. Но кто разберется в лесу, плотно укутанном тьмой, двадцать пять или двести человек привел с собой лейтенант Киреев. Во всяком случае партизаны немедленно бросили обоз и поспешно исчезли.
…Рассказ о ночном происшествии в лесу просочился в город очень быстро. Виктор стал героем дня. Одни отзывались о нем с ненавистью, другие с восторгом.
– Вы слышали, как ваш родственник заслужил благодарность господина коменданта? – спросил Сергея Александровича Бринкен. – Способный человек лейтенант Киреев, хотя и русский. Теперь его к награде представят, – нотка зависти проскользнула в голосе обер-лейтенанта.
Глинский ничего не знал и с интересом выслушал всю историю с начала до конца. В первый раз за эти дни он оживился. Виктор в чести у командования, значит, с его помощью можно добиться многого, – это – во-первых. А во-вторых, – Виктор лично способен на такой храбрый поступок, как схватка с партизанами. Очевидно, ему по-прежнему «море по колено». Если бы он только захотел помочь…
Со дня исчезновения Наташи Сергей Александрович старался реже встречаться со своими квартирантами-эсэсовцами. Уходил на завод, когда они еще спали, и возвращался поздно ночью. В работе он искал забвения. Работал много и успешно.
«Для кого?!» – мелькал иногда страшный вопрос.
Оккупанты по-своему истолковали его рвение: хочет заслужить прощение и прежнее доверие.
После бегства Наташи Сергея Александровича перевели на другую, менее важную и хуже оплачиваемую работу. Но он не обратил на это внимания. Мысли его всецело были заняты только одним: что предпринять, чтобы снова быть вместе с Наташей. Ради нее он тоже ушел бы к партизанам, но где и как их найти? А главное: там, конечно, сразу выплывет наружу его обман. Наташа узнает, какой он «подпольщик» и откажется от него навсегда.
Сергей Александрович вспомнил первые дни оккупации, когда он тоже был один, без Наташи. Тогда он метался и тосковал, не зная, что с ней, что с сыном. Но в те дни ему все же было легче, он еще не завяз в липкой паутине лжи и предательства. Все-таки он и сейчас еще не сдастся. Попытается вернуть Наташу. Виктор – вот кто может помочь ему.
Лейтенант Киреев был удивлен визитом своего шурина, однако принял его вежливо, даже послал денщика в магазин за вином.
Сергей Александрович начал с поздравлений. В глазах Виктора мелькнул былой насмешливый огонек:
– Я очень польщен, что мои скромные боевые успехи привели вас в мою обитель. До сих пор вы не решались удостоить меня своим посещением.
Сергей Александрович забормотал что-то совсем невнятное. Виктор невозмутимо ждал.
С трудом подбирая слова, Глинский изложил цель своего прихода. Он не скупился на комплименты, – ведь теперь Виктор был его единственной надеждой.
– Правильно я вас понимаю? Вы просите меня силой или хитростью изъять от партизан Наташу и доставить ее сюда, в город? – спокойно, слишком спокойно спросил Виктор.
– Прошу вас, даже не прошу – умоляю: верните мне Наташу любым путем, и я всю жизнь буду вашим неоплатным должником, – горячо сказал Глинский. От волнения он совсем не замечал, как неузнаваемо изменилось лицо его собеседника.
Виктор вскочил, сжимая кулаки:
– Я порвал с сестрой все родственные связи. Она ненавидит меня, считает заклятым врагом. Но я не хотел бы видеть ее на виселице. А вы? И это называется «любовь». Позор! Вы отвратительный эгоист!
– Вы не поняли меня! – хватаясь за соломинку, крикнул Глинский. – Я сделаю все, чтобы вымолить Наташе прощение. Я уверен, что она сейчас сама жалеет об опрометчивом поступке. Ей не место в лесу среди огрубевших, одичавших людей. Помогите вернуть ее в культурную обстановку, еще раз прошу вас.
– Вон, мерзавец! Сию минуту вон!.. – голос Виктора гремел с такой силой, что в ответ зазвенели на столе хрустальные рюмки.
Сергей Александрович сорвался с места и бросился к выходу. В подъезде он столкнулся с денщиком Виктора. Тот держал в каждой руке по бутылке и недоумевающе посмотрел на гостя.
Как избитый пес ползет в свою конуру, так и Глинский вернулся домой. Больше всего на свете он боялся, что его в таком состоянии увидят его квартиранты. Поэтому он с необычной для него осторожностью вставил ключ в замочную скважину и, бесшумно открыв двери, на носках добрался до спальни. Никто не заметил его возвращения. Оба офицера были дома. Они продолжали говорить так громко, что некоторые фразы доносились до слуха Сергея Александровича, но не доходили до его сознания. Он был весь во власти только что пережитого: получилось, что Виктор, предавший Родину, давно потерявший облик советского человека, друг фашистских офицеров, – оказался морально выше и чище, чем он, инженер Глинский. Виктор прав, тысячу раз прав: если Наташу силой вернут сюда, – ее сразу же арестуют, замучат, повесят. На прощение рассчитывать нельзя: от Наташи не добьются покорности и она не выдаст товарищей, а в глазах фашистского командования – это страшное преступление. Как же он сам не подумал об этом? Мог своими руками обречь Наташу на верную смерть. Но где же выход? Неужели выхода нет? Если Наташа потеряна навсегда – в чем же смысл его жизни? Как могло получиться, что Наташа и он оказались в разных, враждебных друг другу мирах? Ведь он так любит ее!
Еще и еще раз Сергей Александрович пытался найти лазейку, которая привела бы к Наташе. Со дня на день он ждет сына. Степа пока облегчит ему мучительное ожидание встречи с женой. Как бы ни кончилась война, куда бы она их ни раскидала, – он сумеет найти жену, мать своего ребенка. Это его право. И если он придет к ней вместе со Степой, покорный, любящий, возможно, Наташа и простит его. Ведь война с ее ужасами тогда будет позади. Может быть, он сумеет вернуть хотя бы кусочек счастья.
…Голоса офицеров становились все громче и громче. Видимо, их увлекла тема разговора. До Сергея Александровича долетела фамилия Киреева, на этот раз он прислушался.
– Нет, и среди русских, пусть редко, но все же есть люди, которых можно принять в наше общество. Лейтенант Киреев еще резок, не совсем уступчив, но это естественно: он молод и в свое время получил большевистское воспитание. Его придется перевоспитать. Он стоит того, чтобы им заняться. Чертовски талантлив и смел, – говорил Ауэ. – К сожалению, этого нельзя сказать про его родственника, инженера Глинского, – небрежно бросил он.
– Не понимаю, почему продолжают церемониться с этим слизняком? – сказал Бринкен.
– Все-таки он знающий свое дело специалист. Благодаря этому приносит нам существенную пользу. Иначе его давно уже вздернули бы для устрашения жителей вместо большевички-жены, о которой он не перестает плакать. Я хотел вчера послать к нему Фридриха Томфорде с сообщением, что его сын погиб, ко решил обождать – моторы сейчас особенно нужны, а это жалкое существо из-за своих глупых переживаний может совсем выйти из строя.
Сергей Александрович скачком очутился в комнате офицеров. Он не думал в этот момент ни о чем другом: сына нет и пропала последняя надежда на примирение с Наташей.
– Мой Степа?! Что с ним?! – крикнул он прямо в лицо офицерам.
– Подслушивать недостойно порядочного человека, господин Глинский, – с презрением сказал Ауэ. Он первый пришел в себя после неожиданного появления инженера.
– Из-за подохшего щенка, ублюдка большевички, поднимать шум! Позор! Убирайтесь-ка вон отсюда! Сию же минуту! – заорал Бринкен.
– Бон! – негромко повторил Ауэ. Он снял со стены стек и толкнул им Сергея Александровича в плечо.
Глинский не помнил, как очутился у себя в спальне.
– Степа! Степа! – он скрежетал зубами от боли. Сначала он ни о чем не мог думать, только о потерянном сыне. Потом вспомнил: сегодня его дважды выгнали, как паршивую собаку.
За окном стояла глухая ночь. Сергей Александрович лежал в ярко освещенной спальне. Он не раздевался, даже не снял ботинок. Все равно заснуть бы ему не удалось. Вокруг была пустота, страшная, давящая пустота. Когда-то, давно-давно, у него были жена, сын, интересная работа, коллектив людей, уважающих его. А сейчас он – лакей, прислуживающий врагам своей Родины. Остаться и впредь на положении лакея? Был момент, когда он готов был на это – верил, что другого выхода нет и не может быть. Правда, он тогда рассчитывал, что будет равноправным членом общества, как ему казалось, «культурных и гуманных людей». За последние дни он успел убедиться, какова у них культура и насколько они «гуманны». Сейчас, когда оккупантов начали бить и они уже больше не могут рядиться в тогу милостивых победителей, – их мерзкое звериное нутро выползает наружу. Сергей Александрович уже понимал – советские люди идут к победе и на фронте и в цехах заводов. А когда придет эта победа, завоеванная руками миллионов, что скажет своим соотечественникам он, инженер Глинский, которому советская страна так щедро дала знания? Всю войну он живет тихо, спокойно, с собственной машиной, работает на фашистов, помогает им. Разве это можно когда-нибудь искупить? Разве можно простить? Ведь он – предатель!
Почему он попал в такой страшный тупик? Трудно было ответить на этот вопрос. Мысли, одна беспощаднее другой, приходили в голову. Ему вспомнилось и его восхищение всем иностранным, и высокомерное пренебрежение к окружающим людям. Да, своих людей, близких, кровных, он не умел ценить! Ему казалось, что он способнее, умнее, образованнее своих товарищей, привык смотреть на них сверху вниз. Если его одергивали, считал это несправедливостью, плохо замаскированной завистью. Так и жил для себя, для своей карьеры. Многие считали его эгоистом. Что ж, видно, так именно и было. А тут эта встреча с Наташей, перевернувшая все в его жизни. Он и сам не мог понять, почему вдруг жизнерадостная сероглазая девушка стала для него дороже всего на свете. Он нравился женщинам. Среди его поклонниц были и более красивые, чем Наташа. Но они только льстили самолюбию, а не затрагивали сердца. А как затронуть сердце Наташи? Этот вопрос он задал себе, когда понял, что полюбил.
Наташа ему симпатизировала, охотно бывала в его обществе – и только. Он боялся, что не добьется от нее взаимности. Наташа жила слишком спокойной и счастливой жизнью. Ничто ни разу не омрачило ее детства, ее юности. А тут еще выяснилось: у него есть соперник, и опасный соперник – инженер Родченко. Никто не говорил об этом, но разве от любящего человека утаишь. Не было для Сергея Александровича тайной и то, чего не понимала сама Наташа: она тянулась к Андрею Родченко. Вот тут-то и началась борьба за Наташу. Но успех был еще совсем незначительный, когда он случайно узнал семейную тайну Киреевых.
– Сама судьба идет мне навстречу, теперь-то я завоюю Наташу, – решил Глинский. Любовь ослепила его. Колебался он недолго…
Мысль о том, что вдруг Наташа узнает о доносе, первое время преследовала его, отравляла счастье. Потом постепенно он успокоился. И вот все всплыло с новой силой. Сергей Александрович с отчаянием думал сейчас о том, что свою жизнь с Наташей он построил на обмане. Обманом женился на ней, обманом пробудил у нее чувство восхищения смелым подпольщиком. А служба у оккупантов, на которую он пошел из-за трусости, из-за той же, как ему казалось, любви к Наташе? Но как непрочен такой фундамент! Вот все уже рухнуло, и он оказался погребенным под осколками. Жить дальше? Если ему даже удастся встретиться с Наташей, – она прогонит его, так же, как гнали его сегодня Виктор и офицеры. Одного этого достаточно, чтобы покончить все расчеты с жизнью, собственной отвратительной жизнью.
Хорошо, предположим, он не решится умереть сейчас. Что же ждет его завтра? Опять идти на завод, тянуть рабочих, тянуться самому ради победы «великой Германии» над советской Россией. Теперь, когда исчезла надежда вернуть любовь Наташи, все стало бессмысленным и непосильным, а главное страшным. Страшно смотреть в глаза рабочим, страшно говорить с фашистами, страшно встречаться с ними…
За окном по-прежнему была непроглядная ночь. Сергей Александрович приподнял край занавески и тут же опустил ее.
Когда же наступит рассвет?
А впрочем, к чему? Ночью еще лучше. Он посмотрел на большой крючок, вбитый в стену. Здесь когда-то висели старинные бронзовые бра. Наташа попросила их снять.
«Надо что-то написать… Но кому? Наташе?.. Все равно до нее не дойдут последние его слова, Бринкен и Ауэ распечатают письмо к жене, будут издеваться».
