Текст книги "Киреевы"
Автор книги: Михаил Водопьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
Прошло три месяца после совещания в Наркомате авиационной промышленности. Киреев снова радовался и успеху своего воспитанника и тому, что вопрос о двигателях для «К-2» разрешался удачно. Комитет Обороны вынес решение о постройке грузового гиганта. Сейчас Николай Николаевич спешил на подмосковный экспериментальный завод, где будет создаваться его самолет.
Ехали по шоссейным дорогам, обтекающим Москву. Шофер осторожно вел машину по незнакомому пути. Вслед за ранними зимними сумерками быстро пришла темнота. Шел снег, крупные влажные хлопья кружились перед ветровым стеклом, и мерно тикающий «дворник» был бессилен бороться со все усиливающимся снегопадом. Сквозь узкую щель, прорезанную в фанере, закрывавшей по всем правилам маскировки автомобильную фару, пробивался слабый луч и таял в двух шагах от машины. В деревнях и рабочих поселках, мимо которых проезжали, нигде не мелькнул огонек. Только кое-где на крыше дома из трубы вылетала искра и, подхваченная ветром, тут же гасла.
– Вот и опять в дороге… Сколько километров мы с тобой каждый день «глотаем»? Все ездим и ездим, – обернувшись к Родченко, сказал Николай Николаевич, сидевший рядом с шофером.
– Путешествуем в самом деле много, – отозвался Андрей, – то в гарнизон, то в институт, то на один завод, то на другой. А толку пока маловато.
– Ну, это ты оставь, – возразил с улыбкой Николай Николаевич, – сегодняшней поездкой, например, я доволен.
Киреев был в великолепном настроении. Всего час назад он и Андрей покинули испытательную станцию института, в котором Родченко «доводил» свои дизельные моторы. Авиадизель за номером 0117, проходивший уже последние испытания, мелко и ровно дрожа, работал на стенде непрерывно четыреста первый час. Вел он себя безукоризненно, ни разу даже не «чихнул».
Лютые морозы стояли зимой сорок второго года на русской земле. Воробьи замерзали на лету. Гибли яблоневые и вишневые сады.
Когда машина останавливалась, шофер выходил и, топая валенками по снегу, искал вдруг исчезнувшую дорогу. Киреев не только чувствовал, но и слышал мороз – жалобно гудели натянутые до предела провода, трещали телеграфные столбы, тонко и нудно свистел ветер. Захлопывалась дверка, в машине снова становилось тепло. Николай Николаевич начинал дремать.
– Есть какие-нибудь вести от Виктора и Наташи? – вопрос Андрея вывел Николая Николаевича из дремоты.
– Нет ничего. Виктор не всегда имеет возможность писать письма, на фронте это естественно, а вот что с Наташей, ума не приложу. Эвакуироваться с заводом она не успела – это я знаю определенно, Мария Михайловна тоже последнее время не получает писем. Меня успокаивает только то, что Наташа не одна. С ней муж, заботливый и очень любящий. Я хочу надеяться на лучшее.
Андрей промолчал.
Киреев уткнулся в воротник полушубка и опять забылся в полусне. Андрей не мог заснуть. Николай Николаевич невольно разбередил незаживающую рану.
«Любящий муж, а она, Наташа, любящая жена», – зло подумал он, мысленно рисуя картины семейного счастья Глинских. Но разве об этом надо думать сейчас, когда неизвестно, где Наташа, что с ней? Он, Андрей, бессилен помочь. Прав Николай Николаевич, – все-таки хорошо, что с Наташей муж.
На рассвете добрались, наконец, до соснового леса, в глубине которого незадолго до войны был построен экспериментальный завод. Длинная аллея вела к высокому белому забору (летом его перекрашивали в зеленый цвет), за которым были раскиданы приземистые, одноэтажные цехи, жилые дома и бараки. Огромные «корабельные» сосны смыкали свои лохматые ветви над строениями.
Киреев сразу оценил выгодную естественную маскировку завода. Тут нечего бояться бомбежки с воздуха.
С любопытством осматривал он место, где ему придется теперь проводить большую часть времени. Сюда переводится из Москвы его конструкторское бюро, здесь он будет работать сам, наблюдая за постройкой «К-2».
Киреева, по-видимому, ждали. Дежурный комендант после необходимых формальностей провел его в хорошо утепленный и просторный барак, предназначенный для конструкторского бюро. Там уже стояли чертежные столы.
Для жилья инженеров и чертежников были отведены здесь же в бараке небольшие комнаты, похожие на вагонные купе. Низенькие койки, покрытые пушистыми зелеными одеялами, еще больше увеличивали сходство с железнодорожным вагоном.
– Места плацкартные, – пошутил Андрей.
Кирееву понравился барак, аккуратно оштукатуренный и чисто выбеленный. Хорошее впечатление произвел на него и весь завод, который он обошел вместе с директором. Нигде ни одной кучи старого негодного металла. Начиная от кабинета директора и кончая инструментальной кладовой цеха, везде была прямо стерильная чистота. Со станков не сошла еще лакировка. Люди работали в одинаковых синих халатах. Было необычно тихо, только неумолчно стрекотали, словно кузнечики в июне, пневматические молотки, которыми клепали дюралюминиевые фюзеляжи опытных машин. Чувствовалось, что строители и руководители завода продумали каждую мелочь, предусмотрели все возможное, чтобы на этом небольшом по размерам, но оснащенном передовой техникой предприятии было можно производительно трудиться.
– Отлично оборудованное рабочее место, – коротко резюмировал Николай Николаевич свои впечатления.
На заводе работали преимущественно пожилые, степенные, знавшие цену своему мастерству высококвалифицированные рабочие. Инженерно-технический персонал, наоборот, состоял из очень еще молодых специалистов.
Быстро договорились о переезде конструкторского бюро, о предстоящей работе и, попрощавшись с радушными хозяевами экспериментального завода, снова двинулись в путь.
Вновь замелькали по сторонам шоссе сугробы и подмосковные деревни. Киреев спешил на другой завод, где на «К-1» заменяли дизели бензиновыми моторами.
В Москву вернулись усталые, но довольные.
– Привет странникам, скорей им пунша с дороги! – приветствовал Николая Николаевича и Андрея Юрий Петрович Соколов. Он только что пел, и сильный голос его был слышен в передней, когда Киреев открыл ключом входную дверь.
– А вы здесь не скучаете! – заметил Андрей, стаскивая с плеч заиндевевший полушубок и заглядывая в столовую.
На диване сидела Ляля Слободинская и рядом с ней незнакомая девушка в нарядном пушистом джемпере.
Смущенная неожиданным появлением хозяев квартиры, Ляля залепетала:
– Знакомьтесь, пожалуйста! Это моя подруга, Тамара. Мы в институте вместе учились, а сейчас вместе работаем в редакции… Анна Семеновна уже спит. А нам хотелось немножко повеселиться, мы и пришли в вашу квартиру. Вы не сердитесь, Николай Николаевич?
– Пожалуйста, – вежливо ответил Киреев. Тамара внимательно посмотрела на него и чуть скривила не то в улыбке, не то в усмешке свои ярко намазанные «модной» лиловой краской губы.
Николаю Николаевичу было неприятно, что дочка Слободинского так и осталась в Москве. Но отправить ее самолетом не удалось, ехать поездом она не решалась.
– Лучше я еще немножечко подожду. Авось, на мое счастье, самолет все-таки полетит туда, к нашим. Поездом ехать долго и страшно, – упорно твердила Ляля. Все попытки уговорить ее оказались напрасными.
«В конце концов эта Ляля – взрослый человек, даже замужем успела побывать. Я сделал все, что от меня зависит… Не насильно же отправлять ее к родителям», – рассердился Николай Николаевич.
Ляля уже давно решила не уезжать из Москвы. Зачем? Устроилась она совсем неплохо, ее временно приютила Анна Семеновна. Ляле спокойно жилось с этой доброй, заботливой женщиной, взявшей на себя все хозяйственные хлопоты. Постепенно она стала прежней Лялей – беспечной, кокетливой, и все больше и больше привлекала подполковника Соколова. Когда Юрий Петрович бывал в Москве, а случалось это не так уже часто, он почти все свободные вечера проводил в обществе Ляли. Вместе они бывали в театре, в кино. Соколов любовался тоненькой фигуркой девушки, ее золотистыми локонами, светло-голубыми глазами.
Красивый, мужественный летчик в свою очередь нравился Ляле, и она сначала даже считала себя немножко в него влюбленной.
«Неплохо бы заполучить такого мужа, – подумала Ляля. – Он совсем из другого теста, чем мой Григорий Михайлович. Соколов добрый, внимательный, всему, что я ни скажу, верит. И материально выгоднее, чем быть женой какого-то чуть ли не рядового инженера. И как меня угораздило выйти замуж за Григория Михайловича, пожилой, некрасивый… Я-то была уверена, он на руках меня носить будет, все капризы исполнять. А он, старый дурак, вообразил, что буду с ним сидеть, а, может быть, еще и носки ему штопать».
Ляля вспомнила: муж, вскоре после того как они зарегистрировались, попросил ее вежливо, но в категорической форме изменить образ жизни, прекратить почти ежедневные вечерние прогулки с шумной компанией, пикники, ужины в ресторанах.
– Ты замужняя женщина, – сказал он, – зачем окружать себя мальчишками, да еще с плохой репутацией уличных донжуанов. Ты меня делаешь посмешищем перед знакомыми и сослуживцами.
Ляля ответила с видом оскорбленной королевы:
– Как вы смеете делать мне какие-то замечания?! Так-то вы платите мне за мою молодость, красоту! Что я вообще от вас хорошего видела? Четыре отреза, часики и одно колечко… Подумаешь! Очень мне нужны эти нищенские подарки…
– Причем тут подарки? – удивился Григорий Михайлович.
– Все причем, – сердито буркнула Ляля. – Я вовсе не намерена скучать дома, не для этого я выходила замуж.
Григорий Михайлович вышел молча. На другой день он уехал в командировку. Во время его отсутствия Ляля очень весело проводила время. Ей не хватило денег на наряды и развлечения, и она стала продавать редкие ценные книги из библиотеки мужа.
– Ты с ума сошла, Ляля? – возмутилась тетя. – Какое ты имеешь право?
– Муж – мой, значит, и книги мои, что хочу, то с ними и делаю. Да и к чему столько книг? Еще иного осталось, хватит! – беспечно заявила Ляля.
Григорий Михайлович вернулся через полтора месяца и на другой же день начал хлопоты о разводе. Тетя, возмущенная Лялиным поведением, отказалась принять ее к себе, пришлось Ляле снять комнату… Она искренне считала себя обиженной и решила в дальнейшем быть осторожной в выборе мужа. А пока Ляля хотела найти нетрудную и интересную работу – нельзя же жить в Москве во время войны, ничего не делая.
Ей повезло. Она встретила на Петровке знакомую студентку. Тамара, так звали знакомую, хорошо знавшая английский язык, недавно начала работать корректором в редакции журнала «Москоу Ньюз».
– Приходи к нам в редакцию, может быть, удастся тебя устроить на работу, – пообещала Тамара.
«Работать в редакции, да еще английской газеты, это – шикарно!» – подумала Ляля и не преминула воспользоваться приглашением Тамары.
На нее произвел впечатление редакционный особняк, построенный каким-то фабрикантом в начале нынешнего столетия в модном тогда стиле модерн. Широкая мраморная лестница, лепные потолки, отделанные резными дубовыми панелями кабинеты, – нет, право, неплохое место для работы! В редакции, кроме заведующих отделами и корреспондентов, говоривших и писавших по-русски, работала большая группа переводчиков мужчин и женщин. Это были люди, приехавшие в Советский Союз уже давно, многие из них участвовали у себя на родине в борьбе за демократические свободы. Сейчас, сидя за своими портативными машинками, трещавшими со скоростью пулемета, они переводили «с листа» русский текст на английский. Работники «отдела переводов» курили не папиросы, а трубки, по особому завязывали галстуки, – все это казалось Ляле привлекательным.
Через несколько дней Ляля вышла на работу. Она работала старательно. Тамара сразу же предупредила ее: «Главный редактор у нас строгий, будешь бездельничать – выгонит в два счета». Но Ляля все-таки находила время, чтобы поболтать с посетителями.
В редакцию иногда заходили «на огонек» иностранные корреспонденты, и каждый из них считал своим долгом сказать какой-нибудь комплимент Ляле. Чаще других бывал здесь плечистый и шумный журналист Бен, представлявший в Советском Союзе одно из иностранных телеграфных агентств. Бен немного знал по-русски и всячески старался заслужить репутацию «доброго малого».
Появлялся Бен обычно к концу рабочего дня, и выходил из редакции вместе с Лялей. Раза два он провожал ее до дома и напросился в гости, пообещав принести новые патефонные пластинки.
Теперь Ляля была очень довольна, что не уехала из Москвы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯМосковская весна в этом военном году не приходила долго. Уже был март, а морозы стояли редкие по своей лютости.
Ляля вышла из подъезда редакции, и ее сразу охватило холодом. Новый меховой капор неплохо согревал голову, руки прятались в уютной муфте, но наспех утепленное осеннее пальто слабо защищало от пробиравшихся со всех сторон студеных струек. Особенно мерзли ноги в коротеньких ботиках, а валенки – обычную обувь многих мужчин и женщин в эту военную зиму – Ляля не решалась надеть. Стараясь согреться, Ляля перебежала дорогу и свернула в переулок.
Тут она заметила смотревшего на нее молодого лейтенанта, поспешно поправила свои длинные золотистые локоны и кокетливо ему улыбнулась. Теперь она уже шла медленно, подчеркнуто грациозной походкой, чувствуя, что лейтенант провожает ее глазами.
Выйдя из переулка на улицу с большими магазинами, Ляля остановилась около комиссионного. С затаенным вздохом она полюбовалась изящными вещицами, отгороженными от нее толстым стеклом.
«Зайду погреюсь, кстати присмотрю что-нибудь. Не всегда же я буду считать гроши».
У Ляли глаза разбежались, когда она с небрежным видом попросила продавца показать ей что-нибудь для свадебного подарка подруге (никакой свадьбы не предстояло и никаких денег на подарки не было) и тот поставил на прилавок сверкающие хрустальными гранями вазы, чашечки тончайшего фарфора, тарелки для украшения стен…
Она ушла совсем расстроенная. К счастью для нее, большинство зеркальных витрин было забито досками, – соблазны встречались не так-то уж часто.
Темнело. Наступил час «пик», когда служащие после рабочего дня возвращаются домой. У многих были усталые и беспокойные лица – война принесла людям столько забот, горестей. Ляля об этом не думала. Ее интересовало только, кто как одет. Окидывая пренебрежительным взглядом военные шинели, полушубки, потрепанные пальто, она решила:
«Потускнели Москва и москвичи».
Мороз крепчал. Леденящий ветер обжигал лицо, захватывал дыхание. Ляля совсем замерзла и с завистью наблюдала за шедшей впереди женщиной в пышной беличьей шубе, без сомнения, очень теплой. На ногах женщины были новенькие черные чесанки, голову она повязала оренбургской шалью.
«Никогда бы так не оделась, – решила Ляля, – хоть ей и тепло, наверное, как в бане. А шубка хороша! Когда, наконец, у меня будет такая?.. Нет, лучше котиковая…»
Что это случится скоро, Ляля не сомневалась – она верила Бену. На днях он пространно распространялся о преимуществах среднеазиатского каракуля перед заокеанской ондатрой. Бен все знает, все понимает, все умеет. Он сам это сказал. Удачливый иностранный журналист будет замечательным мужем, сумеет создать ей комфортабельную, даже роскошную жизнь.
Но пока она еще не жена Бена, шубы нет, а на мосту такой пронзительный ветер, что нет сил терпеть. Ляля, закрыв лицо муфтой, побежала. Она перевела дух только в подъезде дома, где жила.
В квартире Анны Семеновны было пусто. Хозяйка еще не вернулась с работы. Но в кухне на газовой плите стоял приготовленный рано утром обед. Надо было только разогреть его, но Ляле было лень:
«Приходишь усталая, замученная, а тут еще возись с кастрюльками. Не буду!»
Она улеглась на тахту. Настроение испортилось. Решила уснуть. Но сон не приходил. Скучая, Ляля встала, потушила свет и подняла штору. Прижавшись лбом к стеклу, она вглядывалась в темноту. За окном лежала настороженная, сумрачная Москва. Луч прожектора перерезал небо и остановился около окна, словно нацелился на Лялю. Ей стало страшно. Как раз сегодня утром перед ссорой Тамара что-то болтала о предстоящих воздушных тревогах. Знакомые военные будто предупреждали ее, что скоро следует ждать грандиозных налетов. Ляля не очень-то верила своей подружке. Тамара любила прихвастнуть своими знакомствами, своей осведомленностью. Но сейчас, когда Ляля оказалась одна в квартире и беспокойный прожектор продолжал заглядывать в окно, ей так захотелось уехать куда-нибудь далеко-далеко, где нет светомаскировки и в ночном небе переливаются каскады цветных огней рекламы. Говорят, что на Бродвее от электричества ночью светлей, чем днем. Увидит ли она Париж? Бен звал ее «свуитхарт», что значит в переводе «сладкое сердце», так называют невест, и ясно намекал, что они скоро поженятся. Тогда он увезет ее за границу, они будут путешествовать, посетят все европейские столицы…
А что если фашистские самолеты сейчас прорвутся в Москву и будут бомбить? Она совсем одна, беспомощная в таком опасном районе. И дом высокий… прекрасный ориентир для прицельной бомбежки. Это ока слышала тоже от Тамары.
Ляля решительно задернула оконную драпировку и зажгла все лампы. В комнате стало светло. Страх постепенно рассеивался. Ляля направилась на кухню, открывая по пути все электрические выключатели. Яркий свет, как всегда, подействовал на нее успокаивающе. Она снова легла на тахту и стала думать о Бене.
Вообще Бен – чудесный и милый. Прекрасно одет, всегда весел, любезен со всеми, а нежен только с ней – Лялей. Какие огоньки горят у него в глазах, когда он любуется ею. Влюбленный, преданный Бен. Напрасно Ляля все не решается пригласить его к себе.
В первый вечер их знакомства Бен подробно расспрашивал ее, откуда она знает английский язык и кто ее родные. Ляля прихвастнула, что она племянница известного авиаконструктора Киреева, живет в его квартире. Потом несколько раз Бен вежливо справлялся о здоровье дядюшки, мимоходом интересовался, над чем он работает.
– Он конструирует сейчас самый большой самолет в мире. Я все о нем знаю, у дяди нет от меня никаких секретов, – важно заявила Ляля.
Бен не стал расспрашивать. Его, как видно, мало интересовала авиация. А вот Ляля интересовала все больше и больше. Она чувствовала это и без его слов, инстинктом женщины. Бен был все время очень предупредителен и щедр, а последнее время просто задарил Лялю всякими, такими необходимыми девушке, безделушками.
У иностранного корреспондента, по словам Ляли, «была настоящая широкая русская душа». Тамара, услышав эту характеристику, снисходительно хмыкнула:
– Какая ты еще дурочка, Лялька! Как ты ошибаешься в своем… мистере.
Ляля разозлилась:
– Ты просто завидуешь моему успеху у мужчин. Если бы Бен стал ухаживать за тобой – сразу бы ему на шею кинулась! Только ты ему совсем не нужна!
Подруги поссорились, но ненадолго.
Ляля продолжала дружить с корреспондентом.
В ночь под Новый год Бен пригласил Лялю на вечер, который состоялся в просторной квартире его друга, пожилого и мрачноватого иностранного журналиста. Этот вечер ей особенно запомнился.
На новогоднюю встречу пришло человек тридцать. Здесь были представители агентств и крупных иностранных газет, сотрудники издававшегося в Москве английского журнала «Британский союзник». Многие из гостей надели смокинги. Под ослепительно ярким снегом электрических ламп блестели туго накрахмаленные манишки и голые плечи женщин в открытых и длинных вечерних платьях.
Ляле казалось, что она попала в другой мир, куда ее отнес сказочный ковер-самолет. Просто не верилось, что за окном темная военная Москва.
Многое здесь ее удивляло. На богато сервированном столе не было скатерти. Бутылки и графины, блюда и тарелки отражались, как в зеркале, в идеально отполированной поверхности стола из карельской березы. В высоких бронзовых подсвечниках горели настоящие свечи.
Ляле всегда нравилось все заграничное. «Умеют же там делать красивые вещи», – часто повторяла она Тамаре. Ей даже пришлась по вкусу консервированная солоноватая колбаса в баночках, открывавшихся маленьким ключиком. Такие баночки приносила иногда из распределителя Анна Семеновна, получая их по карточкам «вместо мяса».
– Опять «второй фронт» получила, – говорила она разочарованно, выкладывая из сумки паек.
Приятные Лялины воспоминания прервал приход Анны Семеновны.
– По какому случаю у нас такая иллюминация? – весело спросила она. – Разве можно быть такой трусихой! А почему обед не тронут? Тоже со страха? Сейчас накрою на стол-Анна Семеновна щедро расходовала на свою квартирантку накопившийся у нее запас нежности. Ляля принимала эти заботы как нечто должное. Ей и в голову не приходило, что по справедливости следовало бы поменяться ролями с Анной Семеновной, самой ходить в очереди, готовить еду, мыть посуду, вытирать пыль в комнатах. Недавно Тамара сказала:
– Неужели тебе не совестно, Ляля? Человек приютил тебя, а ты в благодарность на голову ему садишься. Ты бы Анне Семеновне по хозяйству помогла, ей в ее возрасте труднее, чем тебе, в очередях за пайками стоять и кастрюльки чистить. Ты об этом подумала?
В ответ Ляля только презрительно хмыкнула. Это был ее обычный способ выражать возмущение несуразными, на ее взгляд, требованиями. Конечно, она ни о чем подобном и не думала и не собиралась думать. Привыкла всегда пользоваться услугами матери, тети, квартирной хозяйки. Ей казалось вполне естественным, что совершенно посторонняя, даже мало знакомая женщина поселила ее у себя, ухаживает за ней.
После обеда Ляля повеселела и, усевшись перед зеркалом, качала причесываться.
– Ты там не засиживайся, пожалуйста, мне хочется сегодня лечь спать пораньше. Завтра много дел, на склад привезут обмундирование, – сказала Анна Семеновна, узнав, что Ляля собирается принимать в квартире Киреева гостей.
– Вы не ждите меня, милая Анна Семеновна, – ответила Ляля. – Если долго засидимся, я там и переночую.
Не позвать Бена в гости Ляля просто не могла, хотя и долго откладывала это. На новогодней встрече были сногсшибательные патефонные пластинки. Ляле особенно понравилась одна – «слоуфокс», медленный фокстрот в исполнении негритянского джаза знаменитого Вики Вилкинса. Ляля сказала Бену, что страстная африканская музыка просто замечательна.
– Она у вас будет, свуитхарт, – тотчас же ответил Бен.
Сегодня днем он зашел в редакцию и сказал Ляле, что эту, а заодно еще пять пластинок, наигранных Вики Вилкинсом, он получил, и будет счастлив, если они вечером их прослушают.
– У дяди отличная радиола, – нерешительно сказала Ляля.
– Вот и хорошо! – живо откликнулся Бен. – Кстати я посмотрю, как живут знаменитые советские летчики. Буду у вас после девяти.
Ляля пригласила также Тамару и переводчика Сэма, длинного, как жердь, молодого человека, с близорукими глазами за толстыми выпуклыми стеклами больших роговых очков. Несмотря на свой рост, нескладный с виду, Сэм легко и хорошо танцевал. Он дружил с Тамарой.
В десятом часу все собрались. Веселый и, как всегда, шумный Бен принес два разбухших, тяжелых портфеля. Один был до отказа набит пластинками, из другого он стал выгружать на стол бутылки и свертки. Нож для консервных банок и штопор прямо порхали в его больших, покрытых веснушками и рыжими волосами руках. Через минуту на столе стояла бутылка настоящего венгерского вина, французские сардины, американская колбаса, появилась развернутая плитка швейцарского шоколада «Гала Петер». Бен открыл также пол-литра московской водки и баночку с маринованными огурцами.
– Из всех виноградных вин больше всего люблю московскую особую, под огурчик, – рассмеялся Бен и налил себе полную стопку.
Было очень весело. Много танцевали. Бен учил Лялю и Тамару новым замысловатым па.
Сэм во-время взглянул на часы и распрощался. У него не было ночного пропуска. Бен налил себе последнюю стопочку и, захмелев, задремал в кресле.
– Оставайтесь ночевать здесь, я вам постелю в кабинете, – предложила Ляля.
Гость охотно согласился.
Девушки устроились на широкой тахте в столовой. Они долго шептались, прежде чем заснуть.
Когда в квартире все стихло, Бен, трезвый как стеклышко, вскочил с дивана. Ему здорово повезло. Благодаря этой хорошенькой дурочке проведет ночь наедине с документами известного конструктора боевых самолетов. Разве это не удача? Он приложил ухо к стене – ни звука, значит, спят – и решительно шагнул к письменному столу. Ящики стола оказались запертыми. Бен, умело орудуя отмычкой, открыл средний ящик и начал выгружать его содержимое. Ничего похожего на чертежи там не оказалось. Один за другим он обшарил все ящики стола, плотно набитые папками со старыми бумагами, вырезками из газет и журналов. Бен вытряхнул содержимое ящика на диван и лихорадочно стал разглядывать одну папку за другой. Ничего интересного ему не попадалось. Ни одной даже записной книжки или тетрадки с набросками деталей проектируемой машины. Все – старье. В этом Бен не ошибется, он хорошо знает свое ремесло.
«Стоило столько времени возиться с этой хвастливой дрянью, – зло думал он, рассовывая как попало незавязанные папки обратно в ящики стола. – Я, идиот, поверил. Не дурак же этот конструктор…»
Несколько листков упало около стола. Он их не поднял. Быстро одевшись, Бен ушел, тихо прикрыв за собой входную дверь.
На следующий вечер Кирееву, вернувшемуся домой с завода, понадобилась какая-то справка. Он открыл стол и ахнул:
«Кто мог здесь рыться?»
Николай Николаевич попросил Лялю зайти к нему:
– Честное слово, не я, – искренне заверила она. Ей и в голову не пришло, кто действительный виновник того, что произошло.
– И кому понадобился мой архив? Здесь ведь лежат описания довоенных немецких самолетов, перепечатанные из журналов, – продолжал недоумевать Николай Николаевич. – Странно, очень странно все это…
Слободинская все-таки поняла, кто лазил в стол Киреева. Помогла ей догадаться Тамара.
– Бен ведь спал в кабинете, – сказала она Ляле, выслушав со вниманием ее рассказ о перерытых папках.
Ляля вспомнила, что Бен как-то спросил ее между прочим, много ли дома у дяди моделей самолетов, чертежей.
– Полным-полно! – заверила Ляля. – Просто класть некуда, весь кабинет ими забит.
Так вот почему Бен так охотно остался ночевать в квартире Киреева, вот почему так настойчиво напрашивался в гости. А она-то думала, что Бен по-настоящему любит ее…
Нелегко было Ляле отказаться от своих надежд, да еще при этом осознать, что она могла невольно стать пособницей врага.
– Иди и все расскажи Николаю Николаевичу, – потребовала Тамара. Ляля подчинилась.
Это была длинная исповедь. Ляля говорила, говорила, говорила… Николай Николаевич, не веря своим ушам, слушал ее. «До чего же докатилась эта легкомысленная пустышка».
Ему захотелось выбросить ее сейчас же, сию минуту в темный провал ночной улицы, выгнать из города. Все внутри у него кипело. Усилием воли он сдержал себя и внешне совершенно спокойно заявил:
– Я в какой-то мере несу ответственность за ваше пребывание здесь. Даю вам пять дней на устройство ваших дел, служебных и личных. Через пять дней вы сядете в поезд и поедете к вашим родителям. Это – мое категорическое требование, – голос Николая Николаевича звучал необычно резко.
Ляля вышла с поникшей головой, не поднимая глаз. Открывшей дверь Анне Семеновне она сказала:
– Не сердитесь, пожалуйста, на меня за опоздание. Неожиданно приехал Николай Николаевич и не могла же я сразу уйти, не побеседовав с ним. Это бы его обидело.
