Текст книги "Киреевы"
Автор книги: Михаил Водопьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Ганс, с лицом, ничего не выражающим, пошел в столовую, взял самовар и унес его на кухню.
Через несколько минут зазвонил телефон. Глинский поспешно взял трубку. Незнакомый голос спросил Ганса. Это был первый случай, когда кто-то, помимо Ауэ и Бринкена, вызывал к телефону их денщика.
– Простите, мне надо уйти, – сказал Ганс. Сергей Александрович остался в квартире один.
Стояла мертвая тишина. Ожидание стало невыносимым.
Часы звонко пробили двенадцать. Если бы Наташа жалела его, давно уже пришла бы домой. Как будто там нельзя без нее обойтись. Есть доктор Любимов, мужчина, пусть он и ночует с больными.
Минут через сорок хлопнула дверь черного хода. Это вернулся Ганс. Слышно было, как он возится на кухне, раздувая самовар старым сапогом.
– Удивительно быстро появились у немецких солдат русские повадки, – усмехнулся Глинский.
Денщик принес кипящий самовар, поставил его на стол, но не ушел. Видно было, что он хочет что-то сказать Глинскому и не решается. Его рука без всякой цели гладила никелированный поднос, прикасалась к блестящему горячему боку самовара.
– Что случилось, Ганс? – спросил Сергей Александрович.
– Только не выдайте меня, господин инженер, – попросил денщик. – Госпожа Глинская арестована, сидит в комендатуре. Меня допрашивали о том, когда она сегодня дома была. Мне еще раньше Вилли сказал, но я думал, что он ошибся. Фрейлен Лукину тоже арестовали.
– Доигралась, добегалась в свою больницу! Кому это нужно! – зло выкрикнул Сергей Александрович.
– Госпожа Глинская много добра делает, – тихо сказал денщик.
Сергей Александрович только махнул рукой. Воображение сразу нарисовало ему страшную картину: Наташа вступилась за своих больных и надерзила высокому начальству. Ее арестовали и повели на допрос. Наташу могли оскорбить, а она не из тех, что прощают оскорбления. Могла так ответить, что сейчас ее пытают или ведут на расстрел.
Ждать не хватало сил. Разыскать Виктора? Но как ему сказать, откуда он узнал об аресте Наташи? Строгая и щепетильная Наташа никогда не простит ему, если денщик как-то пострадает, никогда! Тем более нельзя обращаться к Ауэ и Бринкену. Сергей Александрович почти с ненавистью посмотрел на продолжавшего стоять Ганса.
«Все-таки надо позвонить Виктору. Брат не оставит сестру, поможет».
Глинский поднял телефонную трубку и набрал номер.
– Лейтенанта нет дома, – услышал он в ответ на свою просьбу позвать Киреева, – уехал с господином комендантом в район.
* * *
Сколько времени прошло в тяжелом ожидании, Наташа не могла сказать. Часов не было ни у нее, ни в кабинете Ауэ. Дважды сменялись часовые у двери, и каждый из них, окинув женщину тупым и безразличным взглядом, молча прислонялся к стене. У Наташи одеревенели ноги, мучительно хотелось пить, но воды она не попросила.
Наташа старалась не думать о том, что ее ожидает. Зачем обессиливать себя? Так важно сохранить спокойствие.
«По-видимому, все прошло удачно, – думала она. – Барак пуст, значит, успели всех вывезти. Как хочется узнать подробности».
– Встать! – громкий и грубый голос заставил Наташу невольно вздрогнуть. В кабинет вошел пожилой унтер-офицер в сопровождении двух молодых дюжих солдат. Они повели ее по коридорам и лестницам. Унтер шел впереди, постукивая ключом по медной бляхе ремня. Наташа догадалась, таким образом он дает сигнал: ведут арестованную. И действительно, навстречу никто не попадался. Было больно рукам – их крепко сжимали конвоиры.
Наташу втолкнули в комнату с пушистым, но грязным, с какими-то рыжими пятнами ковром на полу и тяжелыми драпировками на окнах и двери. Очевидно, и ковер, и драпировки были предназначены заглушать звуки, которые старались не выпускать за пределы этого помещения.
За столом сидел фон Бринкен и перелистывал папку с бумагами. Он кивком головы показал на стул посреди комнаты, шагах в пяти от стола. Наташа успела заметить еще два стула, стоявших по углам. Конвоиры вышли.
Что-то среднее между улыбкой и гримасой мелькнуло на обезьяньем лице фон Бринкена.
– Фрау Глинская, – обратился он к Наташе, – будем говорить начистоту, мы ждем от вас помощи. Потрудитесь ответить, каким путем доктор Любимов и сестра Лукина поддерживали связь с партизанами из отряда Цветаевой.
Наташа с удивлением посмотрела на гестаповца.
– Вы неплохая артистка, фрау Глинская, я с удовольствием увидел бы вас на сцене. Тем более, вы в совершенстве знаете наш язык и у вас прекрасное произношение, – фон Бринкен улыбался совсем дружелюбно, но Наташа подметила наплывающую изнутри красноту глазных яблок.
– Итак, я повторяю: каким путем Любимов и Лукина поддерживали связь с партизанами?
– Я вас не понимаю! – тихо, но твердо ответила Наташа. – Причем тут какие-то мифические партизаны?
– Сколько у вас числится больных по списку? – неожиданно спросил обер-лейтенант.
– Сегодня утром, когда я ушла после ночного дежурства, их было сорок семь, в том числе девятнадцать в очень тяжелом состоянии.
– А когда вы явились в барак вечером?
– Ни одного!
– Куда же они девались?
– Чтобы выяснить это, я и пришла к капитану Ауэ. Фон Бринкен сощурил свои и без того маленькие, зеленые глаза, сумрачно глядевшие из-под нависших над ними рыжих бровей.
– Вы обратились не по адресу. Любимов вам точнее ответил бы на этот вопрос и Цветаева тоже. Мы ценим, что вы первой сообщили нам о похищении больных. Да, это не секрет, больных увезли партизаны за два часа до того, как за ними пришли наши машины. Вы поступили правильно, как и следовало жене нашего инженера, – фон Бринкен сделал ударение на слове «нашего». – А теперь скажите откровенно, не казалось вам подозрительным поведение доктора Любимова?
– Я его так редко видела, – ответила Наташа.
– Редко? Он ведь работает вместе с вами.
– Доктор Любимов занят частной практикой.
– Ясно, у Любимова широкие связи с населением, а город кишмя кишит этими бандитами – партизанами.
– Отлично, – добавил после непродолжительного молчания Бринкен. – Надеюсь, фрау Глинская, вы сможете повторить все сказанное вами сейчас и при докторе Любимове, – и он нажал кнопку настольного звонка.
– Пересядьте на тот стул, в углу.
Конвоиры ввели старшую санитарку Марфу и Любимова – вернее, подобие прежнего выхоленного, самоуверенного доктора. Пиджак на нем был разорван, лицо в кровоподтеках, он еле держался на ногах. Одновременно в комнату вошли усталый и бледный Ауэ в расстегнутом кителе, старый офицер в чине майора с седыми закрученными вверх «кайзеровскими» усами и какая-то неопределенная серенькая личность в штатском, оказавшаяся переводчиком. Конвоиры встали у дверей.
Первой допрашивали Марфу:
– Кто из персонала был в бараке, когда пришли машины?
– Я и доктор Любимов. Наталья Николаевна ушла утром и не возвращалась, сестры Лукиной тоже не было, не хватает у нас ведь медработников, сами, наверное, знаете…
Марфа сидела на стуле, сложа руки на коленях, и деловито отвечала на вопросы:
– Когда приехали эти грузовики, к Евгению Федоровичу зашел ихний начальник. Вышли, значит, они оба…
– Врешь, меня тоже не было! – истерически закричал Любимов.
– Молчать! – Ауэ подошел и, не смотря на Любимова, взмахнул хлыстом. Удар пришелся по плечам. Любимов всхлипнул…
– Я и говорю, как же без Натальи Николаевны отправлять, кого она выписала? – испуганно продолжала Марфа. – «Всех, всех!» – кричит начальник, а Евгений Федорович только рукой махнул и ушел к себе в кабинет. Солдаты и потащили на носилках всех без разбору. Все плачут, начальник орет. Я и говорю шоферу: «Ты уж поосторожнее вези, и так они еле живые!», а он сначала залопотал что-то не по-русски, а потом как заорет на меня… Ушли машины, и я домой поплелась. Что мне там делать-то без больных.
Ауэ дал знак конвоирам. Подхватив Любимова подмышки, они проволокли его по ковру и швырнули на стул, стоявший посреди комнаты.
– Что ж, будешь и теперь упрямиться, как осел? – спросил Ауэ и, повернувшись к майору, вполголоса стал говорить ему по-немецки: – Этот идиот без конца твердит, что был к шести часам вызван к какому-то обер-лейтенанту Курту Шемберг. Нет у нас такого офицера, а по указанному адресу живет полусумасшедшая старуха с девчонкой…
– Значит, пока ты лечил своего несуществующего пациента, – издевательским тоном спросил Ауэ, обращаясь уже к Любимову, – какой-то таинственный незнакомец в твоем пальто и шляпе играл роль почтенного доктора Любимова и отправлял больных к партизанам? Врешь, негодяй!
Переводчик повторил все по-русски.
– Правду говорю, правду, – прошепелявил сквозь выбитые зубы доктор. – Я сам, сам сообщал вам о партизанах, – из последних сил истерически выкрикнул он.
– Доносил о людях, которые оказались ни к чему не причастны. За одно это тебя надо повесить, – зло сказал Ауэ. – Долго еще мы будем с ним возиться? – обратился он к Бринкену.
– Пусть подохнет под плеткой, – ответил обер-лейтенант. – Буду тянуть из него жилы до последнего вздоха.
…Наташа вернулась домой под утро. Ее привез фон Бринкен.
Гестаповцы с умыслом отпустили жену инженера Глинского: «фрау, конечно, подозрительна, надо будет за ней проследить, а взять ее обратно всегда сумеем».
ГЛАВА ШЕСТАЯПоздно вечером из здания комендатуры вышел Виктор Киреев вместе с обер-лейтенантом Бринкеном. Часовой отдал офицерам честь и снова окаменел.
Площадь перед комендатурой была ярко освещена молочными электрическими шарами. У подъезда стояли автомашины различных европейских марок. Они блестели, только что умытые дождем. Резкий ветер бросил в лицо офицерам холодную дождевую пыль.
– И это прославленный солнечный край! – недовольно проговорил Бринкен.
– Такая отвратительная погода редкое явление у нас, – откликнулся Виктор.
Простившись с обер-лейтенантом, он сел в машину и поехал домой. Виктор продолжал ездить один, хотя комендант упрекал его за неуместную храбрость: местные жители ненавидели лейтенанта Киреева.
Сегодня фон Роттермель спросил:
– Когда, наконец, вы бросите мальчишество, лейтенант? Именно вам необходима надежная охрана.
– Большое спасибо, господин полковник, но мне стыдно из-за моей персоны отвлекать людей от полезной работы. Постараюсь уберечь себя сам, – ответил Виктор.
Комендант усмехнулся:
– Похвальная, но излишняя скромность, – и добавил тоном приказа: – С завтрашнего дня вы больше не будете ездить один в ночное время.
Мысль, что комендант был прав, молнией мелькнула в голове Виктора, когда у подъезда дома из мрака неожиданно выступила закутанная во все темное фигура и бросилась к нему. Виктор инстинктивно сжал рукоятку револьвера. Плачущий женский голос произнес:
– Витенька, миленький, пожалейте вы нас!
– Фу, черт! – сквозь зубы выругался Виктор. Карманным электрическим фонарем он осветил стоявшую перед ним женщину и с трудом узнал в ней мать Таси Лукиной.
«Испугался, как нервная барынька. И кого? Стыд!» – раздраженно подумал он.
– Что вам от меня нужно? – спросил он Лукину.
Та, всхлипывая, повторяла:
– Помогите, Витенька! Спасите! Не оставьте нас, сирот!
«Нас, наверное, подслушивают», – мелькнуло в голове Виктора, и он резко прикрикнул на старуху:
– Сейчас же говорите, в чем дело, или не путайтесь под ногами!
Прерывая свой рассказ слезами и вздохами, Дарья Петровна сообщила Виктору то, что ему уже было известно:
– Тасю арестовали вчера вечером вместе с Наташей Глинской. Наташу выпустили, а Тася и сейчас сидит арестованная. Говорят, ее угонят в лагерь как преступницу. Это моя-то Тасенька – преступница? Она и воды не замутит, такая тихая, покорная. Сестрица ваша ее смутьянила, сама-то, небось, выкарабкалась, а Тасеньку погубила, – зло добавила старуха.
Виктор грозно прикрикнул:
– А ну, потише! Не забывайтесь, вы разговариваете с офицером, а не с бабами на базаре.
Дарья Петровна вся съежилась и снова, низко кланяясь, угодливо заговорила:
– Простите меня за сердце материнское. Не сдержала я горя своего. Ни за что сидит моя красавица.
– То есть как это ни за что? – Виктор старался казаться возмущенным. – Вашу дочь подозревают в связи с партизанами. Выяснят, что она невиновна, – отпустят. Окажется виновной – повесят.
Лукина рухнула в ноги Виктору и дрожащими руками старалась обнять его колени.
– Встать! – приказал он.
– Красавица ведь моя Тасенька, – плачущим голосом бормотала старуха, с трудом поднимаясь и отряхивая с колен грязь. – Ей бы жить да других радовать. Вон Светлана Кузьмина – не чета она Тасе, а на каких машинах разъезжает…
Подавляя гнев, Виктор презрительно оборвал Лукину:
– Кому нужна красота вашей дочери, если она дни и ночи торчит в больничном бараке, а при встрече с немецкими офицерами фыркает, как дикая кошка. Не сумели воспитать дочь, – пеняйте на себя.
Дарья Петровна снова громко заплакала. Виктор подождал, пока она затихла, и сказал ей, чеканя каждое слово:
– Перестаньте терять время на бабьи слезы. Немедленно идите к Глинским. Наташа попросит своих квартирантов. Я, конечно, не сомневаюсь, что Тася ничего общего с партизанами не имеет, и скажу свое мнение начальству. Но дочке вашей придется перестроиться, с уважением относиться к завоевателям, иначе она попадет в лагеря. Все! – он повернулся к старухе спиной и пошел к подъезду.
Та продолжала стоять, низко кланяясь вслед офицеру.
Виктор отказался от ужина, приготовленного денщиком, лег на диван и задумался. Трудные дни наступили для него. Правда, как будто он пользуется доверием оккупантов, но кто знает? Весьма вероятно, что за ним все-таки следят и сейчас, только более осторожно и незаметно, чем в первое время. Распускаться нельзя, надо все время быть начеку. А это не всегда легко. Вот даже сегодня пришлось излишне грубо вести себя с матерью Таси. Фашистские шпионы знают русский язык. Об этом его давно уже предупредил через Нину Алексей Кириллович Доронин. Много полезных указаний получает Виктор от Доронина. Иногда ему кажется, что руководитель подпольной организации похож на требовательного и доброжелательного учителя, готового в любую минуту поддержать своего ученика. Хорошо было бы встретиться с ним, поговорить по душам, получить зарядку, но это невозможно.
А именно сейчас надо срочно решать важные вопросы. Вчера к партизанам, помимо тридцати почти здоровых людей, привезли семнадцать тяжело больных. Их надо лечить, за ними нужен уход. Одному доктору Шумилину трудно справиться. У него своих больных более чем достаточно. Наташа неплохой врач. С такой помощницей, как Тася, она могла бы больных на ноги поставить и Шумилину помочь. Партизанскому отряду Елены Цветаевой очень нужны и врач и сестра. План бегства Наташи и Таси к партизанам – надежный, выработан с участием Доронина. Но для его исполнения нужно время. Спешка может привести к провалу.
Как же быть с Тасей? Тася, его чистая Тася, во власти гитлеровских скотов. Но даже ради нее он не имеет права рисковать. Малейшее подозрение коменданта или офицеров, и Елена Цветаева навсегда потеряет свою силу. А впереди важная операция, успех которой зависит от полного доверия к нему оккупантов…
Ночь Виктор провел на диване, не сомкнув глаз. Пепельница была полна окурков.
* * *
На другой день Виктор при встрече с Бринкеном в ярких юмористических красках описал ему разговор с ночной посетительницей.
– Все-таки я прошу вас, помогите освободить девушку, она очень красива и, конечно, ни с какими партизанами не связана, – подчеркнуто небрежно добавил он.
– Красива? – заинтересовался Бринкен. – Тогда ее, пожалуй, действительно следует выпустить. Скоро состоится вечеринка для офицеров – красотка там будет нелишней. Господин Роттермель любит разнообразие, – с отвратительным смешком добавил обер-лейтенант.
Виктор сдержался и спокойно сказал:
– Она, наверное, не прочь повеселиться, но обязательно будет капризничать, отказываться. Я беру на себя уговорить ее.
Бринкен снова гаденько засмеялся:
– К чему офицеру долго возиться с девчонкой, даже очень красивой. Еще уговаривать ее. Приказать – и все. Припугнуть: иначе сгноим в тюрьме, в лагерях. Кстати, вспомнил: эта Лукина действительно не виновата. Мне утром говорил следователь, а вот ваша сестра, господин Киреев, хотя и на свободе, но осталась под подозрением.
– У меня нет сестры, – резко оборвал его Виктор.
Расставшись с Бринкеном, Виктор зашел к следователю, допрашивавшему Тасю, а от него к самому господину Роттермелю. Вскользь брошенные фразы сделали свое дело. Через несколько часов, мучительно тревожных для Виктора, судьба Та си была решена.
Виктор распорядился вызвать в комендатуру старуху Лукину и предупредил ее:
– Вот что, Дарья Петровна, сейчас только от вас зависят жизнь и будущее вашей дочери. Идите к ней в камеру и упросите ее дать согласие прийти на вечеринку к Светлане Кузьминой. Этим она докажет, что не относится враждебно к завоевателям. Если же Тася станет упрямиться, ее не выпустят и немедленно снова арестуют Наташу. Немецкое командование прекрасно осведомлено об их дружбе. Так и скажите своей дочери.
Дарья Петровна испуганно посмотрела на Виктора. При дневном свете, одетый в военный мундир, он показался ей очень важным.
«А в Таську мою влюблен без оглядки», – с тайным злорадством подумала она. Эта мысль принесла ей какое-то облегчение.
Тася встретила мать недоуменно и холодно. Под влиянием Наташи Тася уже научилась отстаивать свое «я», и за последнее время ее отношение к матери изменилось.
Но когда мать искренне расплакалась и Тася увидела ее жалкую морщинистую шею, сползший на плечи заштопанный серый платок, жалость растопила все обиды.
Плача, Дарья Петровна рассказывала, как она ходила к Виктору, потом к Наташе и снова попала к Виктору.
– Вот только согласись на эту их вечеринку пойти, и все, – сказала она дочери. – Непременно согласись, Тасенька, иначе не выпустят.
Девушка гневно крикнула:
– Никогда! И не проси меня об этом, мама!
– Тасенька! – слезы хлынули с такой силой, что Дарья Петровна не сразу смогла заговорить. – Лучше, если в тюрьме сгноят? – с трудом произнесла она.
– Лучше, в тысячу раз лучше! – страстно зазвенел Тасин голос.
Дарья Петровна продолжала дрожать, как в лихорадке. Веки ее покраснели от слез. Она совсем растерялась, перезабыла все, что хотела сказать дочери. Ей уже казалось, что «сумасшедшая» Таська так и останется гнить в тюрьме.
– Наташенька велела тебе соглашаться, – жалобно выкрикнула Дарья Петровна.
– Наташа? Ты неправду говоришь, мама.
– Правду, Тасенька, ей-богу, правду! – старуха истово перекрестилась.
Тася заколебалась.
Воспрянувшая духом, Дарья Петровна зачастила:
– Наташенька так и велела сказать: пусть на все соглашается, она нужна мне очень – дело большое на воле есть.
С ужасом Тася подумала:
«А ведь, действительно, так можно погубить Наташу. Слишком крепкие нити связывают нас. Умнее выйти на свободу и вместе с Наташей решить, как жить дальше».
– Вернуться сюда никогда не поздно, – вслух сказала Тася.
В тот же вечер Тася пошла на квартиру Глинских. Последнее время она избегала бывать там из-за немецких офицеров. Но сегодня ей было необходимо срочно повидаться с Наташей.
Горячо целуя девушку, Наташа со страхом спросила:
– Ну, как ты? Трудно пришлось?
– Трудно, Наташенька! Все мне казалось, не так я себя держу, как надо. Ведь комсомолка я. Дать бы им это почувствовать по-настоящему. Да нельзя – других провалить могу. А ни в чем не повинную изображать – очень уж тошно. Виктор… Благодетель! Ох, и ненавижу я его!
Тася тут же спохватилась. По неписанному закону они не говорили о Викторе. Наташа поняла, и суровая складка залегла между густыми ровными бровями.
– Говори, Тася. Говори все.
– Сердце жжет! – чистосердечно призналась Тася. – Не могу я примириться, что он одним с нами воздухом дышит. Не успокоюсь, пока не уничтожу его! Вот пойти бы на эту вечеринку и насыпать ему яду в стакан с вином.
Наташа подавила вздох. Складка между бровями так и не разошлась.
Подробно расспросив Тасю, как она провела эти два страшных дня и что она собирается делать дальше, Наташа тихо сказала:
– Где наши больные, там и наше место.
– Скорее бы только! – вырвалось у Таси.
Дарья Петровна с удивлением наблюдала за дочерью, уже третий раз менявшей прическу. Во всяком случае в последнее время это на неё было совсем непохоже. Наконец Тася уложила косы короной, заколола их шпильками. Разглядывая себя в потускневшем от времени и сырости дешевеньком трюмо, она тихонько вздохнула: красота не приносила ей радости.
Сейчас, собираясь на бал, Тася вспомнила Виктора и ощутила почти физическую боль.
Когда-то у нее была вера в счастье, в большое, настоящее чувство. Резкий, неуступчивый юноша рядом с нею становился мягким как воск.
Когда Виктора не было, мысль о предстоящей встрече согревала ее. Казалось, у Виктора черпает она силы для нелегкой борьбы с деспотизмом матери.
Мысль, что она любила и человек, которому отдала целиком свое чувство, оказался предателем, вызвала взрыв такой боли, что Тася не выдержала и застонала.
– Что с тобой, Тасенька? Не заболела ли?! – тревожно спросила Дарья Петровна, заглядывая в комнату дочери.
– Я укололась булавкой, – сказала Тася.
Когда молодой унтер-офицер с розовым, чисто выбритым лицом ломаным русским языком сообщил, что он явился за фрейлен Тасей, чтобы отвезти ее на бал, и машина ждет около дома, – Тася уже успела взять себя в руки. Она сдержанно-спокойно простилась с матерью. Дарья Петровна залюбовалась дочерью, – никогда еще она не видела ее такой красивой.
Тася ушла, сопровождаемая унтер-офицером.
Дарья Петровна не знала, радоваться ей или горевать. Вдоволь наплакавшись, она уже собиралась ложиться спать, когда в дверь резко постучали. Вошел незнакомый немецкий солдат, высокий, с длинным угреватым лицом.
– Господин лейтенант Киреев приказали фрейлен Тасе сейчас же ехать на бал. Она слишком долго заставляет себя ждать! – заявил он, нагло рассматривая испуганную старуху. Видимо, гитлеровец выпил лишнее: его маленькие серые глазки мутно блестели, а угреватое лицо нездорово лоснилось.
Старуха сначала растерялась, а потом набросилась на солдата:
– Как так заставляет себя ждать? Да Тасенька, почитай, два часа как уехала. От нас до Кузьминых рукой подать. Я пешком хожу минут пятнадцать – двадцать, а она на машине. Небось, давно натанцевалась…
Солдат не настолько хорошо понимал русский язык, чтобы разобраться в щедро сыпавшихся словах. Он тупо помотал головой и повторил:
– Приказано фрейлен Тасе немедленно ехать!
– Да говорю же я тебе, бестолковый, – рассердилась Лукина, – Тася моя уже часа два на балу.
Гитлеровец вдруг скрипуче расхохотался и направился к внутренней двери, которая вела в спальню.
Дарья Петровна решила, что он заблудился и, остановив его за рукав, указала на выход.
Грубо оттолкнув старуху, солдат рванул дверь спальни и вошел туда. Дарья Петровна поспешила за ним, ничего не понимая. Она со страхом смотрела, как он присел на корточки и заглядывает под кровать.
«Неужто Таську ищет? До чего ж бестолковый! Никак с ним не договоришься. А не случилось ли что с Тасей? На машине поехала, может, разбилась? Сходить самой узнать?»
Она спросила у солдата, прилежно заглядывавшего за небольшой платяной шкаф, стоящий в углу спальни:
– Где господин Киреев? У Кузьминых? – и, получив утвердительный ответ, решительно потребовала: – Веди меня к нему, я сама все расскажу.
Солдат снова захохотал. На этот раз даже с каким-то присвистом.
– Куда нужна старая господину лейтенанту? Дочку давай!
Лукина с трудом уговорила отвести ее к Виктору.
Квартира Кузьминых была залита огнями. У подъезда и в переулке стояли машины. Сопровождаемая солдатом, Лукина прошла с черного хода.
Она ждала Виктора в темном коридорчике около кухни.
До нее доносились звуки музыки, громкие голоса, смех…
«Ишь, проклятущие, – с неожиданной злобой подумала Дарья Петровна. Ей стало жаль свою дочь. – Пьяные ведь они, противные!»
Виктор вышел к ней, слегка покачиваясь, удачно играя роль сильно выпившего человека. Мундир был расстегнут, и Дарья Петровна увидела под ним ослепительно белое шелковое белье.
Глаза Виктора блестели возбужденно и сердито:
– Зачем вы явились? Где дочь? Все миндальничает! До каких пор ее будут ждать?!
В коридор вышел и остановился рядом с Киреевым молодой красивый немецкий офицер. Мундир на нем был застегнут на все пуговицы.
– Что вы, язык проглотили? – крикнул Виктор дрожащей старухе.
Та с трудом выговорила:
– Тася же здесь. Она два часа как уехала.
– Что? – еще громче заорал Виктор. – Издеваться вздумали? Где Тася?
Дарья Петровна ничего не понимала. «Может, спьяну ему мерещится, что Таси нет здесь?» – пришло ей в голову.
Она заговорила просящим тоном:
– И чего вы беспокоитесь? Разве посмела бы Тасенька канителиться? Как только приехали, она скорей пальто и шаль на себя накинула, и пошли. Минуты он ее не ждал.
– То есть как это не ждал? – недоумевающе спросил Виктор.
– Мигом собралась, шаль на ходу накинула, – повторила Лукина.
– Куда же она делась? Сквозь землю провалилась, что ли? – снова закричал Виктор.
– Успокойтесь, господин Киреев, – веско сказал немецкий офицер. – Мы разберемся, в чем тут дело, Задержите старуху и выясните, где ваша машина, посланная за фрейлен Тасей.
– Вы правы, господин Ауэ! – ответил Виктор. – Старуху следует хорошенько допросить. Я сам займусь этим. Но моей машины и шофера нет около дома Лукиных и вообще в этом районе. Ганс проверил все близлежащие переулки, когда вел сюда эту старую ведьму.
– Может, машина разбилась и Тасенька вместе с ней? – плачущим голосом спросила Лукина.
– Странная история! – Ауэ пожал плечами.
– Я ничего не понимаю, – растерянно сказал Виктор. Он, по-видимому, уже протрезвился.
– Поймете после, – зло усмехнулся Ауэ. Виктор удержал резкое слово, готовое сорваться с его губ. Вместе с Ауэ он расспросил Дарью Петровну о мельчайших подробностях Тасиного отъезда. Виктор посылал за Тасей своего шофера. Шофер был уже пожилой человек и совсем не походил на описанного Лукиной молодого немецкого унтера.
– Черт возьми! Какая-то мистификация, – крикнул Ауэ, – откуда взялся этот розовый молодчик?
– Поедем сейчас же по свежим следам, проверим, – предложил Виктор.
Взяв с собой Дарью Петровну, они поехали на квартиру Лукиных. Сзади шла грузовая машина с автоматчиками.
Дарья Петровна с ужасом смотрела, как трое солдат сначала бесцеремонно перетряхнули кровать Таси, потом с шумом открыли дверь шкафа и на пол полетели старенькое Тасино пальто, заштопанная черная юбка, платье, белье.
Капитан Ауэ стоял, вытянувшись, как на параде, и наблюдал за солдатами.
– Не думаете ли вы, что фрейлен Тася все-таки имеет связь с Цветаевой? – насмешливо спросил он Виктора.
Виктор выругался, но тут же спохватился;
– Извините, пожалуйста, господин капитан, не удержался. Неужели проклятая девчонка так ловко одурачила меня?!
Виктор потерял свой самоуверенный тон. Голос его звучал глухо, а в глазах появилось растерянное выражение.
Ауэ внимательно наблюдал за ним.
– Тяжелый и скверный случай, – процедил он сквозь зубы.
В первый момент он заподозрил мистификацию: Киреев отправил красотку со своим шофером в надежное место. Но наблюдения убедили капитана, что Виктор искренне переживает исчезновение девушки и все связанные с этим событием последствия.
– Придется держать ответ перед господином комендантом. – Ауэ старался говорить небрежно, но тон у него был подавленный.
– Я не боюсь! – обычная резкая нотка скользнула в голосе Виктора. – Но мне тяжело и стыдно, что я так глупо обманут. Никогда не прощу! Я буду добиваться разрешения господина фон Роттермеля лично уничтожить Цветаеву.
– Каким образом? – поинтересовался Ауэ.
– Мне нужен танк и весьма ограниченное количество людей. Я уверен, партизанский отряд невелик. Местные леса я великолепно знаю. Найду логово Цветаевой и тогда… – глаза Виктора сверкнули такой бешеной ненавистью, что Ауэ невольно подумал:
«Лучше иметь его другом, чем врагом!»
