Текст книги "Киреевы"
Автор книги: Михаил Водопьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Киреев вспомнил об Алехине, как только получил разрешение на строительство своего грузового самолета-гиганта. Задумав его проект еще задолго до войны, Николай Николаевич в своей работе следовал славным традициям русских конструкторов, создавших первые в мире многомоторные воздушные самолеты – летающие вагоны. «А теперь пришло время пустить в воздух летающие поезда», – сказал он сам себе.
Долго ему неясно было, как это сделать? Но вот однажды он заехал за Андреем, тогда еще студентом, на клубный аэродром. На глазах Николая Николаевича учебные самолеты на тросах поднимали в небо планеры. На высоте планеры отцеплялись и, проделав различные эволюции в воздухе, плавно садились на зеленое поле. Это тренировались, используя воздушную буксировку, молодые спортсмены.
«Вот где решение! – подумал Киреев, наблюдая за полетами, – ведь планеры смогут поднять уйму груза…»
Со временем мысль об использовании планеров для воздушного товарного поезда приняла конкретные очертания. Расчеты подтвердили ее реальность. Сто тонн груза поднимет шестимоторный самолет, еще сто тонн возьмут три огромных планера, которые он будет буксировать. Итого двести тонн – вот что сможет перебросить на дальнее расстояние «поезд под облаками».
Сейчас Киреев стоит на пороге осуществления своей смелой идеи. Как же ему не чувствовать себя именинником, слушая неторопливую речь Алехина, еще раз подтвердившего реальность всех его замыслов.
– Пять планеров уже совсем готовы, – говорил Алехин, – три скоро будут. Летчик Бобров таскал их уже по воздуху. Сначала по одному, потом по два. Когда же я прицепил третий, он не смог подняться с аэродрома, хотя планеры были без груза…
– На какой машине летал Бобров? – спросил Николай Николаевич.
– На четырехмоторном «Т-3».
– И как вели себя планеры в воздухе? – продолжал допытываться Киреев.
– Отлично! Единственный их недостаток – это буксирные тросы. С полной нагрузкой могут оборваться – недостаточно эластичны. Очень резкий толчок получается при взлете, а также в воздухе при болтанке. Но мы найдем выход, – успокаивающе сказал Алехин, – поставим муфты с пружинами, а может быть, заменим стальной трос капроновым канатом. В общем все будет в порядке. Не задержу… Я-то думал, Николай Николаевич, – уже другим тоном добавил он, – что «К-2» скоро потянет мои планеры, а у вас вот и моторов еще нет…
– Будут на днях. Петр Владимирович слово дал, – уверенно сказал Киреев.
За ужином на квартире директора завода в дружеской беседе Петр Владимирович спросил Киреева:
– Сколько лет мы знакомы: двадцать или больше?
– Двадцать три, – ответил Николай Николаевич.
– Помнишь, как впервые встретились?
– Помню… в гражданскую.
– С Врангелем тогда воевали, – подхватил зам-наркома, обращаясь к Алехину и Родченко. – Я служил комиссаром в дивизионе воздушных кораблей «Илья Муромец». Однажды утром прилетает к нам самолет, да какой-то диковинный, разноцветный, словно баба в ярком сарафане. Подрулил к стоянке. Смотрим, из кабины выходит молодой летчик. Козырнул, встал во фронт и рапортует: «Прибыл в ваше распоряжение для сопровождения тяжелых кораблей на фронт». Мы смотрим на его машину и от хохота давимся.
– По-моему, не только для сопровождения, но и для украшения, – говорит наш командир дивизиона. – Где это вас так нарядили?
– Случилось небольшое несчастье, – смущенно ответил красный военлет. – Как сейчас помню его слова… Вылетел, говорит он, рано утром, попал в туман, пришлось сесть около хутора. Часа через три туман рассеялся, решил лететь дальше. Местные парни помогли запустить мотор, пошел на взлет. Только оторвался от земли, как мотор отказал, а впереди хаты, кругом сады… Выход один – сделал вираж и сел в молодой вишневый сад. Смотрю машина цела, только низ фюзеляжа и крылья полотняные ободрал. Прибежали люди, вытащили машину в поле, но как полетишь на ней – вся в дырках. Залатать бы, – банка эмалита всегда со мной, – но где взять полотно? Выручили девушки, притащили разной домотканной мануфактуры, юбки старые. Нарезал я заплаток, отремонтировал машину… Этот летчик, как вы, конечно, догадываетесь, был наш Николай Николаевич. На этом «пестром» истребителе он потом сбил врангелевский самолет, за что получил свой первый орден.
Воспоминания цеплялись одно за другое.
В отличном настроении Николай Николаевич вместе с Родченко приехал в Москву.
– Пошли отдыхать, Андрюша, все равно уже поздно, – сказал он, открывая своим ключом дверь квартиры.
К его удивлению, из столовой донеслись приглушенные голоса. Он не успел сообразить, в чем же дело, – Андрей споткнулся об игрушечный грузовик, брошенный его владельцем посреди передней, и на шум вышла Мария Михайловна. Она попала в крепкие объятия мужа.
– Наконец-то мы снова вместе! Марусенька, родная моя! – тихо шептал Николай Николаевич, целуя жену. – Как ты добралась? Измучилась? Как дети? – расспрашивал он с неожиданно вспыхнувшей тревогой.
Мария Михайловна успокоила его.
– Мы уже пятый день дома. Устроились. Обжились. Все здоровы. Только обидно было, что тебя нет. А сейчас, – она заглянула в глаза мужа, – сейчас все хорошо.
Андрей стоял в стороне, не желая мешать встрече.
– Андрюша со мной, – вспомнил Николай Николаевич.
Мария Михайловна, улыбаясь, расцеловала Родченко.
– Ты возмужал, очень возмужал, Андрюша, – сказала она, разглядывая загорелое лицо Родченко, его стройную и крепкую фигуру, – даже как будто выше ростом стал, главное, вид у тебя боевой.
Степа уже давно спал, а Юрик и Верочка собирались ложиться, но, услышав радостные возгласы, прибежали в переднюю. Вслед за ними явилась Катерина.
– Батюшки-светы! – всплеснула она руками. – Николай Николаевич! Андрюшенька!
После объятий и поцелуев Катерина отошла в сторону и не сводила глаз со своего любимца Андрея.
– Что же мы здесь в передней стоим, – наконец опомнилась Мария Михайловна.
В столовой Николай Николаевич несколько секунд стоял молча. Много времени прошло с того дня, когда он последний раз уходил из этой комнаты. Тогда она была почти нежилой.
– Наконец-то я вернулся домой! – сказал Киреев жене. Юрик и Верочка продолжали прижиматься к отцу, он крепко держал их на руках.
На подмосковном аэродроме дежурили санитарные машины. Ожидалось прибытие самолета с больными и ранеными партизанами.
Четырехмоторный воздушный корабль подрулил к стоянке в точно назначенное время. И сразу же к кабине самолета устремились медицинские работники – возможно, среди прибывших есть тяжело больные, нуждающиеся в срочной помощи, иногда минута дорога…
Санитары вынесли на носилках тех, кто не мог стоять на ногах. Лидию Петровну Соколову в полубессознательном состоянии положили в санитарную машину и поспешно повезли в клинику. Вторая больная – Наташа Глинская (на самолете было всего две женщины) держалась сравнительно хорошо и ни за что не хотела ехать в госпиталь.
– Очень прошу, отдайте распоряжение отвезти меня домой, – попросила она врача. – Я не так больна, чтобы нуждаться в постоянном медицинском надзоре. К тому же я сама врач. Уверена, что в родной семье поправлюсь скорее.
Она сказала адрес Николая Николаевича. Врач разрешил ей ехать, но обязательно в сопровождении медицинской сестры.
Наташа мысленно много раз переживала встречу с родными, такую долгожданную. Повторяла ласковые слова, которые скажет матери, отцу, сестре, брату… И вдруг все забыла.
Дорогой она опомнилась.
«А что, если мама еще не вернулась из эвакуации, а отец на фронте? Придется тогда ложиться в госпиталь…»
Откуда у Наташи взялись силы. Почти без помощи медицинской сестры она вышла из остановившейся машины и добралась до подъезда.
Ответ дежурного вахтера: «Сам со вчерашнего дня не приезжал, а Мария Михайловна дома» – взволновал Наташу настолько, что, забыв о своей спутнице, она бегом бросилась к лифту. Сестра, улыбаясь, догнала больную.
– Ничего, ничего. Прекрасно все понимаю, – сказала она Наташе.
Самое трудное было – нажать кнопку звонка.
«Что ждет там, за дверью? Знают ли родные о Степике?»
Дверь открыла Катерина. Увидев на площадке двух молодых женщин, одну в белой косынке с красным крестом, другую в простой солдатской шинели, – она удивленно спросила:
– Бы к хозяину? Так его нет.
В открытую дверь Наташа увидела на вешалке в передней маленькое синее пальтецо с якорем на рукаве. Оно не могло принадлежать ни Юрику, ни Верочке. Все… все забыла она в этот миг.
Оттолкнув Катерину, с отчаянным криком: «Степа!.. Степик мой!» – Наташа кинулась в квартиру.
Навстречу ей выбежала испуганная Мария Михайловна. Киреева не успела обнять свою старшую дочь, Наташа бросилась на колени перед маленьким мальчуганом, с серьезным видом игравшим на полу, и молча покрыла его бесчисленными поцелуями. Счастливые материнские слезы щедро лились из ее глаз прямо на лицо ребенка. Степа от испуга заплакал громко, обиженно. Плач услышала Верочка и прибежала на помощь.
– Верочка! – крикнула Наташа, поднимаясь с колен. Тут-то ее и подхватила терпеливо ожидавшая в стороне Мария Михайловна. С раскрытыми объятиями ждала очереди Катерина.
Забытая всеми сестра, наблюдавшая в течение нескольких минут встречу родных, тихонько ушла, и на вопрос врача: «Ну как?» – уверенно ответила:
– Все хорошо, все в порядке.
…Вечером, когда дети улеглись спать, а Катерина возилась на кухне, Наташа с непросохшими после ванны волосами, похорошевшая от счастья, попросила Марию Михайловну:
– Ты хоть немножно расскажи мне о Степике. Я ведь так давно его не видела, не знаю, как и подойти к нему.
Наташа не успокоилась, пока мать не рассказала ей о вкусах сына, привычках, любимых игрушках.
Ей все было мало. Она без конца готова была слушать о своем сыне. Мария Михайловна незаметно перевела разговор на Степана Дмитриевича:
– Поехал узнать, почему ты не эвакуировалась с заводом и… привез Степу. Разыскал нашего мальчика у хороших, надежных людей. Мне сказал, будто бы ты с этими людьми сына за Урал отправила, а сама собиралась с последним эшелоном ехать и не успела. Уверена я, Степану на заводе всю правду про тебя рассказали. Он просто пожалел меня, скрыл… Верил – жива ты, вернешься.
– Я напишу ему, завтра же напишу, – горячо сказала Наташа. О Николае Николаевиче она уже успела все узнать от матери и порадовалась за него я за Андрея.
Но разве все сразу расскажешь и расспросишь, когда столько не виделись, когда столько пережито!
– Мамочка! Мы с тобой говорили только о хорошем, а надо поговорить о многом другом, – тихо сказала Наташа, и лицо ее вдруг снова постарело, поблекло…
В эту ночь она выплакала на груди у матери тяжелое, безысходное горе. Рассказала о муже, брате. Все рассказала Марии Михайловне, ничего не утаила.
– Жизнь хороша, дорогая моя девочка, а плохое забудется, рассеется, как скверный сон, – сказала Киреева, дослушав до конца рассказ о смерти Глинского.
Когда Наташа с отчаянием сообщила об измене Виктора, Мария Михайловна посуровела:
– Слышала я. И сама отцу об этом сказала, а он, оказывается, знал, что так говорят. Мы оба не верим. Доказать трудно, а не верим… И ты, Наташа… Сколько же горя пришлось тебе хлебнуть, моя дочурка, что ты Виктора, нашего Виктора, предателем считаешь!
С тоскливой болью посмотрела Мария Михайловна на лицо дочери. Что стало с ее девочкой, с ее жизнерадостной цветущей Наташей?!
* * *
Николай Николаевич еще не успел прийти в себя после встречи с Марией Михайловной и младшими детьми, а тут неожиданный приезд Наташи.
«К победе страна идет, вот и в личной жизни стало больше света, больше радости», – подумал он, нетерпеливо поджидая, когда проснется его ясноглазая любимица. Он приехал рано утром вместе с Родченко. Не спала одна Катерина. Мария Михайловна услышала голоса и тоже встала. Но Наташа после перенесенного нервного потрясения была такой слабой, что ее решили не тревожить, – пусть спит, пока сама не проснется.
Мария Михайловна успела предупредить мужа и Андрея, что с Наташей надо говорить осторожно, не касаться мучительных для нее тем о муже и брате, стараться отвлекать от воспоминаний о днях, проведенных в оккупации. Андрей с тревогой и радостью ожидал Наташу. Сколько она перенесла! Если бы он мог отдать ей всю накопленную годами ласку, любовь…
Наташа вошла неожиданно и остановилась на пороге.
Ее бледное без кровинки лицо освещалось большими глазами. Глубокие тени залегли под ними. В каштановых волосах сверкали серебряные нити.
– Какое счастье, что ты снова с нами! – Николай Николаевич бережно прижал к груди Наташу.
Сияющая улыбка появилась на ее губах.
– Мне даже не верится, что я с вами, дорогие мои!
Обняв и расцеловав отца, Наташа подошла к Андрею. Ее холодные губы прижались к пылающей щеке Родченко. Андрей вздрогнул. Мучительная боль неразделенного чувства вспыхнула с новой силой. Он потянулся к ней всем своим существом. Постаревшая, измученная, она была еще дороже, еще желаннее.
После завтрака Андрей встал и торопливо начал собираться.
– Я вернусь только к вечеру, – предупредил он Марию Михайловну.
Прощаясь, Наташа погладила бледными худыми пальцами его крепкую загорелую руку.
– Я так рада тебе, Андрюша!
Очень ласково и очень спокойно прозвучали ее слова.
Троллейбусная остановка была недалеко от дома. Родченко занял очередь на посадку. Ветер ударил ему в лицо запахом бензинового перегара.
– В городе душно даже весной, – неожиданно для самого себя проговорил Андрей. Стоявшая впереди старушка в черной кружевной косынке обернулась, удивленно посмотрела на него, но ничего не сказала.
Дорогой Андрей вспомнил, что вечером собирался навестить Маргариту, он давно не был у нее.
Маргарита снова училась в институте, жила в Москве у родственников. Свободное время Андрей охотно проводил в ее обществе. Он считал Маргариту своим настоящим другом.
Когда одиночество особенно давило, Андрей думал:
«Наташа навсегда потеряна, а лучшей жены, чем Маргарита, он не найдет. Маргарита ни одним словом, ни намеком не выдала себя. Но он знает: любит его, по-настоящему любит. Вот поэтому-то он и не имеет права назвать ее своей женой. Разве он уверен, что сделает ее счастливой? Что, если тень Наташи, недоступной, но всегда любимой, будет стоять между ними?»
Что это будет так, сейчас он окончательно убедился.
* * *
– Скажи, мой мальчик, «мама»! – просила Наташа, одевая утром сына.
– Хочешь я тебе расскажу стишок? – лукаво уклонялся Степик. Ему надоедало без конца повторять: мама, мама…
– Конечно хочу, мой милый…
Степик не сразу привык к матери. В первое время он не позволял ей умывать, одевать и кормить себя, а когда она все же пыталась это сделать, плакал и звал на помощь «бабу Катю».
Шаг за шагом Наташа завоевывала сердце своего сына. Целыми днями она не расставалась с ним, гуляла по весенней Москве, дома придумывала разные игры, читала вслух сказки. Даже когда ребенок спал среди дня, мать сидела около кроватки, не сводя с него своих вновь засветившихся глаз.
Любовь к сыну и ко всем близким, родным людям, окружившим ее ласковой заботой, медленно возвращала Наташу к жизни с ее новыми радостями и волнениями.
Но все-таки невозможно было вычеркнуть из памяти пережитое в оккупации. О муже и Викторе Наташа старалась не думать, и все же они ей снились то вместе с наглым, жестоким Бринкеном, то рядом с доктором Любимовым. В ее снах Виктор был какой-то странный, совсем не похож на себя даже внешне. Но и во сне, вся во власти тревожных дум, она верила:
«Да, это он, Виктор, и ей никуда не уйти от позора».
Наташа стонала и кричала во сне. Просыпаясь, она уже наяву задыхалась от давящих мыслей.
Иногда приходили другие думы:
«А все-таки я живу и даже радуюсь сыну, родным, музыке, солнцу. Горе не раздавило меня окончательно, и я снова встану, найду свое место в жизни».
Случалось теперь, что Наташа садилась за рояль. Приходилось играть и гаммы, чтобы вернуть пальцам утраченную беглость.
Неожиданно горячим поклонником ее игры оказался Степик. Стоило ему услышать первый аккорд, он бросал игрушки, шумную возню и подолгу тихонько слушал, не сводя глаз с быстро мелькавших по клавишам пальцев.
Соперничать со Степой мог только Андрей. Если ему надо было уходить, когда Наташа продолжала еще играть, он чувствовал себя ограбленным.
Но на просьбу Наташи исполнить под ее аккомпанемент любимый когда-то романс, решительно отказался.
– Прошлое не вернешь… Я уже давно разучился петь. Пойдем лучше в консерваторию, послушаем хороший концерт.
Но и вечер в консерватории оказался для него пыткой. Началась эта пытка еще дома. Наташа с увлечением собиралась на концерт. После возвращения из оккупации это был ее первый «выход в свет». Долго не могла она решить: какое платье надеть, хотя выбор у нее был ограниченный.
– Ты опоздаешь, Наташа, – торопила Мария Михайловна.
– Но мне очень не хочется, мамочка, выглядеть старой и некрасивой. Посмотри на Андрюшу, какой он интересный.
Наташа подошла к терпеливо ожидавшему Родченко и, близко-близко заглядывая в его глаза, с незаметным для себя лукавством спросила:
– Тебе неприятно будет показаться с такой спутницей, как я? Признавайся!
Андрей стремительно спрятал руки в карманы и там сжал их в кулаки. Еле-еле он удержался, чтобы не обнять Наташу.
– Едем скорее! – с трудом проговорил он.
В антракте, гуляя в фойе под руку с Андреем, Наташа бросила незаметный быстрый взгляд в стоявшее у стены большое трюмо.
Что-то ей не понравилось в собственном облике, она сразу погрустнела и упавшим голосом попросила:
– Сядем на место.
– Что с тобой? – встревожился Андрей. Окончился антракт, и Наташа забыла недавние огорчения, вся превратилась в слух. Она совсем не замечала, что Андрей не сводит с нее глаз.
«Когда я полюбил тебя? Кажется, всегда любил?» – мысленно спрашивал он себя.
Возвращались домой пешком. Наташе было хорошо. Осторожная и сильная рука у локтя… Бродить бы так до утра. Еще лучше – поднял бы ее Андрей и понес. Какие глупости приходят в голову. А о важном, самом важном чуть не забыла… Что это со мной?
– Андрюша, – прервала она затянувшееся молчание. – Хочу сказать тебе… Этого еще никто-никто не знает, ты первый. Скоро я буду работать в санитарном поезде, а потом меня обещают перевести в полевой госпиталь.
– Как ты могла?
– Поверь, Андрюша, и мама и отец поймут меня. Я должна ехать…
– Ты допускаешь серьезную ошибку. Сначала должна сама хорошенько окрепнуть, иначе там от тебя мало пользы будет, там ведь здоровые нужны. – Голос Андрея звучал слегка напряженно, но мягко – говорил любящий старший брат. Он даже пошутил:
– Не пришлось бы врачам ухаживать за тобой, а раненым ждать, когда дойдет их очередь.
Они проходили мимо фонарей, которые снова загорелись на улицах Москвы.
Собираясь возражать Андрею, Наташа подняла на него глаза и… замерла. Как он смотрит на нее! В этот момент ей захотелось петь, смеяться, быть прежней Наташей…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯСолнечный день уже терял свои яркие краски. Ранние сумерки сгустились в углах небольшой больничной палаты, где лежала Лидия Петровна.
Поправлялась она медленно. По-прежнему ее лицо оставалось неестественно бледным, резко прорезанная на лбу морщина не разглаживалась. И вся она была такая худая, слабая; казалось, никогда не вернутся к ней силы и здоровье. А ведь прошло не мало времени с тех пор, как самолет доставил ее из партизанского края в московскую клинику для нервнобольных.
Соколов не знал, что его сестра в Москве – он находился в прифронтовом авиационном соединении, ежедневно летал бомбить вражеские тылы.
Лидия Петровна тосковала по брату. И только надежда на встречу с ним давала ей какие-то жизненные силы. Родители умерли еще до войны, своей семьи у нее не было. Юрий – единственный родной и близкий человек.
И сейчас она мечтательно закрыла глаза:
«Вот откроется дверь и осторожно войдет Юрий, большой, красивый, добрый…»
В дверь тихонько постучали.
– Войдите, – откликнулась Лидия Петровна. – «Вдруг и на самом деле Юрий!» – радостно подумала.
Вошла дежурная сестра, вместе с ней еще кто-то. Запахло тонкими и сильными духами. В надвигающейся полутьме Лидия Петровна разглядела невысокую стройную женскую фигуру.
Вас пришла навестить родственница, – приветливо сказала сестра и, повернув выключатель, ушла.
Соколова с удивлением смотрела на неожиданную гостью, – она узнала кукольное лицо Ляли Слободинской. Посетительница положила на тумбочку небольшой пакет и, театрально всплеснув руками, заговорила с пафосом:
– Бедная, бедная Лидия Петровна, что стало с вами?! Вас превратили в старуху! Но зато вами восхищаются. Вы почти героиня!
Ляля подошла совсем близко и стала у изголовья кровати:
– Простите меня, дорогая, – продолжала она, – мне давно пора побывать у вас, но, верите ли, столько всяких дел, так трудно выбрать время для поездки в такую даль. Вам, вероятно, очень скучно здесь, бедняжечка. Я это прекрасно понимаю. На днях Юрий вернется с фронта, и мы будем навещать вас каждую неделю. Я даю вам слово и за себя и за него.
Лидия Петровна не вслушивалась в сыпавшиеся как из рога изобилия слова. С трудом она нашла в себе силы поздороваться с посетительницей и поблагодарить ее за внимание.
«И зачем только она пришла? – огорченно думала Лидия Петровна. – Виделись мы последний раз очень давно. И навряд ли у нее могли сохраниться приятные воспоминания об этой последней встрече. Я так крепко отчитала тогда эту смазливую девчонку, что сама себе удивилась. И кто ей сказал, что я здесь?»
– О том, что вы лежите в клинике, мне сообщил летчик, который привез вас в Москву, – заявила Ляля. – Как он жалел вас! Ведь все, что вы пережили, наверно, очень страшно? Правда?
Лидия Петровна промолчала. Она прислушивалась к чему-то беспокойно-тревожному, нараставшему в глубине сознания.
Ляля взяла с тумбочки пакет, развернула его и подала Лидии Петровне два мандарина, яблоко и несколько конфет в ярких бумажках.
– Простите, что так скромно, но ведь вы-то хорошо знаете своего брата, – Ляля недовольно поджала губки, – он все благородничает, а я из-за этого должна во всем себе отказывать. Теперь, как только он прилетит, мы вдвоем возьмем его в оборот. Хорошо? Вы скажете, что вам, больной, надо усиленно питаться, а я вас поддержу, – доверительно предложила она.
Матовая электрическая лампочка горела неярким светом. Лидия Петровна тщетно пыталась рассмотреть выражение Лялиного лица.
«Что за вздор она болтает? Ничего не пойму».
Ляля была не из тех собеседниц, которых смущает отсутствие реплик. Она снова всплеснула руками:
– Дорогая моя! Неужели вы еще не знаете, что теперь мы с вами близкие родственницы?
– Вы меня извините, пожалуйста, но я не понимаю вас, – недоуменно ответила Лидия Петровна.
– Я – жена вашего брата, – торжественно объявила Ляля.
Соколова широко раскрыла глаза.
– Все-таки и сейчас я ничего не понимаю, – искренне призналась она.
Тогда Ляля рассердилась. Вообще она была не очень-то довольна тем, что ей пришлось ехать на окраину города разыскивать клинику и терять время с ненужной ей больной.
К тому же скромная обстановка в палате и весь облик Лидии Петровны, изможденной, постаревшей женщины, сразу же насторожили ее.
«Иждивенка на шею!» – с неудовольствием подумала Ляля.
Но она старалась быть с Лидией Петровной любезной. Ей хотелось показать себя примерной, заботливой родственницей, вызвать благодарность у Юрия Петровича за внимание к его больной сестре.
«Теперь Юрий должен будет изменить свой ледяной тон и забыть об обиде. Не захочет же он посвящать сестру в семейную размолвку», – решила Ляля.
Только ради этого она и предприняла такое «утомительное и скучное путешествие».
Но всему бывает предел. Если Лидия Петровна психически больна, какой смысл стараться ее очаровать? Все равно она не сумеет связно рассказать брату о посещении новой родственницы.
– Неужели я недостаточно понятно объяснила вам? Ваш брат, Юрий Петрович Соколов, мой муж… – уже с нотками раздражения в голосе сказала Ляля.
Лидии Петровне хорошо была известна история ее первого замужества. И эта самая Ляля – теперь жена ее брата – умницы Юрия. Разве можно с этим смириться?! Нет!
Лидия Петровна молча откинула голову на по-душку.
Когда худая рука Соколовой потянулась к звонку, Ляля бросилась звонить сама и с такой силой нажала кнопку, что в палату прибежали сразу и няня и дежурная сестра.
Сестра отвела Лялю в сторону и шепотом спросила:
– Что случилось?
– Отстаньте от меня, пожалуйста, – громко огрызнулась Ляля. – Откуда я знаю, что с вашей припадочной?! – и возмущенно передернув плечиками, сбросила халат прямо на пол, переступила через него и ушла, громко хлопнув дверью.
Пожилая няня неодобрительно вздохнула:
– В раздевалке-то халат спросят… обязательно. Она немного подумала, потом подняла халат:
– Отнесу сама. Еще вернется за ним, да нашумит здесь, такая несознательная!
Сестра осталась в палате вдвоем с больной. Лидия Петровна не произнесла ни звука, губы ее были крепко сжаты.
Осторожно поправив одеяло, сестра отошла от кровати и села так, чтобы больная ее не видела. Она не уходила до тех пор, пока Лидия Петровна не уснула.
Во время вечернего обхода сестра подробно доложила профессору Токмачеву об ухудшении состояния больной Соколовой.
– Кто эта посетительница? Зачем приходила?
Дежурный врач, разрешивший дать пропуск Ольге Александровне Соколовой, мог сообщить профессору только одно: посетительница назвалась близкой родственницей больной и хотела непременно лично передать ей фрукты и сладости.
– Я не возражал против кратковременного визита, – опраздывался врач. – Вы, Вячеслав Дмитриевич, не раз говорили мне: свидание с близкими – лучшее лекарство.
– Так это же – с близкими… – задумчиво протянул профессор.
Из палаты Соколовой профессор вышел сильно встревоженный.
«Неужели рецидив? У больной такой издерганный организм, что она может не выдержать повторную вспышку. Хорошо, что ее брат скоро будет здесь. Встреча с ним, наверно, создаст перелом в лучшую сторону. Она его так ждет…»
Прошло несколько дней.
– Как больная Соколова? – спросил профессор у дежурного врача.
– Ей стало еще хуже. Придется перевести из санаторного отделения вниз.
В нижнем этаже клиники помещались тяжело больные, требующие особо внимательного ухода и постоянного надзора.
– Обождем еще, посмотрим. – Токмачев направился в палату, где лежала Лидия Петровна.
Сколько беды наделала неожиданная посетительница! На лице Соколовой после ее ухода появилось отчужденное, недоброе выражение. Она стала замкнутой и раздражительной. Если бы узнать, какую новую тяжесть взвалила на ее плечи юная незнакомка…
Профессор Токмачев поручил навести справки о ней на месте службы подполковника Соколова.
«Немедленно вызову ее, заставлю рассказать все подробно, что она такое неприятное сообщила больной», – решил Вячеслав Дмитриевич. Но он не успел это сделать. Утренний обход еще не был закончен, когда дежурная по отделению доложила ему, что подполковник Соколов просит разрешить свидание с сестрой.
– Разрешаю на пятнадцать минут. На первый раз достаточно. И предупредите, чтобы он был очень осторожен, ничем не волновал больную. Потом пусть придет ко мне в кабинет, я буду ждать его.
Юрий Петрович с бьющимся сердцем поднимался по лестнице на второй этаж. Сейчас он увидит свою сестру.
Лидия Петровна лежала, бессильно положив поверх одеяла худые, обтянутые желтой кожей руки. Соколов был подготовлен ко всему. И все-таки с новой силой он испытал смешанное чувство боли, ужаса и ненависти к тем, кто так искалечил ее. Он ясно видел морщины, мертвенно белую кожу, седые пряди, опущенные плечи сестры.
Что общего у этой отжившей женщины со здоровой, цветущей Лидией?
– Родная! Здравствуй! – он бережно обнял сестру и поцеловал изрезанный морщинами лоб.
Лидия Петровна продолжала лежать неподвижно. Она только сделала слабую попытку приветливо улыбнуться, но вместо улыбки губы скривила страдальческая гримаса.
Стараясь делать вид, что ничего не замечает, Юрий Петрович ласково пожимал руки сестры:
– Скорее поправляйся, Лидуша. Будем жить вместе, мой единственный родной человек. – Соколов говорил искренне, от души. Сейчас, после разрыва с Лялей, сестра была ему особенно нужна…
Профессор Токмачев испытующе посмотрел на открытое и на редкость привлекательное лицо вошедшего к нему летчика. Только что ему сообщили по телефону: та, которую он разыскивает, – жена подполковника Соколова.
«Муж, по-видимому, ничего не знает», – решил Токмачев и коротко изложил все, что ему было известно о причине неожиданного ухудшения в состоянии больной.
– Я хотел вызвать вашу жену сюда для выяснения подробностей, но теперь, очевидно, вы поможете мне.
– Сейчас же поеду, все выясню и доложу вам, – ответил Юрий Петрович по-военному четко.
Соколов сдал халат, взял фуражку и вышел на улицу.
После того как Ляля была прописана и устроена, Юрий Петрович ни разу не был на своей квартире. Он и не считал ее своей:
«Пусть все берет, только оставит чистый воздух, чтобы можно было свободно дышать».
Вдали от Ляли, забывая о ней, Юрий Петрович чувствовал себя опять человеком. А сейчас он сам шел к ней.
«Это испытание должно быть последним», – твердо решил Соколов.
Ляля оказалась дома. Очевидно, она только недавно встала – на ней был старенький халат, волосы висели спутанными прядями. Увидев мужа, она попробовала броситься к нему на шею, но Юрий Петрович твердо отстранил ее. Ляля недовольно пожала плечами:
– Долго будете дуться? Неблагодарное вы существо! А я-то стараюсь ему удовольствие доставить, В такую даль к Лидии Петровне ездила, отвезла ей фрукты и сладости.
У Соколова перехватило дыхание.
– Ты… ты… посмела… Я сейчас был в больнице, – он не мог говорить.
– Ах, так! Значит, тебе эта психическая наговорила!
До сих пор Ляля не оставляла надежды вернуть Соколова – он такой удобный муж: доверчивый, щедрый… Подумаешь, изменила ему с Яшей, это же вполне естественно – не женись на молодой… Но сейчас, глядя на бледное от гнева лицо, поймав его взгляд, полный холодного презрения, Ляля вдруг поняла, что Соколов для нее безнадежно потерян. Теперь ей хотелось только одного: уколоть его, как можно больнее.
– Ты заступаешься за сестру, – обиженным тоном заявила она. – Но ты же справедливый человек и должен будешь признать, что сестра твоя последняя дрянь! – И Ляля, захлебываясь от злобы, выдумывала про Лидию Петровну разные небылицы.
– Так вот ты какая!.. – со странным облегчением сказал Юрий Петрович.
– Подавайте заявление о разводе, – выкрикнула Ляля, – не очень-то я в вас нуждаюсь… Надоели мне ваши фокусы! Только не воображайте, пожалуйста, – сварливо добавила она, – разбитой тарелки у меня не получите. – Ляля довольным взглядом обвела комнату, обставленную дорогими вещами. – И сюда ни ногой, ни вы, ни ваша сумасшедшая… слышите?
